Странствия убийцы

Но несмотря на наш быстрый шаг, наступивший вечер застал нас далеко от следующего речного города. Я видел, что менестрелям стало не по себе, когда начало смеркаться. Наконец я решил, что больше так продолжаться не может. Я сказал, что, когда доберемся до следующего ручья, мы сойдем с дороги и подыщем место для ночлега. Хани и Пайпер шли сзади, и я слышал, как они озабоченно шушукаются. Я не мог поделиться с ними уверенностью, которую дал мне Ночной Волк, сообщив, что поблизости нет и следов запаха других людей. На следующем перекрестке я повел музыкантов вверх по ручью и нашел убежище под могучим кедром, где мы могли расположиться на ночь.

Под предлогом того, что мне нужно отойти по нужде, я оставил своих подопечных – мне надо было встретиться с Ночным Волком и заверить его, что все в порядке. Он нашел место, где бурлящая вода ручья подмыла берег, и мы с толком провели время. Волк с интересом наблюдал, как я лег на живот и медленно опустил руки в воду. С первой попытки я поймал хорошую толстую рыбу. Через несколько минут попалась еще одна, поменьше. Когда стемнело, рыбалку пришлось прекратить, но у меня было три рыбины, которые я мог отнести назад в лагерь, и еще две для Ночного Волка.

Ловить рыбу и чесать за ухом. Для этого людям даны руки, сердечно сказал он мне, заканчивая со второй рыбиной.

Кроме того, он проглотил потроха от тех, что я приберег для своих спутников.

Осторожно с костями, предупредил я его.

Моя мать растила меня, когда шел лосось, заявил он. Рыбьи кости меня не пугают.

Я оставил его разбираться с рыбой и вернулся в лагерь. Менестрели разожгли небольшой костер. При звуке моих шагов все трое вскочили на ноги и схватили свои дорожные посохи.

– Это я! – сказал я с запозданием.

– Хвала Эде, – вздохнул Джош, тяжело опускаясь на землю, но Хани только сверкнула на меня глазами.

– Тебя долго не было, – сказала Пайпер извиняющимся тоном.

Я поднял рыбу, нанизанную на ветку ивы.

– Я принес ужин, – сказал я и добавил для Джоша: – Рыбу.

– Звучит замечательно, – улыбнулся он.

Хани достала хлеб и маленький мешочек с солью, а я нашел большой плоский камень и бросил его в угли костра. Потом завернул рыбу в листья и выложил ее на камень. Запах запекавшейся рыбы дразнил меня, хотя я и боялся, что он привлечет к нашему костру «перекованных».

Я все еще на страже, напомнил мне Ночной Волк, и я поблагодарил его.

Пока я следил за рыбой, Пайпер рядом со мной бормотала себе под нос «Жертву Кроссфайер».

– Хист хромой и Клив слепой, – рассеянно поправил я ее, пытаясь перевернуть рыбу так, чтобы не разломить.

– Я спела правильно! – раздраженно возразила она мне.

– Боюсь, что нет, моя дорогая, Коб прав, – вмешался Джош. – У Хиста была искалечена нога, а Клив родился слепым. Можешь перечислить остальных пятерых, Коб? – Его голос звучал точь-в-точь как голос Федврена на уроке.

Я обжег палец и сунул его в рот, прежде чем отвечать.

– В ожогах вся Кроссфайер вела соратников своих. Ты разреши, любезный друг, мне перечислить их. Был Хист хромой, и Клив слепой, и Келвин полоумный. Был Кевин с заячьей губой, и Север был глухим. А Портер изувечен был…

– Ого! – воскликнул приятно удивленный Джош, а потом спросил: – Ты в детстве учился ремеслу менестреля, верно, Коб? Ты запомнил не только слова, но и стиль. Хотя делаешь слишком длинные паузы.

– Я? Нет, не учился. Но у меня всегда была хорошая память. – Было трудно не улыбнуться от этой похвалы, хотя Хани фыркнула и покачала головой, услышав слова отца.

– Как по-твоему, ты можешь повторить всю балладу? – с вызовом спросил Джош.

– Может быть, – рискнул я.

Я знал, что могу. Баррич и Чейд много тренировали мою память, а за сегодняшний день я услышал эту балладу столько раз, что не мог отделаться от нее.

– Тогда попробуй. Но только не проговаривай. Спой.

– У меня нет голоса.

– Если ты можешь разговаривать, значит можешь и петь. Попробуй. Сделай одолжение старику.

Может, я просто слишком привык подчиняться старикам, чтобы возражать. А может, дело было в лице Хани, на котором было ясно написано, как глубоко она сомневается в моих способностях.

Я прочистил горло и начал. Я пел тихо, пока Джош жестом не показал, чтобы я прибавил голосу. Он кивал, пока я пробивался сквозь длинный рассказ, и морщился, когда я перевирал мотив. Я уже дошел почти до середины, когда Хани сухо заметила:

– Рыба горит.

Я оборвал песню и бросился к огню, чтобы вытолкнуть из углей камень с рыбой. Хвосты подгорели, но остальное удалось спасти. Мы разделили рыбу. Я ел слишком быстро. Даже двойная порция не насытила бы меня, но приходилось довольствоваться тем, что есть. Дорожный хлеб оказался на удивление вкусным, а потом Пайпер заварила в котелке чай. Мы устроились на одеялах у огня.

– Коб, ты хорошо зарабатываешь письмом? – неожиданно спросил меня Джош.

Я хмыкнул:

– Не так хорошо, как хотелось бы. Но я обхожусь.

– Не так хорошо, как хотелось бы, – передразнила меня Хани, обращаясь к Пайпер.

Арфист Джош не обратил на нее внимания.

– Ты, конечно, слишком взрослый для этого, но тебя можно научить петь. У тебя не такой уж плохой голос. Ты поешь, как мальчик, еще не зная, что у твоего голоса появилась мужская глубина и теперь ты можешь овладеть им. У тебя прекрасная память. Ты играешь на каком-нибудь инструменте?

– На морской свирели. Но не очень хорошо.

– Я мог бы научить тебя делать это как следует. Если бы ты остался с нами…

– Отец! Мы его едва знаем! – хмыкнула Хани.

– Я мог бы сказать тебе то же самое, когда ты ходила к нему прошлой ночью, – кротко возразил он.

– Папа, мы только разговаривали. – Она метнула в меня яростный взгляд, как будто я предал ее.

Язык мой прилип к гортани.

– Я знаю, – кивнул Джош. – Слепота обострила мой слух. Но если ты рассудила, что можешь без опаски разговаривать с Кобом наедине ночью, то я рассудил, что мы можем без опаски предложить ему присоединиться к нам. Что скажешь, Коб?

Я медленно покачал головой:

– Нет. И тем не менее спасибо вам. Я ценю ваше предложение, тем более что мы почти не знакомы. Я пойду с вами до следующего города и пожелаю вам найти там других спутников, которые могли бы защитить вас. Но… На самом деле я не хочу…

– Ты потерял кого-то дорогого тебе. Это я понял. Но полное одиночество никому не идет на пользу, – тихо проговорил Джош.

– Кого ты потерял? – прямо спросила Пайпер.

Я постарался придумать ответ, который не вызвал бы новых вопросов.

– Моего деда, – произнес я наконец, – и жену. – Сказать это было все равно что разбередить старую рану.

– Что случилось? – спросила Пайпер.

– Дедушка умер. Жена ушла от меня. – Я говорил кратко, надеясь, что она оставит меня в покое.

– Старики в конце концов умирают, – мягко начал Джош, но Хани оборвала его:

– Что за любовь ты потерял? Что ты должен женщине, которая покинула тебя? Если только ты не дал ей повода уйти.

– Я не дал ей повода остаться, – против воли ответил я. – Пожалуйста, – добавил я тихо. – Я не хочу говорить об этом. Совсем. Я провожу вас до следующего города, а потом пойду своим путем.

– Что ж, это честно, – с сожалением проговорил Джош.

Что-то в его тоне заставило меня заподозрить, что я был груб, но я не мог вспомнить слов, о которых стоило пожалеть.

Больше в этот вечер мы почти не говорили, чему я был только рад. Пайпер вызвалась сторожить наш сон первой, а Хани после нее. Я не возражал, потому что знал, что нас будет охранять Ночной Волк. Мало кто может пройти мимо него. На открытом воздухе мне спалось лучше, и я легко проснулся, когда Хани наклонилась и потрясла меня за плечо. Я сел, потянулся и кивнул ей, давая знать, что она может идти спать. Я встал, поворошил костер и сел около него. Хани подошла и устроилась рядом со мной.

– Я тебе не нравлюсь, верно? – спросила она.

Голос ее был мягким.

– Я не знаю тебя, – уклончиво сказал я, стараясь не показаться грубым.

– Угу. И не хочешь знать, – заключила она, окинув меня оценивающим взглядом. – Но мне хочется узнать тебя еще с тех пор, как я заметила, что ты покраснел в трактире. Ничто так не вызывает моего любопытства, как мужчина, который краснеет. Я знала очень мало мужчин, которые становились совершенно пунцовыми только потому, что женщина засекла, как они на нее смотрят. – Голос ее стал низким и грудным, и она доверительно наклонилась вперед. – Мне очень интересно, отчего это кровь так прихлынула к твоему лицу?

– Только оттого, что я был очень груб, так как смотрел слишком пристально, – ответил я ей честно.

Она улыбнулась:

– Это не то, что я думала, когда смотрела на тебя. – Она облизнула губы и придвинулась ближе.

Я внезапно ощутил такую пронзительную тоску по Молли, что мне стало больно.

– Мое сердце не подходит для этой игры, – сказал я прямо и встал. – Пойду-ка я наберу хворосту.

– Похоже, я знаю, почему твоя жена ушла от тебя, – ехидно сказала Хани. – Сердце, говоришь? Боюсь, твоя проблема малость пониже. – Она повернулась и ушла к своему одеялу.

Все, что я испытывал, – это облегчение от того, что она отвязалась от меня. И я пошел за хворостом, как и намеревался.

Наутро я спросил Джоша:

– Далеко ли до следующего города?

– Если мы будем идти так же быстро, как вчера, то будем там завтра к полудню.

В его голосе звучало разочарование, и я отвел глаза.

Мы вскинули за плечи сумки и тюки и двинулись дальше. В пути я с горечью размышлял о том, что бросил людей, которых знал и любил, а то, от чего я пытался таким образом сбежать, подстерегло меня в обществе малознакомых бродячих музыкантов. Да и возможно ли вообще жить среди людей и не быть связанным их ожиданиями и доверием?

День был теплым, но не слишком. Если бы я был один, мне было бы даже приятно шагать по дороге. По одну ее сторону в лесу перекликались птицы, по другую – сквозь редкие деревья виднелась река. Вниз по течению двигались баржи, вверх медленно поднимались весельные корабли. Мы разговаривали мало, и через некоторое время Джош и Пайпер начали повторять «Жертву Кроссфайер». Когда девушка запнулась на какой-то строчке, я не подсказал ей.

Мысли мои блуждали без руля и ветрил. Все было настолько легче, когда мне не приходилось беспокоиться о следующей трапезе и чистоте рубашки. Я считал, что ловко обращаюсь с людьми и искусен в своем ремесле. Но у меня был Чейд, с которым можно было строить планы, и было время подготовить то, что я скажу и сделаю. Я справлялся с делами не так хорошо, когда приходилось довольствоваться собственным умом и тем, что я мог нести на своей спине. Лишенный всего, на что я когда-то бездумно полагался, я начал сомневаться не только в своем мужестве. Теперь я спрашивал себя, на что я вообще гожусь. Убийца, человек короля, воин, мужчина… Я пытался вспомнить порывистого юнца, который работал веслом на «Руриске», военном корабле Верити, и не задумываясь бросался в битву, размахивая топором. Трудно поверить, что это был я.

В полдень Хани разделила остатки дорожного хлеба. Его было не много. Женщины шли впереди, тихо разговаривая друг с другом, жевали сухой хлеб и запивали его водой. Я рискнул предложить Джошу разбить лагерь пораньше, чтобы у меня было время поохотиться или поймать рыбу.

– Тогда мы не доберемся до следующего города к завтрашнему полудню.

– Если мы сделаем это к завтрашнему вечеру, от меня не убудет, – тихо заверил я его.

Старый арфист повернул голову – возможно, для того, чтобы лучше расслышать меня, но его затянутые пеленой глаза, казалось, смотрели прямо мне в душу. Было трудно вынести мольбу, которую я видел в них, но я не ответил на нее.

Когда день наконец начал клониться к вечеру, я стал искать подходящее для лагеря место. Ночной Волк шел впереди, и вдруг я ощутил, что шерсть у него на загривке поднялась дыбом.

Там люди. От них пахнет падалью и их собственными отбросами. Я чую их запах, я вижу их, но не чувствую по-другому.

Он всегда испытывал в присутствии «перекованных» беспокойство, и теперь оно передалось мне. Я нервничал, зная, что они когда-то были людьми и в них была искра Дара, которая есть в каждом живом существе. Мне было очень странно видеть, как они двигаются и говорят, когда я не чувствую их живыми. Для Ночного Волка это было все равно как если бы камни разговаривали и ели.

Сколько? Старые или молодые?

Больше, чем нас, и больше, чем ты. Волчий взгляд на вещи. Они охотятся за поворотом от вас.

– Давайте остановимся здесь, – предложил я внезапно.

Слишком поздно. Они учуяли вас, они идут.

Нет времени убежать или придумать правдоподобную ложь.

– Впереди «перекованные». Больше чем двое. Они следили за дорогой и теперь идут к нам. Готовьтесь, – сказал я им.

– Откуда ты знаешь? – с вызовом спросила Хани.

– Бежим, – крикнула Пайпер.

Ей было все равно, откуда я узнал. Ее расширенные глаза сказали мне, как сильно она боялась.

– Нет. Они догонят нас, и мы уже устанем, когда это произойдет. И даже если мы убежим сейчас, нам все равно придется пройти мимо них завтра.

Я отбросил тюк подальше. Ничего из того, что в нем было, не стоило моей жизни. Если мы победим, я смогу поднять его снова. Если нет, мне он уже не понадобится. Но Хани, Пайпер и Джош были музыкантами. Среди их поклажи были инструменты. Ни один из них не пошевелился, чтобы освободиться от своей ноши. Я не стал тратить силы на уговоры. Почти инстинктивно Пайпер и Хани встали за спиной старика, крепко сжимая дорожные посохи. Мой посох был у меня в руках, и я держал его наготове. На мгновение я почти перестал соображать. Мои руки, казалось, знали, что им делать.

– Коб, позаботься о Хани и Пайпер. Не беспокойся обо мне, береги их! – коротко бросил мне Джош.

Его слова дошли до меня, и внезапно меня наполнил ужас. Мои ноги словно налились свинцом, я не мог думать ни о чем, кроме того, какую боль принесет мне поражение. Меня затошнило, дрожь охватила меня. Больше всего на свете я хотел просто повернуться и бежать, не думая о менестрелях. «Подождите, подождите, – захотелось мне крикнуть. – Я не готов, я не знаю, буду я драться, побегу или просто потеряю сознание там, где стою». Но время не знает жалости.

Они идут через кустарник, сказал мне Ночной Волк. Двое идут быстро, один тащится сзади. Думаю, он достанется мне.

Будь осторожен, предупредил я его.

Я услышал, как «перекованные» пробираются через кустарник, и почувствовал запах немытых тел. Мгновение спустя Пайпер закричала, увидев их, и тогда они выскочили на нас из-за деревьев. Если моей стратегией было остановиться и сражаться, то они просто бежали и атаковали. Они оба были больше меня и, по-видимому, не испытывали никаких сомнений. Их одежда была грязной, но по большей части целой. Не думаю, что они долго были «перекованными». У обоих были дубинки. У меня не осталось времени, чтобы заметить что-то еще.

«Перековка» не делает людей глупыми или медлительными. Чувства других для них больше не существуют, поэтому «перекованные» не представляют, на какие поступки эти чувства могут толкнуть их врагов. Из-за этого и нам их действия порой кажутся нелогичными. «Перекованные» не становятся менее сообразительными или менее искусными в обращении с оружием. Однако они стараются удовлетворить все свои желания немедленно, совершенно как звери. Лошадь, украденную сегодня, завтра они могут съесть, если голод окажется сильнее желания ехать верхом. Кроме того, они не поддерживают и не прикрывают друг друга во время боя. В группах «перекованных» нет никакого взаимодействия. Они могут обратиться друг против друга, поспорив из-за добычи. Они способны двигаться вместе и нападать вместе, но не более того. И в то же время они остаются по-звериному хитрыми и безжалостно ловкими, стремясь получить желаемое.

Я знал все это. Поэтому не был удивлен, когда оба «перекованных» пробежали мимо меня, чтобы сперва атаковать более слабых. Удивительнее всего было трусливое облегчение, которое испытал я при этом. Оно парализовало меня, как один из моих снов, и я позволил «перекованным» ринуться к девушкам. Хани и Пайпер дрались лишь как рассерженные и испуганные менестрели с палками. У них не было ни мастерства, ни сноровки, ни даже опыта сражения вместе – а значит, они все время случайно задевали друг друга и Джоша. Они были обучены музыке, а не искусству боя. Джош стоял в середине, вцепившись в свой посох. Он не мог драться, чтобы не попасть по Хани или Пайпер. Ярость исказила его лицо. Я мог бы убежать тогда, схватить свой узел и броситься вдоль по дороге, не оглядываясь. «Перекованные» не стали бы преследовать меня, удовольствовавшись более легкой добычей. Но я этого не сделал. Какие-то обрывки мужества и гордости все еще сохранялись во мне. Я вступил в бой с меньшим из нападавших, хотя он более искусно обращался со своей дубиной. Оставив Хани и Пайпер отбиваться от здоровяка, я вынудил второго биться со мной.

Мой первый удар попал «перекованному» по ногам. Я хотел искалечить его или хотя бы сбить с ног. Он взревел от боли, поворачиваясь ко мне, но не замедлил движения. Я давно подметил в «перекованных» еще одну особенность. Они, очевидно, не так остро ощущают боль. Когда меня избивали, я совершенно лишался мужества при мысли о том, как изувечат мое тело. Странно было обнаружить такую привязанность к собственной плоти. Я не просто хотел избежать физического страдания, тут было нечто большее. Регал знал это. Он знал, что каждый удар, нанесенный мне его стражниками, разжигает во мне страх. Этот страх сковывал меня не меньше, чем сами удары. «Перекованные», по-видимому, ничего подобного не чувствуют. Может быть, теряя способность к сопереживанию, они теряют и любовь к собственному телу.

Мой противник развернулся и нанес мне удар. Я содрогнулся, вцепившись в свой посох, но сумел отразить его. Мое тело застыло в ожидании большей боли. «Перекованный» ударил меня снова, и снова я отбил удар. Поскольку я уже вступил с ним в бой, у меня не было возможности повернуться и убежать. Этот человек умел обращаться с дубиной: вероятно, когда-то он был воином, обученным владению топором. Я узнал эти движения и удачно отбивался. Я боялся его слишком сильно, чтобы атаковать самому, боялся пропустить удар, если хоть на секунду перестану защищаться. Я отступал с такой готовностью, что он обернулся, возможно собираясь оставить меня и снова броситься к женщинам. Я нанес жалкий ответный удар. «Перекованный» едва вздрогнул и опять пустил в ход свою дубину, не давая мне возможности использовать преимущества моего более длинного посоха. В отличие от меня его не отвлекали крики защищающихся менестрелей. В зарослях я слышал приглушенные проклятия и слабое рычание. Ночной Волк подстерег третьего человека и бросился на него, пытаясь перегрызть ему сухожилия. Он потерпел неудачу, а теперь кружился вокруг «перекованного», стараясь держаться подальше от его меча.

Я не знаю, как мне пройти мимо его клинка, брат. Но думаю, что задержу его здесь. Он не посмеет повернуться ко мне спиной, чтобы напасть на тебя.

Будь осторожен!

У меня не было времени сказать ничего больше, потому что человек с дубинкой поглощал все мое внимание. Удары градом сыпались на меня, и я вскоре понял, что теперь мой противник вкладывает в них больше сил. Он уже не боялся, что ему придется защищаться самому. Он хотел только пробить мою защиту. Каждый удар, который мне удавалось отразить посохом, сильно встряхивал меня. Это будило старую боль, напоминая о давно заживших ранах. Моя выносливость в битве была не та, что раньше. Охота и ходьба не укрепляют тело и не наращивают мускулы, как это делает работа веслом. Поток сомнений подтачивал мою сосредоточенность. Я подозревал, что противник сильнее меня, и так боялся боли, которую он мог причинить мне, что не мог думать о том, как избежать ее. Желание остаться целым не то же самое, что желание победить. Я пытался увеличить расстояние между нами, чтобы использовать длину моего посоха, но он тоже следил за этим.

Я бросил взгляд на менестрелей. Джош твердо стоял на дороге с посохом наготове, но нападавшие оставили его. Хани, хромая, пятилась от преследователя. Она пыталась отбиваться, в то время как Пайпер следовала за ними, безуспешно колотя тонким посохом по плечам «перекованного». Он только немного горбился и пытался добить раненую Хани. Это пробудило что-то во мне.

– Пайпер, бей его по ногам! – крикнул я ей и вернулся к своему противнику, дубинка которого опустилась на мое плечо.

Я нанес ему несколько быстрых ответных ударов, слишком слабых, чтобы остановить его, и отскочил назад.

Меч порезал мне плечо и скользнул по груди. Я вскрикнул от неожиданности и чуть не выронил посох, когда понял, что это не моя рана. Я почувствовал и услышал удивленный визг боли Ночного Волка. А потом удар сапога по голове.

Оглушен, загнан в угол. Помоги мне!

В памяти всплыли воспоминания, похороненные в дальних уголках сердца. За годы до избиения в темнице Регала я почувствовал удар ножа и удар сапогом. Но не по моему телу. Терьер, с которым я был связан, Кузнечик, сражался в темноте с тем, кто в мое отсутствие напал на Баррича. Сражался и умер от ран, прежде чем я сумел прийти к нему на помощь. Внезапно я обнаружил, что есть угрозы более страшные, чем моя собственная смерть.

Страх за себя распался перед ужасом потерять Ночного Волка. Я сделал то, что должен был сделать. Шагнув вперед, я принял удар по плечу, чтобы уменьшить дистанцию. На мгновение моя рука потеряла чувствительность. Перехватив посох, я резко выбросил его конец вверх, попав в челюсть нападавшего. Он не ожидал такой внезапной смены тактики. Его подбородок дернулся, обнажив горло, и я резко воткнул посох во впадину у основания шеи. Я почувствовал, как поддались мелкие кости. Он выдохнул фонтан крови, я отступил назад, поднял посох и ударил «перекованного» по черепу противоположным концом. Он упал, а я повернулся и побежал в лес.

Рычание и хрип привели меня к Ночному Волку. Он забился в заросли ежевики, его левая передняя лапа была прижата к груди. Кровь была на его левом плече и, как красные драгоценные камни, блестела по всему левому боку. Острые шипы, в которых он искал укрытия, теперь окружали его и не давали бежать. Он вжался в них как мог глубоко, чтобы избежать удара меча, и я чувствовал множество мелких ран на его ногах. Шипы, вонзившиеся в Ночного Волка, держали на расстоянии нападавшего, и плети ежевики принимали на себя большую часть ударов меча, когда человек пытался пробиться сквозь них к волку.

При виде меня Ночной Волк собрал все свое мужество и внезапно развернулся, чтобы встретить «перекованного» свирепым взрывом ярости. Тот отвел назад меч для удара, который должен был сразить волка. На конце моего посоха не было острия, но я вонзил его в спину человека с такой силой, что палка вошла в легкие. Он взревел и попытался повернуться, но я продолжал держать посох. Я бросил на него весь свой вес, вынуждая «перекованного» отходить в гущу ежевики. Его вытянутые руки не нашли никакой опоры, кроме острых шипов. Я пришпилил его к растущим побегам ежевики, и Ночной Волк, приободрившись, прыгнул ему на спину. Челюсти волка сомкнулись сзади на толстой шее человека и рвали ее до тех пор, пока кровь не залила нас обоих. Придушенные крики «перекованного» постепенно стихали.

Я совершенно забыл о менестрелях. Громкий крик боли напомнил мне о них. Наклонившись, я схватил меч, который выронил «перекованный», и побежал назад к дороге, оставив Ночного Волка зализывать рану на плече. Когда я вылетел из леса, ужасное зрелище предстало моим глазам. «Перекованный» рвал одежду сопротивлявшейся Хани. Пайпер стояла на коленях в дорожной пыли, вцепившись в плечо, и кричала. Растрепанный и запыленный Джош поднимался на ноги и ощупью двигался на зов Пайпер. В одно мгновение я подскочил к ним. Я пнул ногой человека, чтобы заставить его отпустить Хани, а потом вонзил в него меч. Он бешено сопротивлялся, пытаясь дотянуться до меня, но я навалился на меч всем весом, вонзая его в грудь врага. Сопротивляясь, «перекованный» только расширял рану. Он проклинал меня бессловесными воплями, потом изо рта его потекла кровь. Он схватил меня за правую ногу, пытаясь бросить на землю. Я сильнее надавил на клинок. Мне хотелось вытащить меч и убить его быстро, но он был так силен, что я боялся отпустить его. В конце концов его прикончила Хани, воткнув конец своего посоха ему в лицо.

Я нашел в себе силы вытащить меч, прихрамывая отошел назад и сел на дорогу. В глазах у меня потемнело, прояснилось и снова потемнело. Крики Пайпер вполне могли быть отдаленными криками чаек. Внезапно всего оказалось слишком много, и я был повсюду. В лесу неподалеку я вылизывал свое плечо, обрабатывая языком отставшую шерсть и аккуратно ощупывая края раны, и я сидел на дороге, вдыхая запах пыли и крови. Я ощущал каждый удар, который получил и нанес, напряжение и дергающую боль от ударов дубинкой. Жестокий способ, которым я убивал, внезапно приобрел для меня другое значение. Я знал, каково пришлось «перекованным». Я знал, что они чувствовали, лежа на земле и сопротивляясь без всякой надежды, когда смерть была их единственным убежищем от усиливающейся боли. Мой разум мучительно колебался между крайностями убийцы и жертвы. Я был и тем и другим.