Взгляд в прошлое. Великая Победа над фашизмом

Ион Деген. Восемь строчек

Мой товарищ, в смертельной агонии

Не зови понапрасну друзей.

Дай-ка лучше согрею ладони я

Над дымящейся кровью твоей.

Ты не плачь, не стони, ты не маленький,

Ты не ранен, ты просто убит.

Дай на память сниму с тебя валенки.

Нам ещё наступать предстоит.

Ион Деген. Декабрь 1944 г.Услышал и запомнил сразу…Как результат и тут, и тамВся эта вредная зараза…Ищи-свищи по всем фронтамКто автор строчек неказистых!Боль головная особистов!Политруков зубная боль!Таким поэтам счёт на тыщи!Ну как средь них его отыщешь?!А доложить наверх изволь!Но если текст не видел даже,Чего тогда начальству скажешь?!Про телеграф беспроводной?!Что восемь строчек безыскусныхПередаются только устноУ командиров за спиной?!Что автор строк погиб, по слухам?!Земля ему пусть будет пухом!И дело надобно закрыть!Не любо, стало быть, не слушай!Прикинься, заложило уши!Короче, поумерим прыть!В достатке есть «Василий Тёркин»,Хранят в кармане гимнастёркиСлова молитвы – «Жди меня!»…Притом особенно отрадно,Что восемь строчек преотвратныхЗабудут, не пройдёт и дня…В стихах и песнях многократноИным представят подвиг ратный,Всех очернителей кляня…                                  * * *Пускай забвение пророчат!А всё же в памяти должныОстаться восемь честных строчек,Вошедших в летопись войны!

Невидимый фронт

Шлёт донесение накануне —Если не в мае, тогда в июне!– Дезинформация, снова-здорово!До рокового двадцать второгоНе достучаться к ним, не пробиться…Слушать никто не желал «провидца»!Двадцать второго вдруг стало ясно, —Не доверяли ему напрасно…Ну и теперь за промашку этуМогут кого-то призвать к ответу!Даром, что он отработал честно, —Нужно ему поскорей исчезнуть,Чтобы не вспомнили даже имя…Лучше руками убрать чужими!Прочь конспирации все основы! —Консул советский в роли связного…А самураи куда как зоркоБдят, с кем общается этот Зорге…– Что-то не ладно… – поймут немедля,Туже и туже сжимают петлю…Но напоследок, эфир пронзая,В Центр шифрограммою от Рамзая —Весть, что японцы в войну не вступят…Воду толочь неуместно в ступе, —Если источник разведал точно,Двадцать дивизий дальневосточных(Пусть на востоке фронт оголится!)Мчатся на запад спасать столицу…Но у Победы другие «отцы».Сделано дело, и в воду концы…Будет в июне двадцать второе,Вспомним героя,Вспомним героя!

Владимир Бордюгов

Люберецкий р-н, Московская область

На Сталинградский фронт

Памяти отца —

Дмитрия Е. Бордюгова

Состав шёл медленно на запад,Степь отдыхала от жары.Лишь сполохи вдали да запахДомов сгоревших и травыНапоминали – фронт так близко…В бессмертье катится вагон…А тучи грозовые низко —Шёл в неизбежность эшелон.В дощатых стареньких вагонах,Хоть ночь, почти никто не спал.Курил старлей на перегонах,Дремал якут… Сержант писал,Что тишина здесь, как в Сибири,И также жарко, ведь – июль,Что, мол, проехал пол России,Но слышал только звон кастрюль.А ты – пиши, не беспокойся,О детях помни, о родне,Что скоро утро, и проснёмся —Чайку` заварим в тишине……И поначалу еле слышны,Шмелиным воем, всё сильней,Заходы «Мессеров» зависших,Ответ зенитных батарей,Разрывы, пламя, крики, стоны,Команды, что нельзя понять…Мгновенья, дни, недели, годы —Всё сжалось! Как легко отнятьВсех, кого женщины взрастили,Над кем ночами мать дрожит,Кого мгновенно погубили,Кому ещё бы жить да жить……И безвозвратные потери,И похоронки шлются в тыл,И горе вновь стучится в двери,Без доброй вести мир постыл……Шрам от тяжёлого раненья,Госпиталя, и вновь – на фронт.Удачей жив – жди направленья…Пройти всё… знать бы наперёд…

Я среди них. 1941

Памяти Владимира Е. Бордюгова

1912—1941

Я среди них, ещё не в форме,В футболке белой, со значком…Не думали о «хлебной норме»Музейный Питер и Главком.Ещё не мерил пульс обстрелов,Сердец биенье метроном,И засыпал дворец растрелльевВ руках атлантов, невесом.Ещё работали фонтаны,Самсон разверз у зверя пасть,И кровь ещё не пролиласьПод Марса звучные фанфары…Стою на «Невском пятачке» я,Ещё в футболке, со значком…В чехлах стволы, спит батарея,И я со смертью не знаком…

Прохоровка

«Мой товарищ, в смертельной агонии

Не зови понапрасну друзей.

Дай-ка лучше согрею ладони я

Над дымящейся кровью твоей…»

Ион ДегенКто прошёлсвой самый первый бойИ как` выжил, —сам не даст ответа.Догоралгвардейский прорывнойБатальонна перекрёстке лета.Над бронёй(пробитой «скорлупой»),Остывая медленноот пекла,Вились вихрив пляске огневойМоего,ещё живого,пепла…

Старшине

Достал табачку, а вокруг – тишина.Умолкла кукушка, лишь – эхо……Я струсил в бою, но прикрыл старшинаВ то страшное жаркое лето.Учили штыком бить да шашкой рубить,А смерть шла грохочущим танком!Не дал от позора мне заживо сгнитьИ силу вернул, как подранку.В статуте медальном заслуга не в счёт,Что, в сущности, спас ты солдатаОт пули своих же, больнее что бьётЭсэсовского автомата.А после Смоленск был, Москва, вновь – Смоленск,И первые наши медали,Днепровской волны окровавленной всплескМы ртами с тобою хватали.Как долго мы шли, а за нами земляВ дыму зарастала крестами……Я – жив, над тобою винтовки палят,Да каска обнята цветами.На куцем обрывке простого сукнаО чём-то шептались медали.Им звякнуть бы, крикнуть: «Вставай, старшина!Но… голос они потеряли…

Повезло

Выпил много, считал – напьюсь,Только зря всё, не захмелел.Я вернулся домой, на Русь,Повезло мне, лишь охромел.Повезло, что под Курском «Тигр»Недостаточно меток был,Что кровавый Днепровский «пир»Не накрыл меня, лишь умыл.Повезло, что не я, – другой —С пулей на`сквозь дорогой в ад —Тот, что пленом зовут. ДугойИзогнёшься… и смерти рад.Повезло мне, что лишь меняОттолкнуло взрывной волной,А того, у кого семья,Смерть аукнула за спиной.Не вини меня, мать, жена,Что принёс… да не ту я весть.Я бы принял ещё огня,Чтоб не видеть их слёз вовек.За Победу, за нас, за Русь! —Выпить каждый из нас хотел…Выпил много, считал – напьюсь,Только зря всё, не захмелел.

Мы помним

Есть место, где спокойствие навечно,Лишь шелест листьев, светоч образов,Да гомон птичьих стай звучит беспечно,И слабый звук замедленных шагов.Здесь испытаешь странность ощущенья:Тоску о том, что было и ушло,И чувство близких душ соединенья,Живых и тех, что время унесло.Здесь прошлого слышны порывы, ветры,Здесь хочешь встать, поклясться, замереть,Сказать: «Мы здесь! Нас разделяют метры,Мы рядом, чтобы души ваши греть».Мы помним потому, что просто… помним.Приходим не для отпущения грехов.Мы вашим духом души здесь наполним,Но неоплатных не вернуть долгов.От вереницы туй, зелёных вечно,Ложатся мягко тени на гранит…И гомон птичий слышится беспечный,И чёрный камень память, скорбь хранит.

Виктор Брылов

г. Видное, Московская область

Красные флаги

Опять Сергей скандалил с мастером:

– Я не буду больше здесь работать! Все руки порвал. Хочу туфли шить, как дядя Филипп, он меня к себе берет. У меня на туфли способности, вы же знаете… А валенки подшивать я не буду больше… Вы же обещали.

– Да, обещал, и я сдержу слово. Но сейчас, видишь, какие морозы стоят, фронту зимняя обувь нужна. Бригаде нашей их полвагона отремонтировать надо. Посмотри, Павел работает, а руки у него не здоровее твоих, да еще и осколком фашистским пораненные, —оправдывался мастер перед молодым сапожником.

– Все равно я не буду больше здесь работать, —упрямо твердил Сергей, и сел за верстак, перед которым висел яркий плакат: женщины-работницы изготавливают снаряды, внизу призыв «Все для фронта, все для победы! «Сергей смотрел на этот плакат, как на что-то уже привычное… И вот сейчас он уставился на этот плакат, и вспомнил дни, когда он ещё не работал в артели, вспомнил, как дома на столе дымились щи из кислой капусты, забеленные молоком, и мать, боясь уронить хотя бы крошку, разрезала на равные части горбушку черного хлеба. Сергей сидел рядом с пятилетним братишкой, который в правой руке держал деревянную ложку, а левую протягивал матери, ожидая свою порцию хлеба. Сергей же терпеливо ждал, когда мать сама положит около него небольшой кусочек, которого не хватало даже, чтобы доесть щи. Потом они ели чуть забеленную молоком картошку, но уже без хлеба. О хлебе все время думалось… А Витька Дорофеев показывал всем ребятам только что полученную продуктовую карточку, ведь он работал в артели, и ему доставалось хлеба, конечно, больше, чем Сергею, как иждивенцу. И вот теперь Сергей работает во фронтовой бригаде Павла – старшего брата Витьки, и тоже получает рабочую, хлебную карточку. Сергей работал проворно и аккуратно, потому и приглянулся старику-туфельщику.

Успокоившись, Сергей поднял с пола серый валяный сапог, осмотрел его кругом, и, пощупав толщину подошвы, начал подбирать к нему пару. Подошвы выкраивались из негодных для ремонта валенок. Взяв сапог и зажав его между колен, Сергей принялся править об оселок сапожный нож. Правил его он медленно, представляя мысленно, что именно в этих валенках какой-нибудь боец ходил по завьюженным дорогам, кидался в атаку и, очевидно не раз, по ним было видно. Вот сейчас Сергей положит на подошвы валенок хорошие стельки, пришьет их, и кто-то из воинов пойдет в них в бой. И будут другие бойцы бежать за своим командиром и за знаменосцем, и над их головой будет развеваться красное полковое знамя. С этими мыслями Сергей ловко полоснул острым ножом, зажатый между колен серый валенок, который развернулся и стал вдруг красным флагом. Пропитанный изнутри алой кровью, не успевшей ещё потемнеть, валенок напоминал красный флаг. Сергей замер, сердце его зашлось. В это мгновение крикнуть бы, но рука только крепче сжала нож. На другой день мастер привел новичка, и ему, Сергею, разрешили перейти к Филиппу-туфельщику. Сергей, на удивление мастера, наотрез отказался. Перед его глазами ярко горели половинки разрезанного, окровавленного валенка, которые казались ему красными флагами.

Топлёное молоко

До отхода поезда оставались считанные минуты. Я вошел в вагон, отыскал свое место. Рассовав вещи по полкам, поудобнее уселся, и на душе стало как-то покойно и даже радостно. Наконец-то я еду на родину. Напротив меня сидела женщина, ее по-крестьянски красивое лицо излучало улыбку и любопытство. Смутившись от такого пристального внимания к себе, я хотел отвернуться к окну, но в эту минуту в купе вошел мужчина и сел рядом с моей незнакомкой. Он был высок, приятен. На висках седина, глаза живые, веселые. С женщиной он был трогательно нежен. В их отношениях было столько взаимного тепла, что меня потянуло к ним, и мне показалось, что я когда-то уже видел их лица. Но вот где и когда? Я стал напрягать свою память, и, видимо, на моем лице отразилось это напряжение. И тогда моя попутчица, глядя на меня смеющимися глазами, в упор спросила:

– Вы, случайно, не до Приокской едете?

– Да, – издав вздох облегчения, ответил я. – И вас Валентином зовут?

– А вас Катенькой? – воскликнул я, сам того не ожидая. Тут уж и я заулыбался, потому что сразу вспомнил Катю. И хотя я знал ее девочкой, а сейчас передо мной сидела взрослая женщина, интонации голоса и неуловимые жесты сразу воскресили в моей памяти мою школьную подругу. Воспоминания одно за другим накатились на нас…

– Помнишь, как вы с ребятами после уроков за елкой ездили в лес, и ты палец отморозил?

– Я тогда варежку потерял, а она из белой шерсти была, сливалась со снегом, и пришлось её на ощупь искать, а уже темнело, когда мы с елкой к городу приближались, – выпалил я с мальчишеским задором. В эти минуты мне показалось, что мы – беспечные школьники. Но сколько тягот и забот обрушилось на нас в военные годы! Разве забудешь зашторенные окна класса, чернила из сажи, газетные обрывки вместо тетрадей? А после уроков оставались на сбор отряда. Особенно любили мы репетиции хора и инсценировки из военной жизни. И тут же всплыл образ нашего классного руководителя Софьи Яновны. Была она привлекательна, и ее обаяния хватало на всех, так что с занятий никто не убегал. Мы, мальчишки, тянулись к ней, как к матери, а о девчонках и говорить нечего. Строгость и доброта сливались в ней воедино, и мы, незаметно для самих себя, впитывали ценные, порой суровые, жизненные напутствия.

– Помнишь, Катенька, как мы готовились пойти в госпиталь к раненым с концертом? И ты первая сказала, что хорошо бы раненым молока топленого с пенками принести?

– Да я что-то уж и не помню. – И она смущенно поглядела на своего спутника. Тот нежно взял ее руку.

– Ты, Катенька, конечно, ты.

– Валь, а помнишь, как мы пришли в госпиталь? Вы, мальчишки, – в белых рубашках и красных галстуках, пели военные песни и читали стихи, а мы, девчонки, – в белоснежных халатах стояли в сторонке с четвертями топленого молока и с нетерпением ждали конца представления.

Раненые, которые не могли встать с кроватей, и те, кого принесли на носилках из других палат, подзывали нас к себе и пожимали нам руки. А когда мы пели, лица у всех были ласково-суровые, но в глазах отражалась радость. А потом нам долго аплодировали. От волнения и радости глаза наши сияли и были влажны от слез. После концерта Софья Яновна сказала:

– А теперь угощаем всех! Мы стали разливать молоко по стаканам и угощать воинов. И все дружно выпили… за победу! Когда мы с Катей обменивались воспоминаниями, мужчина с умилением смотрел на нас, как на детей.

– Кать, а помнишь, как мы навещали умирающего?

– Помню, как не помнить, – и она лукаво и в тоже время нежно посмотрела на своего спутника.

– Как мне его было жаль! Он такой молоденький был. И от молока-то он тогда отказался. Увидел, что мы чуть не плачем, нас стал подбадривать… Я слышал, ты потом ходила дежурить в госпиталь?

– Да…

– А тот… долго еще жил? – робко спросил я. – Ты его видела?

– А как же, видела, видела… и молоко топленое он у меня пил. – И озорно улыбаясь, добавила:

– Вот уже около тридцати лет смотрю на него… узнаешь? И она обняла сидящего рядом мужчину…

Георгий Бурцев

г. Москва

Миронов и Дуся

В стрелковой роте его считали странным, а во взводе и вовсе долго называли блаженным, до того дня, когда политрук под видом своего дня рождения налил ему стакан водки. Миронов был после наряда и очень скоро уснул прямо за столом. Политрук обшарил его карманы и вещмешок. Нашел записную книжку. В ней короткое стихотворение.

Дочка, Дуся-дорогуся,Я с победою вернусьБудь уверенной. И пустьНас с тобой покинет грустьТак что ты не очень хмурься,И тем более не дуйся.Слушай деда и бабусю,Лапка, лапочка, лапуся,Дорогая моя Дуся.

Здесь же были и две фотокарточки. Миронов с женой. На отдельной – он с девочкой подростком

Алексей женился сразу после срочной службы в начале тридцатых. Жена умерла при родах. Девочку назвали Дусей. Алексей души не чаял в дочке. Но после смерти жены оставил ребёнка на попечение своих родителей и ушел добровольцем на Халхин-Гол. Потом был недолгий период пребывания рядом с дочкой. Затем случился Маннергейм. Теперь вот – Гитлер.

Миронов вечно что-то мурлыкал, напевая себе под нос. Иногда можно было наблюдать необъяснимую улыбку на его лице. Впрочем, письма он получал чаще всех и в основном, написанные детской рукой его несравненной Дуси.

На фронт Алексей попал не сразу. Не отпускали его. На заводе ценили, дали бронь как специалисту, к тому же знали: вдовец, да ещё с ребёнком. Да и родители отговаривали: хватит, навоевался. Однако, как только попёр Гитлер он сразу же начал проситься на фронт. Всякий раз ему давали от ворот поворот. Но потом махнули рукой и дали предписание явиться по месту формирования резерва. Поэтому в роту он попал в аккурат только ко Ржеву, осенью сорок второго.

Обстановка тогда менялась по несколько раз в день. Рота закрепилась на коротком участке лесной дороги. Соорудили три дзота и блиндаж. Соединили их траншеей. Но тут вдруг неожиданно поступил новый приказ: оставить эту позицию и перейти на другую. Временно, до прихода другого подразделения, решено было оставить здесь Миронова с пулемётом и противотанковым ружьём – на всякий случай. Во взводе их всего было два: однозарядное Дегтярёва и пятизарядное Симонова. Ему оставили первое. Пулемёт Дегтярёва Алексей знал хорошо и стрелял отменно. А вот c противотанковым ружьём – ПТРД41 – дело обстояло иначе. Точнее, этот вид вооружения ему держать в руках ещё не доводилось. Правда, командир взвода проинструктировал его подробно, а на прощанье сказал: «Там, в ящике есть печатная инструкция, так что можешь ещё почитать на досуге для закрепления материала. Хотя сомнительно, чтобы здесь появились танки. В общем, не пропадёшь. Через пару дней встретимся. Бывай».

Ночь прошла относительно спокойно, лишь доносились до него залпы и взрывы. А под утро Алексей услыхал мотоциклетный треск. Прислушался. Доносился он не из тыла. А через несколько секунд увидел: прямо на него, один за другим, шли три мотоцикла с немцами. Видимо разведгруппа, сообразил Миронов. Он сначала было припал к пулемёту, но через секунду принял решение не мелочиться. Потянул к себе противотанковое ружьё, помня инструкцию комвзвода, зарядил, прицелился и шарахнул по головному мотоциклу. Тот подпрыгнул и, сделав кульбит, замер грудой искорёженного металла, подмяв под себя седоков. Чтобы не терять время на перезарядку Миронов, быстро пересев за пулемёт, расправился с двумя остальными мотоциклами, так что в обратном направлении, восвояси успел убраться один солдат. Поэтому Миронов не удивился, когда через полчаса показалась цепь автоматчиков. Когда первые десять-пятнадцать немцев полегли, Миронов увидел, что его пытаются обойти. Он перебежал по траншее в другой дзот и оттуда повёл огонь. Вскоре и эта атака была отбита. Через какое-то время ему пришлось бежать в правый дзот, так как нависла новая угроза обхода. И эта группа немцев полегла среди деревьев. Потом – опять на левый фланг позиции, вновь – направо. Потом – в центр. Опять – налево. Так всё утро он и мотался с одного фланга на другой, создавая у немцев ложное представление, что на противостоящей к ним позиции находится как минимум один упорный и отважный взвод красноармейцев. В полдень в небе показались «мессершмитты». Когда через час Алексей выбрался из-под земли и остатков дзота, он не узнал обстановку. Едва переведя дух, и кое-как приведя позицию в положение пригодное к бою, он с ужасом услыхал шум приближающегося танка. Судорожно отыскал противотанковое ружьё. Проверил готовность. И едва успев залечь наизготовку, увидел это мерзкое железное чудовище уже в сотне шагов от себя. Он успел сделать выстрел. Только один. И опять удача. Танк забуксовал на перебитой гусенице и кособоко замер. Из него выбрался экипаж и, отстреливаясь, ретировался. Но Миронову и тут повезло. Немцы ушли, не причинив ему вреда.

Однако, не прошло и полчаса, как на дороге показался грузовик с автоматчиками. Миронов дал выстрел из ПТРД. Машина ехала хоть и не быстро, но остановилась так резко, что из кузова медленно вываливались ошалевшие солдаты, и кое-как сориентировавшись, повели огонь в сторону Миронова. И снова ему пришлось бегать из одного дзота в другой, имитируя мощное укрепление.

Вечерело. Пошёл дождь. Оставшиеся живыми немцы ушли. Миронов привёл в порядок блиндаж. Умылся. Переоделся. Перекусил оставленными ему консервами. Свернул самокрутку с самосадом. На солдатский ватник, накинул плащ-палатку и выглянул наружу. Стемнело. Дождь прекратился. На небе высыпали звёзды. Алексей, присев на пенёк, чиркнул спичкой, закурил. Вздохнул.

– Где ж ты моя, Дуся-дорогуся? – Пробормотал он. – Как ты там без меня? О-хо-хо… – Он с наслаждением сделал затяжку, потом ещё…

С рассветом немцы возобновили атаку. Но к своему удивлению не встретили никакого сопротивления. Рота солдат облазила всю позицию, и не обнаружила ни единого русского, кроме окоченевшего военнослужащего с пулевым ранением в голову от снайперского выстрела. Через час на позицию прибыл немецкий генерал.

– Куда же делись обороняющиеся? – С удивлением спросил генерал у офицера.

– Судя по всему, господин генерал, здесь был всего один солдат. Следов других нет.

– Он был один… Это невероятно… И какие же он нанёс нам потери?

– Господин генерал, этот сталинский фанатик подбил танк, уничтожил мотоцикл, вывел из строя грузовик и убил больше сотни солдат. Так же есть предположение, что это он из своего поганого, ручного орудия сбил самолёт. Как прикажите поступить с этой скотиной?

– Сначала захоронить всех наших. А этого… Этого тоже похоронить… Индивидуально.

– Господин генерал, это сталинская фанатичная обезьяна… Животное… Русская свинья… Собака… Вот его документы.

– Это солдат, обер-лейтенант. Вот. Посмотрите. Солдат Алексей Миронов!

– Вы читаете по-русски?

– Ну, это не самая большая сложность на земле. В первую мировую я был на русском фронте. Угодил в плен. Некоторое время провёл в России. Познакомился со многими русскими. На обезьян они совсем не похожи. И этот солдат не обезьяна. И уж тем более никакая это не свинья. Нормальный и даже хороший солдат… Если бы у вас была сотня таких рядовых, я не пожалел бы для вас вне очереди звания майора. А вот и фото, поглядите! Это, наверное, его семья… Жена… Дочка… У свиней и обезьян такого не увидишь… И не о Сталине он думал – о дочке. Он очень хороший русский солдат… Если бы у меня были бы такие солдаты, я был бы фельдмаршалом. Похоронить с почестью.

– Господин генерал, это невозможно, он убийца наших солдат.

– Похоронить как героя.

– Господин генерал, он не офицер.

– Все мы солдаты, и генералы, и рядовые.

– Господин генерал, он…

– С каменным надгробьем и с салютом. Выполняйте. О готовности доложите. Я проверю.

– Слушаюсь!

Закончилась война. Прошло ещё пятнадцать лет. Однажды летом дети из пионерского лагеря гуляли по лесу и набрели на немецкое захоронение с множеством крестов. А чуть поодаль они обнаружили очень странную могилу, тоже заросшую травой и кустарником, но добротно устроенную. Надпись была сделана на немецком языке; но, как ни странно, гласила она о том, что захоронен здесь был русский солдат Алексей Миронов. Пионеры сообщили о находке старшей пионервожатой. Та – директору. Через несколько дней информация поступила в местный военкомат. Тогдашний районный военком не остался равнодушным, заинтересовался пионерской находкой, побывал на месте и взялся за собственное расследование. Однако, скоро только сказка сказывается, да не скоро дело делается. Следствие затянулось настолько, что дело принял уже новый военком. Следом за ним был очередной сменщик. Потом – другой… Третий… Четвёртый… Пятый… Один из них проводил эксгумацию. Другой наводил справки. Следующий уже пытался выхлопотать посмертную награду Миронову. Пятый или шестой продолжил дело предшественника. Многое подтверждалось данными из архивов. Однако, наградить посмертно солдата Алексея Миронова не решился никто из тех, от кого это конкретно зависело. Уж больно надпись на немецком языке многим не нравилась. Впрочем, о наградах сам Алексей и не помышлял. На уме у него была одна лишь Дуся-дорогуся. А коли нет награды, то и не говорили о нём по радио и не писали статей. Поэтому и Дусю-дорогусю никто не искал.

Стихи для детей

Майский парадРастревожен город мирноЗвуком утренней трубы.Замирают в стойке «смирно»Клёны, ели и дубы.И несёмся мы – мальчишкиК прутьям крашенных оград.Знаем мы не понаслышке —Нынче праздничный парад.Отворяются ворота.Твёрдо полк чеканит шаг.Блещет в марше позолота.Пламенеет с гербом стяг.Жизнь солдат – бои и дали,Порох, дым, потерь полна.На груди одних – медали,У отдельных – ордена.Бьётся сердце у мальчишек.Светел в мае город наш.И витает выше крышиМедных труб победный марш!«В солнечный май не забывай,Что совершили деды.Это наш май.Праздничный май.Это наш день Победы!»Пионерские кострыНа верхушках сосенОтблески заката.Рассекает небо самолёт.Белая полоскаТянется куда-то,Будто бы из прошлого вперёд.Вздымаются искрыВ подлунные выси.Мы все у огня наравне и простыМечтания чисты,А взоры лучисты…Горят пионерские летом костры.Завещали дедыЗнатное наследствоРодины за множество веков.Громкие победыПомнили мы с детстваЛётчиков, танкистов, моряков.Солнце за горою.Звёзды над рекою.В полусне нахохлились грачи.О судьбе и честиРаспеваем вместеПесни пионерские в ночи.Был месяц майКак-то раз в трамвае тесномЕхал с мамой паренёк.Уступая своё местоВетерану, он изрёк:«Нет от них покоя вечно.Не пройти из ряда в ряд.Не лежится им на печке.Лезть повсюду норовят».В тон ему его маманяГоворит: «Беда. КогдаИх совсем уже не станет?Чтоб им сгинуть без следа!»Рядом ехали ребятаНа экскурсию в музей:Константин, Богдан и Злата,Самый старший – Алексей.Он-то и сказал: «Не троньтеСлаву их. Она светла.Моя бабушка на фронтеСанитаркою была.Оба борта у жакетаСловно броник из наград.Что ж, прикажете, за этоБабку сбагрить в интернат?»Не сдержался тут и Костя:«А у нас в роду большомПрадед был торпедоносцем.Дед – радистом и стрелком.И в обнимку с пулемётом,Сидя задом наперёд,Сбитым вражьим самолётамОн открыл немалый счёт».Скромно, и не громко дажеВ разговор вступил Богдан:«А мой дедушка отважныйБелорусский партизан.И когда я стану старшеНе забуду я о том.Буду петь в строю на маршеПро победы над врагом».Тут сказала крошка Злата:«Много всяческих наградЕсть у дедушки солдата,А он просит автомат».Задрожал салон от смеха.Мчал по улицам трамвай.Каждый в нём куда-то ехал,А вокруг был месяц май.Железные солдатыНа далёких полустанках, —Их не всякий видит взгляд, —Молчаливо и усталоВ тупиках они стоят.Не цепляют пассажирыК ним букетики из роз.А названье той машиныВсем известно – паровоз!Мчал по рельсам очень быстроОн, победой одержим.Из трубы летели искры,И валил с гудками дым…Миномёты, танки, пушки…На отдельных из платформОчень грозные «Катюши»Мчались некогда на фронт.А оттуда, из санбатовФронтовых госпиталей,Возвращались в жизнь солдатыС окровавленных полей.Все они теперь старушкиИ деды под сотню лет…Кто в коляске, кто-то с клюшкой…А кого и вовсе нет…Как железные останкиДавней силы боевой.На далёком полустанкеПолосы прифронтовой.Письмо в 41-й

(без вести пропавшему солдату)