Облачные замки

Затерявшись в сером тумане, не понимая, где верх, а где низ, я изо всех сил пытался подчинить себе машину, накреняя ее то туда, то сюда, пока наконец не заметил, что индикатор линии горизонта на дисплее встал ровно, а альтиметр перестал показывать разумную высоту. Я проверил радар, но он поблизости ничего, кроме меня и гор, не зарегистрировал. Тогда я попытался связаться с диспетчерской во Франкфурте. Ничего. Из Мюнхена тоже ничего. Только шумы. Я задумался на секунду, а затем дал свободу винтам и стал садиться – и мы ворвались в дневной свет, опустившись на широкий луг.

Заливной луг отливал сочной зеленью. Вокруг простирались полосатые, точно разлинованные, поля. Нужно сказать, что, как только я повел вертолет прочь от этих казавшихся слишком прочными гор, я сразу понял, куда текла эта река, – и все благодаря тем двум башням. Прямо посреди реки на большом гористом острове стоял город, который был географическим центром долины. Город был обнесен гигантскими крепостными стенами, подобные которым я видел разве что в Каркассоне. [38] Но этот город был больше и красивее. Неровными рядами поднимались красные черепичные крыши и виднелись стены из золотистого камня, поблескивавшие в мягком свете. А еще выше с острова поднимались стены, которые были темнее, и из глубины этих стен вздымались выше облаков башни – шпили здания, напоминавшего собор и представлявшего собой уходящее ввысь нагромождение готических стен, арочек и балконов, крыш, ощетинившихся черепицей, и башенок, казавшихся до невозможности хрупкими, пока я не осознал, какие они, должно быть, гигантские на самом деле. Все сооружение было похоже на не очень высокую одинокую гору, переливавшуюся темным янтарем в свете солнечных лучей, прорвавшихся вниз сквозь прореху в облаке. Я подлетел поближе, пытаясь найти хоть какой-то намек на то, где это все находится. По реке плавали лодки и баржи; и хотя пыльная желтая дорога расходилась лентами во все стороны, на ней не видно было ни единой машины. Я уже начал подумывать о том, чтобы спуститься и рассмотреть все поближе, но кружить над городом и привлекать к себе внимание мне не хотелось: это могло вызвать панику. Если мои рассуждения были верны, люди в этом местечке не очень-то привыкли к вертолетам.

Здесь определенно витал дух Спирали – это манящее, неспешное безвременье вытянутых теней и затянувшихся дней, бабье лето мира. Но меня настораживало то, что в этом месте было еще что-то, что на Спираль походило мало, – вид стабильности и благоустроенности, намек на порядок и целеустремленность, которые я едва ли встречал на раскиданных по всему свету берегах времени, выброшенных за борт вместе с отбросами истории и ненужными человеческими идеями. Мне необходимо было узнать больше, и я повернул обратно к скалам, подальше от полей. Если бы мне только удалось найти какое-нибудь неприметное место для посадки…

Скалы поднялись мне навстречу небольшим горным отрогом, ровной площадкой высокогорного луга с сочной травой, которому явно не хватало коров с колокольчиками на шеях. Но высокая зеленая трава стояла нетронутой, а когда ее коснулся воздушный поток от винтов, она пошла рябью, как вода. Я приземлился практически бесшумно и дал возможность мотору затихнуть, пока наконец слышен стал только свист замедляющих движение винтов. Затем затих и он, и мне стало слышно, как трава, которую я примял, шуршит, колыхаясь в порывах более естественного ветра.

Я расстегнул пояс и ремень, откинул дверцу кабины и спрыгнул в траву. Она была ярко-зеленого цвета, немного влажная и доходила мне почти до пояса. Те травинки, которые я поломал, качались от малейшего дуновения ветерка. После удушающего города свежесть этого воздуха казалась невероятной. Хотелось распахнуть легкие, чтобы только вдыхать его снова и снова. Через долину бежал горный поток, прыгая и плескаясь по валунам и каменистым уступам. Внезапно меня обуяла невыносимая жажда, и я бегом спустился к ручью. Я мыслил достаточно трезво, чтобы понимать, что и в самом чистом горном потоке за ближайшим поворотом может скрываться дохлая овца – но уж никак не в этом, никак не в этом. Я почти что мог разглядеть его исток, вон там, за отшлифованными скалами… Я присел на корточки, сунул руку в воду и вскрикнул от неожиданности: она была ледяная. Но когда я осторожно отхлебнул ее – так, чтобы не застудить горло, – оказалось, что вкус у нее изумительный, с легким минеральным привкусом, по сравнению с которым все, что продается в пластиковых бутылках, казалось отвратительным суррогатом. Посвежевший, я поднялся на ноги и огляделся по сторонам. Примерно в ста ярдах ниже по течению поток пересекал старый каменный мост, а дальше, за мостом, вниз по холму бежала тропинка, наполовину заросшая травой. Удостоверившись, что ключи от вертолета все так же крепко закреплены у меня на поясе, я пошел вниз по тропинке – сам не знаю зачем. Мост был старым и, казалось, вот-вот развалится, но тем не менее на деле вышло, что он достаточно прочный, а с его горбатой спины мне открывался хороший вид вниз по склону и в самую глубину долины.

Город все еще сверкал там, за мощными крепостными стенами, в легкой дымке. Единственный запах, доносившийся до меня со стороны, был запах дыма из труб. С моего наблюдательного пункта мне были видны некоторые городские строения, сплошная масса крыш напоминала старинные кварталы Нюрнберга, или Ниццы, или маленьких городов в Австрии и Чехии, где дома неровными рядами в радостном беспорядке вприпрыжку несутся вниз по склону к реке, а их красные крыши и высокие фронтоны высовываются под самыми разнообразными углами. Но тут и там вдруг появлялись сосны, абсолютно чуждые для такого пейзажа: испещренная черными прожилками белизна древесины, приземистые оштукатуренные домики в средиземноморском стиле, теплое изящество грубого камня, характерное для Шотландии, – не соответствующие, выпадающие из общей картины и все же поразительно верные, добавляющие что-то неописуемое и в то же время мощное к общему впечатлению. Именно так должен выглядеть город. Высоко над его стенами, подобно венцу творения, вздымались башни собора, практически на одном уровне со мной. А еще выше, над ними, поднимались шпили, да так высоко, что стоящий на них мог сверху вниз смотреть на холмы, где находился я.

Чем больше я видел, тем больше это меня занимало. Одно из прекраснейших мест, будь то на Спирали или за ее пределами, одно из самых не подчиняющихся времени мест. Но на улицах царила толкотня и суета, и видно это было даже отсюда, а по подъездным дорогам катили крестьянские телеги, и целенаправленно к городу. Я перешел поток по мосту и быстро зашагал вниз по холму по направлению к ближайшей дороге. Прошло совсем немного времени, и я, сам не заметив, перешел на бег.

Тропинка, конечно же, все время шла вниз по склону, и когда я добрался до ближайшей дороги, то почти не запыхался. Тем не менее этот факт несколько удивил меня. Я чувствовал себя в прекрасной форме, и эта быстрая прогулка меня только подзадорила. Дорога была пустынна, но вот я достиг перекрестка, а там, остановившись в недоумении у указателя с потертой надписью: «Fraktur», я вдруг услышал добродушный окрик: «Gruss Gott!» [39] Это традиционное баварское приветствие, так что, по крайней мере, я теперь знал, где нахожусь. Донесся окрик с приближавшегося ко мне обоза. Поприветствовал меня старичок, управлявший крепкими черно-бурыми бычками, запряженными в первую телегу, а мужчины и женщины, ехавшие на телегах позади него или шедшие рядом, подхватили приветствие.

Я ответил тем же, добавив, что сегодня хорошая погода, и спросив, не в город ли они случайно едут? Они хорошо поняли мой немецкий и, судя по тому, что старались говорить разборчиво, тотчас сообразили, что я иностранец, но приняли меня как нечто самой собой разумеющееся. Я старался задавать не очень много вопросов, а они и вовсе ни о чем меня не спросили.

На других перекрестках нам встречались все новые телеги, некоторые из них были нагружены корзинами и бочками, как наша, другие ломились от мешков с мукой, а на одной лежали мясные туши. Я удивился, когда один погонщик окликнул нас явно на итальянском наречии, и уж совсем был поражен, когда какие-то юноши, перегонявшие овец через очередной перекресток, заговорили с нами по-английски – на гортанном деревенском диалекте. Ясно было, что сидевшие на телегах поняли их, причем ответили они на языке, который мог бы сойти за любой другой на Земле. Мне даже показалось, что я уловил цыганский говор.

Я все еще переваривал увиденное и услышанное, когда дорога обогнула маленькую рощицу. До городской стены осталось только спуститься по склону. Ее первые бастионы из камня медового цвета разбегались под самыми разнообразными углами, подчиняясь естественным изгибам ландшафта. Периодически они прерывались вкраплениями всевозможных причудливых башенок, пристроек и бельведеров. Результат радовал глаз и вызывал улыбку, подобно архитектурным шалостям викторианской эпохи; рассмотрев их, сразу начинаешь прикидывать, насколько прочно будут служить они даже при артиллерийском обстреле. А собор или то, что стояло в центре города, вовсе не было смешным, – от одного его вида все переворачивалось внутри. Дорога вела нас вниз, к высоким воротам, увенчанным готической аркой. Они были распахнуты настежь, но по обе стороны дороги стояли люди, причем люди вооруженные. А другие следили за дорогой сверху, со стен.

Отнестись к ним всерьез было трудно: их форма казалась слишком уж яркой – темно-синие и алые куртки, украшенные окантовкой, облегающие белые рейтузы, голубые кушаки и высокие сапоги, кивера, длинные волосы и свисающие книзу усы. Единственным их оружием были длинные мечи, висевшие на поясе, и алебарды. Они являли собою зрелище, которое сегодня можно наблюдать разве что в броских показушных церемониалах. И вряд ли можно себе представить более расслабленных стражей. Они лениво покуривали темные короткие сигары, облокотившись на столбы у ворот, и перекидывались шуточками с проезжавшими мимо крестьянами. Но когда мы подъехали поближе, я увидел их глаза, ясные и блестящие, зорко следящие за каждым из проходящих мимо. И тут я вспомнил, что форму, подобную этой, носили во времена войн более длительных и кровопролитных, чем те, которые случаются в наши дни. Войн, которые терзали и душили Европу на протяжении десятков и даже сотен лет, войн, которые сформировали ее культуру, все самое лучшее и худшее, что в ней есть, ее блеск и жестокость, Гёте и Гитлера, Шекспира и Влада Дракулу.

Я все думал, как меня воспримут они, в моей современной одежде и замшевом пиджаке. Стараясь сделать это как можно незаметнее, я спрыгнул на землю между двумя телегами, при этом оживленно болтая с возницами, пока телеги с грохотом проезжали в тени арок. Внезапно наши колеса застучали по дереву, а высокие стены заслонили солнечный свет. За крепостными стенами оказались внутренние ворота с подъемным мостом, который можно было в любой момент убрать и оставить неприятеля в ловушке под шквальным огнем со стен. И все эти оборонительные сооружения были в превосходном состоянии. Я нервно закусил губу, сам не понимая, зачем мне понадобилось подбираться так близко, – все эти серьезные сооружения не особенно радовали меня. Однако ворота были украшены железным орнаментом, а подъемный мост – изящной резьбой, и от всего этого укрепления оставалось ощущение возвышенной силы и гордости. Но вот звук, издаваемый нашими колесами, снова изменился; мы проехали под внутренними воротами и попали на мощеную городскую улицу.

Я в восхищении оглянулся вокруг. Здесь было все, что я успел разглядеть из долины, и еще много больше. Повсюду были разбиты сады и посажены деревья, широкие светлые улицы и петляющие аллеи дразнили воображение, а на просторных площадях взгляд отдыхал. Город выглядел так, как может выглядеть замысел архитектора только на бумаге, но все это не производило впечатления чего-то заранее спланированного. Мое любопытство перешло всякие границы. Я соскользнул с телеги и пропустил всю процессию вперед. Мог бы, конечно, придумать и что-нибудь поумнее. Мы прошли в ворота, но все еще оставались в поле зрения стражи. И когда я услышал резкий окрик, то знал наверняка, к кому он обращен. Перехитрить стражу мне не удалось. Эти зоркие глаза выделили меня из толпы, удивились и решили посмотреть, как я буду вести себя, и при первом же подозрительном движении…

– Halt! Wer da? [40]

Я встал в нерешительности, с сомнением озираясь по сторонам. Двое стражей с алебардами наперевес подбежали ко мне. Позади них дюжий мужчина в черном мундире с золотыми эполетами вскочил на ноги, уставился на меня в недоумении, чуть не подавился своей сигарой и вскричал:

– Er! Aus dem Bergenpfad! Der Reiter, der Zauberer's Kerl! Ergreifen Sie mir diesen! [41]

Это было уже слишком. Всадник, парень колдуна с горной тропы! Офицер, должно быть, находился на борту воздушного корабля, и, конечно, корабль был именно из этого города, а я оказался настолько ненормальным, чтобы сюда притащиться. Если бы я имел возможность объяснить – но я и не мечтал, что мне это удастся сделать, находясь в руках вооруженных солдат. В таком положении все аргументы кажутся недостаточно вескими, а там, на тропе, они пристрелили бы меня, не разбираясь, кто прав, кто виноват. Остановятся ли они здесь, чтобы выслушать меня? Я резко развернулся на месте и кинулся бежать сквозь толпу моих новоприобретенных знакомых и их телег и дальше, вдоль по широкой улице, которая, конечно же, должна была вывести меня к реке в городской центр. Куда еще мне податься? Ворота будут на запоре, аллейки и проулочки превратятся для меня в кошмар, в котором они ориентируются куда лучше меня. Мне было некуда бежать, некуда, кроме как дальше вглубь города.

– Du da! Halt, oder ich schliesse! [42]

Они блефовали. Да и что еще им оставалось делать: не могли же они наплевать на остальных людей на этой переполненной улице, среди которых, возможно, были и дети. Как-то не очень это вязалось с внешним видом этого местечка, и действительно, выстрелов не последовало. Один или двое прохожих двинулись было ко мне, как будто хотели меня схватить, но я отреагировал быстро и увернулся. Похоже, мои кроссовки лучше подходили для бега по булыжной мостовой, чем их ботинки. Я несся вперед без остановки, но и думать тоже не забывал – в моем безумии теперь появилась система. То огромное здание – именно к нему я и направился. Если это что-то вроде церкви или собора, я могу найти там убежище или хотя бы получить возможность рассказать все, что со мной случилось, священнику, как только немножко передохну и соберусь с мыслями. А сейчас у меня просто мозги плавились.

Я был в неплохой форме, но миля-другая хорошего бега по булыжникам – это вам не фунт изюму, даже если бежать вниз по холму. В ушах у меня звенело и кровь прилила к вискам, но я рискнул бросить взгляд назад. Проклятые часовые все так же неслись за мной. Если бы у меня образовалась минута передышки, я мог бы попытаться вызвать свой меч. Это был единственный отдаленно напоминавший волшебство прием, которому я выучился на Спирали, да и то совершенно случайно. Но свободной минуты у меня не было, да и вообще меч неизбежно обозначал бы кровь, и я наделал бы еще больше бед. Я уже подумывал о том, чтобы притаиться за подходящим углом и, заманив туда преследователей, побить их поодиночке, – да только они могут разгадать мои намерения, и что тогда со мной будет? Лучше, если мне удастся найти какую-нибудь скамейку, мусорные баки или еще что-нибудь, что можно было бы кинуть им навстречу, но никаких скамеек и вообще ничего размером больше цветочного горшка поблизости не было. Несмотря на то что город казался сошедшим с картины девятнадцатого века, я вряд ли видел где-либо место чище, чем это. На главной улице я заметил лошадиный навоз, но совсем немного, а примыкающие к ней улицы выглядели безукоризненно чистыми. Возможно, именно поэтому бесчисленные сады города приносили такой богатый урожай. Как бы там ни было, а мне оставалось только бежать вперед, что я и делал. Склон остался позади. Где, черт побери, этот собор? Я заставил себя посмотреть наверх – и так и застыл на месте как громом пораженный.

Собор стоял там, где ему и положено было стоять, или по крайней мере так казалось. Его тень лишенным солнечных лучей бременем должна была бы лечь на близлежащие дома. Но собор был столь воздушен, что отбрасывал необычные резные узоры на стены и крыши домов, покрывая их скользящим кружевом, сотканным из света. Теперь я был почти на одном уровне с подножием горы. Чуть ниже улица выходила к широкой площадке над рекой, а оттуда к острову был перекинут мост, широкий и ровный, как автобан. Это зрелище подхлестнуло меня, и, нужно сказать, вовремя. Слишком уж я засмотрелся по сторонам, и это стоило мне изрядно сократившегося расстояния между мной и преследователями: топот тяжелых сапог раздавался уже почти у меня за спиной. Но я успел-таки воспользоваться свободной секундой и перевести дух, и это придало мне сил. Если меня больше никто не остановит, то только они меня и видели. На этом конце моста никакой стражи вроде бы не было, а на другом – что ж, придется рискнуть. Я помчался к площади, скользнув взглядом по другим зданиям, еще более высоким и изящным, чем те, которые я видел до сих пор. В таких не зазорно было бы разместить королевские резиденции, парламенты или учебные заведения, – и вот, чтобы добраться до моста, я уже пробиваюсь сквозь толпу гуляющих, чьи глаза становятся круглыми от удивления. Уже на мосту я снова рискнул оглянуться назад и, увидев высокий обрыв и скалы, отвесно вздымавшиеся над рекой, понял, что нахожусь на высоте двухсот футов.

Передо мной, на такой же высоте, лежал остров и подножие собора – да и собор ли это? Чем ближе я оказывался, тем необычнее он выглядел. Тем не менее здесь были и башенки, и шпили, и витражи. Что же это еще может быть, если не собор? Даже пейзаж на острове напоминал гигантский Нотр-Дам, только во всем этом было еще что-то от крепости, и от этого мне становилось не слишком по себе. Прибрежные скалы были из неровного камня, а те, что на острове, были гладкими, будто отшлифованными, и прерывались только случайными уступами с посаженными на них деревьями или широкой лестницей, спускавшейся к воде между этими уступами. Люди прогуливались или сидели, как будто это был обычный сквер или сад развлечений. На самом деле из этих мест получились бы превосходные укрепления. Я пригнулся и побежал, лавируя между прохожими на мосту, а те смотрели на меня с удивлением, но, как и все прочие, и пальцем не пошевелили, чтобы меня задержать. Значило ли это, что стражу недолюбливают? Взгляды, которые я на себе ловил, были удивленные, а не жестокие или сочувствующие; в них вообще не было никакой оценки, только любопытство, а у людей постарше даже нечто отдаленно напоминавшее доброжелательность. Я уже почти миновал мост – и стражи на нем не было. А дальше широкая дорожка, вымощенная серой плиткой, и ступени, ведущие к собору. Двери его были огромные, такие же высокие, как городские ворота, и такие же разукрашенные. Створки их были приоткрыты, и поэтому видна была только часть орнамента: стилизованная птица, голубь, держащий что-то в лапке, возможно ветку оливы из притчи. Это было как нельзя кстати. Я взбежал по ступенькам так, будто живу последний день, и услышал очень обрадовавший меня треск, раздавшийся, когда бежавший первым стражник растянулся позади меня. Лестница оказалась длиннее, чем можно было себе представить, но я все же добрался до дверей, совершенно выбившись из сил и спотыкаясь у обитого железом дерева, и кое-как ввалился внутрь. Я должен был бы, наверное, воскликнуть: «Убежища!», или «Наго, a 1'aide, mon prince!» [43], или что-нибудь подобное. В действительности у меня на это не хватило сил. Я пронесся вниз по выложенному камнем коридору, который сам по себе был длиной с обычный среднестатистический собор, держа курс на горевшую голубоватым светом арку в его дальнем конце. Я не был уверен насчет того, что где находится в подобных заведениях, но подозревал, что где-то непременно должен быть алтарь или что-либо подобное, к чему я смогу припасть. Мне было просто необходимо припасть к чему-нибудь, и лучше бы это была не купель.

Я видел отгороженные перилами площадки, которые вполне могли бы быть притворами. Стены здесь были украшены орнаментом и лепниной, которые казались весьма древними. Но где же мои преследователи? Я снова оглянулся, полагая, что они вот-вот ворвутся сквозь огромные темные двери. Этого почему-то не произошло. Ведь не может быть, чтобы они оба упали, или как? Внезапно один заглянул в дверь и тут же убрал голову с видом провинившегося школьника. Похоже, им сюда входить не разрешается. Тем лучше, к тому же здесь вполне может иметься подходящая задняя дверь.

Но когда я добрался до арки, я остановился как вкопанный, на мгновение позабыв и о погоне, и об усталости, и о жажде – обо всем. Так на меня подействовало место, в котором я оказался. Оно было похоже на церковь, но в то же время это была не церковь. Здесь было просторно. Мне приходилось бывать внутри собора Святой Софии, но здесь было еще больше простора и пустоты. Огромный темный овал комнаты был окружен узкой колоннадой, под которой я сейчас стоял. Внизу, на уровне пола, все тонуло в голубоватой печали, которую оживлял только слабый отблеск глазурованных настенных изразцов. Но высоко в стенах были огромные окна, и через них проникал свет. Длинные лучи скользили вниз и венчали парящие в воздухе пылинки ореолами, то прозрачными, то совершенно восхитительных оттенков. Представьте себя церковной мышью, настоящей мышью, выглядывающей из норки. Вот таким «большим» я себя здесь и ощущал.

Но дело было не только в размерах. В СССР строили все гигантской величины – например, Кремлевский дворец, – но это только подчеркивало, каким маленьким был человек, находившийся внутри подобного здания. Тут же возникало ощущение, что строение это воздвигнуто для чего-то более высокого, чем люди, и что это «что-то» присутствует здесь. В его природе было нечто божественное, внушающее священный трепет, то, что мне доводилось испытывать в разных местах, как в Сердцевине, так и на Спирали, – у англосаксонских курганов, во дворце в Микенах, у Борободура и у подножия Великих Пирамид. Но здесь это чувство было сильнее. Надо всем тут висела пыльная завеса тишины, хотя это была всего лишь тишина покоя, а не пустота. Но даже покой, казалось, наблюдал за находящимся внутри. Глаза мои постоянно следили за тенями, привлеченные иллюзией быстрого движения, но никогда ничего не находили.

Я не мог понять назначение этого места. Никакого алтаря здесь, конечно, не было. Ни намека на сиденья, никаких украшений или хотя бы надписей, которые можно обнаружить даже в лишенных украшений мечетях. Здесь вообще не было практически ничего, что указывало бы на использование этого места человеком. И все же, когда мои глаза привыкли к темноте, я различил очертания других дверей у дальней стены под колоннадами. Это выглядело многообещающе. А выше на стенах были своего рода орнаменты – но, вероятнее всего, фрески – тусклые пятна мрачных цветов, тонущие в тени. Пол тоже оказался не таким уж голым – он был покрыт мозаикой. Я вспомнил о комнате Луща, и мне стало не по себе; но этот рисунок выглядел исключительно декоративным – стилизованный пучок солнечных лучей или роза ветров, которая притягивала взгляд внутрь, к центру зала. Там, прямо в огромном снопе света, все же что-то стояло – низкое и бесформенное. Это была единственная вещь, выделявшаяся во всей этой огромной пустоте. Я сделал осторожный шаг вперед, и он грохотом отозвался под сводами собора: эхо, эхо, эхо, эхо…

Я сглотнул, отправил сердце из горла обратно и пошел тише. По логике вещей, здесь должны были бы быть клубы пыли – но их здесь не было. Даже мой офис не бывал таким чистым. Пыль летала в воздухе; крошечные частички времени кружились без права на отдых. Я должен был бы направиться к одной из тех дверей у дальней стены – но это было не так. Меня распирало любопытство, и, вполне возможно, ключ к разгадке тайны этого места лежит там, в его центре.

Могила, предположил я: кто-нибудь здесь похоронен, кто-то достаточно могущественный, чтобы вся эта огромная постройка служила ему мавзолеем. Кто-то, в кого верила целая нация, а может, верит и по сей день и ждет его пробуждения. Король Артур, Фридрих Барбаросса, даже Аттила, который настолько же почитался героем на землях к востоку от Рейна, насколько считался негодяем к западу от этой реки.

Когда я подошел к горбатой тени, у меня в горле уже першило от пыли, и, рассмотрев тень поближе, я понял, что был прав. Передо мной был низенький помост из черного мрамора или другого отполированного камня, гладкий и однородный. На него был небрежно наброшен кусок ткани, похожей на тяжелый шелк с вышитым на нем узором. Насколько я мог судить в этом полумраке, он представлял собой длинный плащ, рясу или мантию темного цвета; вышивка напоминала византийский орнамент из матового золота – изображения святых или чего-то подобного, в полумраке судить было трудно. Под плащом скрывалось нечто вытянутое, вполне вероятно изваяние. Но стоило мне резким движением приподнять краешек плаща, как я тут же понял, что это не обычный могильный камень. Это была безыскусная и древняя, грубо отесанная глыба, размерами с небольшую плиту, какими мостят улицы, а толщиной около фута. Никаких надписей на ней не имелось, только грубые отметины, разбросанные в беспорядке по всему камню. Единственное изображение в виде чаши или кубка оказалось на некотором удалении от центра, окруженное любопытным орнаментом из переплетенных колец. Некоторые из них были выдолблены глубоко в камне, а другие представляли собой лишь царапины, но все были тщательно проработаны. Еще непонятнее было то, что поверх камня, прикрытое плащом, лежало короткое, но казавшееся мощным копье, перехваченное кольцами блестящего металла и оканчивавшееся производящим серьезное впечатление наконечником из какого-то странного материала. Черное стекло, предположил я, но не обычное, а вулканическое, обсидиан; и не обтесанное, а отшлифованное и отполированное до идеальной гладкости.