Вибрация

А еще было то, в чем они себе не признавались – хотелось снова поймать невесомость. Было в этом что-то от наркозависимости. Кто-то подсаживается на иглу, кто-то на одноруких бандитов, они подсели на неизвестно что.

Из всех способов разобраться они знали только один – тот, с которого все начиналось. В субботу Головин был пойман, уболтан и усажен за стол.

Выпив несколько раз за науку, они стали спрашивать. Аспирант отнекивался, пытался прервать застолье, но угроз отправиться на дискотеку испугался больше. Это его и сломало – на энной порции «студенческого» Паганель покривел окончательно.

– За нааауку… – произнес он, обведя собутыльников разнофокусным взглядом. – Только смотря какую.

Слово за слово, и прояснилось. Что не такой уж он неблагодарный, и рад бы ребятам помочь, но тема теперь закрытая. И не совсем уже чтобы мирная.

Чего-то подобного Андрей ожидал. Начавшееся с рассказов о разрушении мостов от резонанса с идущими в ногу солдатами рано или поздно должно было закончиться разрушением тех же самых мостов.

На этом тосты кончились.

И вообще все закончилось. Головин растворился в воздухе – непонятно, лег спать или просто исчез. Андрей хотел пожелать ему чего-нибудь на прощание, но слов не было. Маша, веселившаяся весь вечер, успокоилась и констатировала:

– Мы были лабораторными крысами.

Говорить не хотелось.

В сущности, ничего не случилось. Покуролесили и ладно, пора было возвращаться к реальности. Сразу, конечно, сделать это было непросто, какое-то время требовалось на декомпрессию.

Возвращались старым испытанным способом. Приходя в сознание, Андрей пытался понять, сколько дней продолжалось безвременье. И замечал, что Маша находится каждый раз на все большем оптическом расстоянии.

А потом ее просто не стало.

Очнувшись, он обнаружил, что учеба идет своим ходом, но не такая, как раньше. Дисциплин стало больше, а главное, появилась новая напасть – курсовики. Сдавать их следовало до зачетов, но у своих он даже не знал названий. По привычке оставалось одно – пойти выручаться к тренеру.

Тот принял без удовольствия.

– Ну, знаешь… Что могли без тебя проиграли… – вид коуча говорил о желании сломать о подопечного какой-нибудь из спортивных предметов. Из таковых на кафедре была лишь линейка.

– Проиграли еще слабо сказано, продули с треском. Сам загулял, так еще и Казакову, бедную, втравил в это дело, – он вынул из папки бумагу. Это оказалась справка, которой ушлый Головин освободил их с Машей от физкультуры.

– Чем вы там занимались… общественно полезным?

Чем они занимались, говорить было нельзя.

На этом вопрос посчитали закрытым. Декан его закрыл окончательно. Идея бюджетного содержания спортсменов не нравилась ему изначально.

Отчисление Андрей воспринял без эмоций, можно сказать, на автомате. Как и все остальное – повестку из военкомата, подоспевшую на удивление скоро, походы на медкомиссию.

В армию, так в армию, – думал он, а скорее не думал, а какая-то часть мозга воспроизводила текст, напоминавший далекое эхо.

Даже сейчас, вне пространства и времени, он ощутил навалившуюся, как и тогда, апатию. Она накрывала подобно облаку.

На проплывающий мимо катер сознание не среагировало. Это был рыбнадзор, посматривавший за рыбаками. Те отвечали настороженно-злобными взглядами.

Сарафанное радио доносило, что в озере появилась ценная популяция рыб. Какая именно, никто не ведал, но водоем стала навещать рыбоохрана с полицией. Завсегдатаи, о браконьерстве не помышлявшие, предчувствовали продолжение – со дня на день мог появиться ОМОН, ломающий снасти по никому не ясному выбору.

Волны недружелюбия, исходившие отовсюду, заслонили ту, что снова накатывала из города.

Насилие теперь уже было открытым.

Действовали четверо – трое в черных куртках и старый знакомый в серой. Одежда первых выглядела характерно, но для времен, которые давно уже были забыты. Больше всего бросался в глаза водитель. Здоровенный шкаф по кличке Бизон смотрелся классически. Сто с лишним килограмм перекаченной массы делали его неповоротливым, что для водителя было плохо. Но прозвище свое он оправдывал – мог зашибить любого, с разгона даже толпу, и это снимало любые вопросы. Претензии же по вождению, если и приходили кому-то в голову, были не столь важны. Главное на дороге, считал Бизон, дать увернуться другим. Собственный псевдоним Бизону нравился: во-первых, за красоту, а во-вторых, за амбициозность. Его, завсегдатая спортзала, подобное прозвище вдохновляло на результаты.

Ближайший коллега выглядел по-другому – поджарый и верткий, с холодными азиатскими глазами и соответствующим именем Линь. Бывший детдомовец без роду и племени, он воспринимал его как китайское – китайцы были в фаворе у любителей единоборств. Восточные виды мордобоя, в отличие от остальных, сопровождались философией примитивистского толка, оправдывающей все что угодно. Что для Линя, получившего кличку еще в детдоме, было весьма родным. Он и сам был олицетворением чего-то подобного – настороженностью и полным отсутствием человеческих признаков. Простяга Бизон выглядел на его фоне едва ли не пацифистом.

В паре они производили впечатление устрашающее.

Демонстрация оного происходила в гаражном ангаре. Бизон держал в кулаке бледного от непонимания Дудинского. Кудрявая голова завлаба моталась, как маятник. Бизон наносил осторожные удары, от которых Дудинский пытался улететь всем телом в пространство.

Спрашивал третий, крепко сбитый, с глазами невыспавшегося боксера:

– Дудинский… про вас говорят, что вы обо всех всё знаете. Нам известно, что вас возле этой лаборатории часто видели. Ответьте, наконец – где интересующий нас человек и его бумаги?

– Не знаю!.. – выдавливая слова, Дудинский смотрел не на говорящего, а дальше, за спину, где в конце гаража совершал движения нелюдь со скошенными глазами.

Бригадир (а спрашивал он) закурил и задумался. Он понимал, что завлаб, возможно, действительно ничего не знает. Иначе бы поделился – если не сразу, то с первыми же страшилками Линя. Восточной психоделики боялись многие. Да и резона скрывать что-либо стороннему человеку не было. Но в подобном деле лучше переборщить.

Он приблизился.

– Разговор у нас что-то не складывается. Пока он разминается, – он показал на Линя, – ты должен вспомнить. Неважно что, но ты должен принести пользу. Каждый должен нести пользу.

Докурив, Бригадир направился к выходу.

За дверью он обнаружил четвертого – человека в сером. Схожего возраста и комплекции, тот выглядел совершенно иначе. Неброско одетый, обычной наружности и с глазами неясного цвета и потому тоже серыми, в которых кроме спокойствия не прочитывалось ничего.

Сейчас в них было что-то еще. Что именно, Бригадир не понял. Навалилось все разом – злоба на неудачные поиски, на руководство, зациклившееся на этих поисках. И на этого чистоплюя, явно из бывшей Конторы. Он взял Серого за рукав.

– Что морщишься? У вас никого не кололи?

– Как? – тот напрягся.

– Да вот так, – Бригадир показал на дверь. Оттуда донесся истошный вопль.

Серый подумал, что мог бы сейчас сломать ухватившую его руку. И настолько быстро, что Бригадир ничего бы не понял. Но лишь отвел взгляд от двери.

Дальнейшего Андрей не помнил. Выписка из общежития и сбор вещей к событиям не относились. Заберут ли в армию или оставят на осень, было без разницы. Говорили, весной призываться лучше – курс молодого бойца легче летом.

За отсутствием мыслей его и застал Головин. Выглядел он непривычно. О нем всегда можно было сказать, что выглядит он как-то не так, но в этот раз всклокоченность была не в рамках обычной шизофренической нормы. А главное – в пакете, который прижимал к груди аспирант, узнаваемо что-то звенело.

Общаться с ним желания не было. Но то, что последовало дальше, заинтриговало. Времени, потраченному Головиным от появления в дверях до налития первого стакана позавидовал бы любой алкаш. Андрей, как бывший пожарный, это оценил.

– Закуска-то есть? – напиваться вот так вот запросто среди бела дня не хотелось.

– А то, – Головин доставал из пакета консервы, хлеб, минералку, соки и несколько банок пива, выстраивая композицию возле початого литра. Чувствовалось, готовился основательно.

Андрей взял одну из банок. – Может, пива? – день был не по-весеннему жарким.

– Пиво без водки деньги на ветер… – махнул Головин.

Классика из подобных уст настораживала. Вопреки крылатости выражения никто из знакомых данной смесью не баловался. Последствия от коктейлей были еще свежи в памяти. Чем грозит более маргинальный состав, так сразу в голову не приходило. Анализировать, впрочем, что-либо было бессмысленно. Они чокнулись, и Андрей налег на закуску. Сюрпризы сюрпризами, а потребность в питании никто еще не отменял.

Через полчаса они уже разговаривали как близкие люди.

– …Какая армия?.. – Головин возбужденно ходил по комнате. – Ты знаешь, что там творится? …Нет, я уважаю армию, ты не думай. Там и правда мужиками становятся. В конце концов родину все должны защищать. Но сейчас не война. Ты учиться начал, базовый курс прошел. Пойдешь служить, через год ни одного предмета не вспомнишь.

Они заново хлопнули.

– У тебя мозги сейчас неустойчивы. Половина извилин заполнена, при первом ударе… об окоп или танк там какой-нибудь… все же вылетит. Да и псковских десантников вспомни… – закончил он неожиданно. – Элита армии, не пехота.

О псковских десантниках Андрей слышал. История была давняя, еще чеченских компаний. Двухтысячной колонне боевиков дали проход на местности, занятой войсками, вывели на одинокое подразделение и отказали в поддержке гибнущей десантуре. Теперь получалось, события, казавшиеся далекими, могли стать и его. Службы он не боялся, войны тоже. Но подстав не хотелось.

– А еще дедовщина, – не унимался Головин. – На войну не пошлют, старики достанут.

Выпив минералки, он успокоился.

– В жизни надо делать то, что ты любишь.

– В смысле? – не понял Андрей. – На дискотеки ходить?

– Нет, я имею в виду профессию. Вот ты поступил сюда, учишься на инженера-системотехника. Учился, пока не отчислили. А какой ты к черту айтишник? Тебя любой школьник за компьютером сделает. Они с детских лет в железе копаются, они любят его, понимаешь? А ты что любишь?

Андрей задумался. Куда клонит собеседник, было неясно.

– Не понял, ты мне что предлагаешь?

– Твою ж дивизию… – Головин начал терять терпение. – Хорошо, вспомни, как ты сюда попал.

– Ну-у… – с этим было проще, – попал по спортивной части. Тренер устроил, чтобы играть за вуз. А пошел… что мне, всю жизнь в пожарке работать?..

– Уже теплей, – оценил Головин. – В пожарке тебе не нравилось, в инженерах, судя по результатам, тоже. Но там и там ты играл в волейбол.

– Играл.

– Так почему ты, спортсмен, не пошел в институт физкультуры? На свою любимую специальность?

Андрей открыл рот и закрыл. Все было просто – настолько, что почему-то не приходило в голову. Столь явную очевидность хотелось осмыслить.

Головин гнал дальше:

– Пережди месяца два, пока призыв и все прочее. Искать тебя скорей всего будут, за отчисленными у вояк охота. Отсидишься и дуй потом в институт физкультуры, только не в Лесгафта. Сюда и в Москву берут профессионалов, а ты ведь разрядник, насколько я понял.

– Ну да, – почувствовав масть, Андрей налег на закуску.

– В провинцию тебе надо, в Смоленск какой-нибудь.

– Хорошо на словах. Домой неловко, учиться ехал…

– К родителям нельзя, – Головин выглядел все решительней, – в момент вычислят. Сейчас с этим строго. Облавы, засады… дай подумать, – он поискал в сумке записную книжку.

– Есть одно место. На Карельском перешейке, моему приятелю от отца досталось. Сам он в отъезде, а ключи у меня. Ты с рыбалкой как?

– Нормально, – соврал Андрей. Рыбаков он видел лишь издали, а рыбу в магазине.

– Отлично, пожить можешь там. И вот что, – руководил Головин, – накрыть в принципе могут в любом месте. Мало ли, случайно проверят. А документы легко пробить через компьютер.

– Что же мне, как партизану, из дома не выходить? – поскучнел Андрей.

– Ну, партизаны в лесу, а не по дачам. Насчет не выходить… – Головин задумался. – Есть один вариант. Я тебе дам свой документ на пару месяцев. Скажу в крайнем случае, потерял. Если что, выдавай себя за меня.

– Мы не похожи.

– Не факт, – Головин достал паспорт и сличил фото. Результат заставил его ухмыльнуться.

Они пошли к зеркалу. Головин снял очки, смочил из чайника голову, а потом примял волосы. И стал чем-то похож на Андрея. Такое же узкое лицо, темно-русая шевелюра со следами самодельной стрижки. Схожий рост выше среднего, с тем лишь отличием, что Андрея он делал стройным, а Головина непонятно кем.

Но это было только начало. Он надел Андрею очки, всклокочил волосы и повернул к зеркалу. Результат ошеломил – сквозь расплывчатость линз на Андрея смотрело пугало, похожее на Паганеля.

Почему нет, – подумал он. Карельский перешеек. Пора брать судьбу в свои руки. На душе поскребло и затихло.

Застолье заканчивалось.

Уже засыпая, Андрей думал о том, каким внезапным опять оказался сосед.

Утром были сборы, Финляндский вокзал и переполненная электричка. Через два часа сонной езды с остановками возле каждого столба они высадились на безлюдной станции. После чего последовал марш-бросок через лес, приведший к крошечному и диковатому на вид поселку. Дача, похожая на сарай с окнами, стояла на самом отшибе выстроенного невесть кем хуторка у края небольшого болотца.

Хозяев этого чудо-терема не было.

Головин, показав дом, резиновую лодку и снасти, собрался уходить, но вдруг вспомнил:

– Вот еще что. Можно устроить тебя в одно место… попозже.

– В смысле? – Андрей ожидал уже чего угодно. Скажи аспирант об экспедиции на Ямал, он бы не удивился.

– Пока не знаю, не уверен, что выйдет. Дай паспорт, может понадобиться.

Забрав документ, он уехал. Больше Андрей его не видел.

Глава 3

Вламываться без приглашения в квартиру Тимченко не хотели.

За последние годы в нескольких регионах прошла волна нападений на профессуру. Некоторые закончились летально и вызвали в обществе резонанс. Настоящего шума не было, наивные академики, призывая остановить убийства, требовали вернуть в стране смертную казнь. Газеты и телевидение, мигом утратившие интерес к ситуации, не поддержали старых маразматиков, не видящих ничего дальше своих бумаг. Но маразматики считались еще элитой. И некоторых из них вместе с семьями поставили на контроль.

Бригадир это учитывал. Проводя поиски, в отношении квартиры Тимченко не торопились. Можно было нарваться на неприятности – профессор жил на Чайковского в квартале от здания ФСБ.

Но пока все было спокойно. Наблюдение показывало, что охраны в доме и по периметру нет. Чего ожидать по столь заурядному объекту, как никому не известный доктор наук, оставалось неясным. И все же требовалась осторожность – скромный завлаб слыл в узких кругах фигурой.

Это же относилось и к наблюдателям. Уральская ОПГ, а ранее Заводская, чьи бойцы томились в машинах, считалась когда-то как образцовой, так и самой знаково пострадавшей, в зависимости от этапа биографии.

Еще в 90-е, поднявшись за счет привычного рэкета, она отличалась четкой организацией структур. Но прославилась совершенно другим – явлением громким и необычным – борьбой с наркотиками. За рэкет их ненавидели, за войну с отравой поддерживали по многим каналам. Но длилось это недолго. ОПГ, погремев весь первый период, стала жертвой второго – когда накопление капитала сменилось попытками капитализма.

В большом промышленном городе это напрашивалось по умолчанию. Заводские контролировали район, прилегавший к заводу, известному на весь Урал. Предприятие разваливалось на глазах, переходя из государственной собственности в никакую – сборище производств во главе с временщиками, бывшими начальниками и их замами. Заказов не было, рабочие сидели почти без заработков. Завод ждал хозяина, который прибрал бы его к рукам и навел порядок. Дело было за малым.

Вопрос этот решался среди своих. Выборы будущего владельца обошлись без традиционных в таких вещах разборок. Договаривались полюбовно: за право выкупа предприятия «заводские» отдавали соседям часть интересов, оставляя себе основные. В том числе и ближайшие к заводу кварталы – чтобы было где жить и работать, не натыкаясь возле собственного дома на дружелюбные лица братьев-разбойничков из других районов.

Редкий случай, когда сделка устроила всех. На главный в городе куш зарились многие, но только из-за его размеров. Затея стоила денег, а как удержать подобного монстра, представлялось расплывчато. Ни в одной из бригад людей с хоть сколь-нибудь производственным мышлением тогда не было. Итээровцам, известным своей травоядностью, не приходило в голову вступать в реально-конкретные ряды. Проще обстояло с экономистами, знавшими цену деньгам. В прямом виде бандитствовать они не любили, но на сотрудничество велись. Разведка, состоявшая как раз из таких, по предприятию доносила – стоять ему без заказов. Все, что оно выпускало, было слишком большим и сориентированным на государство. А это настораживало.

Сдавать же в аренду имеющиеся корпуса было небезопасно, они все еще числились за серьезной отраслью.

Совсем по-другому смотрелся город. Как с ним работать, выглядело очевидным. Бригады росли, а темпы экономического развития снижались. Освоение же окраин Заводского района сулило подъем для целого ряда слаженных коллективов. Взамен сомнительных перспектив, а скорее полного геморроя для тех, кто возьмет завод.

Глава заводских, в отличие от коллег – как конкурентов, так и соратников – что делать с предприятием, знал. В какой-то степени это объяснялось его собственной личностью. Два курса политехнического института, закончившиеся отчислением по хулиганке, отражались и в имени – звали его Инженером. Прошлое, оставшись на первый взгляд эпизодом, все же сказывалось. Он давно хотел чего-то подобного.

Переход к новой форме жизни прошел слаженно и без напрягов. Собрав со всех точек последнюю дань, подсчитали имеющиеся активы. С ваучерами и акциями, скупленными заранее, этого хватало для переподчинения завода. Механизм подготовки к смене хозяев был уже в запуске. По всем производствам шли собрания акционеров, готовились комиссии, прорабатывались варианты. Ждали лишь часа икс.

Все рухнуло в один день. Откуда взялся новый владелец и как он сумел прибрать к рукам такое огромное предприятие, никто толком не понял. Просто приехали из Москвы какие-то люди с бумагами, где с четкой доказательной базой было прописано, что предприятие продано неизвестному акционеру. Пакет акций, принадлежащий государству, также оказался под патронажем нового чужака.

Через какое-то время появился и он – дородный грузин, никому тогда еще не известный.

Больше всего поражала сумма сделки. Завод площадью в несколько километров обошелся в цену, за которую можно было купить ДК.

Стерпеть подобное Инженер не мог. Вот так вот запросто отдать свое, и кому… Ответить пришельцам предполагалось по всем фронтам. Поднять рабочих, убрать (и желательно покалечить) чужую охрану и поставить свою. Потом созвать собрание коллективов, где объявить свои полномочия. Максимально наехать на покупателя.

Ничего из задуманного не получилось. Через день после обсуждения плана большинство заводских оказались по КПЗ, давая показания по самым разным делам. Порой неожиданным, но реальным.

Инженеру инкриминировали организацию заказных убийств. Через сутки его перевезли в Москву, где оказалось, что в деле присутствуют свидетельства бывших коллег и группы неведомых граждан, зато отсутствуют знакомые адвокаты – их попросту для него не стало.

Через год в городском суде прошел громкий процесс, на котором несколько заводских получили сроки за вымогательство. Там же было озвучено, что обвиняемые строили коварные планы захвата предприятия.

Еще через год был выпущен Инженер. Все обвинения с него были сняты в обмен на акции.

А грузин оказался совсем не грузин. А кто-то больший и неприкасаемый.

Вернувшись из негостеприимной столицы, Инженер обнаружил, что его группировка из заводской перешла в виртуальную. Пересажали не всех, и люди как будто бы были. Частично исчез молодняк, а оставшиеся переходить к конкурентам не торопились – не хотели на новом месте начинать курс молодого бойца. Материальная часть осталась: деньги, машины, оружие не пострадали. Но все как будто висело в воздухе. Района не было, он теперь принадлежал городскому сообществу. Не осталось и основного квартала. Пока одни были под следствием, другие в бегах, его сообща прибрали к рукам.

Жить и работать стало негде.

Для любой группировки это чревато – все, кто ее сместил, ожидают попытки реванша. У победителей в такой ситуации единственный выход – действовать на опережение. Перестрелять к чертям заводскую верхушку, разумеется, с Инженером, а оставшихся рассеять по коллективам.

Ситуация выглядела философской – не в классическом «быть или не быть», а в чем-то более важном. Определялось понятие, которого прежде не было – самого смысла выбора. Можно было атаковать, защищаться или начать маневры. Вопрос, ради чего. Возвращаться к началам, оставшимся в далеком прошлом… Инженер усилил охрану и просто стал ждать. Нужно было выяснить, откуда последует первый ход. А заодно прийти к выводу, как жить дальше. Осмысление вариантов казалось пока единственно правильным. Как человек, организовавший не один отстрел, он знал, что вопреки убойной статистике они часто срывались. Поэтому жизни на два-три случая он себе оставлял. На большее рассчитывать не приходилось. В этом плане закон был неумолим – если надо кого-то убить, пойдут на все, но убьют. Понадобится, пригонят танк и похоронят вместе с домом.

Пытаться вернуть район было бессмысленно. Казуистика ситуации заключалась в том, что если бы он попробовал отбить даже свой квартал, столкнуться пришлось бы не с кем-то отдельно, а с городом в целом. И квартал, и район не отошли никому, а делились на всех понемногу. Требовался какой-то выход.

Вариант с Петербургом объявился случайно.

Его привез Бригадир. Сбежав от ареста, во время следствия он просто исчез. Оказалось, что вместо Кипра, тайги или родной Ухты Бригадир отсиживался под Петербургом. А вернувшись, поведал массу занятного.

С его слов, Санкт-Петербург был чем-то загадочным – настоящим городом дураков. В нем никто не занимался наведением порядка. Местное население, двинувшееся на почве культуры, не умело ни организовать нормального рынка, ни регулировать. Все надзирательные функции были отданы приезжим. Рулили там все, кто хотел – казанские, тамбовские, московские и так далее. Мэр города косил под законченного интеллигента и подобными странностями не интересовался. Местные бандиты, по слухам, имелись, но вроде как в виде исключения. Создавать серьезные коллективы и держать районы никому даже не приходило в голову. Зато был популярен бизнес, считавшийся в других краях западлом – в Питере отнимали квартиры у стариков. По тому, как гладко все проходило, делалось это не без прикрытия сверху. Такой вот город контрастов – привлекательный и туземный. Приходи и бери.

Бригадир отсиживался в поселке Металлострой. Криминальный пригород, не обремененный интеллигентскими излишествами, даже не думал становиться чем-то вроде Люберец – подкачать молодежь и прихватить себе пару районов. И вообще держать территории там было не принято.

Инженер, слушая бригадирову сказку о земле Санникова, подумывал с недоверием, что так не бывает, и соратник его, после армейской контузии испытывающий определенные проблемы с действительностью, чего-то напутал. Вероятно, его заклинило и во время ссылки.

– И как они делят город?

– Кто? – уточнил Бригадир.

– Ну, эти, пришлые.

– По интересам. Одни рынками занимаются, другие наркотиками, третьи иномарками. Под кем-то порт. Есть даже те, кто чисто по криминалу…

Через месяц Инженер открыл в Петербурге транспортное агентство. Как он и думал, при ближайшем рассмотрении город оказался не так прост, как его видел соратник. Местные кадры присутствовали, но назывались почему-то одними из пришлых, которые контролировали большую часть региона. Складывалось впечатление, что и это лишь видимая часть айсберга. Городская схема влияния была настолько сложной, что ее еще предстояло осмыслить.

Осмысливали без торопливости. Чтобы не наломать дров, открыли контору с десятком грузовичков – скромную, но с говорящим названием – «Урал». Идея казалась здравой, заниматься малыми перевозками можно было в любом объеме, не сильно рискуя. И ни с кем особенно не пересекаясь.

Проблему с объявившейся вскоре крышей решили приватно – заводские, (теперь уральские) вошли в партнерство с теми самыми местными, что выдавали себя за приезжих. Знали о соглашении немногие. В результате переговоров у уральцев появилось в Петербурге право на труд, а у местных засадный полк на случай коллизий. Еще одна неучтенная единица.