Снимать штаны и бегать

На секунду Василию показалось, что он увидел через головы хрупкую спину, укутанную в призрачную шаль с кистями. Но через мгновенье это видение было скрыто объемным транспарантом, с которого Василию насмешливо улыбнулся Харитон Ильич.

Неожиданно толпа схлынула и выплюнула его, полностью обессиленного, на пустую улицу. Теперь она гудела где-то за спиной – как показалось Василию, обмануто и разочарованно. Раздайбедин несколько раз жадно глотнул воздух, обвел глазами серые дома и ухабистую дорогу, но не увидел никого. Только незнакомая белоголовая девчонка стояла у забора и с сердитым любопытством смотрела то на штормящее людское море, то на Василия, так счастливо выброшенного на берег.

– Ты… Ты не видела здесь девушку? – задыхаясь, спросил Василий. – Такая… Худенькая, в белой шали?

Девочка испытующе оглядела его желтые очки и взволнованную физиономию. Потом она молча подняла загорелую руку и махнула ею по направлению к концу улицы. Туда, где среди рябиновых зарослей, поднималась в гору лестница из могильных плит.

– Конечно! – воскликнул Василий и хлопнул себя рукой по лбу. – Какой же я болван?! Где же еще я мог ее найти!

Он бросился к рябиннику и уже на ходу, обернувшись, крикнул девочке:

– Спасибо! Эй!

И помахал рукой.

Он бежал, поскальзываясь на мокрой глине, торопился, боясь опоздать. Наконец, Василий увидел перед собою серые ступени, уходящие в зловещую зеленоватую мглу. На секунду он задержался, словно на краю обрыва. Здесь Раздайбедин несколько раз глубоко вздохнул, поправил очки и почесал переносицу. Потом решительно выдохнул:

– Могила? Что ж, пусть будет могила! И там, как выясняется, люди живут!

И, уж больше не раздумывая, кинулся сквозь рябинник. Мокрые ветки хлестали по лицу. Все так же издевательски за спиной кричали галки, а в душе громко клокотала странная смесь отчаяния и надежды.

Ступень, еще ступень. За этим разлапистым кустом будет поворот, и там…

Василий обогнул куст и замер. На серой ступени стояла хрупкая фигура. Елизавета с грустью смотрела на могильную плиту со стертыми буквами и, казалось, не слышала приближения Василия.

Он остановился на три ступени ниже, боясь спугнуть видение… Дыхание его, до этой поры прерывистое от долгого бега, вдруг замерло. Он стоял и не знал – вдохнуть ему или выдохнуть. Раньше в полутьме черты Елизаветы казались ему приятными, но несколько размытыми и неопределенными. Сейчас он отчетливо увидел перед собою лицо, словно рассветными лучами, озаренное спокойной красотой. Он разглядел под длинными ресницами печальную глубину карих глаз. Увидел русые волосы, собранные в тяжелый узел, и даже небольшую родинку на шее около уха. От чего-то вдруг – может быть, из-за этой самой родинки на хрупкой шее – Елизавета показалась ему очень беззащитной. Василий не находил слов и даже не дышал. Сердце колотилось, разрывая грудь.

Девушка подняла на него глаза и посмотрела с выражением того же детского сердитого любопытства, которое Василий заметил у беловолосой девочки на окраине площади. Была ли между ними какая-то связь? Василий не знал и не хотел искать ответ на этот вопрос. Мысли стали очень короткими и плохо оформлялись в слова. Наконец, он судорожно вдохнул и тут же выдохнул:

– Елизавета!

Она не пошевелилась и не ответила. Но и не растворилась в воздухе. Ободренный этим обстоятельством, Василий еще раз вздохнул и заговорил быстро, перебивая сам себя:

– Елизавета! Я… Вы должны понять! Честное слово, я так рад нашей встрече! Я… Я долго думал. И я хочу сказать… Что… Что я – согласен!

Елизавета удивленно вскинула брови и ответила:

– Согласны? На что, позвольте полюбопытствовать?!

Ее голос прозвучал печальным гусельным переливом и почему-то поверг Василия в смущение. Он шмыгнул носом и, путаясь в мыслях, замямлил:

– На это! То есть, как вы говорили… Само-это… Само…

– Боюсь, я не понимаю вас… – молвила Елизавета.

И тогда Василий, не умея подобрать нужные слова, отчаянно рубанул с плеча.

– Я согласен! С вами! В могилу! Только научите меня!

Карие глаза Елизаветы округлились. Она молчала несколько секунд. Василий смотрел на нее снизу вверх с отчаянием осужденного, молящего о том, чтобы приговор был не слишком суровым. Он точно знал, что сейчас наяву, а не в ночных грезах, произойдет нечто мистическое. Либо Елизавета растворится в воздухе, либо распахнет перед ним врата в новый неизведанный мир. Либо случится еще черт знает что, но это событие принесет ему разгадки всех тайн и освобождение. А потому он не сразу понял смысл вопроса, заданного Елизаветой. Ей пришлось повторить:

– Я спрашиваю, что вы сегодня пили? Водку, коньяк, пиво с томатным соком, самогон с дихлофосом? Или сегодня вы предпочли какую-то особую смесь напитков?

– Я? – переспросил Василий, густо краснея. – Я сегодня не пил ничего! Честно! А что – без крепких напитков к вам действительно нельзя?

– Как я должна понимать ваши слова и ваши поступки? – воскликнула девушка, не отвечая на вопрос. Василию в ее голосе почудился далекий тревожный звон набата.

– Простите, Елизавета! – ответил он, понурив голову. – Я и сам далеко не всегда понимаю их. Мне бы очень хотелось, чтобы вы помогли мне. Но что именно я сделал не так?

Он вскинул глаза и увидел вдруг на щеках девушки легкий румянец. Удивлению Василия не было предела. Он не думал, что призраки могут краснеть.

– А что вы сделали так? – меж тем воскликнула Елизавета. – Эти ваши полуночные визиты, разговоры про любовь и полунамеки… Я устала и ничего не понимаю!

– Простите, Елизавета! Но я понимаю еще меньше! – тихо сказал Василий и решился подняться на одну ступеньку вверх. – Но ведь следует считаться с разницей в нашем, так сказать, положении и статусе…

Василий не ожидал, что его слова возымеют такой эффект. Прежде всего, он убедился, что призраки могут смертельно бледнеть (впрочем, эта способность, как раз, не вызывала у него особых сомнений). В следующий миг он узнал, что их глаза способны источать слезы. И, наконец, он встал перед фактом, что привидения умеют довольно быстро убегать вверх по лестнице.

– Елизавета! – закричал он и рванулся вслед. Он нагнал ее почти на самом верху и, плохо соображая, что делает, ухватил за руку. На кончиках пальцев он ощутил капли дождя, сквозь которые ему почудилось легкое тепло живой кожи. Отчего-то испугавшись, Василий одернул руку и умоляюще воскликнул:

– Подождите!

В голосе его было столько отчаяния, что Елизавета остановилась.

– Чего мне ждать? – спросила она сквозь слезы. – Того, что вы опять заявитесь ко мне мертвецки пьяным, сначала наговорите любезностей, а потом гадостей, и снова исчезните, как призрак?

– Я? – оторопел Василий. – Я, как призрак?! Простите, Елизавета! Умоляю вас ответить мне честно лишь на один вопрос, даже если он покажется вам дурацким! Елизавета! Вы… Вы – мертвая?!

Она посмотрела на него долгим взглядом, полным не то сожаления, не то презрения, и, отвернувшись, шагнула прочь. Но Василий встал у нее на пути.

– Я даже боюсь представить, каким болваном могу показаться! – горячо заговорил он. – Но, Елизавета! Я своими глазами видел вашу могилу. Да вот же – мы только что стояли у надгробия с вашим именем! Вы так таинственно появлялись и исчезали каждый раз, и, потом, ваши воспоминания о Бородино, ваша собственная история, слова о самоубийстве… Что я должен думать?!

Елизавета молчала, опустив взгляд. Потом она подняла на Василия полные слез глаза и сказала:

– Василий Алексеевич! Вася… Не пейте!

Василий хмыкнул, тряхнул головой и сказал:

– Вы даже не догадываетесь, насколько близко сейчас я подошел именно к такому решению! Ближе, чем когда-либо! Но объясните, что происходило с нами все это время? Как вам удалось выбраться из-под могильной плиты?!

– Выбраться из-под могильной плиты… – тихо повторила Елизавета. – Думаю, мне удалось это в тот день, когда я отказалась от выгодного замужества и по доброй воле рассталась с благополучной жизнью…

– Да, я помню! Но вы так и не рассказали о том, почему решились на само… Словом, на то, что решились?! – воскликнул Василий. На лицо Елизаветы набежала едва заметная тень. Немного помолчав, она ответила:

– Видите ли… Незадолго перед свадьбой мой жених подыскивал участок за городом… Место, где построить усадьбу… Некоторые предложения поступили и отсюда, из Слободы. На эту прогулку мы отправились вместе, но возвращалась я уже одна… Вам непонятно?

– Нет! – честно признался Василий.

– Я и сама не могу объяснить свое тогдашнее состояние, хотя и очень часто об этом думала с тех пор. – вздохнула Елизавета. – Я шла по лестнице. Обычной, как мне казалось. И вдруг мой жених обнаружил, что мы идем по могильным плитам. Я стала разбирать эпитафии и на первой же плите обнаружила свое имя. Сначала я испытала небывалый ужас. Мой жених пытался успокоить меня и даже шутить. Но я ничего не могла с собой поделать. Я попросила разрешения побыть одной. Он не отпускал меня. И тогда мы поссорились. В первый раз я решилась поступить по собственной воле, а не исполняя чужие приказы. Оказалось, у моего жениха довольно вспыльчивый характер и тяжелая рука…

Елизавета вздохнула и коснулась ладонью своей щеки. Василий слушал, вытаращив глаза и, похоже, еще не до конца усвоил суть услышанного. А девушка продолжала, и голос ее креп с каждой фразой:

– Не могу сказать, что перемена во мне произошла в одну минуту. Но главное было в том, что мою душу пронзило острое чувство неправильности и несправедливости происходящего.

Какому-то большому человеку помешало старинное кладбище. Одни стыдливо промолчали, другие подобострастно поддержали. И вот могилы сровняли с землей. Потом кто-то практичный додумался уложить надгробия в грязь, чтобы не пачкать ноги. И выстроилась целая лестница. Весь город вытирает ноги о память предков, и все по молчаливому уговору стараются этого не замечать!

Попробуйте объяснить себе ход мыслей тех, кто взрывал и ровнял бульдозерами кладбище, на котором были похоронены герои той войны? Что двигало людьми, когда они закладывали взрывчатку под могильные плиты своих прадедов? Кто вел их? Кто объяснил им, за что они должны поднять руку на святыню? Как можно отречься от предка, ступившего на Бородинское поле осенью 1812-го или зимой 1941-го? На что надеялись люди, строя новое Отечество на обломках старого?

Стоя на плите со своим именем, я вдруг почувствовала, что я сама лишь только кажусь себе живой. На самом деле, я мертва душою, потому что равнодушна. Похоронена в своем блаженном неведении…

Василий напряженно замер. В голове тоже кружился вихрь вопросов, но он, на беду, выбрал самый дурацкий:

– И тогда вы умерли по-настоящему?!

Елизавета ответила ему долгим испытующим взглядом. Наконец, она улыбнулась почти ласково и пояснила:

– Да, моя жизнь окончилась в тот день… Моя старая жизнь. Сначала я решила выяснить, кто была эта девушка – Елисавета Петровна Шейнина. Мне показалось, что мы можем состоять в родстве… Я отправилась в городской архив. С этого момента моя жизнь началась заново. Она обрела смысл и содержание. Я посвятила ее восстановлению тех страниц истории, которые были так пренебрежительно вырваны, стерты, затоптаны нами – блаженными в своем неведении.

Мои родители пришли в ужас от такого решения. Они продолжали настаивать на замужестве, ставили ультиматумы… И тогда мне пришлось искать квартиру.

В это время в здании краеведческого музея, где помещался городской архив, началась реконструкция. Ее затеял наш меценат, Вениамин Брыков. Кажется, вы знакомы?

– Да… – смущенно согласился Василий. – Кажется, знакомы.

– К сожалению, реконструкция окончилась тем, что наиболее ценные экспонаты перекочевали в особняк мецената, а здание музея переоборудовали в отель. То, что осталось от музея и архива, Вениамин Сергеевич милостиво разрешил хранить в подвале своей новой гостиницы. Мне он позволил остаться там же. С этого дня подвал стал и моим местом работы, и моей квартирой. Впрочем, скоро меня выселят и оттуда… У мецената есть планы по строительству сауны для постояльцев отеля… И, боюсь, возразить ему, кроме меня, в Славине некому…

– Так это был всего лишь подвал, а не могила? Подвал музея, куда вы вписаны «на птичьих правах»? – обрадовано прокричал Василий. – Но тогда получается что я… Я…

– Вы были первым за последние полгода, кто вошел ко мне в архив не потому, что ошибся дверью… – улыбнулась Елизавета. – Правда, вы были… в некоторой ажитации…

– Я бы сказал, в мертвецкой… – честно признался Василий. – Простите еще раз!

– Извинения излишни, – пожала плечами Елизавета. – Ведь я тогда не выставила вас за дверь…

– Почему? – искренне удивился Раздайбедин.

– Потому что вы искали информацию о том, что меня саму интересовало более всего. – Елизавета снова улыбнулась. – Честно говоря, я не могла поверить своим ушам, когда вы заговорили о давно забытых героях войны с Наполеоном. Не смотря на то, что ваше поведение трудно было назвать образцовым, я, все-таки согласилась вам помочь.

– А потом?

– Потом я узнала, зачем вам нужны эти сведения, – снова вздохнула Елизавета. – Но мне очень хотелось верить, что все это интересует вас не только в свете грядущих выборов, но и как человека.

– А как мы оказались в лесу? – осторожно поинтересовался Василий.

– В лесу? – недоуменно пожала плечами Елизавета. – Мы гуляли в парке. Вы сами меня пригласили. Так же, как в другой раз пригласили в свой гостиничный номер.

– Так, выходит, все это время я жил прямо над вами и докучал своими визитами? – в голосе Раздайбедина искренний стыд смешался с неподдельной радостью. – Вы были так близко, а я не мог найти вас?! Но ведь это просто чудесно!

– Чудесно? – озадачилась Елизавета.

– Да! Это все объясняет! – уже совсем радостно воскликнул Василий.

– Что именно? – уточнила Елизавета.

– То, что вы – живая! – выкрикнул Раздайбедин и тут же смутился. – Понимаете, Елизавета! Все это время я думал, что вы – призрак… И это были очень грустные мысли!

– Почему? – зарделась девушка. Василий также покраснел.

– Пожалуй, сходу я не найду верных слов, – смущенно пояснил он. – Давайте пройдемся?!

Елизавета не ответила и не двинулась с места. Тогда Раздайбедин осторожно взял ее хрупкую ладонь в свои руки и убедительно сказал:

– Елизавета! Возьмите меня за ум! Потому что сам я за него никогда не возьмусь!

Елизавета чуть наклонила голову и улыбнулась. Василий ощутил легкое рукопожатие. Молодые люди направились вниз по ступеням к берегу Беспуты. Они шли, взявшись за руки.

Пусть разговор их останется тайной для читателя. В некоторые минуты люди имеют право оставаться наедине. Особенно если они – не призраки.

Глава 33. Работа над ашипками

Голомедова знобило с самого утра. Он списывал свое состояние на перемену погоды и бессонницу. В шесть утра Кирилл выпил очередную чашку крепкого горячего кофе, но поскольку в лихорадке сотрясалось не столько тело, сколько душа, бодрящий напиток помог мало…

Покидая гостиничный номер, Кирилл решительно рубанул воздух рукой:

– Собрался? Так точно, собрался! Предельная концентрация, работа – превыше всего!

Но уже в дверях он остановился, стремительно развернулся, подбежал к столу и схватил толстую зеленую тетрадь. С нею он и отправился на торжественную церемонию.

Оказавшись в толпе, Кирилл поначалу почувствовал облегчение. Его захватила деловая суета. Профессиональное напряжение все возрастало, по мере того, как в сценарий мероприятия начали вкрадываться различные сюрпризы. Во-первых, поочередно взбесились краевед-рационализатор и меценат-уголовник. Во-вторых, и сам кандидат в этот день казался немного помешанным и требовал дополнительного присмотра – его, подобно солнечному удару, оглушила надвигающаяся слава. Но главным образом Кирилла выбил из колеи тот факт, что Василий явился на мероприятие абсолютно трезвым и даже не с похмелья. Голомёдов не сумел объяснить себе, откуда пришло дурное предчувствие, но интуитивно осознал, что привычный ход вещей нарушен, а потому приготовился встречать любые неприятности во всеоружии.

Но когда мокрое полотнище, наконец, пало к подножью постамента, и Харитон Ильич благополучно выбрался из его плена, тревожный озноб вернулся с новой силой. Кирилл против своей воли все чаще поворачивался к проулку, в конце которого находился дом Чапая. Странные мысли – совсем не профессиональной направленности – против воли лезли в голову.

– Что ты здесь делаешь? – спрашивал кто-то внутри Кирилла.

– Я здесь работаю! Делаю то, что должен делать! – отвечал он устало и даже зло.

Но ответ не устраивал того, кто засел внутри.

– Должен?! – удивлялся голос. – Кому?

– Людям! – не раздумывая, заявлял Голомёдов.

– Людям? Ты уверен? – продолжал допрос все тот же въедливый голос. – Твой долг перед людьми в том, чтобы заставить их три часа под дождем рукоплескать усатому идиоту? Оставь!

– Я взялся выполнить работу и выполню ее, не смотря ни на что! – внутренне кричал Кирилл.

– Спешишь отработать свои тридцать серебряников? – ехидствовал голос внутри.

– Отстань! Я занят! – сопротивлялся Кирилл.

– Ничем ты не занят, – ответствовал голос. – Иди туда, куда на самом деле должен идти! Здесь справятся и без тебя. Вот и Василий трезвый – подстрахует.

Кирилл посмотрел на Василия. Тот стоял на трибуне и показывал язык неизвестно кому.

– Подстрахует? – на мгновение усомнился Кирилл.

– Да! – безапелляционно ответил голос.

И Голомедов сдался. Он обошел постамент и, воровато оглядываясь на толпу, устремился в проулок. Первые шаги дались ему с трудом. Но чем дальше отходил он от места празднества, тем легче становилось и душе, и телу. Каждое движение приносило ему освобождение и радость.

– К черту все! – бормотал он себе под нос. – Я, как и любой русский человек, мечтаю хотя бы раз в жизни выдернуть шнур и выдавить стекло!

Кирилл взмахнул руками – так подросший птенец испытывает мощь своих крыльев перед тем, как впервые подняться в воздух.

– Пусть они беснуются на площади! Это город равнодушных и на все согласных.

Порою мне кажется, что краевед-рационализатор Пилюгин не так уж заблуждается – в данном случае устами зануды гундосит истина! Сволочь – это наследственное. Все идет от начала мира – сменяются эпохи и политический строй, человечество изобретает космический аппарат, электрический чайник и учится пользоваться туалетной бумагой. Города перестраиваются, стареют и даже навсегда исчезают с лица земли. И только здесь, словно в болоте, жизнь не меняется веками! Как ни ломай общественный строй, какую ни прививай идеологию – сволочами были, сволочами и остаются…

Голомедов наступил в лужу, обрызгал штанину желтой грязью, но даже нее заметил этого.

– И я повел себя, как самая настоящая сволочь. Что же со мной вдруг случилось? Будем считать, что я поддался разлагающему влиянию масс! Но это ничего! Главное – вовремя встать на путь исправления. Нет ничего, что нельзя было бы исправить искренним раскаянием!

Кирилл радостно засмеялся и ускорил шаг. Ему хотелось взбрыкнуть ногами, как трехмесячному жеребенку, и пуститься вскачь. Изнутри сердце разрывало грудную клетку. Кирилл не мог понять, что бьется там, внутри – отчаяние или радость. Это напоминало живой родник, который исторгает кристально чистую, но в то же время ледяную воду. Впервые за долгое время Голомёдов не думал о том, насколько полезны или вредны эти чувства для работы, не спрашивал себя, как отзовутся они в будущем. Он просто жил и чувствовал, бурлил и радовался, как серебристый горный ключ.

– Нет ничего, что нельзя было бы исправить!

Завидев знакомые желто-розовые ворота, Голомедов не удержался и сорвался на бег. На ходу он крикнул радостно:

– Хозяин!

Он проскочил во двор через ворота, распахнутые настежь, но тут же отпрянул. Прямо в лицо ему испуганно фыркнула гнедая лошаденка, запряженная в телегу. Она стояла посреди двора, мокла под дождем и флегматично обмахивала тощие бока хвостом. Кирилл обошел лошадь и позвал чуть менее уверенно:

– Хозяин!

Ничего не изменилось. Только лошадь равнодушно переступила с ноги на ногу. Кирилл осмотрелся. Что-то незнакомое, чужое дохнуло на него из-под темноты навеса, где стоял Чапаев верстак, из беспомощно раззявленных, словно в плаче, створок ворот. Голомедов набрал воздуха, чтобы позвать хозяина в третий раз, но осекся. Дверь избы скрипнула, и на крыльце показалась незнакомая старушка в черном платке. Она молча поманила Голомёдова крючковатым пальцем. Он подошел на ватных ногах.

– А где хозяин? – спросил Кирилл дрогнувшим голосом.

– Тише! – шикнула старуха. – Ты кто будешь?

– Я? – почему-то смутился Кирилл. – Ну, квартирант. Живу я здесь. В смысле, останавливаюсь иногда на выходных. Да что случилось-то? Где хозяин?!

– Тише! – снова прошипела старуха и предостерегающие поднесла палец к губам. – Чего шумишь? Помер он…

– Как? – попятился Кирилл.

– Как… – вздохнула старуха. – Обычно… Как евойные карусели третьего дня снесли, он с дежурства пришел, в кровать лег и не встал боле.

– Совсем? – спросил Кирилл побелевшими губами. На короткий миг ему показалось, что все это – не очень смешная шутка. Что сейчас, отодвинув незнакомую бабку, выйдет на крыльцо Чапай, лихо подкрутит свой командирский ус и хитро подмигнет: «Как, мол, я тебя, а?! Ладно, квиты!» Но никто не вышел. Только бабка снова поманила пальцем:

– Пойдем!

– Куда? – автоматически спросил Кирилл.

– Известно куда! – ответствовала бабка. – Попрощаешься. И гроб поможешь вынести. Из мужиков-то один Петька Болдырев. Остальные генерала на площади хоронют. Всю дорогу перекрыли. Подвода третий час без дела стоит, а за лошадь деньги плачены. Вот сейчас дохоронют, и мы на кладбище двинем… Да заходи ты!

Кирилл отрицательно замотал головой и попятился к воротам.

– Стой! – зашипела старушка. – Стой!

Но Голомёдов развернулся и выбежал на улицу.

– Вот ведь! – обиженно крякнула бабка. – Помер человек, и похоронить-то по-людски некому!

Продолжая что-то бормотать, она развернулась и скрылась в избе.

Голомедов добежал до конца проулка и остановился. Кривая стежка через заросли бурьяна убегала вниз, к Беспуте. За спиной на площади грохотал оркестр. Кирилл вдыхал воздух, который отчего-то казался горячим, и механически повторял:

– Все можно исправить… Все… можно… исправить…

Холодные капли стекали по лицу, но Голомёдов не замечал дождя.

– Исправить… – шептал он.

Снизу, от берега реки по тропинке поднималась двое. Кирилл смотрел на них пустыми глазами, и только когда пара подошла почти вплотную, Голомёдов узнал Раздайбедина.

– Ба! – воскликнул Василий радостно. – Какая встреча! А ты что здесь делаешь?!

– Вот… – тихо произнес Кирилл и как-то беспомощно качнул рукой, в которой была зажата зеленая тетрадка. – Человек вот умер…

Василий остановился и удивленно открыл рот. Чтобы чем-то заполнить повисшую паузу, он пробормотал банальное утешение:

– Ну, жизнь-то продолжается… Нельзя опускать руки.

– Нельзя? – вскинул на него глаза Голомёдов. – Нельзя опускать руки? Кто это придумал? Чем обосновал? Ты понимаешь, что мы все давно подняли руки, будто многомиллионное стадо военнопленных? Так и живем с поднятыми руками – на все согласные и равнодушные! Мы всегда – «за», потому что кто-то когда-то не велел нам опускать руки!

Василий кивнул головой, но ничего не ответил.

– Чего молчишь? – спросил Голомёдов через некоторое время. Раздайбедин провел рукой по лбу, убирая дождевые капли, и произнес:

– Мне нечего сказать… Я уже дочитал томик Мудрых мыслей, и теперь из полезного чтения в туалете у меня только этикетка от банки с чистящим средством.

– А своих мыслей у тебя нет? – с зарождающейся злостью поинтересовался Голомёдов.

– В такой ситуации – нет… – тихо ответил Василий. – Мне надоело говорить. Я хочу действовать.

– Но почему ты здесь? – спросил Кирилл и поиграл желваками. Все те неясные, но светлые чувства, что так неожиданно зародились в его душе, теперь смешались и закипели, подобно лаве. Они переполняли нутро и требовали выхода. Быть может, если бы поблизости не оказалось Раздайбедина, они вырвались бы волчьим воем – тоскливым и одиноким. Но Раздайбедин был здесь – он вот так запросто прогуливался под руку с неизвестной девицей, и по физиономии его то и дело разливалась довольная – абсолютно не соответствующая моменту – улыбочка.

– Я спрашиваю, почему ты здесь, а не с кандидатом?! – ядовито прошипел Кирилл.

– У меня есть более важные дела, – все так же тихо ответил Василий. – Судя по всему, у тебя тоже…

Порыв ветра донес с площади бравурный аккорд духового оркестра. Кирилл быстро оглянулся в ту сторону. Неожиданно утренний озноб вернулся, но был он уже совершенно другого свойства. Голомёдов вдруг представил себя в роли акушера, а город Славин – в роли будущей мамочки, беременной новым мэром. Долгие месяцы Кирилл наблюдал беременность, контролировал каждый пульс, каждый вздох, каждый удар сердца – как роженицы, так и младенца. И вдруг в тот самый миг, когда новорожденный Харитон Ильич должен, наконец, покинуть утробу и явиться на свет Божий, акушер Голомёдов вдруг неизвестно почему распустил нюни и удалился покурить на крыльцо… Как встретит жестокий мир беспомощного младенца?! Кирилл задохнулся от ужаса… Но тут взгляд его упал на Василия. Вот он – тот человек, которого оставили присматривать за роженицей, а он самовольно покинул свой пост.