Сказки моего детства и прочая ерунда по жизни (Неоконченный роман в штрихах и набросках)

Затем демобилизация. Шесть лет тюрьмы и женитьба в ней. Сын и дочь. Сводного брата я видел, а судьба сестры осталась в тумане и доныне. Отец о ней тоже ничего не знает. Или знает? Бес его разберет, и душу его. У неё было слабое здоровье и её положили в больницу, из которой она пропала.

Окончание техникума, когда ему было за сорок. Он уже был начальником МТС. Затем должность зам начальника Управления сельского хозяйства, Главного инженера при этом. Когда ему было шестьдесят, то он не стал работать больше и дня, хотя здоровье имел отменное, и у него было на шеи три студента и дочь школьница. Он держал корову почти до восьмидесяти и бросил это дело только из-за смерти матери, помогая на сенокосе и в посадке картошки моей младшей сестренке, оставшейся с ним в З-х. Одна из нас четверых, водя машину, которую сам и собрал двадцать лет назад, при моем некотором участии.

Ныне я далеко от него, он даже не видел моего сына, которому уже двенадцать лет, а ныне и более, которого мне так хочется ему показать и заставить написать о себе, о своей жизни, перипетиях судьбы, дедах и прадедах моих, как старшего в нашем роду, а не те отрывочные рассказы о его жизни и судьбе, написанные может быть профессиональной рукой, но которым я не был свидетель. Я не показываю того, что написал о нём, пусть ему будет стыдно, как за бесцельно прожитые и протащившиеся годы, за свое молчание и не желание взяться за перо.

И ещё, звоня ему, я говорю: "Здравствуй, папа, это я", но сейчас это не делаю и не хочу делать, имея для того причины весьма веские.

Счастье расходуется

Я уже говорил о старом охотничьем выражение: счастье копится. В этом я ни раз убеждался в своей охотничьей практике, но я убедился и в обратном: оно ещё и расходуется. Просто расходуется и в один прекрасный момент оно заканчивается. Если за этим счастьем нет ничего серьёзного, например: шли, шли деньги, а вдруг, как застопорились, – перестали. Перетопчетесь на изжоге и попрёте далее. Не везёт в любви? Значит не судьба – не ваша женщина или мужчина. Не везёт в смерти…

Этот рассказ о моём деде Гучарове Иване Ниловиче. Не знаю, но то, что он был счастливым человеком, это было однозначно. Первая мировая война прошла мимо, не задев его из-за юного возраста, но гражданская по нему проехалась катком. Не имея ни военного опыта, ни достаточного военного образования, он закончил её командиром пулемётного взвода ЧОНа. Ни смерть, ни раны его не тронули, а судьба позднее привела в Питер, после чего, по воли партии и народа, как говорится, забросила, в рядах двадцатипятитысячников, в деревню в Калининскую область, где он и сошелся с моей бабушкой, которую он гонял беспощадно из-за того, что она относилась к своим детям не то что плохо, а просто с некоторым холодком, что передалось и моей маме. Такова наследственность: бабам главное родить – няньки найдутся. Как говорят зоотехники по данному вопросу: маточное стадо. Конечно, я загнул до грубости: дамы не поймут и рыцари тоже, но ни один мужик не станет спорить, что они не сволочи. Оставим женское счастье, поскольку оно в семье, а мужики прилеплены к ней как-то сбоку, как савраска в оглобли. Правда, каюсь, не все, но у них такое c'est la vie, но мы говорим о счастье.

Мой дед был счастливым человеком. До войны у него родилось три девочки, старшей из которых была моя мама. Поскольку он был командиром запаса первого разряда, как и мой отец, то оказался в рядах Красной армии в первые же дни войны. Только до фронта моему отцу было тысяч семь мерных вёрст, а до тверской губернии война докатилась уже зимой. Летом он воевал уж точно, позднее я нашел, что это 285 дивизии. По словам моего брата, что это звучит как легенда, поскольку в книге потерь полка, он значится, как красноармеец. Принял он пулемётную роту с самого начала войны. Она конечно, не стрелковая рота, но в своём составе имела почти сто человек, по штату военного времени, правда, позднее, её сократили до двух взводного состава, из-за нехватки пулемётов. В первых боях дивизии рота погибла почти вся. Дед тогда из роты вывел трёх человек. Он был третий. Так что вторую свою роту он формировал почти заново. Из второй роты он не смог сохранить никого, а сам вышел в посечённой осколками шинели. Его счастье ещё не закончилось. Это было явное предупреждение судьбы. Я бы в такой ситуации сошел с этой дороги, но не всегда мы вольны в своих действиях.

Окончательно счастье моего деда истратилось видимо к поздней осени. Дивизия к этому времени находилась южнее Ладожского озере в составе 4 армии, которая сдерживала немцев, стремящихся полностью сомкнуть окружение Ленинграда, обойдя его и соединиться с финнами, которые наступали в Карелии. Так что мой отец в составе 114 стрелковой дивизии воевал спина спиной со своим покойным тестем. Немцы уже выдыхались и 26 ноября дивизия перешла в наступление, этим же числом была и сделана запись в книге потерь о моём деде, как о пропавшем без вести. Что это значило? Видимо командование стремилось приуменьшить свои потери, имея указания сверху, хотя бы для того, чтобы не платить пенсий вдовам, а может быть просто он остался на отбитой территории немцами и ими же был и похоронен. Второе менее вероятно, чем первое. Днём позже, через семнадцать лет, родился я. Такова жизнь и превратности судьбы…

Откуда взял свой рассказ брат? Его рассказала ему бабушка в детстве, а ей его земляки, которые были призваны из одной деревни и воевали вместе в одной дивизии и, возможно, в одной части. Впрочем, вероятнее всего, он был действительно стрелок, а выходил в составе остатков роты. Впрочем, детская память эмоциональна и не всегда достоверна.

Странно, только мой отец и мой дед были пулемётчиками, только счастье было разное, да и отец не тратил его понапрасну, не дёргал его за усы и не пытал, как висельника на дыбе, кроме всего прочего, прекрасно знал, что вернётся живым.

Предсказание

Как водится в нашем тусклом, освещённом только нашими душами мире, в жизни ничего такого необъяснимого с моим ближайшим предком, то есть с отцом, не происходило. Так если по мелочи. Правда, этот случай он привёл, как пример встречи скорее с непотусторонним, а с необъяснимым или, скорее, необъяснённым. Я объяснениями не собираюсь заниматься, поскольку тема эта не благодарная и малоинтересная, но поскольку это было на самом деле, моё свинячье дело – испохабить отцовский рассказ до своего светлого и возвышенного корыта. С самого низа это корыто, таки основательно захезано многочисленными его пользователями, а сверху в него даже наливают кое-какие помои, то бишь жратву.

После мобилизации, вопреки здравому смыслу, мой отец и его славная Свирская 114 стрелковая дивизия оказались в Монголии. Степь, пустыни и полупустыни тоже следует окарауливать от злых самураев, тем паче самураи не так давно грозно махали своими мечами под самым носом у некогда грозных воителей, если пересчитать по народонаселению и занятой ими территории на одну монгольскую голову. Даже Искандер двурогий не владел столь могучей империей, тем паче та тотчас и развалилась по его смерти, в отличие от империи Тимуджина. Поскольку япошки, однако, потеряли страх, размышляя о северных просторах ласковой Сибири, где их задние места быстро примерзнут к игрушкам, что они производят. Правда, они ещё не поняли и сейчас этого, из-за узости их островного сознания. Пока же они, это относится к сорок первому году прошлого века, гоняли достойного учителя китайского народа Мао Дзэдуна на пару с Чай Кайши, по междуречью Янцзы и Хуанхэ, однако с подозрением посматривая на северного соседа, который стремительно удирал по болотам Белоруссии под руководством не менее мудрого отца и учителя советского народа с тремя классами семинарии и пятью коридорами, в том числе тюремными, где организовать оборону было делом плёвым, оседлав дороги даже малыми силами. Но удирал вопреки всякому здравому смыслу, ставя под удар группировку войск, базирующуюся на Ридной Викраине, где и развернуться есть где, и клинья не в пример вбивать удобней, что мы и делали пару годами спустя. Удирали, бросая самые лучшие танки, бросая множество самолетов, так как не научились просто на них летать или воевать. Бросали из-за того, что не было чем их заправить, теряя вооружение и амуницию и самою жизнь.

Пока же на востоке было спокойно. "Над всей Испанией безоблачное небо".

Пока мудрые самураи размышляли о том, куда это деть свою дурную энергию, так как разумных компьютеров ещё не было, а мобильники, в лучшем случае, умещались в рюкзак или вещевой мешок славного сына Солнцевосходящей страны, такие же славные китайские революционеры таки тоже победоносно воевали между собой, вместо того, чтобы накостылять по шеи иноземным Микадо, то и рыть окопы, не дай божа войну на два фронта, пришлось срочно нашим сибирским мужикам по сопкам, близким к сопкам Манчжурии.

Так что, ещё не Краснознаменная 114-я, ещё и не Свирская, просто 114-я дивизия соизволила получить приказ вгрызаться в родную Монгольскую степь, для создания полнокровной обороны, для отражения поползновений товарищей из сопредельных территорий.

Роются они, значит, роются в земле – матушке. Одни роются хорошо, другие роются посредственно, третьих – хрен ещё заставишь рыться, если не дать пару хороших очередей поверх голов и пару пинков в Н-ское место для ускорения. Поверьте, после этого даже самые ленивые копают самую дрянную, мерзлую землю лучше крота, малость, отставая от экскаватора. В период, когда заветные очереди и свистящие пули не витают в воздухе, существуют отцы – командиры, которые, все-таки пытаются заставить выполнять свой долг перед Отчизной, особенно в таком неблагодарном ракурсе, как копание черствой от многолетнего зноя пустыне. На период отсутствия взводного, отцом – командиром, для всего взвода на период войны, был его заместитель, то бишь мой отец, который избегал офицерских погон до самого конца этой бойни, хотя закончил её, как и начинал, будучи старшим сержантом, на капитанской должности.

Бродит, значит, бродит мой отец по вверенной ему позиции, пинает, значит, не очень родивых и нерадивых своих подчиненных и созерцает, вдруг, такого мужика весьма пожилого состояния, при полной амуниции и сборе, который даже вверенную лопатку не соизволил достать из чехла. Если переводить возраст моего отца на 1941 год, то ему ещё не стукнуло и двадцати четырех годов, так как война соизволила начаться этак в июне, а отец мой по гороскопу записан во Львы. Так что, так что, как говорит Ольга Валерьевна, сорокалетний мужик ещё весьма ничего, но не в глазах пятнадцатилетней свиристелки. Так что оный мужчина, в глазах моего отца, который весьма уважительно относился к возрасту, сорокалетний солдапёрик, выглядел в его глазах глубоким стариком. Это сейчас, когда ему перевалило за 87, он может и шестидесятилетнему сказать: "Пацан ты ещё". Но тогда этот солдатик в его глазах был весьма-таки солидного возраста. Грубо обращаться к старшим он был не приучен, потому свой наезд на данного подчиненного он облачил в слова таки не привычные русскому матерному уставу. Мол, уважаемый, не хорошо парить ласты на июльском солнышке, когда все трудятся в поте лица на позициях, оборудуют их в лучших традициях и согласно Устава, не помню какого года выпуска, но довоенного, а вы его нагло игнорируете. Не хорошо товарищ. На что товарищ ответил: "А на фига, один чёрт, сегодня мы на фронт отбываем". Конечно, он ответил не так, явно не стал приплетать странные заморские деревья, так как был человеком тихим и богоугодным, в отличие от меня, коему фиг и фигня, родственники и знакомые по Интернету. Явно было и тот, что в сиём своем заявлении он был глубоко уверен. Почесав свою лохматую голову сначала в положенных местах и, не обнаружив в них ответа на возникшие вопросы, затем и в местах неположенных, и там тоже не найдя их, мой отец, как человек довольно любознательный и умный, поинтересовался у этого богоугодного человека, на каких предпосылках базируются его предположения. Тут дедок и говорит: снился, мол, сон, котелок каши, да такой масленой, аж масло поверх плавает, так что он и в дорогу собрался, и сложился, и упаковался, даже саперную лопатку не забыл прихватить. Как человек ни во что не верующий, как положено нормальным людям, он этому дедку предложил распаковать хотя бы саперную лопатку и не маяться до вечерней зари разного рода фрейдовскими штучками. Правда, я до сих пор не уверен, что мой отец знает кто такой Фрейд, так как в подобные области знания он особо и не стремиться залезть. Мутатень, видите ли, мало связанная с реалиями нашей суровой механизированной жизни. Немного придя в себя, отец поинтересовался: как это масленая каша, что ему хоть приснилось, связанна с отбытием на фронт. Не рассусоливая особенно по этому вопросу, этот старикан, моих лет от роду, ответил: "Сам увидишь".

Дед мой, отец, по совместительству, это уже в нынешнее время, но тогда не состоявший в этих регалиях, вновь почесав все места потребные и непотребные, посоветовал достать лопатку и проимитировать активную деятельность. С чем и удалился в недоумении.

В этот же день они отбыли на фронт. Этому мужику, уж точно, собираться долго не пришлось.

Так как мой отец был всё-таки несколько фаталист, хотя и числит себя за коммунистической партией, и вибрации разного рода природы воспринимал должным образом, то особо и не удивился тому, что их скоренько загрузили в вагоны и отправили под Старую Руссу, где уже воевал мой будущий дед пулеметчиком, там он и сгинул безвозвратно.

Насчет фатализма. Отец часто вспоминает один эпизод, связанный с этой дорогой. Проезжая Иркутск, его толкает в бок друг, с такими словами: "Никола, вставай, Иркутск проезжаем, может быть никогда больше не увидим!". На что отец философически заметил: "Не мешай спать, его я ещё увижу". Он был уверен в том, что его не убьют.

Меня бы точно хлопнули. К этому располагает одна моя черта: я чересчур настырный и целеустремленный, всегда пытаюсь добиться своего или своей цели. В условиях мирной жизни это чревато неприятностями, а в военное время – смерти. Он отступал, где нужно было отступать, и осторожно двигался вперёд, когда это было необходимо и когда это созрело, и готово было упасть под ноги зрелым плодом. В общем, он был прав. Матушке природе не надо было его дважды предупреждать. Многие не внемлют крику природы и души, которые вопят об опасность, и расплата за это пренебрежение к незаметным, на их взгляд, событиям приходит неотвратимо.

Выжил ли бы мой отец в этой войне – не известно, но, неожиданно для них самих, эшелон, шедший прямиком на Западный фронт, повернули на север, так как финны прорвали фронт и наступали и довольно успешно на Карельском перешейке, угрожая Москве и Ленинграду с севера и востока.

Остановив финна на Свири, наши войска, как и войска сопредельного государства, срочно зарылись в землю, по самые уши даже далее, где доблестно просидели до самого 1944 года, когда плод дозрел до своего падения. Падая на макушку престарелого президента Суоми, он выбил из головы генерала мудрую мысль о перемирии и мире вообще, во всем мире, особенно.

Это о фатуме, а предупреждение судьбы было ему сразу по прибытию на фронт. Но об этом похнее. Пока вернёмся к этому дедку, который так удачно предсказал отъезд на фронт. Мало что ему там пригрезится. Приснилось и приснилось, истолковал он этот сон, значит, и истолковал. Может, просто угадал? Хрен там его знает. Случается там всякое. Дед мой шибко значение этому и не придал. Но.. Прибыли они на фронт, сидят, значит в окопах по первости, когда толком ещё не разобрались, вот и приходит к моему отцу этот же мужик и говорит: "Береги людей командир, худо будет. Плохой сон видел". Мой отец ему говорит с ехидцей: "А куда ты сам-то денешься?" А тот ему и отвечает: "Меня здесь не будет, вот посмотришь". Любопытство говорят, не порок, но свинство большое, тут отец и спрашивает того: "Что же он там видел во сне?" Тот и говорит, мол, вижу я, как вы едете все на возу с сеном, тут и ветер налетел, и полетели вы все с возу. Только я все это вижу со стороны, и это меня не касается. Повертел башкой отец, хотел покрутить у виска, но посмеялся точно: "Мол, куда ты денешься с подводной лодки?". С утреца этот разговор был, а тут этого солдата вызывают в штаб по какой-то надобности. Отошёл он буквально метров за триста, финны возьми да и врежь по позиции со всех своих стволов мелкого среднего и таки приличного калибра. Врезали, что мало никому не показалось. Перемешали с землей окопы и блиндажи со всем наличным составом или нет, но постарались хорошо. А этот дедок тут рядом был, плюнул на отцов – командиров, вернулся и ещё помогал вытаскивать убитых и раненых. Это я знаю со слов отца. Вот вам и сон.

Верить ли предсказаниям, или не верить, верить снам или не верить. Бог его ведает, да видно не до конца и да хрен их ещё объяснишь. То, что мой отец выжил в этой мясорубке, помогла его вера в то, что его не убьют. Это точно. Бог тут не причём.

P.S. Эту историю я слышал в несколько иной интерпретации, каша пшенная, да ещё обильно сдобренная маслом, соизволила присниться моему отцу. В первоначальном варианте этой каши не было, про неё я узнал недавно, от отца так же. Он рассказывал, что что-то приснилось этому божьему человеку, а что именно он не говорил. Я просто добавил эту кашу, как символ горя и неурядиц. Переписывать рассказ я не стал, так как мне каша не снится. Честно скажу, что сниться мне картошка жаренная, дымящаяся и с корочкой, изрыгающая пар из вожделенной сковородки, снится в ночи голодные, когда так хочется чего-нибудь пожрать, особенно на охоте и в погоду студеную. Порой это грезится и наяву, когда живот отчетливо начинает ощупывать позвоночник, и внутренние органы пишут протоколы друг другу, высказывая своё не согласие, с проводимой политикой партии, то бишь башки, по отношению к телу бренному, то есть народу, голодному и обиженному. Когда та забита идеями по самую макушку и не соизволяет снисходить до дел земных и бренных очень уж сильно.

Штрих

Полуторка с разгону выскочила на поляну, но, проехав метров двадцать, резко затормозила. Вокруг неё рвались мины. Расчёт счетверенной установки, что стояла в кузове, моментально распластался на его дне. Рядом рванула мина, и осколки сыпанули по станине, за которой лежал командир расчёта.

– Убьют же гады, – подумал он.

С тех пор эта полуторка больше никогда лихо не гарцевала по полянам, а, пятясь задним ходом, подползала к передовой, изрыгала из своих стволов десять тысяч патронов за пару минут, в место, где предположительно была кукушка или иная цель, и, дав полный газ, растворялась в лесах Карелии. Или басисто стучал крупнокалиберный ДШК, извергая и выплевывал сгустки смерти из ствола, которые находили свою цель где-то в окопах противника.

Мины и снаряды, что прилетали на то место, откуда только что стрелял пулемет, бесполезно долбили опустевшие траншеи окопов, мешая ещё не остывшую латунь гильз, траву, камни или снег, в зависимости от времени года. Звуча насмешливым эхом: "Убьют же, гады".

Жить в землянке – удовольствие!

Если вы не согласны, поскольку как-то в жизни видите дальше собственного унитаза и знаете, что центрального отопления в ней не предусмотрено, так что кочегарить придётся всю морозную ночь любимую буржуйку, чтобы не ненароком не околеть. Добавьте, что все удобства на улице и воду приходится таскать из ближайшей речки, то на ПМЖ вы туда не поедете. Впрочем, в былые времена я периодически мотался по тайге и спал на земле, даже не в самоё тёплое время. Скажу, что к подобному образу жизни, ты быстро привыкаешь и ничего сверх естественного не видишь – кочегарь себе костерок, а если правильно устроишься с вечера, то будишь спать большую часть ночи, как убитый. Но речь не обо мне, а войне.

Это маленький рассказик, точнее небрежно брошенное замечание моим отцом. Если вы знаете, что мой отец воевал на севере, а там очень и очень холодно. Разведите костёр? Я почти уверен, что тотчас прилетит мина, а если вы целыми днями ползаете по снегам? Рано или поздно вы упадёте. Уставшие солдаты просто падали и засыпали. Ходил только часовой.

Когда кто-то просыпался и начинал хлопать глазками, то часовой просто брал его за ноги и сгибал и разгибал их, разгоняя кровь, пока рядовой такой-то мог встать.

Кто со мной не согласен, что в землянке рай? Да и пшенка не еда цыплят, а вполне себе предел мечтаний голодных гурманов войны, особенно с маслом. Когда мне говорят, что сейчас живётся трудно и муторно, вспомните, что землянка может быть пределом мечтания для ваших близких, а кусок хлеба – еда богов.

Штабель смерти

Зима в Карелии несколько лучше, но не на много зимы в Сибири. Сие нужно заметить. Поскольку я об этом сужу со слов отца, то и рассказ этот рассказ отца. Необессудте. Впрочем, вернемся к калькуляции наших баранов.

Хоронить же зимой в Карелии, из-за задубевшей земли и, самое главное, камней, что безжалостно приволокли туда минувшие оледенения, становится довольно проблематично. Можно ещё зарыть одного жмура, а если поставка покойников поставлена на конвейер? Примите во внимание, что в окопе сидел весь мужик, что имел размер ноги больше тридцать восьмого нумера и мог таскать без помощи другого свои сапоги этого самого размера или ботинки. Кто эти сапоги носил довольно плохо и путался в полах шинели и не был притом ранен, отирался на ближайших тыловых точках, помогая бабам стирать и штопать бельишко, лепить огромные заплаты на прохудившихся сапогах и бог весть, что ещё делать в сложном хозяйстве полка, дивизии или армии. То, что не попадало под эти мерки, то попадало в похоронные команды. Так что с потоком жмуров это слабосильное тыловое подразделение, которое в условиях мирной жизни просто дудела в трубы и отлынивала от всевозможных дел хозяйственных, в условиях приближенных к северному полярному кругу, не всегда справлялось должным образом, точнее совсем не справлялось, оставляя это приятное во всех отношениях занятие на период летне-весенней военной компании, в слабой надежде, что дядя Маннергейм захватит наши передовые окопы и, со свойственной европейцам аккуратностью, возьмет на себя труд в долбежке могил в промерзшей землице для всех убиенных им солдат противника за период долгой приполярной зимы, избавив от необходимости трудится нашего ленивого мужика. Но добрый дядя застрял на своих позициях на реке Свирь и надолго и уже начал смутно понимать, что залез в дерьмо по самые уши, понадеясь на то, что дурная, плохо организованная финская компания сорокового года, есть вершина военного искусства русских. Лезть своими немногочисленными дивизиями на вгрызшихся в карельский гранит русских, который отчего-то был выдолблен как раз в аккурат, для того, чтобы ходить в рост по окопам, не в пример многочисленным могилам соотечественников, было занятием неблагодарным, после которого пришлось бы выписывать мужиков из какой-нибудь африканской страны, для сохранения прироста народонаселения страны, так как одному со всеми бабами родной отчины дядя Маннергейм бы не совладал, даже погибнув от истощения.

Благодаря приполярной ночи и лени, за позициями наших войск медленно, но верно возникал штабель. Штабель этот был не из бревен и не из труб, а из промерзших насквозь трупов людей в серых шинелях. Так как тартать жмуров далеко было лень, то он примостился недалече от передовой. Он так же не был особо высок, так как тяжелой атлетикой заниматься на передовой никто не собирался, а экономией площадей под сооружениями у нас не занимаются и займутся ещё не скоро, тем паче за кругом заполярным, то никакой надобности в этом не виделось. Примите во внимание и то, что хилые работники, и в мирное то время не проявляли излишний энтузиазм в перетаскивании жмуриков, да и то только под зорким оком начальства, а ему высота и красота данного сооружения была до лампочки дедушки Ленина. Не виделась она и в проектах монументальных времён Иосифа Виссарионовича, так что по этому поводу никто не парился и даже не задумывался об эстетики данного сооружения.

Изредка в него попадал шальной снаряд или мина, в другое же время его никто особо не беспокоил. Финны отстрелом трупов не занимались, ко всему прочему они были народом богобоязненным и воспитанным, что не скажешь о наших, то это место стало одним из самых безопасным мест, на данном участке фронта, так что ничего удивительного в том не было, что в урочный час обеда сюда забредал солдат с котелком полным каши супа или иной снеди, коей облагодетельствовал в этот раз старшина. Он вешал на скрюченную руку убитого, торчащую далеко в сторону, свой круглый котелок, который только и признавал за котелок, и ел, ни сколько не боясь и не страшась вида смерти, равнодушно относясь к своей странной подставке или вешалу.

Этим солдатом, точнее старшим сержантом, был мой отец. Ко всему привыкает человек, к смерти, говорят, тоже. Странно, но меня этот небрежный рассказ про войну, изложенный мне, скорее для того, чтобы я отвязался от него, поразил меня больше иного героического подвига. Это было столь обыденно и каждодневно, и он, через много лет, прошедших с той поры, относился к этому так же спокойно и обыденно, как мы обыденно относимся к смерти на экране телевизора, понимая, что она нас не касается ни каким боком. Но он не видел ничего экстро ординального в этой куче трупов, навороченных штабелями в черноте полярной ночи. Только смерть там была реальная, а трупы осязаемы и тверды в своей холодной вере в вечность.