Организм

– Подозрительность? При чём тут это? Нет, наоборот… Всё совсем наоборот. Я слишком доверчив, почти наивен. Вот и сейчас… Я только-только повстречал вас, а уже готов отдать вам всего себя целиком. Вы так прекрасны! Елена Прекрасная! Как невероятна, как удивительна жизнь. Вы посланы ко мне…

– Послана?

– Посланы судьбой, – закончил он и вернул Лене книгу.

– Вот уж не предполагала, что вы такой.

Разговор складывался сам собой, как если бы кто-то расписал его слово за словом для персонажей нехитрой пьески.

– А вам только Булгаков нравится? – поинтересовалась Лена осторожно.

– Нет, я многих люблю. И в первую очередь обожаю Стругацких, Воннегута. Бывает забавно почитать Павича. А под настроение хорошо идёт Набоков и Ремарк. Ну и про индейцев, конечно, читаю постоянно. Про индейцев у меня уйма книг!

– Индейцы? Вот уж не подумала бы никогда.

– Всех почему-то удивляет.

– Это же очень детское, несерьёзное.

– Чего же в индейцах детского?

– Дело в том, что приключения… Все эти Куперы и Эмары писали про всяких Чингачгуков для тех, кто… – Лена замялась.

– Продолжайте, – ДБ улыбнулся, но улыбка получилась злобной.

«Он болезненно относится к этой теме, – смекнула Лена, – но теперь уж ничего не поделать. Разговор начат».

– Все эти приключения несерьёзны, – проговорила она, пытаясь интонацией смягчить свой вердикт.

– А вы только по этим авторам оцениваете, что представляют собой индейцы? Тогда мне жаль вас.

– Простите, похоже, я задела вас за больное, – она взяла его за руку, – простите. Я и впрямь ничего не знаю об индейцах.

– А разве вы хотите узнать о них что-то?

– Буду надеяться, что вы принесёте мне что-нибудь почитать.

– Принесу! – ДБ остановился и вдруг схватил Лену за плечи. – Я принесу книгу, которая называется «Странный Человек Оглалов».

– Кто он, этот странный человек?

– Ташу́нке Уитко́… Этот человек не даёт мне покоя, он будто живёт во мне… – ДБ начал было рассказывать, но почувствовал, что в присутствии Лены мысли ускользали у него. – Я многого не понимаю… Ташу́нке Уитко́ был величайшим воином. Он категорически не принимал то, что мы называем цивилизацией… Деньги, диктат государства, торговля землёй и лесом, захват недр в частную собственность… Мы все – дети природы, даже если не осознаём этого. Мы рождены Землёю, но – задумайтесь только! – люди осмеливаются торговать землёй! Да-с, осмеливаются продавать и покупать землю… А потому… Потому я считаю своим долгом… Впрочем, о чём это я? Совсем утерялась нить рассуждений… Что такое деньги? Величайший обман, на который пошло человечество. Величайший мыльный пузырь! Пшик! И вот этот самый пшик меняют на землю. Земля не может быть товаром, но ею торгуют! Её никто не производил, она никому не принадлежит, никто не имеет права брать её в собственность! Вот какая получается петрушка… Моя позиция, с точки зрения матёрого коммерсанта, крайне уязвима и наивна, но мои взгляды таковы, каковы они есть. Вероятно, в этой точке зрения большинство людей и увидит «детскость». Вы ведь этим словом заклеймили моё «индейское» пристрастие? Что ж, не стану спорить. Называйте это как угодно. Но ведь сказано: «Будьте как дети малые»…

– Ты слишком романтичен. – Лена неожиданно перешла на «ты» и положила руки ему на грудь, как если бы давно и близко знала ДБ. – Чрезмерная поэтичность может навредить… Тебе не надо было…

– Чего не надо?

– Знаешь, – она словно не услышала его вопроса, – я рада, что мы встретились.

– Это подарок свыше, – вздохнул он и потянулся к её губам.

– Свыше. – Лена не отстранилась и позволила его рту коснуться своего. – В нашей жизни всё приходит свыше… Только тебе не следует быть поэтом. Или же просто взгляни на всё иначе. Ведь на самом деле жизнь поэта лишена всякой лирики. Наоборот, он специально лезет в навозную кучу и увязает там поглубже, чтобы можно было плакать о красоте. Он сочиняет ей гимны и сам же исполняет их, как волшебные заклинания. Чем сильнее давят сортиры, тем сильнее прорывается в поэте фонтан цветов и очарования. Художник, чтобы избавиться от них, рисует свой особый мир и ныряет в него с головой.

– Да, я это прекрасно понимаю, – согласился ДБ, – сказки утекают сквозь пальцы.

– Не думай об этом. Мы мечтали друг о друге, и теперь мы вместе… Мы ведь мечтали? Мы ждали друг друга, правда? Пусть я на самом деле не та, кого сотворило твоё воображение, но ты увидел во мне то, что хотел. Что ещё надо? Пользуйся тем, что дано.

– Значит, ты тоже думала обо мне?

– Конечно. Только я не помнила твоего лица. Теперь я его вспомнила, узнала.

Голос Лены стал тёплым, ему невозможно было сопротивляться.

Небо угрожающе похолодело.

ДБ поднял глаза к налившимся тучам.

Почему понимание приходит с опозданием? Впрочем, разве обыкновенный человек способен осознать, что мгновение, в котором он пребывает, в следующую секунду уйдёт навсегда? Разве может обыкновенный человек изменить время? Боль – вот удел человека. Бесконечное терзание, которое прекратится лишь с приходом смерти. Жизнь дана, чтобы испытывать постоянные мучения. На это уходят все силы. Не останется сил – разложит в изнеможении свои крылья память, станет невидимыми глазами скользить по страницам былого, покуда они не обратятся в прах…

– Пойдём ко мне, – сказала Лена, глядя ему прямо в лицо, и не было в её голосе смущения, и всё было понятно.

Он не произнёс ни слова, лишь вложил её руку в свою.

Город отступал куда-то с каждым шагом. Затухли чужие голоса, ушли в небытие стучащие каблуки и шаркающие подошвы, обернулись в покрывало глухой тишины резкие шумы автомобилей. Растворилась Москва-река в опустившемся вечернем дыхании. Очертания домов сделались размытыми, слились с сизым небосклоном и превратились в единый мутный фон.

– Если ты зовёшь меня к себе, – едва слышно произнёс ДБ, – то это означает, что в мире действительно никого больше нет. Мы одни. Ты и я. Всех остальных отвело в сторону властной могущественной рукой. Иначе не объяснить, почему нас свела судьба.

«Он совсем ещё мальчишка», – подумала Лена.

Ему показалось, что земля таяла, под ногами почувствовалось лёгкое пространство. Сверху опустился и прикоснулся к голове свежий воздушный поток. Огромные тени, похожие на крылья, качнулись со всех сторон. И город исчез окончательно.

А когда мир вновь обрёл очертания, ДБ обнаружил себя в комнате с задёрнутыми окнами. Сквозь занавеску просвечивал уличный фонарь. Из густого мрака небольшой комнаты выглядывали углы книжных шкафов и стульев. На полу мутно прорисовывались пятна сброшенных одежд.

ДБ повернул голову и посмотрел на Лену. Они лежали, вытянувшись, едва притрагиваясь друг к другу животами и руками. Кипевшая минуту назад страсть оставила на их лицах лёгкий след в виде бисерных капель пота. Во всём же остальном эти две фигуры были абсолютно спокойные, умиротворённые.

– Почему нельзя просто прислониться лбами друг к другу и через это прикосновение растаять, раствориться, перелиться из себя в тебя? – прошептал ДБ.

Его сердце казалось ему мягким и пушистым зверьком, требовавшим материнского тепла. Он лежал, затаившись, и ждал защиты. От кого? От всего мира. Теперь рядом с ним была женщина, которой можно было довериться, с котором можно было поделиться самым сокровенным и беспокойным. Он долго-долго ждал её, и она пришла. Она укроет его, согреет, приютит.

И тут он вздрогнул и взглянул на часы.

– Уже поздно. Я должен бежать. Извини…

– Тебя кто-то ждёт?

– Нет. Но утром мне надо быть при параде. Костюм, галстук и прочее. Деловая встреча. Как-нибудь я расскажу тебе…

Причащение

Особняк возбуждённо гудел, и в том гуле угадывалась какая-то почтительность к стенам учреждения, профессиональные настороженность и внимание. При первой же необходимости толпа готова была оборвать густое жужжание и затопить всё здание глубоким молчанием.

На утверждение высокой комиссии Организма прибыли многие, и все были разные: низкие и высокие, строгие и смешливые, пучеглазые и узкоглазые, одним словом, со всей страны понаехали. Выглажены, отстираны, причёсаны. Что положено, то и есть. Дома сотрудники могут и без штанов ходить, и руками в кастрюлю, и пепел в солонку, и даже жене по морде, но на людях – львы, быть может, не совсем светские, но всё же львы, поглядывающие немного сверху и снисходительно. Конечно, собравшимся на комиссию новобранцам было далеко до заматерелых профессионалов, и всё-таки они уже несли на себе несмываемый отпечаток секретной службы.

Во дворике толпились любители покурить. Тут можно было случайно уронить окурок на землю и плюнуть мимо урны, что создавало ощущение вольности. Внутри особняка сидели на старинных стульях вдоль стен, и обстановка настраивала на серьёзный лад, подготавливала духовно к торжественной минуте.

– Скажите, сделайте любезность, вас не Булочкин курировал?

– Рад бы помочь, товарищ, да не знаю. Виктором Прокопычем его звали, а фамилию не знаю, – раскланивались в ответ.

– Нет, это не Булочкин. Извините за беспокойство.

– Что вы… рад бы помочь…

Спрашивающий повернулся к ДБ.

– А вас, случаем, не Булочкин курировал? Не сочтите за бестактность…

ДБ торопливо взвесил, что за подвох мог скрываться в любопытстве, и твёрдо решил не поддаваться в случае провокации.

– Затрудняюсь ответить. Мой куратор носил бежевое, – сообщил он.

– Точно! – радостно воскликнул любопытный. – Это он. Мы, получается, с вами в некотором роде земляки, то есть братья по оружию, так сказать, сводные… Простите, не успел представиться. Меня Игнатом величают.

– ДБ, – ответил ДБ.

– Польщён, весьма польщён таким знакомством. Добрейший души человек наш Булочкин, не находите?

– Как же, – промямлил ДБ и опустил глаза. В ботинках его плавало отражение синего неба.

– Вы случайно не в курсе дела: я слышал, что этот особнячок в былые годы принадлежал одному из руководителей Организма. Его потом за какие-то провинности наказали… к стенке поставили. Не в курсе? – не умолкал Игнат.

– Про стенку?

– Про особняк.

– Не в курсе, – ДБ развёл руками и задел стоящего рядом юношу в белом. Из-под девственно чистого пиджака юноши вывалился крохотный магнитофончик. Не меняясь в лице (ДБ заметил, что сотрудники Организма умели прекрасно владеть собой), юноша подобрал записывающее устройство поднёс его к уху, потряс, прислонил к губам, сказал:

– Раз, два, три, ноль… – и пристроил магнитофончик обратно.

– Вы знаете, Игнат, я, пожалуй, и про стенку не в курсе, – уточнил ДБ, – может быть, вовсе и не того руководителя наказали. Мало ли среди нас английских шпионов?

– Полагаю, вы правы, – не смог не согласиться Игнат.

В этот миг возбуждённый гул смолк, как по команде. Приехали самые главные люди на облитых чёрным масленым блеском машинах.

Когда ДБ вошёл туда, где расположились члены высокой комиссии, он увидел длинное помещение, украшенное квадратными белыми колоннами. Между колонн висели портреты секретных героев Организма и их сподручных. Под портретами за длинным столом с мягким зелёным покрытием сидели люди. Десятка два. Все важные. Все с торжественными лицами и красивыми вставными зубами. ДБ подумал, что зубная клиника Организма трудилась славно. Что подумали о нём молодящиеся начальники, он не знал. Они выглядели счастливыми, разглядывая проходивших перед ними продолжателей своего железного дела.

– Мы тут собрались.

– Хотим поздравить и выразить надежду.

– Не терпится оказать доверие.

– Вам предстоит пройти подготовку особой важности.

– Вы молодец и не дурак.

– Отныне вы себе не принадлежите.

– Надеемся на это.

– Ступайте и держите себя в руках.

ДБ кивнул с чувством ответственности и покинул гостеприимный зал. За дверью на него набросился бежевый плащ, правда, без плаща. Он расцеловал ДБ и долго не прекращал трясти ему руку.

– От всей души, честное слово, от всей души. А за вчерашнее, на Главфильме, особенное наше государственное спасибо. Хорошо, что синяк у вас не расцвёл. Надо же, какими мерзавцами случаются некоторые люди. Мы тому рыжему так доверяли, так доверяли, а он… Не желаете ли теперь глотнуть пивка? Жигулёвского? Обмыть с любимым куратором, со мной то есть, событие не хотите? И не надо. Правильно. Вам теперь нужно беречь здоровье, оно отныне принадлежит государству и государственным делам.

– Булочкин, – позвал со второго этажа давешний белый юноша, – я категорически требую тебя сюда, Валерий Изюмович. Сколько можно ждать?

Булочкин нетерпеливо махнул рукой и ответил взглядом нечто многозначительное. Белый юноша стыдливо запылал.

– Да ну вас, – отвернулся он.

– Виноват, меня зовёт труба, – расшаркался Булочкин, – прощайте, дорогой ДБ. Я вас полюбил всей душой, верите ли? Мы обязаны любить друг друга, таков человеческий долг. А мы, соратники по тайным делишкам, тем более, потому что горим на работе. Такова наша судьба. Помните об этом, мой дорогой друг… Кстати, про особнячок я тоже не в курсе дела. Чёрная дыра этот наш особнячок. Никто ничего…

И он взлетел вверх по ступеням. ДБ видел, как мелькнула в его ботинках лакированная тень куратора.

В тот же день ДБ позвонил Лене, но не застал её, и по той причине страшно загрустил. В голове было муторно.

Наутро, согласно полученным инструкциям, ДБ прибыл к стадиону «Домино», откуда намечался дружный отъезд новобранцев на засекреченный объект. Возле ворот стадиона шумно свинячила пьяная с раннего утра компания дворников, стоял крепкий запах французского лосьёна. При появлении ДБ они принялись свинячить с особым усердием.

ДБ нервничал. Нервничал больше, чем на мандатной комиссии. Больше, чем при первом вступлении в связь с женщиной. Он нервничал потому, что боялся не разглядеть замаскировавшихся среди деревьев и на скамейках тех, кто, как и он, направлялся на подготовку. Однако оказалось, что зачисленные в Организм вовсе не таились, а собрались шумной семьёй, балагурили, знакомились, смеялись. Вокруг этой приметной толпы прогуливались праздношатавшиеся граждане, с любопытством оглядывая сгрудившихся людей в строгих костюмах и с чемоданами.

– Уважаемые господа! – захрипел мегафон. – Получите каждый свой пропуск и размещайтесь в автобусах, согласно спискам. Списки у меня. Кто желает мороженого на прощанье, прошу к головной машине. Мы доставили мороженицу с тележкой. Налетайте, товарищи, угощайтесь!

Товарищи дружно угостились. Затем выхлопные трубы автобусов пустили вонючим синим газом в сторону случайных прохожих, и машины укатили под неровное гудение моторов. Чья-то юная жена в ситцевом платье под двадцатый год всплакнула, эмоционально сморщив личико с красным бантиком губ. К ней приблизился высокий мужчина в длинном пальто и бережно накинул ей на плечи пушистый серый свитер. По всей видимости, заботливый брат. Поцеловал её в шею. Значит, не брат. Коварный соблазнитель покинутых хорошеньких жён. Такие всегда тут как тут.

Едва автобусы скрылись, дворники прекратили свинячить, позвали других дворников, от которых совсем не пахло лосьёном, и заставили их убирать после себя.

Тем временем ДБ с грустью разглядывал сквозь нагревшееся на солнце стекло автобуса убегавшие улицы с живыми человечками, и ему вдруг стало до слёз тоскливо, будто везли его в тюремные казематы, где нет ни людей, ни солнца. И ещё подумалось ему, что жизнь его заканчивалась на этом, потому что теперь он всегда под чьим-то неусыпным оком, потому что не разрешено ему выходить куда и когда угодно… А когда автобусы проехали через автоматические ворота, опутанные колючей проволокой, и после этого новобранцы вереницей просеменили через проходную, где широкоплечие высокие молодые люди с боксёрскми стрижками зорко всматривались в каждое лицо и сравнивали его с фотокарточкой на пластиковом пропуске, ДБ скис окончательно. Что теперь оставалось от жизни? Что ожидало в неведомом секретном будущем?

Коридорами их куда-то вели, останавливали, докладывали кому-то что-то. А в голове ДБ пульсировало тёмно-синее с кровавыми потёками слово «тюрьма». Он молча проговаривал его губами, вертел, разгрызал, отбрасывал, но оно вновь подкрадывалось и было страшнее слова «смерть».

Очередь остановилась перед дверью, за которой восседал один из главных людей секретного объекта. Дверь открывалась, проглатывала очередную фигуру, и до очереди новобранцев долетали странные слова:

– Войдя в эту дверь…

Щёлкал замок, и странная фраза обрывалась, оставляя неприятный осадок недосказанности. Через минуту-другую вошедший появлялся с нахмуренным лбом, вместо него в кабинет следовал другой. И опять:

– Войдя в эту дверь…

Вышедшие из кабинета иногда бормотали какие-то имена.

– Психотерапия! – ужаснулся негромко кто-то.

– Войдя в эту дверь, – круглое лицо, уложенное в рыхлую мякоть розовой шеи, поднялось на вошедшего ДБ, – вы обязаны забыть своё имя на всё время нахождения на подготовке. Отныне вы перестаёте быть ДеБе для своих товарищей по службе и становитесь БеДе. Под этой кличкой вам предстоит жить все годы, которые вы проведёте в нашем центре подготовки и в дальнейшей работе. Впрочем, о работе ещё рановато… О нахождении в этих стенах, как вас уже предупреждали, никому ни слова. Это страшная тайна. Очень страшная. Придумайте какую-нибудь легенду, куда вы пропали для своих знакомых по гражданской жизни. Вы знаете, что такое легенда? Это история вашей ненастоящей жизни, которую вы всем отныне станете рассказывать. И заметьте, что рассказывать вы должны убедительно. Скажем, пусть вас забрали служить в армию, внезапно забрали, поэтому вы исчезли без вести.

– Но я уже служил, – пожал плечами ДБ.

– Дорогой мой, ничего страшного. Скажете, что вышла ошибка, что вас забрали второй раз, да хоть даже в третий раз. В нашей стране всякое случается. Безликий чиновничий аппарат… Но лучше вовсе порвать старые связи и ничего никому не объяснять. Как вам такая мысль?

Такая мысль не пришлась ДБ по вкусу, но он лишь молча развёл руками, мол, что же делать, ежели надо.

– Вот и чудненько, дорогой БД. Завтра вам разрешат навестить родных перед отъездом на военную базу. Никого нет? Вы без родных? Прекрасно! Поздравляю! Отсутствие родственников и друзей – настоящий подарок для офицера Организма. Послезавтра ждём вас с вещами на платформе пригородных поездов. Площадь трёх вокзалов знаете? Направо под мост. Будьте здоровы. Ведите себя достойно и бережно. Помните, что теперь ваша жизнь принадлежит не вам. Вы – клетка огромного Организма, который трудится на благо родины и могучими честными руками расчищает среди людей дорогу к лучшему будущему. Ступайте и не забывайте о конспирации.

Шагая по коридору в отведённую ему комнату, ДБ слышал краем уха чьи-то беседы.

– Ты теперь кто, Игнат?

– Попрыгаев я теперь.

– А я Поскакаевым сделался. Ничего кликуха, да?

Какой-то пухленький блондинчик с прозрачными глазами, блестевшими слёзами умиления, бормотал себе под нос, заучивая новое имя:

– Я Пушкин, я Пушкин, я Пушкин.

Комната оказалась на двоих. Стоял шкаф со скрипучими дверцами, две гладко застеленные кровати, столик с выдвижным ящиком, один стул и один умывальник, над которым висело квадратное зеркало с отбитым верхним углом.

– Эс-Эс, – представился молодой человек, попавший в комнату прежде ДБ и теперь не знавший, чем себя занять.

– Прелюбопытное имя.. Эс-Эс, – произнёс ДБ и тут же спросил. – Настоящее?

– Зашифрованное. На самом деле я – Саша Скифский. Называй меня просто Саша.

– ДБ, то есть БД, – протянул руку ДБ.

– Что ты обо всём этом думаешь? – обвёл глазами комнату Скифский Саша, имея в виду не только обстановку помещения. – Не авантюра ли? Чёрт меня дёрнул подрядиться сюда.

– Меня тоже он.

– Кто? – не понял Саша.

– Чёрт, – пояснил ДБ, – я постоянно попадаюсь на его хохмочки…

Саша многозначительно приложил палец к губам, затем покрутил им около уха и показал на потолок, где в уголке виднелась вентиляционная труба. Палец его вытянулся, на конце появился длинный чёрный коготь, похожий на страшный крюк, и вся рука вдруг превратилась в птичью лапу со стальными когтями. Но через мгновение всё опять сделалось нормальным.

После ужина ДБ, бледный от нервного напряжения, рухнул на кровать и зажмурил глаза. Ему жутко не хотелось быть там, где он был. Он ругал себя за отсутствие хоть толики здравого смысла, но изменить в ту минуту он ничего не мог. И тогда на него навалился сон.

Чужой мир

Сон навалился на ДБ, выдавил его из-под одеяла, поднял в чернильный воздух и выпустил в распахнутое окошко, за которым не оказалось почему-то осенних листьев, но веяло колючим холодом. Ночная тьма смешивалась с падающим снегом. Это немного удивило ДБ, потому как он знал наверняка, что на дворе сентябрь, однако пришлось махнуть рукой на этот довод и полететь сквозь снег, глубоко дыша и чувствуя тающие снежинки во рту.

Далеко впереди маячили смутные огоньки. Это оказались костры. В их неверном свете ДБ разглядел множество конусообразных палаток. В некотором удалении шевелилась масса, в которой он с трудом угадал огромный табун лошадей.

– Голов восемьсот, – подумалось ему, и тут же он удивился, откуда он знал, что именно восемьсот.

Одиноко прошагала фигура, укутанная в длинное одеяло до самых глаз. Чёрные волосы гладко стекали с затылка под складки одеяла. Открытая часть лица с раскосыми глазами выдавала в человеке индейца.

Кто-то внезапно закричал громким голосом из кишащей снегом темноты, но слов не слышалось из-за ветра.

Фигура в одеяле обернулась и замерла, вслушиваясь, затем сорвалась с места и кинулась в первую палатку, размахивая руками. Не прошло и десяти секунд, как в темноте пробежали вспышки, донеслась трескотня выстрелов. Послышался возмущённый храп лошадей. Лагерь ожил в одно мгновение и словно весь сдвинулся с места. Стремительные тени засновали беспорядочно среди конусов жилищ. Некоторые вскидывали ружья и стреляли в темноту. Выпустив пару пуль, люди убегали, блестя в свете костров голой бронзовой кожей. Пальба усиливалась, стало немного светлее из-за нескончаемых сполохов. В пороховом огне различались фигуры пеших солдат в длинных накидках, шагающие через сугробы, и фигуры всадников. Верховые ворвались в деревню, размахивая тонкими саблями и вертя карабинами. С некоторых от стремительности свалились шапки и шляпы. Громадные кавалерийские лошади то и дело останавливались, кружа на месте, испуганные истошными криками голых людей. Кто-то промчался на коне по пылающим веткам в костре, и одна из головешек отлетела прямо на натянутую кожаную стену палатки. Пламя неторопливо потянулось вверх и в стороны. Десяток солдат запалили факелы и подожгли другие жилища.

– Не останавливаться! – нервно закричал офицер на белом жеребце. – Пока не отстреляем эту падаль, не останавливаться никому. Гнать краснокожих сволочей!

Его лошадь споткнулась, из перебитой ноги брызнула кровь.

Пространство перед палатками сплошь заполнилось солдатами. Они медленно продвигались вперёд, вытесняя голых индейцев из деревни. Повсюду метались с лаем перепуганные собаки. С каждой минутой движение людей замедлялось. Казалось, все они брели глубоко под водой, с трудом поднимая винтовки, с усилием натягивая луки, лениво вываливаясь из сёдел.

ДБ втянул в себя колючий воздух, пахнущий дымом, и невидимо развернулся против ветра. Стремительный и властный поток сновидения повлёк его дальше, и раньше, чем ДБ успел что-либо осознать, он оказался далеко-далеко. Он видел, как солнце трижды поднялось и закатилось.

Затем полёт прекратился.

Утро четвёртого дня наступало медленно. С неохотой проявлялись внизу очертания заснеженных холмов, словно кто-то лениво протирал запотевшее стекло. Мелкие резные снежинки суетливо вертелись в воздухе, цеплялись иногда за развесистые чёрные ветви высоких елей.

Увязая в глубоких сугробах и взбивая белые хлопья, проскакал всадник. Он размахивал рукой над головой и что-то выкрикивал. Навстречу ему выехало из-за туманных конусообразных палаток пять человек. Их фигуры казались неясными тенями с плещущими по ветру волосами.

– Солдаты уничтожили лагерь на Пыльной Реке! – гонец остановился возле пятерых всадников и принялся возбуждённо рассказывать им о случившемся. Чуть позже они вместе въехали в сонную деревню. Из конусовидных палаток появлялись люди, они кутались в одеяла и длинные бизоньи шкуры, некоторое бежали к жилищу вождя, где фыркал на привязи чёрный жеребец. Входной полог откинулся, громко хлопнув по ветру, и в серый утренний воздух шагнул невысокий человек в мягкой кожаной рубашке. На его плечах лежало красное одеяло. Распущенные длинные волосы каштанового цвета заметались на ветру.

ДБ, не ощущая себя, приблизился с порывом ветра к самому лицу этого человека и остановился, невидимый для людей, перед глазами вождя. В них, как в тёмном озере, отражалось низкое снежное небо.