Перевернутое сознание

Подымив белыми палочками, которые в будущем могли бы подарить нам множество «подарков», мы повалили по домам. Лишь плюхнувшись на кресло и поглаживая за ушком урчащего от удовольствия Бена, я хлопнул себя рукой по башке, потому что не зашел за бутылочкой пивка. У меня было такое ощущение, словно меня опустошили, выпотрошили и бросили на безлюдную дорогу – пивко скрасило это паршивое чувство. Глаза слипались. Мне захотелось похрапеть чуток – больше ничего особо меня не привлекало. Но перед этим я звякнул Нэт, которая, как мне показалось, была немного не в себе. Но она сказала мне, извинившись, что ей некогда – она опаздывает на занятия по танцам – и она мне перезвонит, когда вернется, и мы поговорим: спокойно, не торопясь, плавно, как мирно плывущий лебедь. Я сказал ей, что буду ждать звонка, что сегодня я буду дома весь остаток дня, а сейчас как раз собирался отправиться набоковую. Натали пожелала мне чудных (не «чудны’х) сно-о-овидений и велела увидеть пару сно-о-ов и за нее. «Ноль проблем», – ответил я. «Ну мне пора, Дим», – на другом конце провода я услышал, как Нэт чмокнула губами. А затем прошептала: «Увидимся».

Голос у Нэт был якобы как и всегда, но я ловил в его нотках некую боль, страх и тревогу. Натали о чем-то переживает. Что-то ее тревожит. Точит изнутри. Она держит это внутри себя и старается быть собой, но это у нее не очень-то выходит.

ВЫЯСНИТЬ, ЧТО СЛУЧИЛОСЬ У НЭТ

ЧТО-ТО НЕ ТАК

Сейчас я вылью в стакан пузырек пустырника, разбавлю водой и выпью (заменитель пива) перед сном. Я заметил, что мне уже нравится вести этот дневник – можно взглянуть со стороны на себя, увидеть хоть какой-то порядок в моей скучной однообразной жизни. Вечером запишу, результат моего разговора с Натали.

Проснувшись, долго лежал с открытыми глазами, приходя в себя, выходя из сомнамбулического состояния. Это было нелегко. Ты словно висишь в центре пустой комнаты, с трудом воспринимаешь все, пребываешь в некой прострации – точно в вакууме. Постепенно в комнате начинают появляться разнообразные вещи: письменный столик, диван, кресла, тумбочка – она заполняется, появляется некая упорядочность, и ты перестаешь висеть в воздухе в центре комнаты и опускаешься на пол, в мыслях не присутствует сумбура и какого-то беспорядка, не кажется, что у тебя в голове дыра. Процесс того, как я выходил из сонного тормозного состояния, воспринимался мною примерно так.

Во рту был неприятный запах, как еще иногда говорят: «кошки нас…». Выпил чаю, а затем стакан воды. Сухота и вонь исчезли. Времени тогда было 17:35. То есть я проспал около двух часов, хотя у меня было такое чувство, словно я спал две минуты, что я только-только поговорил с Нэт, хрякнул пустырника и завалился спать с Беном.

БОЛЬШЕ НЕ СПАТЬ ДНЕМ И НЕ ПИТЬ ПУСТЫРНИК – ДЕРЬМО

Мать вернулась в восьмом часу. Уже пьяная. Я учуял этот поганый запах еще издалека. Он молча передала мне пакет с покупками. Я бросил пакет около холодильника, отрезал себе хлеба с колбасой и направился к себе. Мать, высунув язык, стягивала сапоги. ГАДОСТЬ. Мои опасения оправдывались: последняя линия на моей схеме стремительно двигалась вниз. Маму словно подменили. Когда я заговариваю с нею (спрашиваю хотя бы как дела на работе и вообще), она смотрит сквозь меня, по-пьяному усмехается и отвечает, что все нормально. Она как бы говорит: Оставь меня в покое. Отвали ты! Раньше у нас находилась тема разговора как бы сама собой, но теперь мы отдаляемся друг от друга. Она выбрала этот сценарий – не я. Я стараюсь хоть что-то сделать, но она закрылась. Понятно, что ей хреново, плохо и чертовски больно, но и ко мне все чаще стала наведываться мыслишка, которая в конце концов возобладала полностью над моим приятелем Александром, но ведь я борюсь, ищу причины, чтобы не совершать этого (хоть и не всегда нахожу).

ЭТО НЕ МОЯ МАТЬ. ЭТО ЗЛОБНЫЙ ДУБЛИКАТ, РАСПРАВИВШИЙСЯ С НЕЮ.

В девятом часу заглянул на кухню. Там до сих пор была гора посуды, на плите стояла сковородка, на которой недавно жарили яичницу. Заглянул в спальню – мать храпела, накрывшись одеялом и покрывалом кровати (видно свернуть его ей было в «лом»). В спальне стояла духота, словно загнали человек шесть и заперли в ней. Хотел открыть форточку, но не стал этого делать – мне, что, больше всех надо, черт возьми!

ОПУСТОШЕННОСТЬ ОМЕРТВЕНИЕ ОДРЕВЕНЕНИЕ

ХОЛОД МОРОЗ ЛЕД

Через огромную лень вымыл посуду, которая валялась в мойке около трех дней. Я думал (еле-еле подсознательно надеялся ≈ 0,3), что мать сегодня вернется в относительной норме и вымоет. Черта с два. ВСЕМ НА ВСЕ СРАТЬ. На газовой плите засохла жирная красноватая корка жира – до этого мама регулярно ее мыла, следила за ней, но ее настоящий ДУБЛИКАТ плевать на это хотел с высокой колокольни. Чувствую, как начинаю закипать. Использовал верное средство – два удара по стене в туалете (резать не хотел, потому что и так уже два рубца есть). Костяшки пальцев покраснели, их заломило. Класс.

Нэт позвонила почти в девять. Голос у нее был уставший. Сказала, что только освободилась: в семь двадцать вернулась с занятий по танцам, приняла душ, поела, полистала учебники и тетрадки. Я спросил ее, как ее самочувствие. На том конце телефона послышалось зевание. Потом Натали спросила: «А ты как полагаешь?» Я поерзал в кресле. Сдавил непроизвольно трубку.

«Думаю, что ты чертовски устала. После теплого душа и еды тянет в постельку, укрыться одеялом, которое вначале будет малость холодноватым, а затем закрыть глаза и заснуть»,– высказал Нэт свои мысли.

«Ты…– здесь Натали запнулась, ей словно попал комок в горло, – абсолютно прав. Я вот с тобой разговариваю, а сама и думаю, как бы быстрее закрыть глаза, закрывающиеся сами собой. Одеялом я накрылась лишь наполовину, потому что жарко, но, как ты и сказал, оно было прохладным самую малость», – Натали зевнула. Это был такой сладкий зевок, что и мне захотелось спать, накатила легкая дремота (Желал бы я оказаться с нею рядом сейчас. Провести по черным кудряшкам, пропустить эти шелковистые локоны между пальцами. Обнять, прижать к себе и поцеловать. А потом опуститься в объятия сладкого нежного и спокойного сна).

«А как ты вообще, Натали? – Я перестал тянуть кота за хвост и перешел к сути, тому, что меня волновало. – У тебя что случилось? Что тяготит?» – Я произнес это не слишком торопливо, может быть, с легкой неуверенностью (в этот момент я пожалел, что у меня на коленях нету Бена – он, должно быть, сопел на верху шкафа, перевернувшись на спину, или у меня. Я бы погладил его по шерсти, под мордочкой, и это бы придало спокойствия, я бы не чувствовал этой дыры, растущей внутри меня).

«Есть кое-что. – Ответила Нэт секунд через пять. – А это что так заметно?»

«Я заметил».

«У меня родители собираются… разводиться. Пока отец разъезжал там по своим командировкам, он нашел себе помоложе». – Голос у Натали подрагивал. Мне на секунду показалось, что он сейчас заплачет, но этого не произошло.

«И что, это тебя так расстроило? – Я ожидал всего, что угодно, но не этого. Представил, что мои предки разведутся. Что я почувствую? Горечь? Сожаление? Тревогу? Если бы был десятилетним пацаном, то да, а сейчас вообще бы ничего не почувствовал.

«Не то, чтобы очень. Я отца-то видела раз от раза. Но все-таки, когда мне мама сказала, то я ощутила, как внутри что-то сломалось, ощутила какую-то тоску и пустоту. Такое поганое чувство. Ничего не хочется делать, тоска, так бы лег и не вставал. Хорошо, что еще отец квартиру нам оставит, а сам уедет к той, которая помоложе. Хотя все еще не решено окончательно. Меня словно предали, понимаешь?» – Натали произнесла все это нормальным голосом (который местами подрагивал) на одном дыхании, но она не тараторила, а просто бегло говорила. Она открывала, что у нее было на сердце, что держала все эти дни в себе.

«Понимаю, – сказал я. – Что-то подобное и я чувствую временами». – Фрэссеры!!!

«Да не трепись ты, Дим». – Нэт усмехнулась. В своем воображении я нарисовал уставшую измученную улыбку на ее личике и как она через силу махает рукой (Да будет тебе! Не верю, что это может быть правдой).

«Правда. Мне просто умело удается камуфлироваться. Ты первая, кому я это сказал. Нарушил собственное правило: не говорить, что и мне страшно».

«Не беспокойся, Димусь, я никому не открою твою тайну». – У Натали вырвался смешок.

«Весьма ценю это. Но впредь зови меня господин Димуся. – Мы на пару рассмеялись. – Забудь ты об этом. Все будет нормалёк. А если опять плохо будет, то можем опять поговорить открыто и серьезно и не забыть после этого похахалиться».

«Спасибо, тебе, Дим. Если бы ты сам так не спросил, я бы не решилась. Сейчас мне гораздо легче».

«А почему не решилась?»

«Как будто и боялась. Да и не хотела загружать тебя своими проблемами – кому это интересно?».

«Мне. Можешь поверить: мне интересно».

Мы поговорили с Натали еще минут пять, а потом она пожелала мне сладких снов и сказала, что жалко, что меня нет рядом, а то она меня бы расцеловала. Затем сказала, что такой как сегодня я ей нравлюсь. Я напомнил ей, чтобы плотнее укрылась одеялом, а то кто-нибудь цапнет за голую пятку. Сказал, что целую и повесил трубку.

После разговора с Натали ощутил себя выжатым, пустым и жалким. Я помог ей, взбодрил, а чувство было такое, точно я сделал что-то плохое (оно было довольно сильным).

Нэт мне не доверяет. Боится меня? Я б не сказал. Просто не доверяет. Не хочет открыть для меня дверь внутрь себя (что бы она сказал мне, если бы я открыл свою дверь: рассказал, к примеру, о тех же фрэссерах?). Наверно, она права. Такой козел и отброс не достоин доверия.

СТРАХ (ХАРТС)

НАБЛЮДАТЕЛЬНОСТЬ – ОТЛИЧНАЯ ЧЕРТА. НЕОБХОДИМО НАБЛЮДАТЬ ЗА ОКРУЖАЮЩЕЙ ОБСТАНОВКОЙ И ОЦЕНИВАТЬ ПРОИСХОДЯЩЕЕ. ЭТО ХОРОШО.

ОДИН (НИДО)

Почему, когда делаешь плохое, то не чувствуешь укора совести или какой-то вины, это даже прикольно; а совершая что-то хорошее, чувствуешь себя выдавленным тюбиком и словно ты говнюк? ПОЧЕМУ?

Отец в этот день не ночевал дома.

У меня будет сходная с Нэт ситуация? Он ее бросит? Наверняка. Рано или поздно.

НАСРАТЬ

Хочу спать. Чтобы все забыть. Ничего не знать.

Чернота.

ТИШИНА. НОЧЬ. МОРОЗЕЦ. ЗАПАХ ЗЕЛЕНИ И СВЕЖЕСТИ. КТО ТАМ ВО ТЬМЕ?

НЕЧЕТКИЙ СИЛУЭТ.

Тук-тук-тук – КОЛОТИТСЯ СЕРДЕЧКО. НЕЗНАНИЕ ТОГО, ЧТО ТАМ В ТЕМНОТЕ, ЗАСТАВЛЯЕТ ТЕБЯ СТРАШИТЬСЯ ЕЩЕ БОЛЬШЕ, ПОТОМУ ЧТО МОЗГ РИСУЕТ УЖАСНЫЕ КАРТИНЫ.

КОГДА ЭТО ПРЕКРАТИТСЯ?

СОН

24 марта

Почти весь день после школы спал с Беном, а потом один когда этот предатель улез на шкаф.

Дремота сковала меня своими невидимыми нитями.

Лень. Тоска. Но самое главное – ЛЕНЬ.

Я устал.

Мне хочется умереть?

25 марта

Другое проявление моих страхов. Фрэссеры? Да. Но не в прямом смысле. Мне не кажется, что меня преследуют и хотят разделаться. Это иное явление моих детских страхов – я в этом уверен. Перевоплощение, боковой вид. Мне кажется, что жить мне осталось один день и завтра меня не станет. Я погружаюсь в пучину этого страха не так часто, как ко мне наведываются фрэссеры. Интересно, чего я больше боюсь фрэссеров или этого страха, который возобладал мной сегодня? Второе. Потому что чувство, что я завтра исчезну так невыносимо сильно, что трудно справиться с ним, а от фрэссеров можно уберечься, соблюдая надлежащие меры предосторожности, которые мне известны.

Только представьте: вам осталось жить один день. Вы обозреваете, что там позади, и не видите ничего особенно приятного. И к чему побуждает вас в этот момент сердце? Сдаться? Бросить все? Насрать?! Да пошло оно все! Лично, меня нет. И я уверен, что и большинство людей наверняка. Хочется исправить часть того, что ты сделал не так, сделать все правильно хотя бы в этот день. Хочется поговорить с семьей. Возможно, к тебе на ум придет сразу все то, что ты упустил и натворил, но сегодня все это стирается, сегодня хороший день (последний день), когда нет места распрям и гневу. Возможно, будет трудно даже заговорить с членами семьи, с которыми ты практически не общался последнее время, но тебе поможет одна мысль: «Если я этого не сделаю – что останется у них на уме обо мне, когда меня не станет? Что я любил орать? Грубить? Был сосредоточен на себе, не замечая их? Был им чужаком? Или же: другом? помощником? поддержкой?». Можно подумать, что один день не скрасит залежавшееся дерьмо лет, но это не так. С хорошим (пусть и не в большом количестве) все плохое уходит на задний план, тускнеет и в итоге забывается. Плохое, как сурово и жестоко, оно бы ни было, умирает, ветшает и разлетается на куски, а хорошее остается в сердце надолго, где продолжает жить и согревать душу.

Поговорить с моим папочкой мне не удалось (да даже если бы он был дома: пьяный и озлобленный, я бы, вероятно, не отважился к нему подойти, пусть бы мне и в самом деле на завтрашний день протягивать ноги). Мама, как только появилась дома, едва доползла до кровати и захрапела.

Линия все движется вниз. Вскоре пересечет линию детства. Я в этом уверен.

Я закутал маму покрывалом, поцеловал в теплую, плохо пахнущую щеку (хоть было и нелегко – но ведь если я не сделаю этого, то новой возможности не представится, потому что завтра ты прямехонько сыграешь в гроб). Когда я это делал, то видел не ДУБЛИКАТ, храпящий на кровати, а реальную маму, маму, которая заступилась за меня, когда отец готов был превратить меня в кровяное желе, мама, которая водила меня в цирк, потому что я то и дело долдонил, что хочу посмотреть на настоящих мишек и увидеть людей в белых облегающих костюмах в блестках, которые исполняют все эти трюки на кольцах и планках прямо у самого купола, да так, что дух захватывает, и кажется, что там не он, а ты сам (а вдруг этот человек наверху сорвется? А вдруг? Страшно. Нет, этого не произойдет).

ОЧЕНЬ ВАЖНО: ПОМНИТЬ ХОРОШЕЕ, А НЕ БЕЗОБРАЗНОЕ. ЭТИ МЫСЛИ ПОМОГУТ НЕ УМЕРЕТЬ И ВЫЖИТЬ. СОСРЕДОТОЧЬСЯ НА ЭТИХ ДОБРЫХ СЧАСТЛИВЫХ МЫСЛЯХ, КОТОРЫЕ У ТЕБЯ БЫЛИ, И ЗАБУДЬ О ПЛОХОМ, НЕ ВИДЬ ЭТОГО (КАК БЫ НЕВОЗМОЖНЫМ ЭТО НЕ ПРЕДСТАВЛЯЛОСЬ!) – ВИДЬ ТО ДОБРОЕ, КОТОРОЕ ТЕБЕ УДАЛОСЬ ПОЛУЧИТЬ.

В ЖИЗНИ РЕДКО СЛУЧАЕТСЯ ТАК, ЧТО ПОЛУЧИШЬ ЧТО-ТО ЛУЧШЕЕ, В БОЛЬШИНСТВЕ СЛУЧАЕВ ВСЕ ЛИШЬ УХУДШАЕТСЯ.

КАК БЫ МНЕ ХОТЕЛОСЬ ОКАЗАТЬСЯ В ОБЪЯТИЯХ НАТАЛИ. ЧТОБЫ ОНА ПРИЖАЛА МЕНЯ К СЕБЕ, ПРИЛАСКАЛА И ПРОШЕПТАЛА, ЧТО НИЧЕГО МНЕ НЕ УГРОЖАЕТ. О, НЭТ, МИЛАЯ НЭТ, ПОЧЕМУ ТЕБЯ ЗДЕСЬ НЕТ? ПОЧУВСТВОВАТЬ ЧУДЕСНЫЙ ЗАПАХ ТВОИХ ВОЛОС, ТВОЕ ТЕПЛО, ПРИКОСНОВЕНИЕ И ПОВЕРИТЬ В ТО, ЧТО МНЕ НЕ УГРОЖАЕТ ОПАСНОСТЬ. НО ЭТО НЕВОЗМОЖНО. ПО КАКОЙ ПРИЧИНЕ? ТРУДНО СКАЗАТЬ. Я НЕ ЗНАЮ. НАВЕРНО, ПОТОМУ, ЧТО В МИРЕ МНОГО ТОГО, ЧЕМУ НЕВРОЗМОЖНО СБЫТЬСЯ И ТО, ЧТО НА ПОЛНОМ ХОДУ РАЗБИВАЕТСЯ О СКАЛЫ РЕАЛЬНОСТИ ВДРЕБЕЗГИ

Я стер с лица слезы. Всей силой ощущаю страх угрожающей опасности и смерти. Мне страшно. Одиноко. Тоскливо.

Я должен сделать все так, чтобы не сомневаться в том, что ушел отсюда, не оставив после себя белых пятен, пустот. Хочу чувствовать полноту – что сделал все как надо.

ВАКУУМ

Дальше я убрался в квартире. Относительно, конечно. Но все равно стала немного уютнее, и я не ощущал себя больше навозником с гордым видом обозревающим свои шикарные навозные владения. Я вымыл гору посуды, которая лишь накапливалась, и, вероятно, в скором времени в мойке бы оказалась вся посуда, которая имелась в нашем доме. Отчистил засратую плиту. Пот лился с меня градом, а рожа вся покраснела, – словно побывал в парилке. Стер пыль с телека, тумбочки и шкафа. Если бы был изобретен определитель загрязнения в квартирах, то после моей уборки он бы показал, что процентов на сорок грязевого дерьма в квартире поуменьшилось. Она, разумеется, не потянула бы на номер люкс, но в квартире стало гораздо лучше, а самое главное на душе у меня было прекрасное чувство: полнота, завершенность и целостность. Спину, руки (красные как у только что запеченного рака), мышцы на ногах ломило. Хотелось поспать, и я так и видел перед собой это манящее к себе облако дремы, но у меня было еще одно дело. Мною приготовленный ужин для всей нашей дружной семейки. Мое фирменное (и единственное блюдо, которое я научился готовить) – это макароны. Отвариваешь их, а затем хорошенько обжариваешь. Не забыть посолить, но следует быть аккуратным в том плане, что можно пересолить. Если ты не досолил – это малюсенькая проблемка (≈ 0), но если пересолил, то разрушил все, что до этого с таким старанием делал. Когда макароны почти пожарены, я нарезаю колбасы (обычно вареной, у копченой фиговый вкус), натираю в терку сыра (если таковой имеется) и посыпаю всей этой вкуснятиной макароны, напоминающие загорелых красоток. Выключаю конфорку. Пока сковородка стоит на плите, кусочки сыра расплавляются, образуя сеточку-паутинку, а колбаса коптится. Минут через пять, поднимая крышку, вдыхаю одурманивающий аромат. Добавляешь для запаха и пущего вкуса зелени – укроп и петрушка. В подобные моменты я представляюсь себе крутым шеф-поваром или умелой хозяйкой, повелительницей кухни (А ну-ка выметайся с кухни! Живо, тебе говорят!). По сути, готовка это как рисование, а повар – это художник. Можно добавить какую-то новую специю, приправу и будет иной оттенок: иной запах и вкус, а можно украсить блюдо чем-либо и совсем иная съестная панорама, иной вид обычного блюда. В заключении я перчу макароны, чтобы было поострее. Возможно, кто-то не любит острое (например, моя настоящая мама, насчет ДУБЛИКАТА не имею понятие), но я обожаю. Ведь я все-таки шеф-повар, босс, главный, номер один, и если не устраивают та пища со своими вкусами и запахами, то можете отказаться от нее. Моя настоящая мама (сейчас мне кажется, что ее настоящей не существовала; что ее всегда заменял ДУБЛИКАТ) не любит острый вкус и всегда, как я готовлю (что происходило не так уж часто: в основном, когда на меня накатывали темные мысли: что мне осталось жить всего день, что я типа дряхлый дед-пердун, поживший уже достаточно, и которому пришло время сваливать – иное проявление моих страхов) выбирает внимательно макароны, на которых насыпано (или навалено, как она, бывало, выражалась) не так много перца.

СТРАХ МНОГОЛИК

ПОЭТОМУ ПОСТОЯННО ТРЕБУЕТСЯ ОСТОРОЖНОСТЬ И ВНИМАТЕЛЬНОСТЬ

Я с аппетитом съел ужин, выпил душистую чашку крепкого кофе, который был переслащен (на что мой папочка мог бы тут же заметить: Опять песок транжиришь! Знаешь ли сколько он стоит?!). Вымыл посуду, чтобы не оставлять после себя грязи и тем самым не доставлять никому хлопот.

КОГДА УХОДИШЬ, ТО НУЖНО СДЕЛАТЬ ВСЕ ТИХО И ЧИСТО, СДЕЛАТЬ ВСЕ НАДЛЕЖАЩИМ ОБРАЗОМ И ПРАВИЛЬНО (!!!)

Отец в этот день опять не появился.

Закрывая дверь своей комнаты и запирая ее на замок (что стало уже правилом, даже если отца и не было дома. А вдруг он вернется ночью и разделается со мной? ОСТОРОЖНОСТЬ), я чувствовал усталость и облегчение. С полузакрытыми глазами, я делал последние записи в своем дневнике, зная, что они будут последними, и потом все прекратится: и страх, и боль, и одиночество.

ЗЕЛЕНАЯ ТРАВА. Я ЛЕЖУ НА НЕЙ В ОДНИХ ШОРТАХ. Я ОЩУЩАЮ ХОЛОДОК, ИСХОДЯЩИЙ ОТ РЕКИ. ПРИПЕКАЕТ СОЛНЫШКО, НАГОНЯЯ ЛЕНЦУ И СОНЛИВОСТЬ. РЯДОМ ЛЕЖИТ МОЙ ДРУГ. ОН ЗАКРЫЛ ГЛАЗА И ТОЖЕ НАСЛАЖДАЕТСЯ СОЛНЕЧНЫМ ТЕПЛОМ. ОН ДВИГАЕТСЯ. ЧУВСТВУЮ ПРИКОСНОВЕНИЕ ЕГО КОЖИ. ПОГРУЖАЮСЬ В СОН. А КОГДА ПРОСНУСЬ, ТО ОН БУДЕТ РЯДОМ, И У НАС С НИМ БУДЕТ КУЧА ИНТЕРЕСНЫХ ПРИКОЛЬНЫХ ДЕЛ, ОТ КОТОРЫХ НИ В КОЕМ СЛУЧАЕ НЕ ЗАСКУЧАЕШЬ – ПРЯМО КАК В ДЕТСТВЕ, КАК КОГДА-ТО В ДЕРЕВНЕ С ГЕНОЙ. МНЕ НЕ СТРАШНО ЗАСЫПАТЬ, ПОТОМУ ЧТО РЯДОМ МОЙ ДРУГ. ТОТ, КТО ПРИКРОЕТ МОЮ СПИНУ, ПОДДЕРЖИТ И УТЕШ…

27 марта

Так как делаю эти записи в своем дневнике, то из этого ясно то, что я не умер (у меня только тыква раскалывается и тянет проблеваться, а желудок, кажись, расслаивается на глазах). Как я вообще мог думать такое?! Это словно было не со мной. Да. Когда страхи обрушиваются на меня, то я меняюсь и становлюсь другим. В крайних критических ситуациях каждый меняется – кто-то в большой мере, кто-то в меньшей.

В школе была обычная рутина, если не считать того, что после уроков меня потянуло на поганенькую шуточку. Мне тогда разрывало мочевой пузырь (Серый тоже был непрочь облегчится), и я предложил сделать это в кабинете биологии. Во-первых, нам с Серым нужно было его убрать, а во-вторых, заодно можно было и сделать видимость уборки. Рик запер дверь кабинета, довольно лыбясь. Я дал подзаправиться пальме, потому что бак у меня был переполнен, а горшок у нее был объемный. Когда я закончил свое грязное дело, то в горшке еще было полно мочи, потому что пальма обалдела, ведь ее поливали нечасто и от такого обильного полива у нее съехала крыша, и она чуть не захлебнулась. Рик опылил бегонию, так что «питательная» жидкость полилась через край, а Серый дал напиться растению с огромными лопухами, которые местами аж потрескались. «Кайф, неописуемое чувство облегче-э-ения», – проговорил я с закрытыми глазами.

«Пей-пей дорогой». – Сказал Серый, застегивая ширинку.

«Как-то здесь душно стало и мочой наносит. А вдруг биологичка учует? Ведь их же в институте обучали подобному», – брякнул Рик.

«Спятил что ль? Да к тому же все выветрится до завтра». – Ответил я.

«Ща-ас, учует она! А даже если и поглючится чё, то решит, что сама наполнила воздух ароматом коричневых роз». – Добавил Серый, поднимая стулья на парту.

Мы подняли стулья, стерли с доски схему про Изменчивость, Наследственность и остальную фигню, которую, кажется, и мы недавно проходили.

«Сваливаем», – сказал я, поднимая с парты пакет с тетрадками, когда мы все закончили.

«Чудесно убрались!» – у Серого вырвалось нечто вроде хрюканья.

Рик отпер дверь кабинета и запер. В учительской, пока вешали ключ на гвоздик, туда заявилась биологичка собственной персоной, мы все незаметно переглянулись.

«Убирались, мальчики?»

Занимались подкормкой цветов, огородница,– подумал я в этот момент, но ответил вместе с Риком:

«Да». Серый промолчал, стоя в дверях.

«Ну, спасибо вам».

Рады стараться. Обращайтесь снова. Не стесняйтесь. Никаких проблем.

«Не за что, Раиса Владимировна. Мы все сделали как требовалось». – Рик был прямо сама услужливость и внимательность.

«Не сомневаюсь». – Ворконула биологичка, копошась в шкафу с разными папками.

«До свиданья». – Сказали мы втроем хором – прямо-таки безгрешные ботаники.

«Ага, мальчики».

Мы сбежали по лестнице, хохоча как угорелые.

Мы двинули по домам, договорившись о том, что около пяти слетимся у Серого на квартире, у которого родителей не будет (они, как сказал сам Серый, свалят на два дня на похороны матушкиной сестры, скончавшейся от рака груди).

Дома все начинало снова обрастать паутиной мертвечины и тоски – квартира опять превращалась в грязный вонючий грот, но мне было на это глубоко плевать. Я устал, меня задолбало пытаться сделать что-либо лучше. Другие обитатели нашего грота давно послали все это. Почему бы мне не встать в их ряды, а? За плиту, которую я отдраил, мамаша не сказала мне даже сраного спасибо или хотя бы: «Молодец, Дим, хорошо потрудился или поработал». Вместо этого она напоролась в очередной раз. Когда я увидел ее глаза в разные стороны, как у полудурка, меня так и подмывало съездить ей по морде. Я ее ненавижу даже больше чем отца. Может, отец прав, что пропадает постоянно? Я ощущаю в квартире одно разложение – здесь все мертвое, жизнь отсутствует. Единственный нормальный обитатель нашего мрачного кровавого грота – Бен. Его мурлыканье, вид того, как он лежит, развалясь на шкафу, диване или рядом со мной успокаивают меня, придают дольку умиротворения. Видя такого счастливого беспечного довольного и дремлющего парня (моего приятеля Бенни) можно только позавидовать и помечтать пару секунд о том, чтобы быть на его месте.

Пока я собирался, Бен лениво (нехотя так) ходил за мной, точно провожал. Я насыпал в его миску корма, а сверху кинул жопку копченой колбасы, и он тут же перестал следовать за мной и принялся расправляться с жопкой. После моего ухода он, наверно, забрался на шкаф.

По дороге к Серому я встретил Светлану и Рика. Они спросили, почему я без Натали. Я ответил, что она сама подойдет, что у нее дела. Серый нам открыл, натягивая майку и отдыхиваясь. Через какое-то время нарисовалась Юлька, оправляя юбку и приглаживая волосы. На ней была белая блузка, сквозь которую просматривался красный лифчик, который, должно быть, с таким пылом стаскивал Серый, когда повалил ее на кровать. Светка с Юлькой тут же удалились поболтать о своем, и мы остались втроем. Я подумал в этот момент о том, чтобы сделал предок Серого, если бы застал его с голой жопой пыхтящим над Юлькой или под. Мой бы меня на месте урыл в этом сомнения нету. Вскоре появилась Нэт, я ей был очень рад. Я ее обнял и поцеловал, прижавшись к чуть холодной щечке. Она улыбнулась, смотря мне прямо в глаза, и поцеловала в губы (когда Нэт целовала меня в губы – это было не просто так, это значило, что она довольна мной, благодарна и радостна – и у нее все тип-топ на данный момент). Я еще раз убедился в том, что вот эти нежные чувства любви и благодарности, чувство, что тебя ценят как человека, чувство, что у тебя есть друг, с которым можно открыто поговорить и открыть сердце намного лучше тупого траханья. Когда переспишь, то девушка теряет для тебя ту тайну, не является той загадкой, которой была до того. Я могу так сказать, потому что сам испытывал подобное до того, как стал встречаться с Натали. С Анькой Харповой, с которой я встречался до Нэт, было подобное. Мне с ней было интересно вначале, я ждал наших встреч, но потом этот интерес стал угасать, а после того как мы переспали (на вечеринке, устроенной в квартире Ильи Нойгирова, который нас и свел с ней), все чувства к ней махом испарились, я ощутил жгучее чувство вины, и она казалась мне настоящей уродиной, страшненьким каннибальчиком, от которого нужно чесать со всех ног, что я в скором времени и сделал. После секса Анька больше не значила для меня ничего, я словно получил от нее все, и она больше мне ничего не может дать в ответ, стала бесполезной, как лопнутый шарик.