Алиса и Любовь

… Я был не прав, что не дождался тебя. Бог покарал меня за это, Бог. Ты была моя судьба … мое “Видение”, которое я посвятил тебе, Татьяна. Я знал это всегда, а потом не сделал выбора, так как уже было слишком поздно, и у меня была семья. А сейчас я проводил тебя к дяде. Перед отъездом мы целовались возле вокзала, сжимаясь в объятиях. Все исчезло… Все испарилось… Ты осталась мгновением счастья для меня, для человека, который нашел свой идеал и пожертвовал потом им…

* * *

… Каждый раз, проезжая в Ереван, чувствуешь, что ты на родной земле. Это необыкновенное чувство – что ты дома. Сколько б ты не скитался по свету, все равно дома лучше. Даже когда ты одинок, и в одиночестве есть свои плюсы: ты можешь почитать книгу, вспомнить о Москве, какие там необыкновенные девушки, какие были только в Москве, и больше нигде. Пока не встретился с тобой, любовь моя…

… Все кончается когда-нибудь, иначе жизнь была бы сказкой, и я постарею, может быть умру в одиночестве, без друзей и подруг. Мысль о смерти всегда меня убивала… Работа – для чего стоять по восемь часов в сутки, в смену? Ради зарплаты, раз в месяц, тащиться домой усталый, чтобы поесть, спать и снова на работу… Чтоб стать передовиком труда? Чушь собачья. Экономить на своем здоровье, чтоб раз в год отдохнуть и почувствовать себя человеком. Ложь для дураков. Обыденность нашей жизни убивает. Ученые тратят свой разум в микроскопах, телескопах… бухгалтеры корпят над бумагами, цифрами, нервничая, доказывая что-то друг другу. Военные вообще не нужны – горы оружия для уничтожения себе подобных. Вместо танков вырастили бы хлеба, чтобы накормить голодных. А люди жили бы ради наслаждения, общения и любви. И я рад, что меня коммисовали, и я не попал в армию.

* * *

… Растерзанное тело мое уже не дышит. Тысячи тонн груза раздавили его, превратили в лепешку об мокрый асфальт. – Давай, поднимай, – слышу голос, и меня за кручья, вонзившиеся в тело, поднимают. Мертвому телу не больно. И меня притягивают к баскетбольному щиту… Дырявая сетка щекочет мне ноздри, но мне нельзя смеяться, я мертв.

* * *

… Мы ехали с другом Сергеем, с Аэрации в центр города. Я сидел, прижавшись к окну. Проехали остановку “ШЮП”. Я повернулся к Сереге. Она стояла рядом. Русская. Светлые волосы. В синем в горошек блузке. – Сергей, уступи девушке место, – на русском сказал я. – Спасибо, – сказала она и села рядом. – А можно с вами познакомиться, – как-то сразу сказал я. – Валентина… а вас … Гариком звать? – Как вы догадались? – удивился я, но в ее лице были что-то знакомое. – Мы были соседями, помните … в бараках жили? – “Сколько лет прошло – вспомнила”. – А у вас сестра была, Оля, – вспомнил я. – Да, сейчас у нее двое детей. – А вы? – Я развелась… а здесь в “Точприборе” работаю секретаршей. Мы оставили номера телефонов, а я пригласил ее к Сергею, организовали вечеринку. Она была горячей. Через несколько дней она пригласила к себе. Мать ее работала про водником и была в отъезде. Быстро сдружились. – А почему ты разошлась с мужем? – Он бил меня, проигрывал все деньги в карты, вообщем, неудачный брак. Я работал в то время на коньячном, экспедитором, и мне надо было в рейс. – Приеду – позвоню, – сказал я.

Я позвонил, мы встретились, бродили по парку… – Ты меня любишь? – спрашивала она. – Люблю, а ты? – Люблю. – Поехали, хочешь с мамой познакомлю? Было уже поздно, часов девять, и я взял такси. Познакомила с Лизой, своей матерью, которая без умолку тараторила, вспоминая соседей и бараки. Поужинали. – Валя, – сказала, – оставайся у нас спать, уже поздно. Я остался. Утром, приехав домой, сказал, что у друга ночевал. Прошло недели три… Я что-то не звонил. Позвонила Валя. – Мне нужно поговорить с тобой. – Хорошо, давай встретимся. – Ты знаешь, я беременна от тебя, нужны деньги на аборт, мать убьет, если узнает. – Хорошо, я подумаю, – потом спросил ее. – Ты хочешь выйти замуж за меня? – Конечно. – Просто знаешь, у меня была подруга, Натэла, и вот вышло так… – и я рассказал ей. А Татьяна давно не писала, и я подумал, что она забыла меня. – Ты знаешь, – сказала Валя, – если ты даже будешь без ног, я буду любить тебя. Всегда…

– Ты так сказала, Валя? – Сказала, ну и что? – Как что? Это была шутка для двоих? – Нет, для одного. – Кого одного? – Тебя или меня? – Для сына…

* * *

… Я с Мариетой поехали к ее сестре Джульете. Мама Мариеты умерла, когда ей было лет двадцать, а отец снова женился. Мариета была в ссоре с мачехой и жила у сестры. Познакомился с Джулетой и Мовсесом – ее мужем. А Айк и Асмик, их дети, были тогда еще совсем юными. Ты сказала им, что еще мы не знаем, как быть, хотя мы с тобой уже все решили – будем вместе.

… С тобой договорились, что встретимся возле оперы, на остановке. Отцу я тоже по-моему сказал, что собираюсь жениться, но он что-то неопределенное пробурчал. Ты опаздывала. Я стоял с тортом и шампанским в авоське и букетом цветов в руке. Не было волнения, что не придешь. Я верил, что придешь и ждал. Я верил, что мы любим друг друга. Как ты? Не знаю, но если приедешь, тогда ты та, которую я ждал всю свою жизнь. Посланная Богом мне в помощь. Потому и ждал … хотя прошло больше сорока минут, а может час, но это неважно. Ты должна была прийти. Я боялся одного, что тебя не отпустят, а в тебя я верил, Но ты опаздывая ехала, а значит знала, что я дождусь. Мы вместе ждали друг друга всю жизнь.

… Вот спускаешься ты с автобуса. Я подал цветы. – Что нибудь случилось? – Нет, заехала попрощаться с сестрой. Я обнял Мариету за талию. – Ты моя, раз ты пришла… А я твой. И поймал такси.

Пришла мама с работы. Не помню о чем вы говорили, смотрел на тебя. Сели ужинать. Света, сестра моя, училась в Москве, в институте. Выпили и за ее здоровье. Наш скромный вечер, вечер нашей любви. Через несколько дней приехали наши родственники: двоюродный брат мамы – Юра с женой и брат отца – Артюша, чтобы решить, что делать дальше… Это немножко нас раздражало, мы вместе, и это все, что нам нужно. Решили в субботу ехать все вместе знакомиться с родственниками Мариеты. Нас встретили хорошо. Отец Мариеты был из простых людей, с открытой душой, умел умно говорить и слушать людей. Дядя Артюша был за старшего, вместо отца. Я отцу сказал, но он не приехал с нами. Вообщем, я не терялся, что смущаться, если мы уже муж и жена. Мы со своей стороны сказали, что нам ничего не нужно, нам и так хорошо вместе. Родители сами решили что делать. Пока Мариета знакомила со своими родственниками, я запутался, как кого звать. Казалось вся улица была ее родственниками, двоюродными братьями и сестрами. И многие жили в Ахпарашене. Кроме двух сестер, у Мариеты два брата младших, Варик и Вачик. От них уехали уже поздно вечером. Решили, что через неделю сыграем свадьбу.

* * *

… Я шел, делая витки за витками, поднимаясь все выше и выше. Идиотские облака приближались к лицу, по дурацкой дороге, по которой надо было идти обязательно посередине. Иначе дерьмо, в которое я попал, никогда не кончится. Ступни разрывало от боли, и боль в них усиливалась в несколько крат. Когда отступал в сторону от середины, Земля иногда дрожала, разговаривая со мной. Птицы перекликались и даже трава указывала мне правильный путь. Бред какой-то. Как будто я приехал сниматься в фильме, потерял мироощущение, и теперь я поднимаюсь к Богу… Дорога действительно поднималась к верху скалы. Машины мчались мимо меня с бешеной скоростью, впрочем, и исчезали неожиданно. Хорошо ощущением времени я владею, но разве минут за десять возможно пройти путь в несколько километров? Впрочем река … текла в том же направлении, что я шел, а значит – в гору, но река в гору течь не может. А значит, я иду по кругу: к черту, к дьяволу, к Богу – не знаю, но такого не бывает … Это иллюзия … Черт побери, я попал в кино, и сам не знаю об этом. Вернее, знаю, что из меня стерли это дерьмо, но для чего? Чтобы все происходили естественно? Согласен, но смысл пропадает, так как в стал догадываться об этом. Когда? Наверное с того мгновения, когда я поцеловал руку Анне-Марии и Анне Павловне и сказал – Две Анны? Очень приятно, и словно видение поразило мой мозг: где-то все это я уже видел, но не мог вспомнить … Почему?

… Не знаю, Валя, любила ли ты тогда меня или сейчас, жива ты или нет, но столько страданий, сколько ты – никто не причинял мне … никто. Ради тебя отрекся от друзей, соседей, родителей, своих и лучших дней, пренебрег предрассудками ради тебя, потому что ты сказала так: если будешь без ног, то и тогда буду любить тебя. Может поэтому я и верил тебе? Всегда, пока не кончилось это… Всегда… Но пока что все было хорошо, ты познакомила со своей старшей сестрой Олей… В отличие от тебя она была высокой, красивой брюнеткой. И более умной, наверное. Но мне ты быть может и нравилась за свою наивность. Как писал Бальзак: истинно добрые только гении и глупцы. А в жизни все относительно, и каждый играет все эти роли, от дурака до гения, в зависимости от ситуации.

Я приехал к себе домой, сказал, что женюсь. Мама плакала. – Ты позоришь всех нас. Сердце разрывалось на части. – Прости, если можешь … Я влюбился, я не виноват. Сначала жили у Вали, потом помирились, переехали к нам. Сыграли свадьбу. Жили год. Ссорились, мирились. Снова ссорились. Пока не родился сын.

* * *

… Невинные руки простирались к небу. Небеса прорвало, грянул гром и полил дождь, смывая грязь с дороги, по которой я шел. Я дошел уже до поворота, за которой стояла скала и за которой пропадала дорога. И стало легче, бред это или нет, но он должен кончиться. Хватит играть роль шута, хочу стать самим собой. Хочу увидеть вас, мои дети … Володя, Давид и Томочка … И дай Бог сил мне перейти и эту вершину, увидеть свет твоих небес. Верни Надежду мне, Радость и Любовь …

* * *

… Через пять дней у тебя день рождения… Любовь моя… моя жена Мариета. Тюрьма, что может быть ужаснее тюрьмы? Помнишь, как мы любили друг друга? А может не любили, и все это была игра? Не знаю, кто-то внушил, что я уже мертв, что я уже … компьютер, а ты – программист, запрограммировавший эту игру, и что ты вместе с ними издеваешься над моими чувствами к … тебе (?)…

… Как ты посмела, пусть невольно, оскорбить нашу любовь, поверив им, ублюдкам, превратившим, тем самым, нашу жизнь в абсурд? Это жестоко, бесчеловечно… Ты выбрала игру для меня? Для чего? Мариета… Ради денег? Оглянись, их нет, но если будут, утекут, как и эта река в никуда… И мы остались по обе стороны реки, и ты не хочешь переплыть, и я не могу. Так и наши годы, проведенные друг без друга, уйдут в никуда. Жизнь под микроскопом не для тебя и не для меня. Более омерзительной лжи я не встречал никогда. Даже если это Голливуд. Да же если это гениальная (?) игра. Даже, как мне объяснили потом, это кино про Азил, а может наврали специально, чтоб я продолжал играть, и любой мой ход, правильный он или неправильный – это продолжение игры? Плевал я на Азил и на кино тоже. Раз я актер, хоть и поневоле, то почему я должен играть себя в подлой роли? Врать, что все фашисты, ублюдки, плевать на семью? Ради пособий? Лазить по помойкам, питаться в дьявольской церкви – разве бывают церкви дьявола?!! Спасать какие-то мертвые города, быть регулировщиком, Алисой в стране Чудес, пытаться ограбить банк? Идиотизм! Разгадывать абстракции, склоняться по тюрьмам. Ради чего? Тогда я придумал: ради встречи нашей с тобой в Инсбруке, чтобы ты приехала с детьми, и мы обвенчались здесь в церкви. Они сделали вид, что согласились. Машины стали разговаривать со мной, понимать меня – я обещал им свадьбу, чтоб разорить этого скрягу режиссера, испортившего мне жизнь… Чтобы у каждого водителя и актера было шампанское и черная икра, и веселился бы весь город. Я уже верил, что тебя привезли, что ты тут … Но все затянулось, веру уничтожили, надо играть в их игру. Ну что ж, ради вас я согласен. А где контракт … и деньги? А может это розыгрыш? Тогда почему он должен закончиться подло?

Инсбург, 19.08.1999, тюрьма “Лейб”

… У Вали начались схватки. Ночью вызвали скорую. Отвезли в больницу. Утром узнал, что у меня родился сын. Я очумел от радости, я стал отцом. Сказал маме – приготовь передачу, быстрее побегу в больницу. Взял денег. В больнице той санитарке дал, этой дал. Передал передачу. В окно кричу – Валя!!!. Из окна смотрит похудевшая, в синем халате. Показывает крошечное существо. Радость переполнила меня – я же отец. С сыном было все в порядке. Родился три кило шестьсот грамм. А у нее были осложнения. Перевели в другую больницу. … За день, как выписаться, встретились. – Завтра приедешь? – Конечно. – говорю. До этого я поехал в ЗАГС, назвал сына Володей, в честь своего отца. Утром собрался к ней. Взял такси. Приехал, выписали. Она уже уехала. Приехал домой – нету. Поехал к теще – нету. Поехал к ее сестре – там. – Тебе что, трудно было позвонить и предупредить, что без меня уедешь? Вообщем, поругался и со свояком. Ушел, она осталась. Приехал к Сереге, посидел. Приехал домой, она … вернулась.

… Прошел год, я решил устроиться на новую работу. Утром приехала теща. Говорили о пустяках. Я сказал, что поеду устраиваться на работу. Поехал, шефа не были, договорился на завтра. Возвращаюсь – Валя с коляской выходит. – Ты куда? – Провожу маму до остановки, там она ждет. Прошло полчаса, ее нет. Час – нет. Замечаю в гардеробе и вещей ее нет. Забрала и ушла, не объяснив ничего. Это было хуже всего.

… Время пробивает мозг, тяжестью, болью… Шел месяц, два, три … четыре. Я не звонил. Она не звонила. Кто-то говорил, что видел ее… с кем-то – мне наплевать. В сделал все, что мог. Я прощал тебя и ссоры, и обиды, и прошлое и настоящее. Но ты, обманув, не объяснив, ушла, когда у нас было все нормально. Этого я простить не мог и не хотел. Она подала на алименты, плевать.

… Однажды позвонила, прошло уже месяцев восемь. – Алло, это … Валя… – Какая… Валя… – Ты не узнаешь меня? – Нет, не узнаю. – А сына не вспоминаешь? Я молчал. Сердце холодное наполнилось слезами… Он растет… и и говорит мне – папа… – Ты сама этого добилась…

* * *

… Первый год особенно тяжело. Хотелось забыться, влюбиться … но разбитое сердце не так легко склеить…, она не из черепков и глины, оно – живое. Надо стараться делать вид, что все в порядке, что все нормально, что все прошло, а ее вырвать из сердца. А сын останется в моем сердце, маленьким белокурым мальчиком, который первое слово произнес – папа. Я боялся ехать к ним, видеться с ним, слезы капали из глаз, когда я вспоминал его, но я не хотел, чтобы они манипулировали им и мной, и потому сохранил тебя, Володя, лишь в своем сердце … Я виноват перед тобою, виноват, но знай, кем бы ты не вырос, Володя, я горжусь тобой и сохраняю в своем дыхании, в своем сердце любовь к тебе. Если, даже, будешь плохим человеком. Но ты не будешь, этот грех я взял на себя – отрекшись, когда тебя у меня украли … вырвав мне сердце, истоптав мою душу. Нет, я не остался без ног, Валя, хуже… я остался без сердца. А ты осталась как “кое-что из варьете”. Отец мой ходил к ним, виделся с внуком… Но что я мог поделать с собой, если я боялся причинить ему боль. Ему уже скоро девятнадцать… На следующий год будет двадцать. В двадцать я женился на Вале. В двадцать один – судьба подарила тебя мне, слышишь, мой сын?!! И если б я родился снова, то я бы опять пошел по этому пути… Я не раскаиваюсь никогда в том, что ты родился у меня, мой старший сын, Володя, и я люблю тебя так же, как и Томочку и Давида, Потому что вы трое – трое моих детей, и у каждого своя судьба, и вы все одной крови, где бы вы не были, помните это …

* * *

Со стороны Мариеты мы рассчитали, что будет человек пятнадцать, но приехало двадцать… И с нашей стороны столько же. Я сказал сестрам отца и ему на работе, но он так и не пришел. Пригласил и ребят с работы, Серегу с Асмик, его женой и матерью – тетей Ниной. Отец хоть не пришел, но помог с коньяком. Мариета сказала, что ее родные привезут сладости. А я купил все остальное. Мы как раз получили зарплату и Мариета отпускные, и сами все организовали. Помогла и мама. В двухкомнатной квартире с трудом всех разместили … Шашлыки вышли – что надо… Было очень весело… После десерта полагалось танцевать. Большинство молодых хотело веселиться, убрали пару столов. Я поставил современную музыку, потом – армянскую. После бесчисленных танцев и тостов голова кружится. Я никогда не завидовал жениху и невесте, все на тебя глазеют. Ты должен слушать, смущаться, стараться не пить, не есть… А невеста – тем более, наблюдает, как другие радуются. А что будет потом? Но мы то уже знали, что потом будет – все о’кей, и играли свою роль спокойно.

… Выпивали за всех присутствующих, потом – по очередности, за тех, кого нет уже с нами, за тётей и дядей, друзей и соседей. Вообщем, пили, пока водки хватало на всех, и вина с коньяком. Кто устал – прощались, говоря тосты напоследок. А близкие оставались помочь навести порядок. И снова в кругу самых близких и выдержанных продолжался пир. Вообщем, было весело. Утром стали ближе и роднее намного. Мама держалась молодцом, была радостная, но и немного грустна из-за отца, наверное. Мы решили расписаться в ЗАГСе. Расписались в Центральном Доме Молодежи. А вверху – дискотеки и бары, где часто бывал с подружками. В ЗАГСе сфотографировались, выпили шампанского. Тесть все оплатил – достойный человек. Потом пригласил всех нас к себе, где уже были накрыты столы. Золотое было время …

… С чего начинать писать, если не знаешь, с чего это началось? Чем закончится история, если не видно конца? Эта история могла произойти везде, где угодно, но только не со мной, но она все-таки произошла со мной… и происходит, пока что. Но мне нужен конец и начало этой истории, чтобы остаться жить таким, какой есть, а не таким, каким решил сделать меня режиссер. Был я в Чехии, был… Почему туда поехал – потому что я так решил или режиссер – какая разница? Нужно было лечить сына. Отдали паспорта – делать визы и деньги. Жили у мамы, полгода ждали… Визы не вышли … Решили ехать сами через Польшу или Словакию. Пытались два раза, в Словакию без виз не пускают. В Польшу – опять возврат. Уже хотели ехать нелегально, но что-то удержало. Решили вернуться – вернулись… Занялся торговлей. Сделал визы себе и Давиду в Чехию, а Мариета осталась присмотреть за мамой, дома.

… В январе 1998 года я зашел к Борику – соседу и другу, попрощаться. Он сказал, что хочет поехать в Америку поработать, и еще, что пишет какой-то сценарий… – Про что? – спросил я. – От самого сотворения и до наших дней… – сказал он. – “Каламбур какой-то” – подумал я.

… В Чехии, как и полагается, дал интервью и позвонил домой. – У меня все нормально, Давида обещали положить в больницу. Иногда подрабатываю, собираю долларов сто, посылаю семье … Неожиданно из-за несколько сот человек потеряли мой паспорт. Мак Дональд, как звали полицейского (Какое странное имя, еще подумал я), объяснил, что иностранная полиция потеряла паспорт, а обычная нашла и отправила в Ереван. – Ну тогда жена пускай и получит, – парировал я. И отправил жалобу телеграммой в Министерство Внутренних Дел Чехии.

… А сына положили в Брно на обследование. И тут позвонила Света, сестра моя, из Краснодара. – Мама умерла … Что-то оборвалось в душе. Позвонил домой, сказал Мариете, что потерял паспорт и выехать в Краснодар не смогу. Боль разрывала сердце… Справил поминки со своими соотечественниками, но с каждым днем было все тяжелее, без семьи, одному. Что-то окаменело в груди. До зимы кое как подрабатывал. Ребята из Армении обещали устроить работать в Фирму… Но так и не помогли… Многие беженцы перебирались в Австрию, и мне подсказали дорогу через границу, но я с больным сыном не решался … Не знаю почему, наверное потому-что без тебя, Мариета, не мог жить… В полиции сообщили, что нашли мой паспорт. Новый, 1999 год, встретили уныло. Мы в Чехии, вы – в Ереване… И я решил вернуться, продать все и, взяв отца с семьей, приехать снова.

* * *

… Мариета была беременна уже шесть месяцев и взяла декретный отпуск. Ходила на проверку тестом – сказали – девочка. Но какая разница, могут и ошибиться, я врачам не верил. Мариета дома, я на работе. Так спокойнее, когда жена дома. Жена должна не трудиться, а отдыхать, читать книги. Впрочем так думал я, а Мариета любила свою работу, была на хорошем счету. В шинном заводе составляла программу для ЭВМ, для автоматизации бухгалтерии. Мы тогда верили в жизнь, в надежду, счастье и любовь. Все это было с нами… – Помнишь, Мариета? – Помню, говоришь ты в моем сердце и улыбаешься … У тебя очаровательная улыбка … Хоть чаще грустишь. Грустишь? – Наверное, – отвечаешь ты. Я знаю, тебе грустно без меня, а мне без тебя – вдвойне. Понимаешь, дождаться и начать все сначала, как бы это не было трудно… – Потому что река времени течет только в одном направлении, только в море, где сливаются все реки, и в какое море мы с тобой попадем, я не знаю, но это будет здорово, иначе б не стоило бы жить. Мы должны добиться счастья для себя и своих детей – хоть счастье, в наших сердцах, в твоем и моем, и оно не ржавеет от времени. Просто оно спряталось поглубже, чтобы его не травмировали и не тревожили. Оно само расцветет, когда придет время. А это время – Бог даст нам, как дала Судьба нашу встречу и долгие, долгие годы любви. Просто нужна выдержка французского коньяка или армянского, чтобы дотянуться до счастья и, проснувшись, однажды утром в постели, друг с другом потянуться и сказать. – Какой я хороший сон сегодня видела… – А я приготовлю чашечку кофе тебе в постель и включу музыку… и буду ждать … Чего? … Не знаю … Может вдохновения… Может наслаждения… Ведь в ожидании вдвоем нету ничего плохого. Потому что так хорошо вдвоем. И лучше умереть с любовью, чем вообще не умирать. А если жить, то жить с молодым сердцем и до конца жизни, друг с другом…

* * *

… В Чехии на Азуле дали бесплатные билеты самолетом через Москву до Еревана. Хотел сдать билеты в Москве и доехать до Краснодара, но у Давида были приступы эпилепсии. После обследования в Брно сказали, что в голове небольшая опухоль и можно обойтись без операции, и назначили новые лекарства. Но все равно приступы продолжались. Я не мог выносить его страдания и одиночества без жены и родных. Было тяжело на душе, год пропал впустую, и дела не наладились. Оставались последние триста долларов, остатки от суммы за квартиру и торговли. Я решил найти любую работу в Ереване и не уезжать, пока не выедем вместе. Мариета встретила грустно, холодно, вернее, все это стало мне казаться … Приехали родственники, сочуствовали по поводу смерти мамы … Да и Давида вылечить не удалось… Мне было тяжело как никогда, с Мариетой поругались. Она говорит, – ты ищи работу, – я говорю – ты. Но оба знаем, что работы практически нет. Нашел другую, день поработал, приехала комиссия, сказали, – Пока не работайте, мы позвоним вам …

… Я злой, как так жить? Давиду на лекарства не заработаешь, может квартиру мамину продадим, уедем вместе в Чехию, в Австрию, какая разница? Марина мне, – Ты езжай один, я буду ждать… – Я устал один скитаться по свету. Устал, но выхода все равно нет… Перед отъездом в Венгрию, куда не нужны были визы, зашел к Борику занять денег. Он одолжил сто долларов. Перед уходом сказал, что собирается в Америку, работать вместе со своим сценарием… – А про что он: – спросил я. – Про то, что попадешь в Лабиринт и не выберешься, пока не отгадаешь все выходы. – А ради чего? – Ну, ради любви или … своей жены… – Глупости, жена и так ждет. А потом, если герой не захочет к жене? – Тогда останется в Лабиринте навсегда… А как бы ты этот фильм назвал: – спросил Борик. – Абстракция какая-то… Алиса в стране чудес… – усмехнулся я, надевая куртку. – А за миллион долларов ты бы согласился сыграть в Лабиринте? – спросил Борик шутя, и я шутя ответил. – И за два бы не согласился, – и попрощавшись вышел.

19

… Мы с Серегой были близкие друзья, самые близкие, какие могут быть друзья. Еще с детства, когда я ходил в третий или четвертый класс. Мы тогда жили в бараках, возле Кировского химкомбината. Впрочем я там и родился, улица Таманцинери 100. Домик был маленький, две смежные комнаты и коридор, а перед домом – маленький огород и сарай. В спальне было окно, которое выходило сбоку к соседям во двор, где жили сестры Анюта и Маргита, и Витя, на год младше меня, мой друг. Мы бегали по дворам с другими ребятишками, играли в мяч, и с девчонками в прятки. Лазили по мебельной фабрике и бетонному заводу, окружавших бараки. Бла там и военная часть, а напротив, через рельсы, пожарная часть, куда перебравшись через каменную ограду, мы лазили кушать тутовник. От бабушки я убегал с ребятами в военную часть, где знакомились с солдатами. Я смотрел на их автоматы и финки – стальные клинки. Бабушка Люба, мама моей мамы, меня очень любила и защищала меня, когда меня ругали. И отца я очень любил. Он пел в хоре, в народном ансамбле песни и пляски имени Татула. Был часто в командировках, приезжал с новыми большими чемоданами, в которых были новые сорочки и блестящие носки, которые покупали соседи. У отца все тело было в татуировках, тогда это было модно. С мамой они ругались, но я любил обоих. Он не хотел, чтобы мама училась, а мама училась на заочном, в Москве, в железнодорожном, а потом – в Политехническом в Ереване … Мама оставила меня у бабушки с дедушкой, а сама поехала сдавать экзамены в Москву. Я тогда ходил в детский сад с бабушкой. Детский сад находился на пригорке через остановку. Мы поднимались по лестнице и дальше шли по краю. Отец и мать были тогда в ссоре, но я, увидев, узнал отца, когда он позвал, – Гарик, Гарик. Я побежал и покатился вниз по пригорку, сломав себе ногу. Потому бабушки осталась фотография, где мама подъехала в поезде, с протянутыми руками ко мне и не знает, что у меня нога в гипсе. Впрочем я поломал ногу еще раз. Саша, мой друг, обмотал меня проволокой и дернул, и я упал, сломав ногу у себя во дворе. Когда родилась сестричка Света, в больнице, я жил у бабушки и скучал по ним. А когда привезли ее к нам, обмотанную в пеленки, я плакал вместе с ней и спрашивал: – А почему она плачет?…