Река Богов

«МУССТ feat. ТАЛЬВ» – сообщает яркая неоновая реклама.

С тех пор как практически у каждого появился персональный ди-джей, сарисин с собственными ремиксами, клубы стали делать себе рекламу за счет своих барменов. До уик-энда еще далеко, поэтому «белых воротничков», подыскивающих себе жен, в клубе нет, но девушек хватает. Шив усаживается на табурет у стойки. Йогендра опускается рядом. Шив ставит на стойку контейнер с яичниками. Специальная подсветка превращает их в некий инопланетный артефакт из голливудской научной фантастики. Бармен Тальв передвигает стеклянную тарелку с пааном по поверхности из флюоресцентного пластика. Шив берет кусочек, перекатывает языком за щеку, ждет, пока бханг [28] начнет всасываться.

– Где Прийя?

– Там, в конце зала.

Девушки в сапожках до колен, коротких юбках и облегающих шелковых топах сгрудились вокруг стола, с ко-

торого и начинается клубное веселье. В центре в окружении бокалов с коктейлем десятилетний мальчишка.

– Ебаные брамины, – произносит Шив.

– Внешность обманчива, он уже совершеннолетний, – замечает Тальв, разливая в два стакана содержимое шейкера, который отличается неприятным сходством с трофеем Шива в колбе из нержавеющей стали.

– Ведь есть же хорошие мужики, которые дадут бабе все, чего она хочет: хороший дом, хорошие перспективы – чтоб ей никогда не пришлось работать, – хорошую семью, детей, место под солнцем. А они висят на этом десятилетке, как теленок на сиське, – рассуждает Шив. – Перестрелял бы. Это противоестественно.

Йогендра угощается пааном.

– Тот десятилетка может десять раз купить и продать этот бар. И еще долго будет коптить небо, когда нас с тобой уже опустят в священные воды.

Коктейль прохладный, и голубой, и насыщенный, и в погоне за красным пааном достигает самых темных глубин нутра. Шив оглядывает помещение. Из девчонок сегодня не на кого и глаз положить. Те, что не хихикают рядом с брамином, уставились в экран телевизора.

– На что это они так пялятся?

– Что-то про моду, – отвечает Тальв. – Тут привезли какую-то русскую модель, ньюта. Юри или как-то так.

– Юли, – подсказывает Йогендра.

Его десны уже алы от паана. Освещение в баре синее, и нитка жемчуга, которую он постоянно носит, мерцает призрачным сиянием. Красным, белым, голубым. Американская улыбка. За все время, что Шив с ним работает, Йогендра ни разу не снимал жемчужные бусы.

– Этих тоже перестрелял бы, – сообщает Шив. – Извращенцы. В смысле, брамины – да, у них эта поебень с генами, но хотя бы понятно, кто мужик, а кто – баба.

– Я читал, будто ньюты собираются получить разрешение размножаться клонированием, – снисходительно замечает Тальв. – Будут платить нормальным женщинам, чтобы те вынашивали их детей.

– А вот это уж совсем мерзота, – говорит Шив, поворачивается, чтобы поставить пустой стакан, и обнаруживает на отливающей голубым барной стойке клочок бумаги.

– Что это?

– Это называется «счет», – отвечает Тальв.

– Пардон? С каких это пор я должен оплачивать напитки в этом заведении?!

Шив разворачивает крошечную квитанцию, бросает взгляд на сумму. Еще раз внимательно рассматривает счет.

– Нет; что за нахуй? У меня что – больше нет здесь кредита? Ты это хочешь сказать – Шив Фараджи, мы тебе больше не доверяем?!

Девицы у телевизора поворачивают головы на шум, в синем свете похожие на богинь-деви. Тальв тяжело вздыхает. Появляется Салман. Он владелец, у него есть связи, которых нет у Шива. Шив потрясает папкой с меню, словно обвинительным актом.

– Я говорил этой твоей звезде…

– Я слышал кое-что о вашей платежеспособности.

– Дружище, меня все уважают в этом городе.

Салман холодным пальцем касается ледяного металла сосуда.

– Ваши акции больше не растут, как раньше.

– А, так какой-то сучонок пытается меня подрезать? Ну так скоро я буду хранить его яйца в сухом льду.

Салман отрицательно качает головой.

– Дело в макроэкономике. Рыночные силы, сэр.

И вдруг весь бар-клуб «Мусст» как-то отъезжает от Шива, его стены уходят куда-то вдаль, остается только голова брамина, громадная, раздувшаяся и покачивающаяся из стороны в сторону, словно праздничный разрисованный и наполненный гелием воздушный шар. Она смеется над Шивом смехом маленького идиота.

У некоторых в подобных случаях перед глазами начинает плыть красноватая дымка. Шив всегда видит синюю. Густую, насыщенную, вибрирующую синеву. Он хватает тарелку с пааном, разбивает ее, прижимает руку Тальва к стойке и заносит длинный кусок острейшего стекла над большим пальцем бармена, словно нож гильотины.

– Посмотрим, как этот беспалый будет смешивать коктейли, – цедит сквозь зубы Шив. – Звезда. Бара.

– Ну-ну, Шив, – медленно и с раскаянием в голосе произносит Салман, и Шив понимает, что это шипение кобры, но оно синее, все вокруг синее, подрагивающая синева.

Кто-то опускает руку ему на плечо. Йогендра.

– Окей, – говорит Шив, ни на кого не глядя. Кладет осколок тарелки, поднимает руки. – Все в порядке.

– Я посмотрю на это сквозь пальцы, – говорит Салман. – Но в любом случае я жду полной оплаты по счетам, сэр. В течение тридцати дней. Стандартные условия в бизнесе.

– Ладно, тут что-то очень нечисто, – бормочет Шив, отступая. – Я выясню, что именно, и вернусь, чтобы выслушать твои извинения.

Он опрокидывает свой табурет, но не забывает прихватить банку с органами. По крайней мере теперь девицы смотрят на него.

Аюрведический ресторан закрывается ровно в восемь, так как, согласно философии Аюрведы, есть после восьми часов вечера нельзя.

По тому, что происходит в переулке, Шив заключает, что ресторан больше не откроется. У дверей стоят наемный фургон, две тележки, в которые впряжены пони, три трехколесных грузовых мотороллера, а несколько носильщиков выносят какие-то коробки. Старший официант Видеш занимается разборкой столиков и поэтому даже не поднимает глаз на врывающихся в ресторан Шива и его подмастерье.

Мадам Овариум [29] в своем кабинете, она собирает документы. Шив с грохотом опускает вакуумный сосуд на помятую металлическую поверхность.

– Переезжаете?

– Один из моих пареньков направляется к вам прямо сейчас.

– Я был в отъезде. По делам. Как видите, у меня есть кое-что.

Шив открывает наладонный компьютер.

– Шив, незащищенное соединение. Нет.

Мадам Овариум – маленькая, толстая, почти шарообразная малаяли с хвостом грязных волос, который опускается почти до самых ягодиц и который она не расплетала уже лет двадцать. Для своих «пареньков» она – Аювердическая матушка, потчующая их соответствующими тинктурами и порошками. Приверженцы учения твердо уверены, что мадам обладает способностями настоящей целительницы. Шив передает приготовляемые ею снадобья Йогендре, а тот торгует ими вразнос среди туристов, путешествующих по Гангу. Ресторан мадам пользуется известностью за границей, особенно среди немцев. Местечко это постоянно забито бледными выходцами из Северной Европы с осунувшимися лицами, характерными для людей, в течение нескольких недель страдающих проблемами с пищеварением.

– Тогда объясните, – настаивает Шив. – Вы выносите вещи из заведения, а это, – он указывает на свой контейнер, – ни с того ни с сего становится банкой с проказой!

Мадам Овариум засовывает несколько листов с бухгалтерскими отчетами в пластиковый портфель. Никакой кожи, никакой продукции из животных. «Произведенное человеком – для человеческого потребления» – вот девиз адептов Аюрведы. Это подразумевает и лечение с использованием стволовых клеток эмбрионов.

– Что тебе известно о небластульной технологии применения стволовых клеток?

– Это то же самое, что и обычная зародышевая технология. Только для выращивания необходимых органов можно использовать любые клетки, а не обязательно от эмбрионов. И еще эта хрень не работает.

– Великолепно работает с одиннадцати часов сегодняшнего дня. По восточноамериканскому времени. И то, что там у тебя внутри банки, стоит меньше самой банки.

Перед глазами Шива вновь проплывает тело, уносимое речным потоком. Он наблюдает, как позади женщины колоколом вздувается сари. Он видит ее на сияющем чистотой столе во Всеазиатской клинике пластической хирургии – исполосованное тело под ослепительно ярким светом ламп. Шив не любит работать впустую. Но особенно ему претит, когда неопытный хирург превращает обычную повседневную операцию по забору яичников в кровавую баню.

– Всегда найдутся люди, которым не по карману американские технологии. Это Бхарат.

– Паренек, известно ли тебе первое и главнейшее правило бизнеса? Надо точно знать, когда минимизировать потери. Мои накладные расходы огромны: врачи, курьеры, полицейские, таможенные чиновники, политики, члены городского совета, – все с протянутой рукой. Крах близок. И мне совсем не хочется оказаться под обломками.

– Так. И куда же вы направляетесь?

– Неужели ты думаешь, что я тебе скажу? Будь у тебя хоть толика здравого смысла, ты бы уже давно диверсифицировал активы.

Однако такой роскоши, как здравый смысл, у Шива никогда не было. На всех этапах путешествия от Чанди Басти до этого аюрведического ресторана у него всегда был только один вариант выбора.

Мораль существует для тех, кто живет за пределами басти. У Шива не оставалось выбора в ту ночь, когда он ограбил аптеку. Любой придурок мог достать оружие в годы Великого Разделения, но Шив Фараджи был человеком стиля. Он воспользовался краденым внедорожником марки «Ниссан» для того, чтобы протаранить рольставни на аптечных дверях. Его сестра вылечилась от туберкулеза. Похищенные антибиотики спасли ей жизнь. Он сделал то, что не сделал бы – не смог бы сделать – его отец. Шив показал всем, чего может добиться смелый и решительный мужчина. И он ведь не взял ни пайсы из аптечной кассы. Раджа берет только то, что ему нужно. Тогда ему было всего двенадцать. На два года моложе своего «лейтенанта» Йогендры, Шив всегда шел вперед, не заботясь о возможностях отступления, и никогда не маневрировал.

Точно так же он поступит и сейчас. Единственно правильное решение само придет к нему. И он примет его. Есть только одно, чего Шив не станет делать никогда: отступать. Бегство исключается. Ведь Варанаси – его город.

Мадам Овариум с громким щелчком захлопывает портфель.

– Дай-ка мне свою зажигалку. Принеси пользу.

Зажигалка у Шива старой американской модели. Она у него с того самого времени, когда войска США вошли в Пакистан. С тех дней, когда туда послали солдат, которые больше курили, чем стреляли.

Мадам Овариум щелкает зажигалкой. Бумаги вспыхивают и почти мгновенно сгорают.

– С этим местом покончено, – говорит она. – Спасибо за труды. Желаю всего хорошего, но только не пытайся со мной связаться. Ни при каких обстоятельствах. Больше мы не увидимся, поэтому в нынешней жизни прощай.

Вернувшись в машину, Шив включает радио. Треп. Все эти диджеи только и делают, что треплются: как будто единственный способ доказать, что ты человек, а не сарисин, заключается в том, чтобы целыми днями изрыгать мусор изо рта. Подобно Гангу – непрерывный поток дерьма. Ты ди-джей – так играй музыку. Вот что люди хотят слышать: музыка помогает им забыть о проблемах, почувствовать себя лучше. Может быть, они вспомнят кого-то особенного или поплачут.

Шив наклоняется к окну. В слабом мерцании приборного щитка видит отражение своего лица на фоне человеческих толп на улице. У него возникает странное ощущение, что каждый из этих людей отнимает частицу его собственной души.

Ебаный треп.

– Куда ты меня везешь, парень?

– Сегодня ведь бои.

Он прав. По сути, куда ему еще ехать? Но Шиву не нравится, что сидящий рядом с ним человек так близко его знает, – смотрит внимательно, наблюдает, делает выводы.

«Бой! Бой!» гудит. Шив спускается по узким ступенькам, поправляет манжеты на рукавах, и запах крови, денег и сырой древесины бьет его под дых. Это место он любит больше всего на свете. Он внимательно рассматривает клиентов. Несколько новых лиц. Вон та девица, вверху, у балконной перекладины, с персидским носом, пытающаяся выглядеть страшно крутой. Она встречается взглядом с Шивом. Не отводит глаза, а пристально смотрит на него.

Как-нибудь в другой раз.

Объявляют следующий раунд, и Шив идет к столу букмекера. Где-то там, на Сонарпур-роуд, пожарные машины спешат тушить пожар, вспыхнувший в ресторане, – он начался в шкафу, где хранили документы; а тем временем нечто, обладающее анатомией десятилетки и мужскими аппетитами вдвое старше, запускает свою короткопалую ручонку в священную йони своей девчонки; а женщина, погибшая безо всякого проку, уносится течением Ганга в мокшу; но здесь, рядом с Шивом, – люди, движение, свет, смерть, страх, шанс победить – и девушка, носящая по арене великолепного серебристого боевого кота.

Шив извлекает из нагрудного кармана бумажник крокодиловой кожи, разворачивает веером пачку купюр и выкладывает деньги на стол. Синий цвет. Перед его глазами все еще стоит синяя дымка.

– Один лакх рупий, – произносит Бачхан. Больше ставить нельзя.

Помощник Бачхана пересчитывает банк и выписывает квитанцию. Шив занимает место у самой арены. Зазывала орет не своим голосом. Толпа рычит, вскакивает в едином порыве – и Шив вместе с ней.

Он выплывает из густой темной синей пелены только тогда, когда куски разорванного на части бойцового кота лежат на песке, а сто тысяч Шива уходят в кожаную сумку сатта-мэна. Ему хочется смеяться. Он вдруг начинает понимать истину садху: настоящее счастье состоит в том, чтобы ничего не иметь.

В автомобиле Шив больше не может сдерживаться и разражается хохотом. Он снова и снова бьется головой о стекло. Слезы текут по лицу. Проходит время, прежде чем к нему возвращается способность дышать полной грудью. И говорить.

– Вези меня к Мерфи, – приказывает Шив. Теперь им овладел зверский голод.

– На какие шиши?

– В бардачке есть мелочь.

Чайная аллея настаивает свои испарения и миазмы под куполами зонтиков. Эти приспособления не имеют никакого отношения к погодным явлениям. Мерфи заявляет, что зонтики защищают его от лунного света, каковой он считает пагубным и зловредным. Мерфи вообще любит делать заявления всякого рода, и первым из них является его имя. По его словам, он ирландец. Ирландец, как садху Патрик.

Чайная аллея разрослась благодаря людям, строившим Ранапур. Она верно служила им. За рядами маленьких кафешек, где подают горячую еду, лавок со специями, палаток торговцев фруктами традиционные чайные открывают деревянные ставни, расставляют на дороге жестяные столики и складные стулья. Заглушая мирное клокотание газовых горелок и вопли радиоприемников, транслирующих индийские хиты, из сотен и сотен настенных телевизоров накатывается нескончаемый прибой телесериалов. Десять тысяч календарей с телебогинями свисают с разноцветных гвоздиков.

Шив высовывается из окна и отсчитывает мелочь в обезьянью лапку Мерфи.

– Дай ему несколько пицца-пакора [30].

На взгляд Шива, это все равно как жарить пакору из обезьяньего дерьма, но для Йогендры пицца – воплощение модной западной еды.

– Мерфи-джи, ты говоришь, что можешь сделать пакору из всего чего угодно. Попробуй-ка вот из этого.

Мерфи открывает крышку контейнера, отмахивается от испарений сухого льда и пытается угадать, что там внутри.

– Э, а что там у тебя?

Шив без обиняков объясняет ему. Мерфи морщится, воротит морду и сует сосуд обратно Шиву в руки.

– Нет уж, забирай. Никогда не знаешь, к чему клиенты пристрастятся.

К кулинарным талантам Мерфи претензий нет, но после второго проглоченного куска аппетит у Шива пропадает окончательно. Все присутствующие смотрят в одну сторону. Шиву за спину. Он швыряет газетный кулек с пакорой на землю. На него тут же набрасываются бродячие собаки. Шив выхватывает у Йогендры из рук дерьмо, которое тот ест.

– Брось ты это говно и вези меня куда-нибудь отсюда.

Йогендра изо всех сил давит на акселератор, выворачивает на внезапно опустевшую улицу, и тут что-то грохается на крышу автомобиля с такой силой, что прижимает мерседес к земле. Амортизатор детонирует, как граната, затем следует синяя вспышка и начинает вонять паленой электрикой. Тачка покачивается на трех оставшихся амортизаторах. Наверху что-то ворочается. Йогендра пытается завести мотор – безуспешно.

– Выходим! – командует Шив, увидев клинок, вспоровший крышу машины.

Длинное, загнутое, как у ятагана, зазубренное, сверкающее, словно скальпель хирурга, лезвие пронзает мерседес насквозь, от крыши до передаточного вала.

Едва Шив с Йогендрой успевают выскочить на Чайную аллею, как страшный клинок разрезает, вскрывает и потрошит раздавленную сталь машины, словно жертвенного младенца.

Теперь Шив видит, что́ именно уничтожило его мерседес, превратив шестьдесят миллионов рупий в гору немецкого металлолома. Хотя с этого мгновения Шив полный банкрот, он, как и все вокруг, замирает на месте, буквально парализованный увиденным.

Ветровое стекло автомобиля разлетается вдребезги. Нижние конечности боевого робота хватаются за крышу машины и запросто срывают ее. Тупой фаллос электромагнитной пушки находит Шива среди стоящих на улице и берет его на прицел. Шив во все глаза смотрит на громадный клинок, который, закончив крошить то, что когда-то было мерсом седьмой серии, принимает горизонтальное положение. Боевой робот поднимается на ноги и делает шаг по направлению к Шиву. На боку жуткого механизма видны серийный номер и маленькие звезды и полосы, но Шив понимает, что управляет роботом вовсе не белозубый американский юнец с реакциями мальчишки, выросшего на компьютерных играх и пропитанного метамфетаминами. Здесь не обошлось без какого-нибудь курильщика биди, засевшего в фургоне у круглосуточного кинотеатра с клавиатурой, над которой его пальцы исполняют смертоносный танец Кали. И Шив ему знаком.

Шив даже не пытается бежать. Эти штуки способны двигаться со скоростью сто километров в час, и уж если они уловят запах нужного ДНК, их без промаха разящий клинок пройдет любое препятствие, но до вашей мягонькой плоти доберется.

Боевой робот встает на дыбы и нависает над Шивом. Уродливая маленькая головка богомола опускается, сенсорная оснастка вращается на шарнирах. Шив может расслабиться. Теперь начался просто спектакль для уличных ротозеев.

– Господин Фараджи. К вашему сведению, с этого момента все задолженности и налоговые претензии к вам от господина Бачхана ведет Агентство коллекторов ахимсы [31].

– Бачхан требует с меня?! – кричит Шив, глядя на размазанные по тротуару и истекающие спиртовым топливом останки последней ценности, которая у него оставалась.

– Верно, господин Фараджи, – говорит робот-убийца. – Финансовые претензии «Тотализатора Бачхана» к вам на данный момент сводятся к восемнадцати миллионам рупий. Вам дается одна неделя, начиная с сегодняшнего дня, чтобы закрыть этот счет. В противном случае будет запущена процедура взыскания.

Чудовищный механизм поворачивается на задних ногах, убирает все лишние части и, перепрыгивая через хозяев чайных, коров, проституток и зевак, направляется к перекрестку.

– Эй! – кричит Шив ему вслед. – А в чем была проблема инвойс прислать?

Он подбирает осколки высокоточных немецких устройств и швыряет их вслед коллектору.

11. Лиза, Лалл

– Так это, мисс Дурнау, ваша лучшая идея, – сказал Томас Лалл, сидя за широким столом, на котором лежала папка с ее резюме и презентацией. Из панорамного окна за его спиной открывался вид на широкие просторы Канзаса в самый жаркий июнь столетия. – Где же вы были, когда она пришла вам в голову?

(Это флэшбек, который всплывает перед глазами Лизы на расстоянии двадцати двух часов полета от МКС и двадцати шести – от Дарнли-285. Лиза накачана медикаментами и упакована в мешок, прикрепленный к внутренней стене отделяемого отсека. Она не должна мешать капитану Бет, у которой слегка заложило правую ноздрю – воздух у нее из носа вырывается с ритмическим посвистыванием. Во вселенной Лизы этот назойливый звук дыхания пилота постепенно становится самым существенным раздражителем.)

Такого июня раньше не бывало. Об этом с уверенностью говорят сотрудники аэропорта, девушка в автопрокате, мужчина из университетской охраны, у которого она спросила дорогу. Тут вам не просто горячие воды у берегов Перу или угасающая энергия Гольфстрима. Здесь климатологи вошли в ту зону неизвестности, в которой любые предсказания теряют смысл. Томас Лалл пролистал ее резюме, взглянул на первый лист презентации и, когда она показала ему первый слайд, остановил ее резаным мячом вопроса.

Лиза Дурнау до сих пор прекрасно помнит всплеск собственного возмущения. Пришлось положить ладони на бедра и крепко сдавить их, чтобы хоть как-то успокоиться. Когда она отняла руки, на брюках остались два потных отпечатка – словно талисманы от сглаза.

– Профессор Лалл, я стараюсь вести себя профессионально и, думаю, это обязывает вас как профессионала уделить мне внимание.

Лиза могла остаться в Оксфорде. Там она была счастлива. Карл Уокер все на свете отдал бы ради того, чтобы удержать ее в Кибле [32]. Из захолустья, где все еще преподавалось интеллектуальное проектирование, совершенно раздавленными возвращались и более блестящие докторанты, нежели она. Но если бы главный центр по исследованию кибержизни располагался на холме в Библейском поясе [33], Лиза Дурнау обязательно поехала бы и туда. Еще до развода родителей она отвергла христианскую вселенную, которой жил ее отец, но пресвитерианское упрямство и привычка полагаться на собственные силы прочно впечатались в генетический код Лизы. И она ни при каких обстоятельствах не позволит этому мужчине поколебать ее уверенность в себе.

– Вы можете привлечь мое внимание прежде всего ответом на заданный вам вопрос, – ответил Томас. – Я хочу знать источник вашего вдохновения. Хочу представлять, как у вас протекает творческий процесс. Ощутить вместе с вами те мгновения, когда инсайт освещает вашу личную вселенную, подобно яркой вспышке молнии. Мгновения, когда вы можете проработать семьдесят часов подряд на кофе и декседрине, потому что стоит лишь на секунду отвлечься – и все будет потеряно. Мгновения, когда идея вдруг материализуется из абсолютной доселе пустоты. Я хочу знать, как, когда и где она, эта идея, посетила вас. Наука – это творчество. Все остальное меня не интересует.

– Окей, – сказала Лиза Дурнау. – Это случилось в женском туалете на вокзале Паддингтон в Лондоне, в Англии.

Профессор Томас Лалл расцветает улыбкой и откидывается на спинку кресла.

Группа когнитивной космологии встречалась два раза в месяц в кабинете Стивена Зангера в Империал-колледже в Лондоне. Одна из тех вещей, до которых у Лизы Дурнау когда-нибудь должны были дойти руки – вроде того, чтобы научиться жить по средствам или завести детей, – но, вероятно, не дойдут никогда. Карл Уокер передавал ей отчеты о работе группы и резюме заседаний. Это щекотало интеллект, и у Лизы не имелось ни малейшего сомнения в том, что участие в деятельности группы будет способствовать ее карьерному и научному росту, но они подходили к делу с квантово-информационной позиции, а мысли Лизы двигались в направлении топологических кривых.

Затем в протоколах встреч наметился сдвиг в сторону рассуждений о возможности существования искусственного интеллекта в виде параллельной вселенной, выраженной компьютерным кодом. Это уже была ее епархия.

Целый месяц Лиза сопротивлялась, пока Карл Уокер не пригласил ее как-то в пятницу на обед, который завершился в ямайском ресторане в полночь распитием «Гиннесса» и покачиванием под даб. Два дня спустя она сидела в конференц-зале на пятом этаже, завтракая круассанами с шоколадом, и очень широко улыбалась высказываниям ведущих ученых страны относительно места интеллекта в структуре Вселенной.

Но вот кофейные чашки были наполнены заново, и обсуждение началось. Лиза с трудом поспевала за дискуссией, развивавшейся с невероятной скоростью. Протоколы не давали даже отдаленного представления о ее широте и разнообразии. Лиза чувствовала себя неповоротливым толстяком в баскетбольной команде, который постоянно теряет мяч. К тому моменту, когда ей удалось бы получить слово, ее мнение отвечало бы тезису, высказанному три идеи назад, а темп разговора все нарастал.

Солнце поднималось над Гайд-парком, и Лиза Дурнау почувствовала, как постепенно ее охватывает отчаяние. Коллеги мыслили ярко, блестяще, быстро, но почти все в их рассуждениях было ложно, ложно, ложно, а ей не удавалось и слова вставить, чтобы поправить их. Дискутирующим уже начинала надоедать тема беседы. Они выжали из нее всё и теперь собирались двигаться в другом направлении. А это значило, что Лиза может потерять самое важное для себя. Ей просто необходимо было высказаться – и прямо сейчас.