Унэлдок

О чём он думал? О том, что дети, лишённые пагубного влияния взрослых, смогут создать новый, более совершенный мир? О том, что страшные испытания, выпавшие на долю этих детей, закалят их и научат ценить то, что у них есть? О том, что общая беда сплотит их, дав основу обществу новой формации – думающему, действующему сообща, целеустремлённому?

Да, он думал именно об этом. И он, конечно же, хотел как лучше. Как и многие до него, кто, прикрываясь высокими идеалами, творили величайшее зло.

А дети… Оставшись без родных, среди поглотившего всё хаоса, они становились жертвами голода, холода, собственной неопытности, бездушных людей. Вот такой мир «подарил» им Ян Коллер.

Система государственного управления перестала существовать в России через семь месяцев после вспышки эпидемии. Но Власть, пропитанная кровью многих и многих поколений, даже тогда не захлебнулась от очередной ужасающей порции расквартированных душ. Нет, Власть не перестала быть сладкой, даже несмотря на смердящие вокруг трупы. Она всё так же манила и словно предлагала себя, как ненасытная шлюха. И желающие нашлись. В тех условиях они не могли подмять под себя всю страну, и потому каждый из властолюбцев брал столько, сколько мог унести. Или думал, что сможет.

Россия раскололась на множество республик и вольных городов. Едва образовавшись, эти квазигосударства начинали воевать друг с другом и с остатками правительственных войск, верных Присяге. Смерть, если у неё есть эмоции, уж точно хохотала тогда до животных колик. Люди сами с воодушевлением беспрестанно натачивали её косу, смазанную для верности ядом Болезни.

Расскажут историки и о том, как спаслась Россия.

Как учёные Санкт-Петербургского биомедицинского центра имени Козлова и НИИ особых биопрепаратов разработали действующую вакцину против «проклятья Коллера».

Новый препарат мог спасти граждан от вируса, но к тому времени уже не существовало единого гражданского общества. Петербург был одним из немногих городов России, где ещё оставалось какое-то подобие централизованной власти. Срочно созданные похоронные команды, очищали город от трупов. Огромный завод-крематорий, построенный под Всеволожском, работал в четыре смены. Новая вакцина могла всё это прекратить.

Медики настаивали на поголовной и немедленной вакцинации выжившего населения. Но эта процедура требовала строжайшего учёта вакцинированных – двойная доза препарата была смертельна, а само вакцинирование необходимо было проводить в два приёма с перерывом в полгода. Наладить такой учёт в условиях творящегося хаоса было почти невозможно. Спасительный дар лучших умов медицины оказался практически бесполезен.

Вот тогда-то на экстренном заседании руководства Петербурга молодой промышленник Василий Петрович Стахнов предложил использовать тюремные браслеты.

С этого началось Избавление.

Будучи владельцем научно-производственного центра «Мониторинг-С», который до Хаоса выпускал среди прочей высокотехнологичной продукции специализированные электронные браслеты для пенитенциарных учреждений страны, Василий Стахнов предложил раздавать всем, кто прошёл вакцинацию, эти неснимаемые браслеты. Технология позволяла привязывать идентификационный номер браслета к электронной базе данных и чётко фиксировать, когда и кем именно была получена вакцина.

Это стало первым шагом к зарождению Системы.

И вакцина, и браслеты раздавались бесплатно.

Но если препарат ещё можно было производить быстро и в больших объёмах, то производство браслетов требовало дополнительных мощностей. И Город мобилизовал все силы на решение этой задачи. И Город справился! В относительно короткие сроки удалось наладить выпуск «часиков жизни», как их прозвали в народе, в достаточном количестве, чтобы обеспечить учётную вакцинацию всех оставшихся в живых петербуржцев.

Перед отчаявшимися, напуганными людьми забрезжила надежда. Слух о «волшебном лекарстве» разлетелся по губернии (тогда ещё Ленинградской области) и скоро вышел за её пределы. На медпунктах начали появляться люди из Петрозаводска, Великого Новгорода, Пскова и даже Архангельска.

Браслет на руке стал символом спасения. Спасения людей, но ещё пока не государства.

Как вернуть потерянную страну, придумал второй брат – Егор Петрович Стахнов. Он выступил с инициативой назначить главу Федеральной Службы Безопасности Петербурга (который формально в то время управлял городом) президентом России с неограниченными полномочиями, а вакцинацию проводить не всем подряд, а только тем, кто присягнёт новой власти, Новой России.

Хоть и не единогласно, но эта идея была одобрена, а браслет принял на себя функцию гражданского паспорта. Позже, когда была доработана гибкая система электронного документооборота, пластиковые «ремешки» заменили собой все возможные документы, превратившись в привычный нынче каждому жителю страны унэлдок.

В Петербург потянулись караваны измученных людей со всех уголков страны. Они присягали новой власти, получали вакцину, надевали браслеты и селились в жилищах тех, кто не пережил пандемию и междоусобицу. Очень скоро численность населения Петербурга и его окрестностей даже превысила прежние показатели. Эмиссары нового правительства с грузом вакцины и унэлдоков, в сопровождении армейских подразделений двинулись вглубь страны.

Как написал в своих мемуарах Егор Петрович свет Стахнов о том времени: «Вместе с вакциной мы впрыскивали в кровь россиян основы новой государственности, нового мироустройства…»

Я в стране, страна во мне!

Теперь уже сами граждане, обнаружив в своём окружении человека без унэлдока, тут же сдавали его контролирующим органам, а те, в свою очередь, предлагали безбраслетнику принять гражданскую присягу, пройти вакцинацию и обзавестись новым электронным документом, либо покинуть территорию страны, которая тогда ещё умещалась в рамках Санкт-Петербургской губернии, Карелии и нескольких прилегающих областей.

Закон и Порядок!

Функция слежения, изначально заложенная в тюремных браслетах, в первое время практически не использовалась. Не хватало мощностей, людей, спутников, не было необходимых программ. Но именно в этой функции братья Стахновы видели едва ли не главный залог всеобщей безопасности. Быть всё время на виду – значит не иметь возможности тайно и безнаказанно вредить возрождающемуся государству.

Мало было спасти людей от Болезни. Их надо было спасать от самих себя и не допустить повторения Хаоса.

Предприятия НПЦ «Мониторинг-С» были обеспечены необходимым оборудованием для массового выпуска универсальных электронных документов нового поколения с более мощными передатчиками, включая новейший лептоновый импульсный излучатель, сигнал которого мог проходить абсолютно через любые материалы, и «вечной» батарейкой. Выпускались они тогда только в двух цветах – зелёном (армейском) и синем (гражданском).

Историки расскажут…

Как со временем под Сосновым Бором развернула свой гигантский трилистник антенны первая сверхчувствительная установка «Клевер-1», обеспечивающая бесперебойную работу «часиков жизни» сотен тысяч граждан новой страны. В Гатчине под проект был дооборудован построенный незадолго до всеобщего коллапса Центр хранения и обработки данных, самый крупный из существующих на тот момент в России и Европе. Все прочие дата-центры также были переведены под обслуживание Проекта. Петербургский завод радиотехнического оборудования начал изготавливать ретрансляционные антенны и вышки. Строились и запускались на орбиту с уцелевшего мурманского космодрома новые спутники слежения и связи.

На то, чтобы победить Болезнь, составить новые законы, восстановить сельхозугодья и часть заводов, ушли годы. Заново сшивать страну воедино приходилось не только потом, но и кровью. Те военные части, которые остались верны Присяге и не примкнули ни к каким новообразованиям и летучим бандам, почти единодушно приняли власть Петербурга.

Так, военно-патриотический журнал «Монархъ и Я» в одной из статей, посвящённых тому периоду, писал: «Болезнь отступила, а страна, расколовшаяся во время Смуты, как Птица-Феникс восстала из пепла. Но не прав будет тот, кто посчитает, что эта Великая Победа досталась нам легко. Проще было справиться с болезнью, поражавшей людские тела, чем с той саморазрушительной напастью, которая глубоко укоренилась в людских сердцах и душах. Многие территории приходилось отвоёвывать с боем, чтобы спасти наш народ, ставший заложником самопровозглашённых царьков, готовых ради кровавого куска Власти пожертвовать многими и многими жизнями…»

На добровольно примкнувших и с боями освобождённых территориях вырастали антенны ретрансляторов, строились новые дата-центры, возводились установки «Клевер». Возвращалась нормальная жизнь.

И только Автономия – квазигосударство, оккупировавшее часть Западно-Сибирской равнины – отказалась подчиняться новому правительству. После нескольких лет гражданской войны, фрондёров оставили в покое – они сами сделали свой выбор, предпочтя умирать от вируса, нежели потерять мнимую свободу.

Когда власть Петербурга окончательно упрочилась и распространилась практически на всю территорию России, был выпущен Закон «Об обязательном ношении средств электронной идентификации граждан». С того момента всякий безбраслетник считался врагом государства и подлежал уничтожению. Но эта, на первый взгляд, жестокая мера была продиктована острой необходимостью – выжить. От браслетов отказывались террористы, упёртые повстанцы, преступники – все те, кому порядок в стране встал поперёк горла.

Историк современности Иван жар Жаров в своей статье «И пришел Свет» писал: «Экзистенциальный парадокс! Тюремные браслеты подарили людям истинную Свободу! Ибо сама по себе, без организующего ядра, коим является Порядок, Свобода не жизнеспособна. История доказала нам это. Мы же докажем Истории, что человечество достойно того, чтобы жить…»

Через шесть лет после выпуска первой партии вакцины государственная граница возрождённой Российской Империи была надёжно перекрыта на всём её протяжении. Перекрыта на въезд и на выезд. С воздуха, земли и воды. Навсегда.

И настал Локаут.

Другим странам повезло куда меньше, чем России. Многие европейские государства перестали существовать: Латвия, Литва, Эстония, Польша – все они превратились в так называемые «дикие земли», где не существовало ни правительств, ни законов, а уцелевшее население разделилось на небольшие общины, выживающие каждая сама по себе. Франция, также лишившаяся единого правительства, погрязла в кровавых стычках между многочисленными религиозными сектами. Та же участь постигла и большинство балканских государств и весь Ближний Восток. Англия и Германия укрылись за «железным занавесом». США разделились на несколько государств. Африканские страны почти полностью обезлюдили. Китай и Индия задыхались в смраде разлагающихся трупов, которые никто не убирал. Этим двум странам досталось больше всего. Когда эпидемия пошла на спад, оказалось, что в Китае выжил только каждый десятый житель страны, в Индии – каждый девятый.

Россия, подойдя к самому краю Бездны, заглянув туда, всё же смогла устоять и начать путь к возрождению. Во многом, благодаря двум братьям – Василию и Егору Стахновым.

К великому горю всех россиян, Василий Петрович Стахнов умер ещё в самом начале задуманных братьями преобразований, и Егор Петрович остался один. Он отказался от предложенных ему министерских должностей, сосредоточившись на главном своём детище – Глобальной Системе Мониторинга.

Именно ему принадлежала идея отделить тех, в ком продолжала бушевать буря прежнего Хаоса, от всех прочих граждан и взять их на особый контроль. Так появились «белые». Так начала формироваться палитра новой статусной градации.

После государя Егор Петрович стал самым известным и влиятельным гражданином России – Великим Вторым, как его называли. Он был символом спасения, былинным богатырём, одолевшим великое Зло.

Людям нужны легендарные герои, они олицетворяют надежду на спасение даже в самые тёмные времена.

**

Но «история», рассказанная белобрысым, превращала легендарного богатыря в не менее легендарного злодея. Эта столь неожиданно открывшаяся тайная и тёмная сторона биографии Великого Второго так подкосила Славку, что он едва не дал слабину и не разрыдался. Казалось, хуже того, что с ним случилось – потеря браслета, рабство – уже и быть не может. И всё-таки… Он был уверен, что рыжеволосая девчонка просто заигралась. Что порочная привычка не знать ни в чём отказа и потакать любым своим капризам привела её к этой дикой практике. И где-то в глубине душе он был уверен, что когда-нибудь всё это вскроется, выплывет наружу и всех невольников освободят. Но если она дочь Стахнова!..

– А Егор Петрович знает? – не надеясь на чудо, прошептал Славка.

– Конечно! Вот я – его личный крепс! – В голосе белобрысого слышалась откровенная гордость. – И Дядёк, он тоже личный крепс Егора Петровича. И Лидушка, что еду здесь готовила для праздника – его раба. И много ещё у него на другой усадьбе. А вот ты… – чистенький пальчик блондинчика клюнул в сторону Славки. – Ты личный крепс Вероники Егоровны. И Чита, девка тут есть одна, тоже её собственность. Двое вас пока…

Чита! Славка вспомнил недавнюю встречу, и на душе стало немного теплее; совсем чуть-чуть, но достаточно для того, чтобы окончательно не ухнуть в пропасть безнадёги и отчаянья.

– Вот смотри, – белобрысый закатал штанину, демонстрируя щиколотку, охваченную широким чёрным ремешком. – Знаешь, что это?

Славка потухшим взглядом смотрел на ногу блондинчика и молчал. Не потому, что не знал ответа, а потому, что все слова застряли у него в горле. Слишком много потрясений за два дня.

– Это мой унэлдок. Ты же спрашивал про него уже. Вот, смотри. Он называется крепсет – паспорт раба. Старая, но доработанная модель. Это ещё из тех, что выдавались первым гражданам. Тебе такой же скоро нацепят. И станешь ты почти официальным крепсом Вероники Егоровны свет Стахновой.

– Почти? – как во сне спросил Славка.

– До поры, до времени. Это, считай, сейчас, как эксперимент. А там, глядишь, и по чину всё будет, официально. Рабы ведь не только у свет Стахновых. У всех «светлых», считай, они есть…

**

Остаток дня он проработал оглушённый этими новостями. Сгребал в кучку мысли, скомканные, как выброшенные фантики от конфет. Пытался прикинуть, сколько же тогда людей сейчас находятся в рабстве?

Валька-всезнайка говорил, что «светлых» в стране примерно 0,3% от общего населения. А значит, около восьмидесяти с небольшим тысяч человек. Если даже у каждого «светлого» было бы только по одному рабу, то это уже какая толпа без вести пропавших получается! Ведь рабы-то неофициальные!

Пока.

Но вряд ли драгоценные господа держат только по одному человеку в рабстве. И можно смело умножать число невольников на… Но вот на сколько? Славка даже представить не мог, сколько человек может держать в рабстве один господин.

Пусть, к примеру, будет пять, решил он. И что выходит? Почти полмиллиона рабов! И всё это втайне! Как такое возможно при существовании Системы, которая «всё и всех видит»?! Ясно, что в рабство забирают в основном «белых». Но «белых» Система учитывает едва ли не строже, чем всех остальных. А тут полмиллиона!

И тут он вспомнил интернат. И те слухи, что ходили там…

**

Едва попав в стены «шизы», он сдружился с щуплым и без меры болтливым своим одногодком Лёшкой Холодрыгой, прозванным так за вечно синюшный цвет губ.

Любимым занятием Лёшки было рассказывать истории. Вещать он мог начать в любое время и в любом месте: в зале Труда, в столовой, во время уборки территории, в кузове грузовика, когда воспитанников вывозили в «командировки» на какие-нибудь массовые работы. Но чаще всего Лёшку пробивало на истории в спальне после отбоя. Его выступления начинались всегда неожиданно. Он просто вдруг начинал говорить и не останавливался, пока не досказывал очередную байку до конца, после чего умолкал и в развернувшихся дискуссиях участия не принимал.

Рассказчиком Холодрыга был отменным. Даже в самые невероятные моменты повествования его лицо и голос оставались бесстрастными, что придавало его россказням особый мистический шарм. В интернате Лёшка обитал едва ли не с пелёнок, поэтому успел накопить такое количество разных историй, что, умей он писать и не будь «белым», мог бы, пожалуй, издать толстенную книжку. Вот только писать он не умел, а книжку про злоключения «белых» детей никто бы не стал издавать.

Он рассказывал про надзирателя по труду Лапина, который угрозами затаскивает в свою каморку девчонок-подростков и обращается там с ними, как с женщинами из Дома Холостяка. Рассказывал про медика-надзирателя Валентину Зуб, которая вкалывает младшим воспитанникам какой-то особый препарат, после которого малыши не шумят, не бегают, а сидят как куклы и только смотрят перед собой остекленевшими глазами. Рассказывал про чёрный сейф в кабинете директора, где хранятся сотни детских деактивированных унэлдоков. Но самые страшные его истории были про исчезнувших детей.

– Смотри в оба! – сообщил Холодрыга в первый же день их знакомства. – Дети здесь пропадают. И в последнее время всё чаще.

– Как это? – похолодел Славка, больше от тона, каким всё это было сказано, чем от самой новости.

– Говорят, их увозят и продают на органы – вырезают сердце, печёнку, выковыривают даже глаза. Поэтому притворяйся больным. Всегда притворяйся. Больных не трогают.

– Кто говорит?

– Я говорю, – ответил Холодрыга. – И ты уж мне поверь.

А дети действительно пропадали.

За два с лишним года, что Славка провёл в казарменных стенах детдома, он убедился, что слова Холодрыги не были обычной страшилкой на ночь. Дети исчезали каждый месяц. В такие дни в огромном зале Труда, куда сразу после завтрака сгоняли всех воспитанников интерната, поднимался тихий шёпот. Из уст в уста растекалась новость о новом исчезновении. Этот шёпот, как затяжной дождь, ещё долго шелестел под высоким потолком.

Лёшка исчез через полтора года после их знакомства, перед самым выпуском.

**

Славка закинул очередной туго набитый мусором мешок в контейнер и посмотрел на Дворец. Получается, подумал он, детей вполне могли забирать в рабство. Это даже удобно – ребёнка проще сломать и воспитать из него послушного крепостного слугу. А сколько таких интернатов в стране? Уйма! Но одними детьми ведь не ограничивается. Людей просто крадут с улиц, как лиса крадёт кур из курятника. И тогда это никак не может быть чьей-то личной инициативой. Это уже заговор, огромный по своей масштабности. Ведь браслеты желательно снимать так, чтобы Система не отреагировала. А как такое можно сделать? Только если удоки снимают в официальном порядке, как, например, с умерших людей. Да! Они объявляют всех украденных умершими! Но для этого в заговоре должны участвовать и медики, и паспортисты-учётчики, и даже… В это было трудно поверить, но… даже сотрудники МГБ. И если белобрысый не соврал, и у каждого «светлого» есть свои крепсы, то только так, а не иначе можно всё это устроить.

Он вспомнил ещё кое-что. В начале апреля в один и тот же день, никому ничего не сказав, из артели ушли грузчик Захар и фасовщица Ольга. Такую работу просто так не бросают. Артельщики судачили, что их переманил к себе «король колбасы» жар Савельев, более достойного объяснения никто не находил. Но скоро стало известно, что Захар и Ольга совершили самоубийство, сбросившись с обрыва в каньоне реки Лавы, мол, любовь у них была, а смазливую Ольгу «комиссар наслаждений» из Минздрава очень настойчиво, не без угроз, зазывал на работу в Дом Холостяка. Вот влюблённые и решили навсегда остаться вместе. Об этом рассказал один из бригадиров, и новость быстро разлетелась по артели. Вот только во второй бригаде, где работал Захар, никак не могли понять, как люстрированный за мужеложство парень мог так споро «переобуться», что даже наложил на себя руки от чувств к бабе.

Тогда Славка не особо обратил внимание на эту историю. Самоубийства среди белых не редкость – нищета, жизнь в постоянном страхе и апатия от беспросветного будущего толкают людей на этот грех. Но теперь он уже сомневался, что всё было именно так, как рассказал тот бригадир. Да и другие известные ему случаи самоубийств вполне могли таковыми не быть. Тел-то никто не видел.

А если всё так, как поведал ему белобрысый, значит, никакой надежды нет. Их никто не спасёт, не освободит. Ни сегодня, ни завтра, ни когда-либо ещё.

**

Близкий вечер ничуть не унял повисшую над землёй духоту.

– Ну как ты? – старик смотрел на Славку, Славка вглядывался в расплывающийся в знойном мареве горизонт. – Очухался? Привыкаешь понемногу?

– А что, к такому разве можно привыкнуть?

– Привыкнуть ко всему можно. И к хорошему, и к плохому. Привычка, она ж, как накатанная колея. Встрял в неё и пошло-поехало. И уже, глядишь, а всё как будто так и надо.

– Кому надо? – хмыкнул Славка.

– А ты-то сам чего хочешь? Чего тебе надо?

Славка задумался. Казалось, простой вопрос, но всякий наскоро приходящий на ум ответ тут же крошился, как рассохшийся ком земли, и превращался в пыль. Простой этот вопрос требовал ответа сложного и глубокого, и, поняв, что Дядёк собирается втянуть его в очередную нудную философскую беседу, Славка быстро выхватил первое, что валялось на поверхности, и швырнул старику:

– Да просто жить. Чего ещё?

– Так живи, – охотно согласился Дядёк. – Всё у тебя для этого есть…

Они стояли на берегу гавани. Вечерний простор был наполнен стрёкотом кузнечиков и благоуханием цветов, высокое небо сияло фиолетово-розовой фольгой. В огромных окнах дворца, опустевшего с отъездом гостей и молодой хозяйки, истаивал очередной Славкин день в неволе. Ствол старинной пушки, обращённый в сторону безмятежной глади озера, золотился под светом заходящего солнца. Славка положил на него руку и погладил. Ствол был тёплым, словно внутри текла живая кровь. Эта пушка даже умеет разговаривать – она очень внятно произносит слово «раб».

2.4 Сомов

– Приехали. Дальше пройдёмся.

Каша выскочил из служебной «Грозы», едва тяжёлая машина остановилась на стоянке владений супругов свет Мулячко. За командиром из броневика вылезли Сомов, маленький пухлый криминалист Яша Рушницкий и долговязый водитель поручик Пётр Скоробогатов.

К ним тут же подбежал похожий на подростка молодой худощавый охранник и вытянулся по стойке «смирно», испуганно тараща голубые глаза-пуговицы.

– Ты дежурил, когда хозяев твоих убивали? – строгим окриком обозначил своё старшинство Каша.

– Так точно, оспдин-майор! – выдохнул парень. – Я!

– И кто ты после этого?! Телохранитель?! В морге тебе работать надо! Там твои клиенты! Проморгал убийцу, кишка заячья!

Майор отводил душу, откровенно наслаждаясь страхом молодого парня, стоявшего не шелохнувшись, словно жук, насаженный на стальную булавку.

– Ты посмотри на него! Кого такой дрыщ охранить может? Он себя защитить не способен. Чуть что, к мамке под юбки прятаться побежит. Чего глазами лупаешь, охрана? Люди тебе свои жизни доверили, и какие люди, а ты душегуба проморгал, говно! Считай, бинт себе на ручонку заработал, тля! Рот не открывай! Говорить будешь, когда я разрешу! Что коленками трясёшь?! Или по стойке «смирно» теперь так положено стоять?!

Пока Каша кошмарил полуживого гарда, Сомов внимательно изучал усадьбу.

Хозяйский дом ослепительно белел среди строгих мачтовых сосен. Огромный, четырёхэтажный, с балкончиками и террасками – сахарный дворец, да и только. Но сладкая жизнь его владельцев оборвалась внезапно от руки убийцы-невидимки.

Территория владений свет Мулячко была огромна. Включая принадлежащий им лес, она составляла более тридцати гектаров – вотчина. Ещё перед выездом Сомов ознакомился с планом участка и схемой патрулирования охраны, отмечая, где вероятнее всего мог проникнуть во владения посторонний человек.

По всему выходило не очень хорошо.

Сама приусадебная зона, включающая хозяйский дом, гараж и прочие хозпостройки, была огорожена высоким забором, оборудована камерами видеонаблюдения и постоянно патрулировалась. Пробраться туда незамеченным злоумышленнику было бы крайне сложно, если не сказать, почти невозможно. Но он туда и не пробирался. Убийство произошло не в приусадебной зоне, а в бане, которая располагалась более чем в километре от всех остальных построек, на берегу озера. А туда попасть стороннему человеку было куда проще. И всё-таки одно дело проникнуть во владения незамеченным и совсем другое – убить двух охраняемых «светлых» и скрыться.

– Идём на место, – майор махнул в сторону темнеющего поодаль хвойного бора и, не дожидаясь остальных, направился через песчаное поле, поросшее редкими клочками вереска и ягеля.

– Так, может, по дороге пойдём? – робко предложил Рушницкий. – Тут же дорога есть.