Странствия убийцы

В полдень я выбрался на дорогу, которая шла вдоль берега, и к вечеру миновал несколько небольших ферм. На полях преобладали арбузы и злаки. Сеть каналов несла речную воду внутрь герцогства к хлебным полям. Земляные дома стояли довольно далеко от берега реки, вероятно, чтобы их не затопило при половодье. Меня облаивали собаки, и стада белых гусей сердито гоготали на меня, но я не подходил близко к людям, чтобы не привлекать внимания. Тропа превратилась в дорогу со следами телег.

Солнце светило мне в спину и голову с ясного голубого неба. Высоко над собой я услышал пронзительный крик ястреба. Я посмотрел вверх, крылья птицы были раскрыты и неподвижны. Он снова закричал, сложил крылья и ринулся на меня. Без сомнения, он заметил какого-то маленького грызуна в поле. Я спокойно смотрел на него и только в последний момент понял, что я – его истинная цель. Я поднял руку, чтобы защитить лицо, когда он раскрыл крылья. Меня обдало ветром. Для птицы его размера он очень легко опустился на мою поднятую руку. Его когти вонзились в меня.

Моей первой мыслью было, что это обученная птица, которая одичала, увидела меня и почему-то решила вернуться к человеку. Полоска кожи, привязанная к одной из его ног, могла быть остатком пут. Он сидел на моей руке, моргая. Во всех отношениях великолепная птица. Я отодвинул его подальше, чтобы как следует разглядеть. К его ноге был привязан крошечный свиток пергамента.

– Можно мне посмотреть на это? – спросил я его.

Он повернул голову и уставился на меня сияющими глазами. Это был Град.

Древняя Кровь.

Ничего больше из его мыслей я не смог разобрать, но этого было достаточно.

Я никогда не мог найти общего языка с ловчими птицами Оленьего замка. Баррич в конце концов приказал мне оставить их в покое, потому что мое присутствие всегда тревожило их. Тем не менее я осторожно попытался прощупать яркое, как пламя, сознание Града. Он сидел тихо. Мне удалось отвязать крошечный свиток. Ястреб пошевелился на моей руке, раня ее когтями, потом без предупреждения раскинул крылья и взмыл в воздух. Он спиралью поднялся вверх, тяжело махая крыльями, чтобы набрать высоту, закричал «ки, ки!» и заскользил прочь по небу. Я остался стоять. Кровь текла по моей руке, которую он поранил когтями, в одном ухе звенело от громкого хлопанья его крыльев. Я посмотрел на свою руку. Потом любопытство заставило меня вернуться к крошечному свитку. Обычно послания носят голуби, а не ястребы.

Почерк был в старом стиле, мелкий, тонкий, похожий на паутину. Яркий солнечный свет только мешал разбирать изящную вязь. Я сел на краю дороги и прикрыл листок рукой, чтобы изучить его. Первые же слова чуть не остановили мое сердце. Древняя Кровь приветствует Древнюю Кровь.

Остальное было понять труднее. Свиток был оборван, написан в очень необычной манере. Слов очень мало. Предупреждение было от Холли, хотя я подозревал, что писал его Рольф. Король Регал активно выслеживает людей Древней Крови. Тем, кого ему удается поймать, он предлагает деньги, в случае если они помогут ему найти человека, связанного с волком. Рольф и Холли подозревают, что он ищет нас. Регал угрожает смертью тем, кто откажется помогать ему. Еще в письме было что-то насчет того, что мой запах передадут другим людям Древней Крови и будут просить их по возможности помогать мне. Остальная часть свитка была оторвана.

Я запихнул пергамент за пояс. Ясный день, казалось, потускнел. Итак, Уилл сказал Регалу, что я еще жив. Регал перепугался до смерти и поднял на ноги всех, кого мог. Может быть, к лучшему, что мы с Ночным Волком на некоторое время расстались.

Когда сгустились сумерки, я нашел небольшой холм на берегу. Впереди в изгибе реки горели огни. Вероятно, еще одно торговое место или переправа для фермеров и пастухов. Я следил за огнями, медленно приближаясь к ним. Там была горячая еда, люди и укрытие на ночь. Если бы я захотел, то мог бы зайти туда и поговорить с кем-нибудь. У меня все еще оставалось несколько монет. И не было волка у моих ног, который мог бы вызвать вопросы, не было Ночного Волка, крадущегося неподалеку в надежде, что собаки не возьмут его след. Что ж… Может быть, так я и сделаю, остановлюсь, выпью кружечку и немного поболтаю. Возможно, я узнаю, далеко ли до Тредфорда, и услышу какие-нибудь сплетни о том, что там происходит. Уже пора составить настоящий план убийства Регала.

Отныне мне надо полагаться только на самого себя.

Глава 8

Тредфорд

Наступила осень. Пираты прилагали все усилия, чтобы завоевать как можно больше городов и поселков на побережье герцогства Бернс до прихода зимних штормов. Морские разбойники знали, что, как только будут захвачены основные порты Бернса, они смогут с легкостью атаковать всю береговую линию Шести Герцогств. Так что хотя в это лето их корабли доходили до самого герцогства Шокс, когда подошла пора зимних штормов, они сосредоточили силы на том, чтобы полностью покорить побережье Бернса.

Их тактика была необычна. Они не просто захватывали города или покоряли людей, а были нацелены исключительно на уничтожение. Захваченные города они сжигали, людей, которые не успевали убежать, убивали или «перековывали». Очень немногих оставляли в живых для забавы или в качестве рабочих. С пленниками обращались хуже, чем с животными, и «перековывали», как только они становились бесполезны. Пираты ставили собственные грубые укрепления, пренебрегая возможностью использовать уже готовые здания. Они не строили постоянных лагерей, а просто оставляли гарнизоны в лучших портах, чтобы быть уверенными, что их не отобьют защитники побережья.

Хотя Шокс и Риппон по возможности помогали Бернсу, у них были собственные берега, которые нужно было защищать, и почти не было свободных ресурсов. Герцогство Бакк барахталось как могло. Лорд Брайт запоздало понял, как Бакк полагался на свои истощающиеся ресурсы, но счел, что уже слишком поздно что-то менять. Он бросил людей и деньги на укрепление Оленьего замка. Так что Бакк остался под защитой своих жителей и нерегулярных войск, преданных леди Пейшенс. Бернс не ожидал от этих формирований никакой помощи, но благодарно принимал все, что приходило под знаком плюща.

Герцог Браунди из Бернса, уже почти старик, встретил вызов пиратов сталью, такой же холодно-серой, как его седина. Его решимость не знала границ. Он не боялся лишиться всего состояния и рисковал жизнями собственных родных в отчаянных попытках оградить свое герцогство от посягательств пиратов. Он погиб в бою, сражаясь за родной Замок-на-Песке. Но ни его смерть, ни падение замка не заставили его дочерей отказаться от сопротивления.

Моя рубашка, пролежав столько времени свернутой в тюке, приобрела совершенно непотребный вид. Я все равно натянул ее, поморщившись от запаха плесени. Она немного пахла дымом, но плесенью гораздо сильнее. Я убедил себя, что этот запах быстро выветрится на открытом воздухе. Я сделал все, что мог, с прической и бородой – то есть завязал волосы в хвост и как следует расчесал бороду пальцами. Борода меня раздражала, но еще больше мне не нравилось бриться каждый день. Я быстро вымылся и оставил берег реки, направившись к городским огням. На этот раз я решил подготовиться получше. Меня зовут Джори, решил я. Я солдат и умею обращаться с лошадьми и пером. Пираты сожгли мой дом. Сейчас я направляюсь в Тредфорд, чтобы начать там новую жизнь. Эту роль я сыграю вполне убедительно.

Когда совсем стемнело, в городе у реки стали зажигаться новые огни, и я понял, насколько сильно ошибался относительно его размеров. Город был довольно велик. Я почувствовал некоторую тревогу, но убедил себя, что гораздо быстрее будет пройти через город, чем обходить его. В отсутствие Ночного Волка у меня не было никакой причины добавлять лишние мили к моему пути. Я поднял голову и ровным шагом пошел к огням.

Город оказался гораздо более оживленным, чем большинство мест, в которых я побывал, становились после наступления темноты. На улицах витал дух праздника. Множество людей направлялось к центру города, и, подойдя ближе, я увидел факелы, толпу в ярких одеждах и музыкантов. Двери трактиров были украшены цветами. Я подошел к ярко освещенной рыночной площади. Играла музыка, многие танцевали. В стороне стояли бочки вина и столы с наваленными на них хлебом и фруктами. При виде еды у меня потекли слюнки. Аромат хлеба был невероятно аппетитным, особенно для человека, который долгое время обходился без печева.

Я держался с краю, прислушиваясь к разговорам. Вскоре я понял, что городской голова играет сегодня свадьбу и по этому поводу устраивает пиршество и танцы. Я решил, что городской голова – это какой-то титул, принятый в Фарроу, и что конкретно этого голову народ очень уважает за редкостную щедрость. Пожилая женщина, заметив меня, подошла и сунула мне в руку три медяка.

– Иди к столам и поешь, молодой человек, – сказала она мне. – Голова Логис хочет, чтобы в ночь его свадьбы все праздновали вместе с ним. Еда бесплатная. Иди, не стесняйся. – Она ободряюще похлопала меня по плечу, для чего ей пришлось встать на цыпочки.

Я вспыхнул, устыдившись того, что меня приняли за нищего, но подумал, что лучше не разубеждать ее. Если эта женщина так обо мне подумала, значит я выгляжу как нищий и надо вести себя соответственно. Тем не менее, опустив три медяка в свой кошелек, я почувствовал себя виноватым, как будто выманил их обманом. Я сделал так, как сказала мне старуха: пошел к столам, чтобы присоединиться к тем, кто закусывал хлебом, фруктами и мясом.

Несколько молодых женщин обслуживали столы, и одна из них наполнила для меня поднос, поспешно передав его через стол, как будто не желая иметь со мной никакого дела. Я поблагодарил девушку, вызвав сдавленное хихиканье среди ее друзей. Она выглядела такой обиженной, как будто я назвал ее шлюхой, и я быстро ретировался. Я нашел место у стола, где можно было сесть, и заметил, что никто не садится рядом со мной. Мальчик, расставлявший кружки и наполнявший их элем, дал мне одну и оказался достаточно любопытным, чтобы поинтересоваться, откуда я взялся. Я сказал ему только, что иду вверх по реке в поисках работы, и спросил, не слышал ли он о каком-нибудь месте для меня.

– О, тебе нужна ярмарка наемных рабочих в Тредфорде, вверх по реке, – по-свойски сказал он мне. – Это меньше дня ходьбы. Можешь найти работу по уборке урожая в это время года. Ну а если нет, всегда остается стройка Королевского Круга. Они наймут кого угодно, лишь бы человек мог поднять камень и работать лопатой.

– Большой Королевский Круг? – переспросил я.

Мальчик, склонив голову, посмотрел на меня:

– Чтобы все были свидетелями исполнения королевского правосудия.

Потом его кто-то позвал, и я остался один, есть и думать.

«Они наймут кого угодно». Итак, я выгляжу совершенно сбившимся с пути и очень странным. Что ж, тут уж ничего не поделаешь. Еда была невероятно вкусная. Я почти забыл аромат хорошего пшеничного хлеба. То, как он смешивался с запахом мясной подливы, внезапно напомнило мне щедрую кухню поварихи Сары. Где-то вверх по реке, в Тредфорде, она, наверное, замешивает сейчас тесто для пирожных или пробует жареное мясо, прежде чем положить его в один из своих огромных черных котлов, закрыть тяжелой крышкой и оставить на всю ночь медленно тушиться на углях. А в конюшнях Регала Хендс совершает последний ночной обход, как это делал в Оленьем замке Баррич, проверяя, у каждого ли животного есть чистая свежая вода и надежно ли заперты стойла. Дюжина других конюших из Оленьего замка тоже наверняка будут там. Лица и сердца их прекрасно известны мне по годам, проведенным под началом Баррича в его конюшнях. И домашние слуги тоже. Регал забрал их с собой из Бакка. Мастерица Хести, вероятно, здесь, и Брант, и Ловден…

Волна одиночества внезапно захлестнула меня. Было бы так хорошо оказаться рядом с ними, облокотиться на стол и послушать бесконечные сплетни поварихи Сары или полежать на сеновале с Хендсом, делая вид, что веришь его россказням о том, скольких женщин он затащил к себе в постель с тех пор, как мы разговаривали в последний раз. Я попытался вообразить реакцию мастерицы Хести на мой нынешний костюм и обнаружил, что улыбаюсь ее возмущению.

Мои мечты были прерваны человеком, выкрикивающим отвратительные непристойности. Ни один самый пьяный матрос, которого я знал, не оскорбил бы так свадебную трапезу. Но только я повернул голову на звук, и все разговоры вокруг резко смолкли. Я смотрел на то, чего не заметил раньше.

На другой стороне площади стояла упряжка лошадей и телега. На ней была зарешеченная клетка, а в клетке трое «перекованных». Я не мог разглядеть почти ничего, кроме того, что их было трое. Мой Дар совершенно не чувствовал их. Женщина, управлявшая лошадьми, шла к клетке с дубиной в руках. Она громко постучала по решетке, приказывая пленникам заткнуться, а потом резко повернулась к двум молодым людям, отиравшимся у телеги.

– А вы оставьте их в покое, деревенщина, – бранилась она. – Они для Королевского Круга и для правосудия и милостей, которые найдут там. Но до того дня не трожьте их, понятно вам? Лили! Лили! Принеси сюда кости от жаркого и дай этим тварям. А вы держитесь от них подальше, я вам говорю! Не дразните их!

Молодые люди, смеясь, подняли руки и отступили от ее угрожающей дубинки.

– Не вижу, почему бы нам сперва не повеселиться с ними, – возразил тот, что повыше. – Я слышал, что вниз по течению, в Рансфорде, строят собственный круг правосудия.

Второй парень устроил целое представление, перекатывая мышцы на плечах.

– Да я сам гожусь для Королевского Круга!

– Как чемпион или как пленник? – крикнул кто-то насмешливо, и оба молодых человека засмеялись, а высокий грубовато подтолкнул своего товарища.

Я оставался на месте. Отвратительное подозрение поднималось во мне. Королевский Круг. «Перекованные» и чемпионы. Я вспомнил, как жадно Регал наблюдал за моим избиением, когда меня окружали его люди. Я онемел, когда женщина по имени Лили подошла к телеге и швырнула полную тарелку мясных костей сидевшим в клетке пленникам. Они жадно набросились на еду, огрызаясь друг на друга, и каждый пытался захватить побольше лакомства. Довольно много народа толпилось вокруг телеги, тыкая в «перекованных» пальцами и смеясь. Я стоял и молчал. Мне было физически плохо от горя и гнева. Неужели они не понимают, что это «перекованные»? Они не преступники. Это мужья и сыновья, рыбаки и фермеры Шести Герцогств, чья единственная вина в том, что их захватили пираты красных кораблей.

Я не считал, сколько «перекованных» убил. Они были отвратительны, это правда, но такое же отвращение я испытывал, когда видел сгнившую от гангрены ногу или собаку, настолько замученную чесоткой, что ее уже нельзя спасти. Убийство «перекованных» не имело ничего общего с ненавистью, наказанием или правосудием. Одна только смерть могла помочь им, и их следовало убить как можно быстрее, из милосердия к семьям, которые любили их. Эти же молодые люди говорили так, как будто из убийства собираются сделать что-то вроде спорта. Я уставился на клетку, меня тошнило.

Я снова медленно сел. На моем подносе еще оставалась еда, но аппетит пропал. Здравый смысл говорил мне, что следует хорошенько поесть, раз уж мне подвернулся такой случай. Мгновение я только смотрел на еду. Потом заставил себя взять новый кусок.

Когда я поднял глаза, то обнаружил, что те двое молодых людей уставились на меня. На мгновение я встретил их взгляды, потом вспомнил, кем должен быть, и быстро опустил глаза. По-видимому, моя внешность их очень позабавила, потому что они подошли, покачиваясь, и сели, один напротив меня, другой совсем рядом со мной. Он вовсю веселился, сморщив нос и прикрыв рот, к восторгу своего товарища. Я пожелал им обоим доброго вечера.

– Ну что ж, может, и тебе доброго вечера. Долгонько у тебя не было такой еды, а, нищий? – спросил тот, кто сидел напротив меня, здоровенный парень с льняными волосами и массой веснушек на лице.

– Это верно, и спасибо городскому голове за его щедрость, – сказал я кротко.

Мне хотелось побыстрее выпутаться из этой истории.

– Так. И что же привело тебя в Пом? – поинтересовался второй. Он был выше, чем его ленивый приятель, и более мускулист.

– Ищу работу. – Я посмотрел прямо ему в глаза. – Мне говорили, что в Тредфорде есть ярмарка наемных рабочих.

– А для какой работы ты годишься, нищий? Огородным пугалом? А может быть, ты выгоняешь крыс из жилья своим запахом? – Он поставил локоть на стол, слишком близко ко мне, а потом оперся на него, как бы желая показать мне узлы мышц на своей руке.

Я глубоко вздохнул, потом еще раз. Меня охватили ощущения, которых я давно не испытывал. Это была невидимая дрожь страха, и еще чувство, которое всегда приходило, когда мне бросали вызов. Я знал также, что время от времени эта дрожь предшествует припадку. Но кое-что поднималось во мне, давнее, почти забытое. Злоба. Нет, ярость. Бессмысленная жестокая ярость, которая давала мне силу отрубить топором руку человека или броситься на него и выдавливать из него жизнь, невзирая на бешеное сопротивление.

Я приветствовал ее появление почти что с трепетом. Что же вызвало эту ярость? Воспоминания о друзьях, которые потеряны навсегда? Сцены битвы, которые так часто являлись мне в снах Силы в последнее время? Это не имело значения. Я чувствовал тяжесть меча у бедра, сомневался, что эти болваны знают о нем или догадываются, как хорошо я умею с ним обращаться. Они, скорее всего, никогда не держали в руках никакого клинка, кроме косы, и не видели никакой крови, кроме крови зарезанного цыпленка или коровы. Они никогда не просыпались ночью от собачьего лая, в страхе, что это пришли пираты, никогда не возвращались домой с рыбного промысла, молясь, чтобы город стоял на месте невредимым, когда они обогнут мыс. Счастливые невежественные фермеры, сыто живущие в приветливом речном краю далеко от охваченного войной побережья и не имеющие никакого способа проявить себя, кроме как задирать чужеземца или насмехаться над посаженными в клетку узниками.

Если бы все парни Шести Герцогств были такими невежественными!

Я замер, как будто Верити положил руку мне на плечо. Я хотел обернуться, но заставил себя сидеть спокойно, пытаясь нащупать его в своем сознании, но не нашел ничего. Ничего.

Я не мог утверждать, что эта мысль пришла от него. Может быть, это было мое собственное желание? И тем не менее моя ярость исчезла так же внезапно, как появилась, и я посмотрел на них несколько удивленно, обнаружив, что они все еще здесь. Мальчишки, да, но довольно большие мальчишки, стремящиеся проявить себя. Невежественные и бездумные, как это часто бывает с молодыми людьми. Что ж, я не дам им повода для самоутверждения, но и не буду проливать их кровь в день свадьбы городского головы.

– Боюсь, что малость засиделся, – мрачно сказал я, вставая.

Я съел достаточно и знал, что мне не нужны полкружки эля, стоявшего подле меня. Я посмотрел, как они смерили меня взглядами, когда я встал, и увидел, что один из парней был явно потрясен, заметив мой меч. Второй поднялся, как бы собираясь помешать мне уйти, но его приятель еле заметно покачал головой. После этого загорелый фермерский сынок с ухмылкой отошел от меня, отпрянув, как будто боялся, что я испачкаю его. Было странно так легко пренебречь этим оскорблением. Я не попятился, но просто повернулся и пошел в темноту, удаляясь от веселья, танцев и музыки. Никто не последовал за мной.

Я искал воду. Решительность нарастала во мне. Итак, я недалеко от Тредфорда, недалеко от Регала. Я ощутил внезапное желание подготовиться к встрече с ним. Сегодня я найду комнату в трактире, в котором есть баня, вымоюсь и побреюсь. Пусть он посмотрит на меня, на мои шрамы и пусть знает, кто убил его. А потом? Если я доживу до какого-нибудь «потом» и если кто-нибудь узнает меня в лицо – что ж, так тому и быть. Пусть по всем герцогствам разнесется весть, что Фитц восстал из могилы, чтобы стать орудием истинного королевского правосудия для мнимого короля.

Укрепившись в этом решении, я прошел мимо первых двух трактиров, которые мне попались. Из одного доносились крики, свидетельствующие либо о драке, либо о бурном взрыве дружеских чувств; в любом случае вряд ли я там высплюсь. У второго было покосившееся крыльцо, а дверь криво висела на петлях. Я решил, что постели здесь не лучше. И выбрал тот, на котором была вывеска с изображением котла и горел ночной факел, указывавший путникам дорогу в темноте.

Как и большинство самых крупных строений в Поме, трактир был сложен из речного камня и известняка. В конце комнаты находился большой очаг, где на медленном огне аппетитно булькал котел с рагу. Несмотря на недавний ужин, его запах показался мне очень соблазнительным. В большой комнате было тихо, основную часть провизии отправили на свадебный пир. Трактирщик казался обыкновенным дружелюбным человеком, но нахмурился при виде меня. Чтобы успокоить его, я сразу положил на стол перед ним серебряную монету.

– Мне бы хотелось остановиться здесь на ночь, – сказал я трактирщику.

Он с сомнением оглядел меня.

– Только если ты сперва вымоешься, – твердо ответил он.

Я улыбнулся ему:

– С этим никаких проблем, добрый господин. А еще я выстираю свою одежду. Не бойся, что я принесу в постель блох.

Он неохотно кивнул и послал парнишку в кухню за горячей водой.

– Ты, значит, проделал долгий путь? – спросил он, чтобы завязать разговор, показывая мне дорогу в баню.

– Долгий путь, и уйма неприятностей. Но меня ждет работа в Тредфорде, и мне хотелось бы выглядеть получше, когда я приду туда. – При последних словах я улыбнулся, радуясь тому, что сказал чистую правду.

– О, работа ждет? Тогда понятно, понятно… Лучше быть чистым и отдохнувшим. Вот в углу горшок с мылом, и не стесняйся – бери, сколько нужно.

Прежде чем он ушел, я попросил разрешения воспользоваться бритвой, потому что гордостью этой бани было зеркало. Хозяин был рад выполнить мою просьбу. Мальчик принес мне бритву и первое ведро горячей воды. К тому времени, когда он закончил наполнять ванну, я уже срезал бóльшую часть своей бороды и ее можно было брить. Мальчик предложил за медяк выстирать мою одежду, и я очень обрадовался этому предложению. Он взял ее, сморщившись, и я понял, что от меня пахло гораздо хуже, чем я подозревал. По-видимому, сказался переход через болото.

Я долго отмокал в горячей ванне, куда налил жидкого мыла из горшка, и энергично тер себя мочалкой, прежде чем ополоснуться свежей водой. Пришлось дважды вымыть голову, чтобы пена стала белой, а не серой. Вода, оставшаяся в ванне, выглядела хуже, чем мутная речная. Я старался бриться медленно и порезался только дважды. Пригладив волосы и завязав их в хвост воина, я снова посмотрел в зеркало и обнаружил в нем лицо, которое едва узнал. Прошло много месяцев с тех пор, как я в последний раз видел себя в маленьком зеркальце Баррича. Лицо, которое смотрело на меня сейчас, было более худым, чем я ожидал, и выдающиеся скулы напоминали скулы Чивэла на портрете в Большом зале. Белая прядь волос надо лбом старила меня и напоминала о схватке с росомахой. Мой лоб и скулы потемнели от солнца, но там, где росла борода, лицо осталось бледным, так что нижняя часть шрама на щеке выглядела гораздо хуже верхней. На той части груди, которую я видел, сильнее, чем раньше, выдавались ребра. Мышцы тоже были, но жира не хватило бы даже на то, чтобы смазать сковородку, как сказала бы повариха Сара. Непрерывные путешествия и почти чисто мясная диета оставили свои следы.

С невеселой улыбкой я отвернулся от зеркала. Боязнь быть узнанным внезапно улетучилась. Я сам едва узнал себя.

Я переоделся в зимнюю одежду, чтобы подняться наверх, в свою комнату. Мальчик заверил меня, что он повесит мокрую рубашку и штаны у очага и утром вернет их сухими. Он проводил меня в мою комнату, пожелал спокойной ночи и оставил свечу.

В комнате почти не было мебели, но она выглядела достаточно чистой. В ней стояли четыре кровати, однако в эту ночь я был единственным постояльцем, за что был очень благодарен судьбе. Одно окно было открыто настежь, ни ставен, ни занавесок. Холодный ночной ветер с реки задувал в комнату. Я постоял некоторое время, глядя в темноту. Выше по реке горели огни Тредфорда. Это был большой город. Огни отмечали даже дорогу между Помом и Тредфордом. Очевидно, я находился в обжитых местах.

Это к лучшему, что я путешествую один, сказал я себе твердо и оттолкнул боль потери, которая теперь приходила при мысли о Ночном Волке. Свой узел с пожитками я запихнул под кровать. Одеяла на кровати были грубыми, но пахли свежестью, так же как и набитый соломой матрас. После нескольких месяцев сна на земле постель показалась мне почти такой же мягкой, как перина в Оленьем замке. Я задул свечу и лег, ожидая, что немедленно засну.

Но вскоре обнаружил, что лежу, глядя в темный потолок. Где-то далеко раздавались приглушенные расстоянием звуки праздника. Ближе слышались незнакомые теперь шорохи и трески здания и шаги в других комнатах трактира. Эти звуки настораживали меня сильнее, чем шум ветра, реки и деревьев, возле которых я спал раньше. Я боялся собственного племени больше, чем всех опасностей дикого мира.