Да здравствует Жизнь!

Но сон не шёл. Вспоминались заботливые слова и интонация Евгения Аркадьевича, его мимолетные прикосновения к ней… чувство своей неловкости от этого… его предложение помочь… осознание своей неустроенности, подталкивающее принять помощь.

Как выяснилось из рассказа Евгения Аркадьевича, Алевтина Львовна преподавала в музыкальной школе по классу фортепиано, а сам он работал чертёжником в конструкторском бюро на огромном машиностроительном заводе и был там уважаем. Он пообещал, что поможет ей устроиться на завод ученицей контролёра по качеству, что для начала она поживёт у них – и не возражайте! – в огромной четырёхкомнатной квартире на Московском проспекте есть отдельная комнатка, как раз для неё, и она их совсем не стеснит, что потом, возможно, ему даже удастся выбить для неё место в заводском общежитии; затем она переведётся на вечернее отделение. Он говорил обо всём этом уверенно и как о само собой разумеющемся.

Она не нашлась, что и возразить… да ей и самой не хотелось возвращаться к прошлому, к прошлой своей жизни до… И к тому же, хотя она и чувствовала какую-то странность и неловкость во всей этой истории с упорной настойчивостью Евгения Аркадьевича заботиться о ней и её судьбе, ей не хотелось обижать его – этого… рыжего толстячка.

«Ладно, пусть пока так все будет – время покажет».

Но она ещё долго-долго, пока не стало светать, ворочалась на твердом, бугорчатом от сбившейся в нём ваты, матрасе и всё перекладывала под головой такую же твёрдую и бугорчатую подушку. Ей не верилось, что вот так быстро и просто, и, действительно, – как само собой, – разрешились все её трудности. …Конечно, не сами собой, а с помощью того же Евгения Аркадьевича. Но всё же… всё же… столько переживаний испытала она за одну только эту неделю июля! А здесь – как в сказке! Чудо произошло. Ей так хотелось в это верить!

…Сидит она на берегу любимого озера. Смеркается. Лягушки понемногу заканчивают свой вечерний концерт, единственным слушателем которого является она, Мила. Поднимается туман. Такой молочный, густой туман над гладью озера. В сумерках, туманных и влажных, начинает скрываться противоположный берег. На небе зажигаются первые звёздочки, но оно, это небо, все ещё светлеет в наступающей со всех сторон темноте…

Она видит, как низко-низко над озером летит какая-то ночная птица. Такая тишина… что слышно, как шуршат крылья этой птицы… Птица летит к ней – Мила это точно знает… Но вот ночная гостья долетает до берега и… пропадает. Словно и не было её… Мила растерянно всматривается, поворачивает голову и на фоне светлеющего ещё неба, рядом с собой, видит силуэт… До боли знакомый силуэт – это он, её любимый… Его самого почти не видно, только белеет лицо… Она ощущает знакомый и такой любимый его запах… – свежести и тёплой летней пыли, политой грибным дождичком… Она не видит, но знает, что губы его шевелятся, и слышит:

«Не верь… Не верь…»

И отвечает ему тоже одними губами: «Не верю… Не верю…»

– Мила, Милочка, вставайте! Пора собирать постельное бельё. Через сорок минут Ленинград!

Это Алевтина Львовна. Она слегка треплет Милу по плечу.

– Приехали, голубушка. – Это уже Евгений Аркадьевич.

Она слышит голос певца, по вагонному радио исполняющего песню «Город над вольной Невой», с трудом открывает глаза и прямо перед собой видит весёлые лица своих попутчиков – мы дома!

Здравствуй, Ленинград! Здравствуй, взрослая жизнь!

А в это время…

ЧАСТЬ II. Николай

Глава первая

Мама.

«Ё-маё! Вот чёрт! Не успею. Должен успеть!»

С этими словами Николай прямо-таки «влетел» на перрон Витебского вокзала.

«Где! Где же она?»

– …до станции Детское Село посадка заканчивается…

Николай метнул взглядом по электричкам, стоящим у края платформы «головой» к вокзалу, и в ту же секунду увидел ту, что ему и была нужна – последние пассажиры заскакивали в её нутро.

Одной рукой придерживая на бегу фуражку, а второй отчаянно размахивая в немом призыве «подождите!» кинулся к электричке. А двери уже поползли, закрываясь.

Мужик, стоявший в тамбуре и видевший призывы курсанта, схватил ползущие двери, и натужно упираясь всем телом, приостановил их движение.

– Давай!

Николай схватился за створки, не позволяя им схлопнуться, и, напирая, боком протиснулся в тамбур.

– Ну, браток, ты даёшь! Думал, останешься ты ночевать на платформе. Силён бегать!

Николай только кивал в ответ, переводя дыхание.

Он и сам уже было подумал – ночевать ему на вокзале до первой электрички, но характер не позволил – всё до конца привык доводить. Ночевать-не ночевать, но вернуться в училище пришлось бы, и увольнительная была бы испорчена, – а так хотелось переночевать дома, в своей комнате, на своём любимом узеньком диване.

Мужик начал возиться, доставая папиросы.

– Кури, браток, – протянул Николаю пачку.

– Спасибо, не курю я, – всё ещё тяжело дыша, выдохнул Николай.

– Вот это ты даёшь! Курсант, офицер уже, считай, а «не курю-ю». Счас и девки-то через одну смолят. А ты «не курю-ю-ю».

Мужик потер в заскорузлых рабочих пальцах папиросу, сунул в рот и демонстративно, выражая своё мужское презрение, отвернулся от Николая, закуривая. Было похоже – пожалел он, что помог этому курсантишке-чистоплюю в электричку заскочить.

Николай улыбнулся про себя – привык он уже к такому критическому отношению к себе представителей рода мужского, – и дёрнув дверь вагона, вошёл внутрь.

«Если бы он узнал, что и „не употребляю я“, тогда вовсе бы распрезирался. Ладно, главное в электричке я. Дома буду спать. На своём любимом диванчике. Мама чаем сладким с ватрушками ванильными напоит. А с утра можно сразу и к Ленке наведаться. Воскресенье, в парк пойдём».

В вагоне, кроме него, скрючившись на деревянных сидениях, уже дремали несколько пассажиров. Николай выбрал свободную скамейку в середине вагона и сел к окну. Там, за окном, уже была ночь – без звёзд, без луны – небо ещё с вечера затянуло тучами. На темном фоне ночи за окном – в его стекле – отражался вагон со скамейками и силуэтом Николая.

…Он с облегчением откинулся на спинку сиденья и сразу представил, как уже через двадцать минут будет идти по ночному Пушкину к своему дому, а завтра… завтра… – не додумав, что же будет завтра, Николай задремал…

– Слышь, курсант! Не проспишь свою остановку-то?

Николай с трудом разлепил глаза и увидел склонившееся к нему круглое, озабоченное лицо пожилой женщины.

– Тебе до куда? Шушары проехали.

Николай выпрямился, глянул в чёрное ночное окно.

– Спасибо, мне в Пушкине выходить.

– А… Ну смотри, снова не засни.

И женщина села на скамейку напротив, сложила руки на холщовой сумке, поставив ту себе на колени, и устало прикрыла глаза.

Николай вышел в тамбур.

Мужика-спасителя там уже не было. Только остатки папиросного дыма размыто витали в воздухе.

***

«Ваниль! Ватрушки! Мамуля».

Николай, не открывая глаз, потянул носом воздух.

«Мои любимые!»

Он, всё ещё нехотя, открыл один глаз, потом другой.

Интересно, сколько сейчас времени?

Солнечные лучики гуляли по комнате, преломляясь в висевшем на стене зеркале и весело отражаясь на стенах комнаты и потолке.

Николай сел и спустил ноги на пол. Прислушался. Из-за двери доносились неясные голоса мамы и отца. Мама что-то быстро говорила, а отец гудел приглушённым басом в ответ.

Николай знал, чем недоволен отец.

…Он был совсем неплохим сыном и курсантом, и маме редко приходилось за него отдуваться перед отцом. Но на четвёртом курсе училища кое-что произошло, и маме стало тяжелее выгораживать его. И дело было совсем не в том, что он стал плохим сыном, или перестал хорошо учиться. Нет. Он просто… Он влюбился. По-настоящему влюбился… Нет-нет, он давно был в неё влюблён! Ему даже казалось, что это чувство и есть любовь! Однако то, что он начал испытывать в этот год, было чем-то совсем иным… Редкие встречи с Ленкой и недолгие прогулки с ней по парку вдруг перестали устраивать его, ему все больше, все чаще и все дольше хотелось видеть её, даже не так – он начал непрестанно думать о ней и хотеть видеть её… – и он начал бегать в самоволки. Скрывать это долго было невозможно – отец, конечно, узнал обо всем – как-никак заместитель начальника училища. Начались постоянные разборки его поведения дома, но мама горой встала за сына и оправдывала его, напоминая мужу о его собственных проделках ради встреч с ней в их молодости: курсантом он точно так же бегал в самоволки на свидания к ней. Отец на это только мотал головой, краснел и ненадолго умолкал, поджимая губы – возразить ему было на это нечего. Но в результате, каждый очередной такой раз он все же грозил, что это первый и последний раз, когда он закрывает глаза на проделки сына. Этим всё пока и заканчивалось.

Основное, конечно, что спасало Николая от гнева отца и принятия им в отношении сына надлежащих воспитательных мер, была отличная его учёба. Он шёл на «красный» диплом. А мама мечтала о том, чтобы сына после выпуска оставили проходить службу в училище.

Сын был единственный, долгожданный и выстраданный ею в тяжелых родах. В нём сосредотачивалась теперь вся её жизнь. Никогда она не работала ни одного дня: сначала гарнизоны и забота о муже, потом рождение долгожданного сына – вся её жизнь была в них одних, а сын… – сын был её светом в окошке. …Когда мужу предложили преподавательскую должность в Ленинграде, да ещё дали квартиру, она наивно решила, что – вот оно, счастье, – и что теперь всё самое тяжёлое в её жизни закончилось.

Однако, как говорится, человек предполагает, а Господь располагает. И никогда нельзя ничего предугадать…

…Николай потянулся во всю длину своего стройного, крепкого тела, до хруста в самых мелких косточках и хрящиках, и улыбнулся от удовольствия, предвкушая встречу с Ленкой и целый – целый! – день с ней. Пойдут сначала в парк, потом в «Колобок» угощаться обедом. Потом в «Руслан» – мороженое шариками с сиропом (много сиропа!) – и в зал – киношку как бы смотреть, а на самом деле, забурившись на последний ряд, целоваться до конца фильма. Название и содержание фильма при этом не имело значения…

Аккуратно застелив диван, он вышел наконец в коридор, соединявший его комнату с кухней. Справа была дверь в комнату родителей, а чуть дальше – гостиная. Голоса слышались оттуда. Конечно, у мамы сегодня праздник – сын дома, значит, стол накрывается в гостиной и по всем правилам семейного обеда. Ух, ты! – значит, уже давно за полдень.

«Вот это я дал стране угля!» – безмятежное состояние ума и тела мгновенно улетучилось: он весь подобрался, готовый действовать. Ватрушки, мама, отец – все ушло на второй план и стало неважным.

«Совсем мало времени осталось до вечера!»

И он, на ходу быстро соображая, как же сейчас скажет маме о том, что уже уходит, почувствовал себя виноватым. Потому тихонько приоткрыл дверь и осторожно заглянул в гостиную.

Отец сидел во главе стола, и держа перед глазами в одной руке газету, второй подносил ко рту чашку. Перед ним на фарфоровой тарелочке лежала ватрушка, а в маленькой розеточке рядом – мамино варенье из крыжовника, его любимое.

Мама сидела напротив отца, сложив руки на белоснежной скатерти, специально накрытой на стол по случаю увольнительной сына и доставшейся ей по наследству от свекрови (потомственной жены потомственных военных – генеральши), и нежно смотрела на отца – видимо, в очередной раз отстояла сына. Услышав, как сзади открывается дверь, она радостно встрепенулась и улыбнувшись, повернула голову.

– Коленька, мальчик мой! А мы тебя дожидаемся. Отец хотел разбудить, да я его упросила дать тебе поспать. Твоих любимых, ванильных ватрушечек, вот, напекла…

Она не успела договорить, потому что Николай, схватив ватрушку, уже обнимал маму за плечи и чмокал в щеки.

– Мамуля, самая ты моя любимая! Самая ты моя лучшая!

– Вот потому ты мать и заставляешь волноваться, – оторвался от газеты отец.

– Димуля, ну я же просила тебя…

– Хорошо, хорошо. Только учти, Маня, что маменькиного сынка взращиваешь. А ему мужская жизнь предстоит. И как он без тебя будет жить-поживать?

Мама укоризненно посмотрела на отца, и тот замолчал, по обыкновению недовольно запыхтев, и снова взялся за газету.

– Садись, сынок, сейчас салатика тебе положу, как ты любишь – морковного. Вареников с картошкой с утра налепила – сейчас горяченьких принесу…

Мама замолчала, увидев выражение лица Николая.

– Что..? Не поешь разве ничего? А я…

Отец снова отложил газету.

– Вот. Вот видишь? Убегает. А ты всё – сыночек, сыночек… эх! – и снова закрылся газетой.

Николай почувствовал себя полным подлецом… Но что ещё он мог сказать – отец всё за него сказал.

– Мам, мамулечка, ну, прости ты меня. Я вечером пораньше приду и посидим мы с тобой, поговорим. А сейчас… ты же знаешь, ты же все понимаешь…

– …Ладно, сынок, – лишь вздохнула мама. – Зубы хоть не забудь почистить, умойся. …А вечером ждём тебя к ужину.

– Как же, как же! Жди-пожди, придёт он к ужину! – это снова отец. А мама только грустно улыбнулась и махнула Николаю рукой – беги уже. И Николай собрался выскочить из гостиной, но мама окликнула его.

– Возьми, вот. Приготовила для тебя и Лены… твои же любимые, пока тёпленькие.

– Мамуля, лучшая ты у меня на всём целом белом свете!

Взял кулёк с ватрушками, ещё раз чмокнул маму в щёку, выскочил в коридор, положил кулёк на полочку под зеркалом, кинулся в ванну, тщательно поскрёб щеткой во рту, плеснул в лицо водой, пронёсся к себе в комнату, натянул брюки, схватил рубашку и уже на бегу, заправляя её в брюки, вспомнил про мамины ванильные ватрушки. Вернулся к зеркалу, и, протопав обратно на выход по небольшому коридору, сорвал с вешалки куртку и хлопнув входной дверью, «выкатился» на лестничную площадку. Четыре этажа пролетел на «автопилоте» и наконец оказался на улице – в нос ударил пряный осенний аромат – воздух, настоянный на опавших листьях, согретых солнцем. Оно ярко светило, высвечивая собой чистую синеву неба и играя рыжей листвой деревьев… и в воздухе почти не было осенней стылости.

«Так, пять минут, и я у Ленки. Бего-ом, марш, курсант Хрусталёв!»

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.