Странствия убийцы

– Мы не могли вычислить больше никого, кто знал бы все наши планы, – просто сказал Баррич.

– Не шут был повинен в нашем поражении, а я, – проговорил я, и это, полагаю, было то мгновение, когда я полностью стал самим собой. Я произнес вслух непроизносимое, осознав самую страшную реальность: я предал их всех. – Шут предупреждал меня. Он сказал, что я буду Смертью Королей, если не научусь оставлять вещи в покое. Чейд предупреждал меня. Он пытался заставить меня обещать не приводить в движение никаких колес. Но я не послушался. Так что мои действия убили моего короля. Если бы я не помогал ему Силой, он не был бы так открыт своим убийцам. Я раскрыл его, когда искал Верити, но вместо принца в его сознании оказались эти два клеща. Королевский убийца. О, сколько смыслов у этих слов! Мне остается только кусать локти. Если бы не я, у Регала не было бы никакой причины убивать короля…

– Фитц. – Голос Баррича был твердым. – Регалу никогда не нужна была причина, чтобы убить своего отца. Наоборот, ему требовалось множество веских причин, чтобы оставить его в живых. И ты ничего не мог с этим поделать. – Внезапно он нахмурился. – Почему они убили его именно тогда? Почему они не подождали, пока у них в руках не окажется и королева?

Я улыбнулся ему:

– Ты спас ее. Регал думал, что она у него в руках. Они считали, что остановили нас, не дав тебе забрать лошадей из конюшен. Регал даже хвастался этим, когда я был в подземелье, говорил, что ей пришлось уйти пешком, без зимней одежды.

– Кетриккен и шут взяли вещи, приготовленные для Шрюда, и двух лучших лошадей, которые когда-либо выходили из конюшен Оленьего замка. Бьюсь об заклад, что они благополучно добрались до гор, мальчик. Уголек и Крепыш наверняка уже пасутся на горных пастбищах.

Это было жалкое утешение. В эту ночь я вышел и долго бегал с волком, и Баррич не упрекал меня. Но мы не могли носиться быстро и умчаться достаточно далеко, и кровь, пролитая нами в ту ночь, была не той кровью, которой я жаждал, а горячее свежее мясо не могло заполнить пустоту внутри меня.

Итак, я вспомнил свою жизнь и то, кем я был. Мало-помалу мы с Барричем снова стали разговаривать открыто, как друзья. Он перестал командовать мной и насмешливо об этом сожалел. Мы вспоминали, как раньше вели себя друг с другом, как смеялись вместе и спорили. Но когда все между нами утряслось, мы оба еще острее почувствовали, чего лишились.

Днем Баррич явно скучал, потому что работы было мало. Еще недавно он распоряжался конюшнями Оленьего замка и всеми лошадьми, собаками и ястребами, обитающими в них. Я видел, как он хватается за любое дело, чтобы убить время, и понимал, как сильно он тоскует по животным, за которыми ухаживал так долго. Что до меня, то мне не хватало замка, но больше всего я скучал по Молли. Я придумывал длинные беседы, которые вел бы с ней, собирал душистые луговые цветы, потому что они пахли, как она, и вспоминал по ночам, как ее руки касались моего лица.

Но об этом мы с Барричем не говорили. Мы складывали наши осколки мозаики, чтобы вместе собрать из них единое целое. Баррич рыбачил и охотился, и у нас были шкуры, которые надо было скоблить, рубашки, которые надо было стирать и чинить, и вода, которую нужно было приносить. Это была жизнь. Однажды Баррич попробовал заговорить со мной о том, как он пришел ко мне в темницу и принес яд. Его руки дрожали, когда он рассказывал, как ему трудно было уйти и оставить меня в подземелье. Я не мог позволить ему продолжать.

– Пойдем ловить рыбу, – внезапно предложил я.

Он глубоко вздохнул и кивнул.

В тот день мы больше не разговаривали. Но все мои мысли были о том, как меня заключили в тюрьму, морили голодом и избивали до смерти. Время от времени, когда Баррич смотрел на меня, мне казалось, что он видит только шрамы. Я сбрил бороду, стараясь не касаться отметины на щеке, и обнаружил белую прядь волос надо лбом, там, где кожа на голове была рассечена. Мы никогда не говорили об этом, и я отказывался об этом думать. Но ни один человек не может пройти через нечто подобное, не изменившись.

Мне начали сниться сны, жуткие и яркие, как явь, – леденящие мгновения огня, обжигающего клинка, безнадежного ужаса. Я просыпался, волосы мои слипались от холодного пота, меня тошнило от страха. Ничего не оставалось от этих снов, когда я садился в темноте, не было даже тончайшей ниточки, дернув за которую я мог бы размотать их. Только боль, страх, ярость, крушение надежд. Но больше всего – страх. Сокрушительный страх, заставлявший меня дрожать и жадно хватать ртом воздух. Глаза мои слезились, тошнота подступала к горлу. Когда я в первый раз сел в постели с бессловесным криком, Баррич скатился с кровати и положил руку мне на плечо, собираясь спросить, все ли со мной в порядке. Я отбросил его в сторону с такой силой, что он врезался в стол и чуть не упал. Страх перешел в мгновенную вспышку ярости, оттого что он был слишком далеко и я не мог его достать. В это мгновение я отвергал и презирал себя настолько сильно, что хотел уничтожить все, что было мной или касалось меня. Я свирепо оттолкнул весь мир, почти вытеснив собственный разум.

Брат, брат, брат! – отчаянно скулил волк внутри меня, и Баррич, шатаясь, отступил назад с нечленораздельным криком.

Через мгновение я сглотнул и пробормотал:

– Сон… Всего лишь сон. Прости. Я еще не проснулся. Просто ночной кошмар.

– Я понимаю, – сказал Баррич отрывисто. Помолчав, он уже мягче повторил: – Я понимаю, – и вернулся в свою постель.

Я знал, что он понял только, что не может ничем помочь мне в этом. Кошмары приходили не каждую ночь, но достаточно часто, чтобы я боялся ложиться в постель. Баррич делал вид, что спит, но я знал, что он бодрствует и лежит молча, пока я выдерживаю свои ночные битвы. Я даже не запоминал эти сны, только выворачивающий душу ужас, который они приносили мне. Я чувствовал страх и раньше. Часто. Я испытывал его, когда сражался с «перекованными», бился с пиратами красных кораблей, когда выступил против Сирен. Тот страх предостерегал, понуждал к действию, заставлял делать все возможное, чтобы остаться в живых. Но нынешний ночной страх был ужасом, лишавшим мужества, оставлявшим единственную надежду – что придет смерть и положит конец мучениям. Я был сломлен и готов на все, лишь бы прекратить эту муку.

Ничем нельзя облегчить такой страх, так же как и стыд, который приходит после него. Я пробовал ярость, я пробовал ненависть. Ни слезы, ни бренди не могли смягчить его. Страх преследовал меня, как отвратительный запах, и окрашивал все мои воспоминания, затуманивая мое представление о том, кто я есть. Ни одно мгновение радости, страсти или мужества, которое я мог вспомнить, теперь уже не представлялось таким, каким оно было, потому что внутренний голос всегда предательски добавлял: «Да, так было когда-то, но потом пришел страх, и теперь страх – это ты». Этот изнуряющий ужас постоянно терзал меня. С болезненной уверенностью я знал, что, если меня прижмут, я превращусь в ничто. Я больше не был Фитцем Чивэлом. Я был тем, что осталось после того, как страх изгнал меня из собственного тела.

На второй день после того, как у Баррича кончился бренди, я сказал ему:

– Со мной ничего не случится, если ты сходишь в Баккип.

– У нас нет денег, чтобы купить еды, и не осталось ничего, что можно было бы продать, – ответил он сухо, как будто в этом была моя вина.

Он сидел у огня, зажав кисти рук между колен. Они дрожали, правда совсем немного.

– Нам придется справляться самим, – сказал Баррич. – Здесь много дичи. Если мы не сможем прокормиться, значит заслуживаем голодной смерти.

– А с тобой будет все в порядке? – ровно спросил я.

Он посмотрел на меня, прищурившись:

– Что ты имеешь в виду?

– Я имею в виду, что бренди кончился, – сказал я так же прямо.

– А ты полагаешь, что я уже не могу обойтись без него? – Он начинал сердиться.

Он вообще стал гораздо более раздражительным после того, как у нас закончилось спиртное.

Я едва заметно пожал плечами:

– Я просто спросил. Вот и все. – Я не смотрел на Баррича и сидел спокойно, надеясь, что он не взорвется.

Но после недолгой паузы он снова заговорил, очень тихо:

– Думаю, нам обоим придется это выяснить.

Я ждал довольно долго. Потом спросил:

– Что мы будем делать?

Он раздраженно взглянул на меня:

– Я сказал тебе. Охотиться, чтобы прокормить себя. Уж это ты вполне способен понять!

Я отвел взгляд и коротко кивнул:

– Я понял. Я имел в виду… после этого.

– Что ж… Некоторое время мы протянем таким образом. Рано или поздно мы захотим того, чего не сможем достать сами. Кое-что для нас сможет раздобыть Чейд, если у него будет возможность. Олений замок обглодан до кости. Мне придется пойти в город и наняться на работу. Но пока…

– Нет, – сказал я тихо. – Я имел в виду… мы не сможем вечно здесь прятаться, Баррич. Что будет потом?

На этот раз была его очередь помолчать. Наконец он сказал:

– Я еще не думал об этом. Сперва это было просто место, где тебя можно спрятать, пока ты не поправишься. Потом некоторое время казалось, что ты никогда…

– Но теперь я здоров. – Я помедлил. – Пейшенс…

– Считает, что ты мертв, – перебил меня Баррич, возможно, немного грубее, чем намеревался. – Только мы с Чейдом знаем правду. Пока мы не вытащили тебя из гроба, мы ни в чем не были уверены. Что, если бы доза оказалась слишком большой, если бы ты действительно умер от нее или просто замерз в могиле? Я видел, чтó они сделали с тобой.

Он замолчал и несколько мгновений затравленно смотрел на меня. Потом слегка покачал головой:

– Я не думал, что ты сможешь выжить после побоев, а потом еще и отравления… Так что мы не хотели давать никому ложной надежды. А потом, когда мы тебя вытащили… – Он снова потряс головой. – Ты был весь изранен… Ран было так много… Я не знаю, что заставило Пейшенс промыть и перевязать раны мертвеца, но если бы она этого не сделала… А потом… это был не ты. После первых нескольких недель я был в ужасе от того, что мы сделали с тобой. Мне казалось, что мы просто запихнули душу волка в человеческое тело.

Он снова посмотрел на меня, словно не веря собственным воспоминаниям.

– Ты пытался вцепиться мне в горло. В первый же день, едва встав на ноги, ты хотел убежать. Я не пустил тебя, и ты бросился на меня. Я не мог показать Пейшенс это рычащее и кусающееся существо, не говоря уж о том…

– Ты думаешь, Молли…

Баррич отвел глаза.

– Вероятно, она слышала, что ты умер. – Через некоторое время он, замявшись, добавил: – Кто-то зажег свечу на твоей могиле. Снег был расчищен и восковой огарок все еще стоял там, когда я пришел выкапывать тебя.

– Как собака кость.

– Я очень боялся, что ты не поймешь.

– Я и не понял. Я просто поверил слову Ночного Волка.

Это было все, что я мог выдержать на тот момент. Мне хотелось прекратить этот разговор. Но Баррич был неумолим.

– Если ты вернешься в замок или в город, они убьют тебя. Они повесят тебя над водой и сожгут твое тело. Или расчленят его. Во всяком случае, люди захотят быть уверенными, что на этот раз ты останешься мертвым.

– Они так ненавидят меня?

– Ненавидят тебя? Нет. Они даже любят тебя – те, кто тебя знал. Но если вдруг человек, который умер и был похоронен, начнет снова разгуливать среди живых, его начинают бояться. Такого ты не сможешь объяснить. Дар никому не по душе. Когда человека обвиняют в том, что он Одарен, и он умирает, и его хоронят – что ж… Но для того чтобы они хорошо думали о тебе, ты должен оставаться мертвым. А если ты появишься в городе, это сочтут доказательством правоты Регала – ты воспользовался звериной магией, чтобы убить короля. И им придется снова умертвить тебя. Но на этот раз более тщательно. – Баррич внезапно встал и заходил по комнате. – Будь оно проклято, но я не прочь пропустить глоточек.

– Я тоже.

Десятью днями позже появился Чейд. Старый убийца шел медленно, опираясь на посох, а за плечами у него был тяжелый куль. День был теплый, и Чейд откинул капюшон плаща. Его длинные седые волосы развевались на ветру, и он отрастил бороду так, чтобы она закрывала большую часть лица. На первый взгляд его можно было принять за медника или лудильщика. Просто покрытый шрамами старик, и уж никак не Рябой, предвестник несчастий. Баррича не было – он отправился на рыбалку, а рыбачить он любил в одиночестве. Ночной Волк пришел погреться на солнышке у нашего порога, но исчез в лесу за хижиной, едва учуял запах Чейда.

Некоторое время я наблюдал, как он идет. Эта зима состарила его, прибавив морщин лицу и седины волосам. Но он шел легче, чем раньше, словно одиночество укрепило его. Наконец я шагнул навстречу Чейду, чувствуя внезапную неловкость и растерянность. Подняв глаза и увидев меня, он остановился. Я продолжал двигаться к нему.

– Мальчик? – осторожно спросил он, когда я приблизился.

Я кивнул и улыбнулся. Ответная улыбка, появившаяся на его лице, пристыдила меня. Он бросил свой посох, обнял меня, а потом прижался ко мне щекой, как будто я был ребенком.

– О Фитц, Фитц, мой мальчик! – проговорил он, и в голосе его было огромное облегчение. – Я думал, мы потеряли тебя. Я думал, мы сделали что-то гораздо более ужасное, чем если бы просто дали тебе умереть.

Его старые руки, обнимавшие меня, были сильными и крепкими.

Я любил старика, поэтому не сказал ему, что так оно и было.

Глава 2

Расставание

Короновав самого себя, король Шести Герцогств, принц Регал Видящий, в сущности, бросил Прибрежные герцогства на произвол судьбы. Он забрал из Оленьего замка и значительной части герцогства Бакк все деньги, которые смог выжать. Все табуны и стада были распроданы, а лучшие животные увезены внутрь страны, в новую резиденцию Регала в Тредфорде. Мебель и библиотека были также разграблены – часть пошла на обустройство нового гнездышка, часть подарена или продана Внутренним герцогствам. Амбары, винные погреба, оружейные – все было опустошено.

План Регала, по его словам, состоял в том, чтобы перевезти дряхлеющего, больного короля Шрюда и овдовевшую беременную будущую королеву Кетриккен в Тредфорд, где они будут в безопасности от красных кораблей, терзавших Прибрежные герцогства. Этот план также служил оправданием для вывоза из Оленьего замка мебели и ценностей. Но со смертью Шрюда и исчезновением Кетриккен даже этот неубедительный предлог отпал. Тем не менее Регал покинул замок после своей коронации так скоро, как только смог. Когда Совет лордов усомнился в правильности его решения, он сказал, что Прибрежные герцогства только навязывают королевству войну и бесконечные траты, что они всегда были клещом, сосущим Внутренние герцогства, и что он желает островитянам получить удовольствие от захвата такого скалистого и пустынного места. Позже Регал, разумеется, отрицал эти слова.

После исчезновения Кетриккен, что само по себе было беспрецедентным, король Регал оказался в крайне затруднительном положении. Ребенок, которого вынашивала Кетриккен, должен был стать претендентом на престол. Но королева исчезла при крайне подозрительных обстоятельствах. Не все были уверены в том, что это не подстроено самим Регалом. С другой стороны, даже если бы королева оставалась в Оленьем замке, ребенок не мог получить титула будущего короля в течение ближайших семнадцати лет. Регал был очень озабочен тем, чтобы как можно быстрее присвоить себе королевский титул, но по закону ему было необходимо для этого признание всех Шести Герцогств. Он купил корону уступками прибрежным герцогам. Главной из них было обещание оставить в Оленьем замке достаточно людей для защиты побережья.

Командование древним замком было передано племяннику Регала, наследнику герцога Фарроу. Лорд Брайт в свои двадцать пять лет уже устал ждать перехода власти в Фарроу в его руки. Он горячо желал принять на себя управление Оленьим замком и Бакком, но у него было мало опыта. Регал уехал внутрь страны, в замок Тредфорд на Винной реке в Фарроу, а юный лорд Брайт остался в старой королевской резиденции с отрядом избранных гвардейцев Фарроу. Нет сведений о том, чтобы Регал оставил ему какие-нибудь запасы или денежные фонды, так что молодой человек вынужден был выжимать необходимое из купцов Баккипа и уже разоренных фермеров и овцеводов герцогства Бакк. Хотя нет никаких свидетельств того, что он дурно относился к населению Бакка или других Прибрежных герцогств, у него не было и никакой привязанности к ним. Кроме того, в Оленьем замке в это время оставалась горстка менее значительной знати. Большинство землевладельцев Бакка находились в собственных замках, делая все возможное, чтобы защитить местных жителей. Самой примечательной из оставшихся в Оленьем замке была леди Пейшенс, которая носила титул будущей королевы до того, как ее муж Чивэл отрекся от трона в пользу своего младшего брата Верити. Крепость охраняли солдаты замка, личная стража королевы Кетриккен и те немногие, кто когда-то охранял короля Шрюда. Боевой дух солдат оставлял желать лучшего, потому что платили им мало и редко, а рационы все время уменьшались. Лорд Брайт привез в Олений замок личную гвардию и, естественно, оказывал своим людям предпочтение перед солдатами Бакка. Ситуация усугублялась неразберихой в иерархии командования. Войска Бакка, по-видимому, должны были подчиняться капитану Кеффелю из Фарроу, командиру гвардии лорда Брайта. На самом деле Фоксглоу из стражи королевы, Керф из гвардии Оленьего замка и старый Ред из охраны короля Шрюда объединились и держали собственный совет. Если они и отчитывались перед кем-то регулярно, то это была леди Пейшенс. Со временем солдаты Бакка стали говорить о ней как о Госпоже Оленьего замка.

Даже после коронации Регал боялся, что лишится титула. Он разослал гонцов во все стороны, чтобы найти какие-либо сведения о местонахождении королевы Кетриккен и нерожденного наследника. Его подозрения о том, что она может искать защиты у своего отца, заставили Регала потребовать у короля Эйода ее возвращения. Когда Эйод ответил, что дела королевы Шести Герцогств не интересуют народ гор, Регал в ярости порвал связи с Горным Королевством, прекратив торговлю и попытавшись запретить даже обычным путешественникам пересекать границу. В это же время по наущению Регала начали циркулировать слухи, что отец ребенка, которого носит Кетриккен, вовсе не Верити, а значит, у него не будет никаких прав на корону Шести Герцогств.

Это было горькое время для жителей Бакка. Покинутые королем и охраняемые только горсткой полуголодных солдат, простые люди остались без руля и ветрил в штормовом море. То, что не украли пираты, забрали люди лорда Брайта в счет уплаты налогов. Дороги наводнили грабители, потому что, когда честный человек не может заработать себе на жизнь, у него попросту нет другого выхода. Мелкие фермеры и их жены потеряли всякую надежду пережить зиму и бежали с побережья, чтобы стать нищими, разбойниками или шлюхами во внутренних городах. Торговля прекратилась, потому что посланные с товарами корабли практически никогда не возвращались.

Чейд и я сидели на скамейке перед хижиной и беседовали. Мы не касались моего возвращения в этот мир, не обсуждали важные вещи или значительные события прошлого и текущую политическую ситуацию. Мы говорили о мелочах, связывавших нас, как будто я попросту возвратился из долгого путешествия. Проныра, ласка, стал стареть; минувшей зимой у него начали болеть суставы, и даже наступление весны не придало ему сил. Чейд боялся, что он не протянет и года. Чейд наконец наловчился сушить листья так, чтобы они не плесневели, но обнаружилось, что у сушеной травы меньше силы. Мы оба скучали по имбирным пряникам поварихи Сары. Чейд спросил, не хотел бы я забрать что-нибудь из своей комнаты; по приказу Регала ее обыскали, так что выглядит она ужасно, но вряд ли оттуда многое украли. Я спросил его, помнит ли он гобелен, на котором король Вайздом беседует с Элдерлингами. Чейд ответил, что да, помнит, но он слишком большой, чтобы тащить его в лес. Я взглянул на старика с таким огорчением, что он немедленно смягчился и пообещал найти какой-нибудь способ доставить гобелен. Я улыбнулся:

– Это была шутка, Чейд. Ничего, кроме кошмаров по ночам, у меня с этим гобеленом не связано. Нет. В моей комнате нет ничего, что я хотел бы забрать.

Чейд посмотрел на меня с грустью:

– Ты оставил позади жизнь, имея при себе только ту одежду, которая на тебе надета, и серьгу в ухе, – и ничего больше тебе не нужно? Тебе это не кажется странным?

Я посидел немного, размышляя. Меч, подаренный мне Верити? Серебряное кольцо – память о Руриске, – которое мне дал король Эйод? Булавка леди Грейс? Морская свирель Пейшенс тоже была в моей комнате – я надеялся, что Пейшенс забрала ее. Мои краски и бумаги… Маленький ящичек, который я вырезал, чтобы держать в нем яды… У нас с Молли не было никаких памятных вещей. Она никогда не позволяла мне делать ей подарки, а я даже не думал о том, чтобы стащить ленточку из ее волос. Если бы я это сделал…

– Нет. Может быть, лучше разом порвать с этим. Хотя ты забыл еще кое-что. – Я отвернул воротник моей грубой рубашки, чтобы показать ему крошечный рубин, гнездящийся в серебре. – Булавка, которую мне дал король Шрюд, чтобы отметить меня как своего человека. Она все еще со мной.

Пейшенс скрепила булавкой мой саван, когда готовила тело к погребению. Я отбросил эту мысль.

– Не понимаю, почему стражники Регала не ограбили покойника. Полагаю, у Одаренных такая ужасная репутация, что они боялись тебя мертвого не меньше, чем живого.

Я протянул руку, чтобы пощупать сломанную переносицу.

– Ну, не так уж они меня и боялись…

Чейд криво улыбнулся:

– Переживаешь из-за носа, да? А по-моему, это даже придает тебе некоторый шарм.

Я прищурился:

– В самом деле?

– Нет. Я просто очень вежливый. На самом деле все не так плохо. Это выглядит почти так, словно кто-то пытался вправить его.

Я содрогнулся от этого пронзительного воспоминания.

– Не хочу думать об этом, – честно признался я.

Боль за меня внезапно омрачила лицо Чейда, и я отвел глаза, не в силах выносить его жалость. Воспоминания об избиении, которое я перенес, было легче выдержать, если притворяться, что никто другой о нем не знает. Я стыдился того, что Регал сделал со мной.

Прислонившись затылком к пропитанной солнцем деревянной стене хижины, я глубоко вздохнул:

– Так. И что произошло там, где продолжается какая-то жизнь?

Чейд откашлялся, принимая перемену темы.

– А что ты знаешь?

– Не многое. Кетриккен и шут уехали, и Пейшенс, возможно, получила сообщение, что будущая королева благополучно добралась до гор. Регал рассорился с Эйодом и перекрыл торговые пути. Что Верити все еще жив, но никто не получал от него вестей.

– О! – Чейд выпрямился. – Слух о Кетриккен… Ты помнишь это с той ночи, когда мы говорили с Барричем?

Я не смотрел на него.

– Так, как вспоминается давний сон. Причудливые цвета, странные события… Вроде бы я слышал, что вы говорите об этом.

– А то, что касается Верити? – От внезапной напряженности в его голосе по моему хребту пробежал холод ужаса.

– Он связался со мной Силой в ту ночь, – сказал я тихо. – Я передал вам тогда, что он жив.

– Проклятье!!! – Чейд вскочил на ноги и в возбуждении запрыгал вокруг меня. Я никогда не видел ничего подобного и следил за ним, охваченный изумлением и страхом. – Баррич и я не придали никакого значения твоим словам! О, мы были рады услышать это от тебя! И когда ты убежал, он сказал: «Пусть мальчик идет. Это все, что он может сделать сегодня. Он помнит своего принца». Мы так и решили. Проклятье и проклятье! – Он внезапно остановился и ткнул в меня пальцем. – Докладывай. Расскажи мне все.

Я стал нащупывать то, что помнил. Это было трудно, как будто я видел это глазами волка.

– Ему было холодно, он или устал, или ранен. Весь какой-то замедленный. Он пытался пробиться ко мне, а я отталкивал его, и ему пришлось настоять на том, чтобы я выпил, – хотел приблизиться ко мне, полагаю…

– Где он был?

– Я не знаю. Снег. Лес. Не думаю, что он понимал, где находится.

Зеленые глаза Чейда впились в меня.

– А вообще ты можешь связаться с ним? Можешь сказать мне, что сейчас он все еще жив?

Я покачал головой. Сердце мое сильно билось.

– Можешь ты сейчас связаться с ним Силой? – настаивал он.

Я снова покачал головой. Мой живот свело от напряжения. Разочарование Чейда росло с каждым отрицательным ответом.

– Черт возьми, Фитц, ты должен!

– Я не хочу! – закричал я и вскочил на ноги.

Убегай! Быстро!

Так я и сделал. Внезапно это оказалось очень просто. Я бежал от Чейда и хижины, как будто за мной гнался сам дьявол. Чейд звал меня, но я отказывался слышать его. Я бежал, и как только оказался под защитой деревьев, Ночной Волк присоединился ко мне.