Игра Сна

Я лежала и думала – обо всем на свете. О том что было там, снаружи, о том было ли это. Я вспоминала свою жизнь и то, что мне казалось моей жизнью. Я помнила много радости и неизмеримо много горя – почему-то след от самого легкого прикосновения горя всегда памятнее, чем самые крепкие объятия радости. Но единственное, к чему я приходила после всех этих мыслей – что я хочу назад. Я хочу жить – что бы ни было там.

А потом засветило солнце.

Я как раз лежала на боку у самой первой лужи – под таким углом было видно гораздо больше. И смотрела на небо, как по нему лениво ползли тучи. И поэтому я увидела его – первый золотой луч.

Вскоре тучи окончательно ушли, небо стало голубым, чистым и безоблачным, и на нем жарко сияло желтое осеннее солнце. Лужи стали высыхать. Они становились все меньше, а чернота становилась все больше, рано или поздно они должны были высохнуть все.

Я насчитала десять луж. Сначала исчезла пятая, потом вторая, девятая, седьмая, первая, третья, четвертая, восьмая, затем шестая, и наконец осталась только десятая – самая глубокая, у подъезда. Она тоже уже почти высохла, отражение стало совсем прозрачным, я легла рядом и смотрела на угасающий образ дома. Он становился все прозрачнее и туманнее. С каждой секундой отражение все уменьшалось и уменьшалось – а что станет, когда останется последняя капля? А когда и она исчезнет?

Прямо на поверхность лужи упала одна капля, затем вторая – словно линза, они увеличили оставшуюся картинку-точку. Я провела рукой по щеке и перевернулась на спину, отворачиваясь от отражения. Закрыла глаза.

И вдруг я почувствовала прикосновение к своей ладони.

Мгновение, мое сердце сжалось, и снова пошло, забилось, затрепетало, как бабочка, часто-часто.

Я распахнула глаза и сердце, вскочила, сжала руку чужую, крепко, до боли.

Передо мной на коленях стоял рыжеволосый священник и рассматривал меня серьезными синими глазами. Его кожа под моими ледяными ладонями пылала, в этом последнем мираже билось горячее живое сердце. Его рука в моей была пронзительно горяча, и я прижала, притиснула ее к своей груди, пытаясь прогнать ледяной холод страха, одиночества, отчужденности, прогнать черноту из своего сердца.

Он был прекрасен, как живой огонь, как ангел-победитель с огненным мечом. Волосы его были шелковой рекой, а в глазах горел восторг, смелость, вдохновение битвы! Он был такой… живой!

Я обхватила его руку, целуя ее, не смея касаться его лица, боясь, что он растает. Он погладил меня по голове и взял за руки:

– Идем?

– Идем, – сказала я.

Он встал на ноги и помог подняться мне. Я не отпускала его руку, сжимая ее сильно-пресильно.

– Это правда? – спросила я тихо, глядя на его лицо, в живые голубые глаза, искрящиеся смехом.

– Правда, – сказал он, – Шагай вместе со мной.

Мы встали на одну линию – он справа, я слева, держась за руки. И сделали вместе пять шагов назад, спиной.

Я не оборачивалась, но с каждым шагом чувствовала, как сосущая холодная грязная пустота, отцепляет свои щупальца.

И вот мы снова стоим в темноте – но эта – совершенно не пугающая, самая обыкновенная. Я держу его за руку.

По бокам вспыхивают огни – загорелись висевшие на стенах факелы, освещая неширокий каменный коридор, как в средневековом замке. Я повернулась и увидела совсем близко его лицо. Вспомнив, как я целовала его руки, я смутилась, но этой самой руки не отпустила.

– Куда мы идем? – спросила я, чтобы рассеять тишину.

– Увидишь, – загадочно ответил священник.

Я была готова следовать за ним хоть на край света. Сейчас этот, совершенно незнакомый человек, за несколько мгновений стал роднее и ближе кого бы то ни было.

Мы шли довольно долго, и вот остановились перед небольшой деревянной дверью. Он обернулся и внимательно посмотрел на меня.

– Что? – я подняла брови.

Он покачал головой, улыбнулся и распахнул дверь.

Меня ослепил свет. Изумрудный поток хлынул вниз с потолка, выбивая слезы. Я вытерла глаза и огляделась – мы были в огромном зале в том самом изумрудном храме. Пол был вымощен все теми же ромбами: молочно-белое стекло чередовалось с темно-изумрудными плитками. Из пола вырастали изумрудные колонны, переплетаясь в арочные своды, уходящие куда-то к небесам. Весь зал был зеленый и в тех местах, где толщина камня позволяла, солнечный свет, преломленный в изумрудных гранях, изливался внутрь. Наверное, это и значит «поэзия в камне».

Мы вывернули из бокового прохода, пересекли главный, и снова попали в боковой. У стены стояла маленькая резная исповедальня из серого дерева. Она была настолько ажурна и хрупка, что казалось земное тяготение не властвует над ней.

– Мы сюда? – удивленно спросила я.

– Точно, – ответил священник.

– Но я не хочу!

– А тебя никто и не спрашивает, – он фыркнул и скрылся внутри.

Я раздраженно цыкнула, но забралась внутрь. Там на скамейке лежала мягкая бархатная подушечка с кисточками. Я примостилась на подушечку и огляделась. Внутри царил полумрак, а сквозь решетку узора пробивались потоки зеленоватого света, который падал на мои руки, и они казались зелеными, а в лучах света танцевали пылинки.

Как только я осталась одна, меня снова охватил страх – страх того, что все что окружает меня – мой больной мираж, а вокруг лишь чернота. Вдруг я почувствовала сильный тычок в бок и подпрыгнула. В верхней части кабинки резьба была слишком частой, не позволяя даже разглядеть лица друг друга, но в нижней, деревянные цветки и лепестки пересекались достаточно редко, образуя большие просветы. В одну из таких дыр он и просунул руку, и тыкал в меня пальцем. Я хмыкнула и осторожно взяла его за руку. Его ладонь была теплой и сухой, пальцы тонкие и изящные, как у девушки.

– Зачем я здесь? – услышала я свой спокойный голос.

И я с удивлением поняла, что мне сейчас как никогда хорошо и уютно. Я гляжу как пылинки танцуют в изумрудных потоках, попе мягко, а рука рядом дает мне чувство уверенности и защищенности.

– Ты настоящий?

– Конечно же нет.

Я не сдержала вздоха разочарования.

Смешок.

– Я тебе понравился?

– Очень, – искренне ответила я.

– Извини.

– Ничего.

Я помолчала.

– Больница была иллюзией?

– Сама как думаешь?

Я усмехнулась.

– Я уже ничего не думаю. Мои чувства и ощущения меня явно обманывают. Вот сейчас я чувствую твою руку, а ты говоришь, что тебя не существует. А недавно я стучала по луже, которая была твердой как стекло. А еще недавно я лежала в палате психушки, и я очень надеюсь, что ЭТО было иллюзией. – Я засмеялась и покачала головой.

– А если ты больна, что с того? Для тебя же это – по-настоящему. Ты сейчас сидишь здесь. Какая разница, что происходит на самом деле?

Я засмеялась.

– Ну, не знаю… Мне будет стыдно потом, когда я очнусь? – я улыбнулась.

– А если это потом никогда не наступит?

Я опустила глаза, глядя на наши соединенные руки.

Он сказал:

– Какая разница между сном и реальностью? В мозг идут сигналы от органов чувств, он их обрабатывает как хочет и дает тебе. Все дело в мозгах, не в окружающем мире.

– И что же ты хочешь этим сказать? Что сны – реальнее, прости, реальности?

За перегородкой мне послышался смешок.

– Нет, я только хочу сказать, что реальность не реальнее сна.

Я фыркнула разочарованно.

– Ты играешь со словами.

– А люди любят играть. Они в любую чушь могут вложить смысл – это ведь тоже игра своего рода. Так получается большинство хороших цитат. Мы сами в них смысл находим. Так что поищи, может получится.

– Не ешь хрен ложками и не спорь со священником о философии, – я засмеялась.

– А я не священник, – беззаботно отозвался… черт его знает кто.

Я собиралась вскочить, но меня удержала его рука, крепко стиснувшая мое запястье.

– Ты считаешь, что любишь или ненавидишь кого-нибудь, и считаешь, что тебя любят или ненавидят… А может равнодушны… Но ты же не можешь знать, что они на самом деле чувствуют? Ты же К НИМ в голову не залезешь? Подумай, да ты не знаешь, существуют ли они вообще?..

– Как это не знаю, – возмутилась я. – А если я…

– Где ты? – перебил он меня.

– Что?

– Где. Ты. – раздельно повторил он. – Где ты сейчас находишься?

– Во сне? – нерешительно предположила я.

– Уверена?

Я стиснула зубы и выдавила:

– НЕТ.

– Сколько тебе лет?

Пфф… Ну уж это я знаю.

– Мне… – я замерла. Когда я была в больнице – была осень, а когда мы переправлялись на лодке – лето. Но в больнице это был сон? Или нет?

– Зато я точно знаю, что мое имя Аглая!

– Такая же Аглая, как и сотни других. А если у тебя будет ребенок, он никогда не назовет тебя по имени. Для него ты не будешь Аглаей, ты будешь мамой. Имя – это такая условность, Аглая.

– Это нелепо.

– Просто предположим. Мы отняли имя и судьбу, осталось только твое тело, которое стареет, изменяясь до неузнаваемости.

– Когда это ты успел отнять у меня судьбу?

– Ты не различаешь, что было на самом деле. И потом, – он, кажется, усмехнулся, – ты действительно доверяешь своим воспоминаниям? – его голос лился патокой. – Ведь в них слишком много эмоций и так мало правды… Ты ни в чем не можешь быть уверена, так чем же твоя реальность лучше моей? Ты не знаешь кто ты. Не знаешь где ты и чего ты хочешь. Ты вообще существуешь, или ты просто снишься кому-то?.. А может тебя придумал Гипнос?

– Хватит!

Я выдернула руку и распахнула дверцу исповедальни.

За порогом не было ничего, кроме черноты.

Я стояла посреди черноты, исповедальня исчезла.

Я почувствовала, как он стоит позади меня.

– Ты не существуешь, – сказала я.

Он молчал.

– Да, ты не священник, ты – гадость, не больше.

Он молчал. Я разозлилась.

– Знаешь, может у меня нет ничего, и я ничего не знаю!.. Но в одном я. Никто и никогда не сможет отнять у меня саму себя. Ту, которая я есть сейчас! Никто. Так как же ты…

– Никак, – раздалось прямо над моим ухом, и в ту же секунду чернота вокруг стала таять, обнажая золотое поле пшеницы и синее небо.

Мы стояли на перекрестке двух дорог, в прибитой дорожной пыли.

Я замерла. Под ногами был песок с неровностями – камешками, ямками. Воздух пах травами, – этот запах резко ударил в нос, словно до того я была в вакууме. От солнца коже было стало тепло.

Я подняла голову и спросила:

– И что из этого реально?

Он чуть помедлил и сказал, тоже медленно, словно устал:

– Какая разница?

– Какая разница… – эхом отозвалась я.

– Разве это не та свобода, о которой ты мечтала? – спросил он и развел мои руки высоко в стороны, словно крылья птицы.

– Я тебя ненавижу, – сказала я искренне.

Я обернулась и посмотрела на него. Он был слишком странный для обычной пыльной дороги в своей черной сутане. Совсем странный. Что бы ему подошло?

Тут сутана стала таять. Под ней медленно проступали очертания роскошного шитого золотом костюма.

– Ты считаешь, что это здесь уместнее? – с сомнением спросил он.

Я молча пожала плечами.

– И кто я теперь?

– Прекрасный Принц, я полагаю, – сухо ответила я.

Он перекинул через правую руку шитый золотом плащ с узором из ромбов (черно-бело-желто-красно-синих) и поклонился. А потом совершенно безумно, почти как Зайка улыбнулся и… вышел из себя. В прямом смысле. Шагнул и раздвоился. Теперь два Прекрасных Принца улыбались мне из-под залихватски перекособоченного берета с пером.

– Нет, я не Прекрасный Принц, – погрозил мне пальчиком тот, кто слева, – Я Коварный Злодей.

– А вот я, пожалуй, Прекрасный Принц. – сказал правый.

– Ты не можешь быть Коварным злодеем, вы одинаковые, – обратилась я к левому.

– Ха! Еще как могу! – усмехнулся Коварный Злодей.

– Конечно может. В каждом живет по Прекрасному Принцу и Коварному Злодею.

– Ты не Прекрасный Принц, ты Ужасный Зануда, – пробормотала я. И уже громче: – Чего мы ждем, что будет дальше?

– Ждем остальных, – ответил Коварный Злодей.

Исповедь Виктора

Виктор шел шаг в шаг за странным рыжеволосым священником – он опасался заплутать в бесконечных одинаковых коридорах, которыми была пронизана церковь.

«Может мы уже и не в церкви?» – подумал он, прикинув пройденное расстояние.

Вскоре ему надоело разглядывать одинаковые стены, стало скучно, он обернулся, и только тут понял, что за ним никто не идет.

Это было странно, поскольку все время что они шли, он отчетливо слышал за своей спиной шаги.

– Стойте! – он повернулся к священнику, – А где остальные?

Но священник продолжал идти, не обращая внимания на его оклик.

– Погодите! – Виктор протянул руку и схватил священника за плечо. Точнее попытался схватить. Черная ткань опала и выскользнула из пальцев Виктора, обнажив две деревянные палки и парящий в воздухе рыжий парик.

Виктор отпрянул, автоматически подхватив упавшую на пол сутану. Палки и парик продолжили свое монотонное, механическое движение вперед. Какое-то время Виктор просто стоял, глядя вслед этой странной кукле.

– Нда, – не нашел он слов. – И что делать? Э-Э-ЭЙ!! – его крик пронесся по бесконечным коридорам, поплутал и вернулся долгим эхом. И снова повисла тишина. Ни шага, ни шороха.

Виктор пожал плечами и пошел назад, надеясь прийти к выходу из церкви. Один каменный коридор сменялся другим, Виктор все больше путался на перекрестках, никто так и не появился и не было и намека на выход.

– Странная игра, – сказал сам себе Виктор, убирая волосы со лба. – Должна же быть у происходящего какая-то логика?

– А она и есть, – раздался гулкий голос над самым его ухом.

Виктор сжал руки, гася испуг.

– Простите? – обернувшись он увидел говорящие доспехи, мимо которых прошел пару секунд назад. Да, поправочка: ПУСТЫЕ говорящие доспехи – забрало было откинуто.

Доспех поднял два пальца к шлему, как бы здороваясь, Виктор в ответ кивнул, чуть нервически усмехнувшись.

– Логика, говорю, есть! – тем временем продолжил доспех.

– В самом деле? – спросил Виктор не без сарказма, – И в чем же она заключается?

– А вот в чем – внушаемость повышается, да и, – сказал доспех, внезапно хватая Виктора за руку, и втягивая его прямо в стену. – Испуганный человек легче откровенничает!

– Стой!!!

Виктор заорал – стена без проблем пропустила доспех, но совершенно не желала пропускать Виктора. После очередного удара об стену Виктор почувствовал, как его зрение сужается до точки, все заволокло чернотой, и он стал куда-то падать.

Усилием воли Виктор выдернул себя из черноты и распахнул глаза. Он летел вниз по какой-то серой туманной трубе, раскручивающейся вокруг него словно торнадо. Он падал и падал, все ниже и ниже. Ветер свистел у него в ушах, полы одежды развевались.

– Виктор… Виктор! – услышал он громкий крик, эхом отдавшийся в трубе, и пронзивший его голову.

Она?

Он дернулся, пытаясь определить источник звука.

– Виктор! – женский голос был полон отчаяния и боли. – Виктор, ты слышишь?!

– Я… – попытался сказать он, но понял, что не может выдавить ни звука.

И вдруг прямо перед ним возникла дверь. Она падала вместе с ним. Обычная деревянная дверь с ручкой. Он схватился за нее, дверь поддалась и открылась.

В ту же секунду полет прекратился. Виктор висел прямо напротив дверного прохода.

Он впрыгнул внутрь, дверь с грохотом захлопнулась и исчезла за его спиной.

Он оказался в небольшой темной комнате. Стены были заставлены книжными шкафами, нигде не было видно ни дверей, ни окон. На полу лежал старый красный ковер. На нем стоял массивный стол, заваленный бумагами, протертое кресло и столик коричневого дерева, на котором стоял граммофон.

Виктор огляделся, но не нашел и намека на выход. Тогда он подошел к шкафу, просмотрел корешки книг. Все названия были ему знакомы – каждую из них он когда-либо читал.

Бумаги на рабочем столе не представляли для него никакого интереса. Какие-то счета, почему-то смутно знакомые. Впрочем, все в этой комнате казалось ему знакомым. Словно давным-давно и у него был такое кресло, такой столик, такие шкафы…

На столе лежала раскрытая книга, придавленная пресс-папье. Виктор склонился над ней:

– «Я хочу предупредить читателя, что все, происшедшее со мной в течение жизни, – хорошее или плохое – без сомнения, заслужено, и поэтому я могу считать себя человеком свободным»…

Виктор усмехнулся.

Он подошел к граммофону и увидел лежащую рядом россыпь пластинок. На каждой вместо названия были напечатаны жирные черные цифры: «1», «2», «3» и так далее.

Виктор попробовал поставить пластинку с номером один, установил иглу, нажал на старт, и, к его удивлению, граммофон заработал.

– «История моей жизни – это история женщин, которые заботились обо мне».

Виктор вздернул брови.

Голос говорившего был смутно знаком, вот только он никак не мог понять, кто это.

– «Первой и самой любимой была, конечно, мама.»

Виктор замер, вслушиваясь, начиная узнавать.

– «Она и подарила мне глубочайшее отвращение к семье, к браку.»

Это был его собственный голос. Чуть в нос, с его интонациями. Но он никогда не произносил этого.

– «Она была из дворянского рода, как и папа. Статная, всегда держала себя с достоинством. И, к сожалению, смиренная, как истинно русская женщина. Я имею в виду что она никогда не пыталась чего-то изменить, всегда плыла по течению. Папа… Он был совсем другой. Черствый, буйный, гордый. Но, к сожалению, совершенно не смиренный. На самом деле, он бы мог стать великим человеком. Он обладал способностями ко всему на свете. Но был слишком ленив, чтобы стать кем-то. А гордыня мешала ему признать, что он никто. Только одно примиряло его с действительностью – водка.

Они любили меня, крепко, по-своему. Мама любила меня, знаете, как сука любит щенят – облизывала, защищала, кормила – и легко отпустила, когда я вырос. Ей было тяжело… Она тянула меня практически одна.

Папа… Ну он видел во мне себя. Только более молодого, более везучего. И он отчаянно со мной боролся – «ради меня самого» – как он постоянно повторял.»

Грампластинка зашуршала и затихла.

Виктор стоял, глядя на граммофон.

Вдруг на грани слышимости раздался какой-то шелест. Он все нарастал и нарастал, усиливался, разбивался на множество голосов и отголосков. И с какого-то момента Виктор начал различать слова:

– …Виктор!..

– …Витя…

– …Виктор!..

– …Витя, тебе нельзя!..

– …Нельзя, папа будет ругаться!..

– …Виктор, никогда больше так не делай, ты слышишь меня?!..

– …Зачем ты ходил туда?..

– …Замолчи!..

– …Сядь прямо, не сутулься!..

– …Не трогай, папа рассердится…

– …Витя, мы любим тебя и хотим тебе счастья…

– …Ты, кусок дерьма, у тебя нет никаких прав открывать свой поганый рот!..

– …Неужели нельзя понять, что есть правила приличия?!.

– …Да кто ты такой, чтобы что-то мне указывать? Яйца курицу не учат!..

– …Можно хоть что-то сделать по-человечески?..

– …Ты всегда меня ненавидел, даже сейчас смотришь так, что убил бы!..

– …Как можно быть таким идиотом??.

– …Все дети уже научились, а ты все еще…

– …Мне, право, стыдно за тебя! Другие дети так себя не ведут! Вот посмотри на…

– …Если тебе плевать на мнение окружающих, то нам нет!..

– …Я знаю, ты звереныш, всегда ненавидел своего отца!..

Виктор вздрогнул, словно очнувшись от транса. Сняв пластинку с цифрой один, он поставил пластинку «2». И тут же голоса смолкли.

Он нажал на «Старт».

Шипение.

– «А потом мама вдруг влюбилась. Мне было лет четырнадцать, наверное. Она влюбилась очень сильно. И немного бессмысленно.

Наверное, для нее это было красиво. Он был холостой, богатый и любил ее до умопомрачения. Французский дипломат и русская аристократка. Кино! Красивые интерьеры, белые простыни, танцы, набережная, вино, печальное расставание. Ведь есть сын и муж, и она слишком… труслива, чтобы бросить все и зажить по-новому.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.