Перевернутое сознание

БЕЗНАДЕГА

16-го марта встретил Илью Нойгирова. Он догнал меня, когда я направлялся к Серому (у которого уже сидел Рик). Нойгиров учился в школе, которая находилась в пятнадцати минутах ходьбы от нашей, и была намного круче – конечно, там учились дети богатеньких, которые ее и спонсировали, чтобы их чада получали знания (ха!). Он рассказал мне о том, что у них в школе девчонка (из десятого класса) залетела. Когда она сказала об этом парню, который, по ее мнению, (она не помнила точно, потому что была сильно пьяна) являлся причиной этого, то тот послал ее да еще чуть пинка не вкатил, заявил, что он был лишь третьим – так что по поводу отцовства не к нему. Нойгиров гордо заявил, что был первопроходцем. Они подмешали девчонке в пиво клофелин. Когда она размякла, уговорили выпить еще вина, а потом делали с ней все, что хотели. Дело происходило на квартире у Нойгирова. Когда он это рассказывал, то я так и ощущал, как от него исходило эта напыщенность, борзость – он пах дерьмом. Родители у Ильи были какими-то бизнесменами, а старший брат, который занимался разными темными делишками и торговлей, имел нечто вроде банды и готов был любому башку оторвать, если бы тронули его братишку Илью (неважно был он виноват или нет). Так что Илья чувствовал себя безнаказанным, и каждый боялся слово ему сказать. Я, конечно, не дрожал при виде его, как все остальные, но при встрече с ним следил за тоном голоса и что говорю (это было очень трудно, но я держался). Я знаю случай, когда Илья после школы избил парня-новичка в их классе, лишь из-за того, что тот по незнанию, огрызнулся, сказал что-то грубое и не дал ему списать на контрольной.

Илья Нойгиров спросил: встречаюсь ли я с той же бабенка… Наташа, кажись (добавил он как бы между прочим). Я не понял его вопроса (мне вообще хотелось, чтобы он поскорее исчез). Нойгиров тогда хохотнул, как настоящий поганый мудень и говорит: «как это там говорится… а-а-а. А вспомнил: как об стенку горох». У меня все потемнело перед глазами, земля под ногами, казалось, обваливается. В уме я увидел ясную картину того, как набрасываюсь на него и луплю, так чтобы от него живого места не осталось. Но я, скрипя зубами, справился с собой. По телу пробежал озноб, точно я стою в сырой одежде, и на меня дует сильный ветер.

ДЕЙСТВИЯ – ПОСЛЕДСТВИЯ

Если бы я пошел на поводу своего гнева и избил Нойгирова (чего мне незнамо как хотелось), то на следующий день у меня были бы опупенные неприятности, результат которых довольно туманен.

Нойгиров отвязался от меня, когда я дошел уже почти до дома Серого. Оказавшись один, я почувствовал облегчение (точно с плеч упал тяжеленный груз), а потом жуткую усталость, словно я восьмидесяти летний старик.

Зайдя в квартиру к Серому, у меня не было никакого желания оторваться – мне просто хотелось лечь, вытянуть свои уставшие ходули и отрубиться. Но после кружки пивка все это отошло на задний план, и в меня вошел дух веселья, который уже давно не давал о себе ничего знать после черной шутки над Жердиной. Рик, Серый и я отправились на улицу. В моей больной голове созрел новый прикол, который оба моих другана поддержали. Я сказал Серому, чтобы взял пакет с ручками и какие-нибудь старые перчатки или рукавицы. Серый, ржа как слон, порылся в коридорном шкафу, громыхая дверками, и нашел старые вязанные перчатки. Пакет с теткой в дырявых на коленках джинсах и майке он снял с крючка в коридоре, и мы двинулись для исполнения нашего черного плана, за который нас бы точно по головке не погладили, если бы поймали – но меня это совсем не колышило: когда дух веселья завладевал мною, мне все было по барабану. Да к тому же я еще не до конца выкинул из головы нашу «мини-беседу» с Ильей, и своим новым поганым поступком, я думал, что как бы отомщу ему. Пусть ему от этого ничего не будет, но все-таки. Кстати, подобный ход мыслей не нов и возникает, по-моему, очень часто. Когда кто-то, кого ты слабее или у кого есть власть, достает тебя и унижает, и ты прекрасно понимаешь, что с этим ты вряд ли, что поделаешь, то ты срываешься на тех, кто слабее тебя. Как например, уставший муж, которого на работе пилил весь день начальник, а он только молча слушал и впитывал-впитывал, возвращается домой, то при малейшем поводе тут же срывается на жену или детей. Почему? Потому что внутри у него находится этот заряд, который он получил из-за конфликта с начальником и ему так и хочется выплеснуть его на кого-нибудь. А на кого он может это сделать? Ответ очевиден. На тех, кто слабее, и не может сказать что-то в ответ, а если и скажет что-либо, то будет жестоко подавлен. Таким образом, этот муж почувствует уверенность, и это чувство, что с ним обошлись несправедливо или как-то унизили, пройдет, потому что он теперь босс. Тоже может обстоять и с ребенком в школе, которого третируют старшеклассники, и его это жутко бесит. Он выберет кого-нибудь, кто выглядит хиляком по сравнению с ним, и начнет доставать его, чтобы не быть униженным, а бать победителем. Или в противном случае он замкнется в себе и станет своего рода отшельником, тем, кто станет избегать конфликтных ситуаций.

Самое забавное – это то, что, когда ты чувствуешь себя униженным или даже можно сказать оскорбленным, то ты не можешь спокойно переварить это, забыть и двигаться дальше – тебе нужно крови и криков. Совладать с собой и сдержаться – это неприемлемо. Ты думаешь, что это что-то вроде слабости. И если ты не сделаешь какую-нибудь пакость или не поругаешься с кем-нибудь, то будешь чувствовать себя слабаком и хиляком, и это чувство так и будет глодать тебя изнутри.

Меня немного занесло, я решил поиграть в Зигмунда, но это именно то, что я ощущал тогда, находясь под хмельком: мне хотелось быть крутым, а не слабаком. Но вернемся к моему приколу. Я вообще-то собирался записать в своем дневнике о нем, а не заниматься анализом человеческих мыслей и эмоций, которые известны каждому.

Рик, серый и я пошли к шестьдесят третьей школе, к которой мы ходили вместе с Нэт. Там было поле, где постоянно выгуливали собак и где эти четвероногие друзья людей гадили направо и налево. Мы чикнулись (камень-ножница-бумага), чтобы определить кому из нас достанется такая классная обязанность как надеть старые серые перчатки и закладывать сухое собачье дерьмо (которое было главным предметом нашего шоу) в пакет. Проиграл Серый (в душе я ликовал). Он, что-то бурча, нацепил перчатки и начал искать сухие какашки, напоминающие цигарки. Наткнулись на настоящую дристу (видно, у собаки был понос последней стадии). Мы с Риком прикольнулись над Серым насчет того, не хочет ли он собрать в кучку этот понос, а затем уложить в пакет, который Рик держал открытым. Серый послал нас, а для пущей силы показал средний палец. Когда сбор был завершен, и мы все единогласно (языки у нас немного заплетались, и мы иногда хохотали как сумасшедшие) согласились с тем, что собрали достаточно дерьма для прикола, то решили еще купить полторашку и бутылку минеральной воды, чтобы нам наполнить наши мочевые пузыри (что тоже было основной частью мною задуманного прикола). После того как мы выпили все это, наши мочевые пузыри буквально разрывались. Серый смачно рыгнул и заржал. Мы отправились в девятиэтажку около шестьдесят третьей школы. На улице уже темнело.

В подъезде воняло какой-то гнилью и мочой. Я сказал Рику, чтобы нажал на прожженную кнопку лифта, которая у меня чуть ли не четверилась. Он нажал, тупо лыбясь. Я, глядя на него, тоже залыбился и положил ему руку на плечо. Мы зашатались и треснулись об стену. Заржали. Серый велел нам заткнуться, что мы и сделали, продолжая хихикать как полоумные. Наконец лифт раскрылся. Рик сказал что-то вроде: наш час пришел. Мы заржали. Серый велел Рику высыпать дерьмо из пакета. Рик, хихикая, зашел в лифт, перевернул пакет. Дерьмо посыпалось на пол в лифте. «Равномерно, точно сеешь зерно или еще что там», – сказал я, ржа. Освещение в лифте и подъезде было таким тусклым, что мне даже на какой-то момент спьяну показалось, что собачье цигарки ожили и ползают по полу в лифте. Я потряс отяжелевшей башкой. Потер физиономию тыльной стороной ладони. «Гтово», – ухмыляясь, сказал Рик, – настоящая говняная плантация». Серый и я согнулись пополам от смеха. Кайфно подметил – «говняная плантация». Улет. «Кто первый будет участвовать в поливке этой говняной плантации?» – спросил я. Мой друганы, ржа, проговорили, что тот, кто был инициатором этого черного прикола. Я не возражал (я уже с трудом совладал со своим мочевым пузырем). Сначала я пометил переднюю стенку лифта, потом – собачье дерьмо. Когда я закончил, то в башке малость прояснилось, а по коже пробежали мурашки. «Куда мне теперь встать, весь пол в твоем ссанье?» – Пробубнил Серый, расстегивая ширинку. «А ты прямо отсюда», – сказал Рик. Серый огрызнулся, но ему ничего не оставалось как поступить так, как и сказал Рик. «Когда ты, Рик, обоссышь тут все, то придется вызывать команду говноуборщиков, чтобы вычистить этот лифт», – Серый, который уже открыл свой кран, и Рик засмеялись. «Жильцы, наверно, подумают, что в лифт забегал гиппопотам, который обоссал и обоссрал здесь все», – пискляво проговорил Серый, закончив. Теперь пара собачих цигарок даже плавала в мини-мочевом бассейне и правая стена была сырой. Рик с полузакрытыми глазами расстегнул ширинку, но ему было несуждено добавить желтой воды в мини-бассейн.

«Сюда бы еще той дристы и…» – Серый не договорил, завопив, когда крепкая сухая рука выкрутила ему что было силы ухо.

АХ ВЫ, СКОТЫ ВОНЮЧИЕ!!! ВАНДАЛЫ ЧЕРТОВЫ!!! ПОДОНКИ!

Я сорвался с места. Ударился боком о зеленые перила. Мотаясь из стороны в сторону, сбежал по лестнице. Позади слышались вопли Серого (который пищал как девочка: Это не я. Я ничего не делал) и ругань деда с большим мамоном и лысой круглой башкой. Рик выбежал из подъезда в темноту, из ширинки у него высовывался конец, что он заметил лишь, когда мы были почти у торгового универмага. «Как думаешь, что он сделает с Серым?» «Не знаю», – ответил я.

«Мне кажется, изнасилует. Он походил на стопроцентного педа». Я толкнул Рика в бок, хмыкнув. «А слышал, как Серый пищал: Это не я. Я ничего не делал?» «Еще б! Точно он невинный мальчик, которого заставили смотреть, как лифт превращается в дерьмоферму, а он с этим ничего не может поделать». Рик и я весело засмеялись.

Когда появился этот дед, я обалденно перепугался. Сердце грохнулось в пятки, а член скукожился до малюсенького стручка, словно я купался голышом, как в детстве, и стою голый на ветру, отжимая плавки. Мне стало страшно, на ум то и дело приходила мысль, что если Серому не удастся улизнуть от этого деда-педа, то он расколется и скажет, где живу я и Рик, и тогда они придут к нам домой. Хоть бы Серому удалось смыться. Не следовало мне вообще затевать эту шутку. Как и после Шутки с Жердиной – чувство вины.

Этот дед-пед был одним из Фрэссеров, и сегодня он меня чуть не поймал. Появилось жгучее холодное чувство, что дед идет следом за нами по темной дороге, сжимая в руках тесак, которым он уже прикончил Серого, а его труп бросил в лифт, в нашу мочу и собачье дерьмо.

Завтра узнаем, что стало с Серым после того, как мы его кинули. Я уверен, что Серый поступил бы также. Инстинкт самосохранения заключается в том, что в минуту крайней опасности человек в основном думает о своей шкуре, а на остальных насрать.

Сегодня встретили Серого. Я думал, он будет злиться, но ничего подобного. Ему удалось сбежать от этого деда-педа, но тот выдрал его хорошенько за уши и надавал пинков по заднице перед этим. Серый сказал, что хватка у этого старого кабана была как у питбуля. Мы посмеялись над тем, как Серый вопил, словно девочка. На что Серый ответил нам, что неизвестно, как бы мы себя повели. Рик бы напустил в штаны, наверно, сказал он. Да иди ты, сказал Рик, кивая головой и ухмыляясь. После школы нигде не отвисали. Серый, у которого уши до сих пор были как два помидора, когда мы отправлялись домой после скучной школы-приколы, сказал, что сейчас придет и приложит к ним холодный компресс. Я и Рик засмеялись.

Когда я вернулся домой, мать была дома, она лежала на кровати в спальне (глаза ее поблескивали; щеки были красные). Я спросил ее, почему она дома. Она ответила, что ушла пораньше, потому что разболелась голова. Которую ты умело лечишь алкоголем. Я закрыл дверь и прошел на кухню. Попил смородинного компота. Башка у меня и у самого ныла, а перед глазами иногда двоилось, но сегодня я решил не похмеляться. Проверю, хватит ли у меня силенок продержаться, а то последнее время я выпивал чуть ли не каждый (если не каждый) день.

Уже три дня. Она, конечно, не так пьяна как в детстве, но все-таки. А вдруг это рецидив через столько лет? Внутри у меня плохое предчувствие. Возращение в детство. Тогда мне было очень страшно. Тогда я боялся, что родители исчезнут, или их украдут какие-нибудь монстры – и я, маленький, напуганный, останусь один в темноте, не зная, что делать дальше; но теперь такого четкого страха как в детстве нету (лишь порой он дает о себе знать на короткий промежуток времени. Вероятно, фрэссеры и чувство, что за мной гонятся и хотят убить – видоизмененные формы того, чего я страшился в детстве). Хоть бы она завтра не напилась.

На этом графике, который я начертил в своем дневнике, первая линия обозначает детство, когда мать сильно пила; дальше идет улучшение (она перестает пить, изменяется. Старые чувства, которые появились у меня к ней за то время, когда она пила, отмирают помаленьку); следующая прямая линия – это наша жизнь (или существование?) за последние пару лет. После линия идет вниз (это значит ухудшение): она может еще выравниться, а может… так и будет продолжать падать день ото дня. Упадет до линии детства, и будет и дальше продолжать падать. Мне этого очень бы не хотелось. Вот этого я побаиваюсь.

КАК СЛОЖНО БЫВАЕТ РАЗОБРАТЬСЯ В ЖИЗНИ – ЭТО НЕ ЗАДАЧКУ РЕШИТЬ ПО ФИЗИКЕ ИЛИ НАЙТИ ПРОИЗВОДНУЮ ИЗ ТУПОГО МАТЕМАТИЧЕСКОГО ПРИМЕРА

20 марта

Отец сегодня вечером подошел ко мне и влепил подзатыльник (у него даже выплеснулось немного пива из алюминиевой банки). Когда у меня перестали сыпаться искры из глаз, папочка объяснил причину, по которой ему пришлось прибегнуть к силе без предупреждения: срач в комнате и вонь, словно здесь кто-то сдох. Я и вправду давненько не убирался в комнате, но ведь можно было сказать об этом. А вообще-то он не мог – язык у него давно отсох. Папенька свалил, велев мне тут же убраться. Перед глазами у меня снова заплясали искры, я почувствовал, как внутри у меня все будто наполняется огнем, голова заныла, будто ее сдавили подобно грецкому ореху – во мне забурлил гнев, смешанный со злобой. Я включил пылесос и пропылесосил комнату (при этом из меня вырывалось нечто вроде рычания), потом распахнул настежь форточку и протер пыль на моем столе и остальной мебели. Когда я выходил из своей комнаты, проходя мимо папочки, то он оторвал затуманенный взор от ящика и глянул на меня. В тот момент мне пришла на ум мысль, что ему доставляет удовольствие подкапывать под меня, искать мои промахи (как шоколад на полу, за который он меня отметелил, что я несколько дней отлеживался; грязная комната и т.д.), и в конечном итоге он ждет моего самого серьезного промаха, оплошности, чтобы в итоге и разделаться со мной – фрэссер. Я сполоснул марлю, которой стирал пыль, и повесил на трубу в туалете. Взял из кухонного ящика нож с красной ручкой и у которого еще на лезвие были острые зубья-пилки. Вернулся в туалет. Закатал рукав кофты. На секунду другую появилась нерешительность, но ее практически и не было, или как бы сказал Цифроед (это единственное, что я и запомнил из его скучно-монотонного бормотания): доля решительности была так мала, что по сути стремилась к нулю. Вспомнил лицо отца и как он меня треснул по затылку. Сдавил рукоятку ножа и резанул себя по левой руке. Заструилась кровь. Я держал руку над раковиной, чтобы не обкапать что-нибудь в туалете, пока искал в ящичке пластырь. Заклеил рану, слизав кровь. Теперь у меня на левой руке уже было два пластыря – один на плече (порез на нем почти зажил и остался сине-фиолетовый рубец) и новый – немного подальше от сгиба в локте. Я напоминал самую малость ветерана, принявшего участие в каком-нибудь сражении.

Боль отступила, я почувствовал легкость. Меня перестал волновать отец, мать, которая не прекратила выпивать, как мне обещала. Мне кажется, она просто нашла решение своих проблем – лекарство, с помощью которого можно приукрасить обыденность и избитость, но тем самым она катится, на мой взгляд, вниз – линия каждый день не спеша движется вниз – это факт.

Квартира мне напоминает темный грот, в котором можно слышать собственное дыхание или как где-то капает вода. В этой обстановке можно порой слышать звук работающего телевизора, телефонный звонок или крики отца, когда он найдет к чему подкопаться, но все это напоминает звуки эха, пришедшие издалека (неправильные, нереальные), которые проходят, и все в квартире погружается опять в эту мертвую тишину, атмосферу, где сразу можно ощутить, что здесь что-то не так,– ощущаешь как бы некий импульс, пульсации, свидетельствующие об этом.

КРАСИВЫЙ ЗАКАТ

Запах свежести, который наполняет все тело, вызывая своеобразный холодок и даже дрожь. Запах зелени, травы и земли. Забываешь обо всем. Отдыхаешь. Прогулка по лесной тропинке. Неподалеку в глубине леса, где пахнет хвоей, есть какое-нибудь озеро, над которым под вечер кружится различная мошкара. ВРЕМЯ ТУТ ИДЕТ СВОИМ ОСОБЫМ ЗАМЕДЛЕННЫМ РИТМОМ

23 марта

Цифроед сегодня вдоволь оторвался надо мной. На геометрии был урок решения задач, Цифроед тут же вызвал меня. В задаче требовалось найти объем пирамиды. У меня хватило мозгов лишь начертить пирамиду, провести высоту и отметить стороны, которые были известны. Также смог написать формулу нахождения объема (потому что она была написана на картонном листке, висящем над доской): одна треть площади основания на высоту. «Что застыли, о чем думаем? – Сострил Цифроед. – Разумеется, здесь надо думать, – это не идиотские шуточки откалывать, где больших мозгов не требуется. Ну каково тебе сейчас, а, умник вперевертку?» – Прогундосили губы Цифроеда. Те, кто сидел на задних партах (в основном ботаники, которые старательно решали уже следующую задачу, а, возможно, и вторую после моей из списка, написанного в углу центральной доски, и думали, что если они будут такими паиньками, то дальнейшее будущее у них пойдет как по маслу – институт, хорошая работа и т.д.; но они забывали главное – в реальном мире правит большой карман или большие друзья, как следствие большого кармана, а не диплом или хорошие знания). Глазки Цифроеда бегали туда сюда, иногда останавливая на мне и как бы буравя. Он напоминал маленького гадкого поросенка, который нашкодил и, делая невинную рожу, валит все на другого.

Кто обделал наволочку? Признавайся.

А вы думаете, что это я? Меня там и не было. Что уж, вы. Вы меня тем самым обижаете. – Говорит фальцетом.

Если бы в задаче было все известно, то никаких проблем: подставил-сосчитал. Это был мой любимый тип задачек, да, вероятно, и каждого нормального парня и девчонки. Да к тому же, непонятно почему, у меня в голове вертелось слово апофема. Оно как-то было связано с пирамидой и еще какими-то геометрическими фигурами. В последнем классе столько всяких геометрических фигур, а самое главное ряд формул и теорем, что в башке у любого все перемешается и получится что-то вроде каши «Дружбы». Самая моя «любимая» фигура – параллелепипед. У Цифроеда один раз получилось произнести: «паральпипед». Серый тогда еще крикнул сквозь смешки: «Это какой-такой у тебя там пипед-то?».

ПА-РА-ЛЕПИ ПАРАЛЛЕЛЕПИПЕД

Я провел куском мела прямую от точки A к точке F, чтобы хоть как-то нарушить повисшее молчание и не слышать нервировавшее меня дыхание Цифроеда.

«Ну что ж, Гернов, – решил он пофамильничать. Учителя любят фамильничать, когда им не нравится кто-то, – новая…».

«Пáра. Знаю-знаю. Но я же не виноват, что вы задали мне задачку повышенного уровня сложности, рядом с номером которой я бы поставил три, а то и четыре звезды, если бы работал в министерстве образования».

По классу полетели смешки. Рик на второй парте сзади показал мне поднятый кверху большой палец. Мне требовалось сказать тогда что-нибудь, чтобы не подпортить свой имидж, а еще мне до боли хотелось позлить Цифроеда – он меня бесил. Не знаю чем конкретно, но просто иногда встречаешь людей, которые тебе просто не по душе, от них исходят некие отрицательно воздействующие на вас флюиды – наш преп. математики был из таких.

«Ну что ж садись, скоморох», – проскрипел Цифроед, выводя в журнале напротив моего имени прекрасного (не белого) лебедя.

По мне так сотню пусть рисует, а все равно мне тройку в аттестат поставит – престиж школы да и даже его собственный. Это каким педа-педагогом надо быть, чтобы ученик ни капли не понял из его сладкого бурчания (а может, учеником?), чтобы не получить троя-троячок.

Цифроед вызвал дорешивать мою задачу Анну Баркашину. Она, наверно, решила ее в своей тетрадке уж как минут десять назад (еще до того как Цифроед ткнул своим говнопальчиком в мою фамилию). Мы переглянулись с Серым, типа: Какие люди в Голливуде. Цифроед спрашивал Баркашину очень редко, потому что знал, что она все решит – это была настоящая математическая машина-убийца. Она хоть и носила очки, постоянно щурилась, так что мы с Риком сошлись во мнении, что ей пора переходить на старушечьи очки на резинке с гигантскими линзами. У нее была толстая длинная коса, так что она напоминала русскую бабу из классического русского произведения. Я как-то удосужился усесться за ней рядом во время контрольной. До звонка оставалось минут пять, а у меня был почти девственный лист. Я говорю ей, исподлобья зыркая на Цифроеда: «Дай списать». А она мне таким невинным почти ангельским голоском выдает: «Я и сама почти ничего не сделала». На следующий урок, когда Цифроед зачитывал отметки, у нее была пятерка. Лживая крысиха-циклопиха. Меня больше всего прикалывала, как она решала геометрические задачки. Цифроед постоянно гундел по поводу того, чтобы отвечающий у доски не молчал, а объяснял: Вы же в старших классах, что уж вы за десять лет не научились отвечать как положено. И наша математическая машина-убийца, чтобы сделать все «как положено» чертила, писала и несла умный математический треп без единой заминки: «Начертим пирамиду. Отметим на рисунке то, что нам известно. По условию задачи нам нужно найти объем. Объем мы можем найти по формуле. Та-ак, – тянет время, настраивая свои математические мозги на нужный лад, – поскольку постольку нам известна сторона пирамиды и диагональ, то используя теорему Пифагора, мы можем найти высоту, – Цифроед лыбится и хлопает в ладошки, подобно сопляку, которого отец (Ну, ладно уж, так и быть, а то ведь не отвяжешься, так и будешь гундеть) посадил на переднее сиденье и покатал перед домом, – а поскольку постольку нам известна высота, то поскольку постольку нам требуется найти площадь основания, а ее поскольку постольку мы найдем поскольку постольку из… (Ой, простите поскольку постольку у меня недержание, то я подпортила воздух, но вы не волнуйтесь поскольку постольку воздух скоро рассосется, поскольку постольку в физике это явление зовется диффузией) К концу урока каждый уходил с раскалывающейся башкой, ничего не разобрав из ее шерпотрепа, но уяснив одну великую штуку: чтобы быть крутым математиком, надо через слово повторять поскольку постольку.

После урока Цифроеда я, Рик и Серый купили в столовой по пирогу с повидлом в столовой. Когда наша мука в школе на этот день была завершена (мы отсидели все уроки, как настоящие паиньки, не свалив ни с одного), то я и мои друганы направились к кабинету математики, усердно работая деснами. Когда во рту получилась настоящая каша (пища для абсолютно беззубых: открываешь рот, тебе ее вливают и не нужно даже пережевывать – лишь проглатывай), то первым блеванул Серый. У двери кабинета Цифроеда появилась бело-рыжая жижа – понос младенца. Потом блеванул я. Моя жижа была в основном рыжей (было больше повидла), она попала на самый низ двери кабинета и медленно сползала – не спеша так, лениво. «Эх, вы, блевачи, смотрите как надо». – Серый поработал еще малость деснами и плюнул на дверь. «Дерьмокартина, которую можно отнести к абстракции», – сказал я, хохотнув. «Великий начинающий художник из местной школы задрипанного городка». – Добавил Рик. Послышались шаги и скрип половиц. «Сваливаем». – Громко шепнул Серый и отпрыгнул от двери математики (случай с дедом-педом его многому научил). Он рванул по рекреации на носках, чтобы не шуметь, а мы с Риком спокойно пошли, смеясь над боязнью нашего другана.

Мы делали эту очередную гнусную шутку около трех часов, в школе к этому времени практически никого из учителей не оставалось – лишь учительница физры в спортивном зале, у которой начиналась баскетбольная секция, и охранник, который торчал большую часть времени в зале, а не сидел на своем посту.