Облачные замки
Моя идиотская, не поддающаяся уговорам разума совесть снова кольнула меня. И я спрятал голову. Пальцы и икроножные мышцы затекли; я обшарил все вокруг и нашел подходящие расщелины, куда мне удалось загнать пару штифтов. Их раздвоенные шляпки, раздвинувшись, вонзились в грязный бетон, а я прицепил к ним опоясывавшие меня ремни. И успел поймать самое интересное зрелище: она уже встала и расстегивала молнию на костюме. Она прошлась туда-сюда, и я увидел, как отвергнутый костюм молниеносно пролетел по комнате; должно быть, она пнула его ногой. Вслед за ним отправилась и футболка, и я увидел ее обнаженную руку, которая поднималась вверх по мере того, как ее хозяйка озабоченно ощупывала кровоподтеки в районе ребер, – ясное дело, проверяла, есть ли переломы. Моя поганая совесть теперь уже буквально визжала как резаная; с другой стороны, у меня тоже нашлась бы пара-тройка ушибов, о которых можно было поговорить. К тому же, если говорить начистоту, зрелище доставляло мне искреннее удовольствие: спина у нее была вовсе недурна, насколько я мог судить по тому, что мне удалось увидеть, а видно мне было, к сожалению, совсем немногое. А тут она и вовсе скрылась из виду. Неторопливо, осторожно я подтянулся на подоконнике, спрятался за раздвинутыми занавесками и очень медленно огляделся по сторонам.
Первое, что бросилось мне в глаза, – были трусики, лежавшие рядом с отвергнутым костюмом. Боже мой. А вот и она, все еще стоит ко мне спиной – и правда ничего, вполне сойдет, – налила порядочный стакан из единственной бутылки, стоявшей в мини-баре, и жадно отхлебнула. Проглотила, нетерпеливо провела рукой по глазам, снова отхлебнула, сжав стакан обеими руками. Она повернулась в мою сторону, и я скользнул назад, спрятавшись в тени занавески. Увидел, как она, прихрамывая, подошла к стулу, стоявшему рядом с телефоном. Наклонилась к нему – а у нее и вправду превосходная спина, – неуверенно коснулась его, как будто испугавшись, затем грубо выругалась и стала набирать какой-то номер.
– Алло? Будьте добры, Центр д'Ординатур, компьютерный зал. Это Жорж, да? Ну, Жорж? Ты ведь получил эти файлы… получил-таки, замечательно!
Очевидно, у нее гора с плеч свалилась; она вся обмякла и снова отхлебнула из своего стакана.
– Ну так что, этого достаточно?
Долгое молчание.
– Что ты хочешь этим сказать? Жорж, ты себе не представляешь, через что я прошла, чтобы раздобыть их. Если ты что-нибудь напортил…
Еще более длительное молчание, затем – крик отчаяния:
– Не может быть! Жорж, там должно хоть что-нибудь быть! Я имею в виду… мы ведь договорились, так? Конечно договорились, ты сам так сказал! Мистер Чистюля хренов посреди всего этого гадюшника! Со всеми своими исчезновениями, для которых у нас нет объяснений! А ты ведь проверил его электронную почту?
Молчание.
– Но ты уверен, что они все всего лишь его пассии? А как насчет китайской сучки? Ну ладно, ладно! Значит, он просто хладнокровный ублюдок и обращается с ними как с грязью под ногами. Да чего от него еще можно ожидать! Ну хорошо.
Она задумалась на мгновение. Ясно было, что в ней все так и кипит. В этом она была, впрочем, не одинока.
– Хорошо, – повторила она голосом, который выражал совершенно противоположное. – Жаль, что ты не видел его, этого ублюдка! Сегодня все эти демонстрации, а красавчик проезжает мимо них на машине с фон Амернингеном, и оба в ус не дуют! Все это похоже на Веймар начала тридцатых: они проверяют систему на прочность, замышляется что-то поистине грандиозное – настоящий переворот. Вполне возможно, что они собираются задействовать его новую транспортную сеть, – например, заставят всех поверить в ее благонадежность, потом свернут все дельце, прихватят денежки – и только их и видели! А как тебе идея перебрасывать запасы или даже вооружение – и никакого контроля. И к тому же быстро – речь ведь идет о блицкриге! Слушай, Жорж, этот замысел слишком грандиозный, и скорее всего всем этим заведует Верховный Комиссар – я имею в виду, что все держится на Фишере! Убрать его, а может, еще барона, и все остальное разрушить нам не составит труда.
Молчание.
– Да нет, я раздобыла-таки новые доказательства – милашка тренировался, это уж наверняка! Откуда я знаю? Вполне возможно, что с ИРА [20] в Ливии. Да где бы это ни происходило – он силен, даже слишком. Да. Ну, я его задержала, ему пришлось меня отпустить, ты же знаешь, что во всем департаменте никто… Да ладно тебе, Жорж, ты не лучше, чем остальные! Хватит спорить! Кроме него и быть некому! Самое время нам выступить и растерзать его, смешать его с грязью… Жорж! Да ты на чьей стороне, я что-то не пойму? Не корми меня этими баснями! Эта карта не сыграла, ну и что же? Да. Да, я погорела. Откуда мне знать, записал он номер или нет! Вполне возможно, что записал, но я не думаю. Да брось ты, он и так наверняка уже знал об этом – он ведь Великий Мозговой Центр, не так ли? Да брось ты! Если ты продолжишь Бернгеймеру рассказывать все эти небылицы, меня от этого дела отстранят, это ты хоть понимаешь? Я имею в виду, может быть… Нет, Жорж! Нет!
Рука ее дрогнула, и трубка опустилась. Она чуть не уронила ее, и я подумал было, что она сейчас бросит ее на рычаг. Она посмотрела на трубку, и лицо ее скривилось.
– Ну и черт с тобой, – произнесла она и мягко опустила трубку.
Она поднялась, и я еще яснее, чем ее наготу, увидел покрасневшие и наливавшиеся черным пятна от ушибов. Она выглядела так, будто побывала на бойне. Но я вспомнил о том, как вторглись в мое жилище, перекачали мои файлы, выведали все о моих подружках, вспомнил о злобности разочарованного голоса, который извращал и перевирал истину, чтобы подогнать ее под собственные подозрения. Моя совесть заткнулась, сложила ручки и стала наслаждаться зрелищем.
Она повертела стакан в руках, поставила его обратно в бар и пошла в ванную с чувством оскорбленного достоинства, похожая на робота-балерину. Через несколько минут я услышал, как зашумела вода в унитазе и включился душ. Неплохая задумка – мне тоже может пригодиться. Я выдернул штифты, собрался с силами и резко оттолкнулся от стены, отлетев от нее и очутившись на открытом пространстве, затем обогнул гребень стены и оказался снова у фасада отеля. На сей раз мне не понадобилось цепляться за стену – я стукнулся о нее, отлетел, схватился за подъемный механизм и принялся быстро подтягивать себя наверх. Руки ломило от напряжения, а я направлял веревку ногами, стараясь, чтобы ее не было видно из окон. Мне придавало сил чувство облегчения, ведь теперь я знал, из-за чего вышел весь этот сыр-бор.
Страсбургский номер, Горан Бернгеймер, торговый представитель Европейского Союза. Значит, Жанна д'Арк – торговый инспектор ЕС. Хорошенькая работенка для параноика. Но судя по тому, что я слышал обо всей этой честной компании, ее скоро снимут с моего следа: Бернгеймер не идиот. Чувства облегчения хватило на всю дорогу обратно в номер… почти на всю.
Я был уже на подоконнике, как вдруг мне в сердце закрался холодок. О'кей, она всего лишь чересчур рьяный полицейский-маньяк – такие обычно заканчивают тем, что подтасовывают факты. Ну-ка пусть теперь попробует! Но все же она в некотором роде коп, а не обычный любитель покопаться в грязном белье. И это придавало больший вес всему, что она говорила, – гораздо больший вес. Ладно, насчет меня она ошиблась, но главной причиной, по которой она меня подозревала, по-видимому, были те круги, в которых я вращался. Я решил уж было, что она и в отношении их заблуждается, – но так ли уж она была не права? О них она говорила с полной уверенностью, и, судя по всему, Жорж на дальнем конце провода был того же мнения. И увереннее всего они были в отношении Лутца.
Я скользнул в окно, жмурясь от боли, когда задевал ушибленные места, и прямиком направился в ванную, это место притяжения для философов. Над огромной ванной висел в наклонном положении телевизор, но выпуски новостей, которые передавали, пока я топил свою боль в дымящейся паром ванне, были не очень-то утешительны. Они были напичканы информацией о демонстрациях, которые прошли здесь и в Варшаве. Польские скинхеды сцепились с головорезами из неокоммунистов. И те, и другие выглядели одинаково ужасающе. А уж главари – так тех и вовсе невозможно было отличить друг от друга и, если уж на то пошло, от тех, кого я видел здесь. Европа становилась теперь вся на одно лицо, и лицо это мне не нравилось. Я кое-как вытащил себя из-под душа и позвонил вниз, в службу дополнительных услуг, чтобы мне принесли вечерний фрак и привели в порядок мою машину. Я все-таки решил заглянуть на вечеринку к Лутцу.
Я взял напрокат спортивную «БМВ» новой модели, а так как в вечернее время на дорогах становилось свободнее, я за рекордно короткое время выехал из города и оказался на пригородном шоссе. Оно вывело меня каким-то витиеватым путем к маленькой деревушке, представлявшей собой единственный уцелевший кусочек некогда обширных владений Амернингенов. Деревушка по-спартански ютилась в тени пышно разукрашенных ворот в стиле барокко. Несмотря на то что привратники тоже были одеты в смокинги и даже невзирая на их безупречную вежливость, их невозможно было спутать с гостями или официантами: их гигантский рост и квадратные головы делали их похожими на прусских гренадер. Судя по виду, они должны были топать как слоны, но они передвигались с грацией атлетов. Один из них мило беседовал со мной по-английски, а другие ненавязчиво скользнули взглядами по мне и моему приглашению, сверяясь с каким-то невидимым глазу списком. Затем они распахнули передо мной ворота с такой любезностью, что любой простил бы задержку. Неяркие огоньки мерцали то тут, то там в кустах, пока я проезжал мимо, а затем затухали позади, и длинная дорожка тонула в тени.
Направляясь в фамильную усадьбу баварских баронов, вы наверняка ожидали бы увидеть некую невероятную готическую мешанину из башенок и бастионов или, на худой конец, старинный, пронизанный солнечным светом Schloss [21] в деревенском стиле, который битком набит оленьими головами и каминами. Ничего подобного я не увидел. Я остановил машину у парадных дверей просторного, представительного дома, построенного с большим вкусом, который, судя по стеклянному куполу и другим подобным прибамбасам, хорошо подошел бы дворянину восемнадцатого века, предававшемуся праздному времяпрепровождению. Предки Лутца любили пожить на широкую ногу, это ясно. Если тут где и был старинный замок, то скорее всего в виде живописных развалин в саду. Это место скорее наводило на мысль о глотке «куантро», нежели о кружках с пивом, и, судя по шуму, раздавшемуся как только распахнулись высокие передние двери, внутри сейчас шел довольно активный процесс поглощения спиртных напитков. Мне навстречу высыпала орава лакеев под предводительством Юноны лет пятидесяти пяти, которая в молодости наверняка была очень даже ничего, да и сейчас, несмотря на строгий деловой костюм, на нее вполне можно было глаз положить. Она приветствовала меня, как своего любимого племянника, и, заговорщически улыбнувшись, представилась:
– Инга-Луиза, мажордом господина барона.
Заверив меня, что герр барон с нетерпением ждет герра Ratspraesident'a [22] – под этим названием подразумевался я, – она с присущим ей изяществом увлекла меня за собой внутрь дома.
Пройдя через холл и двойные двери, мы попали во внушительных размеров комнату. Когда-то под ее колоннадами, должно быть, раздавались утонченные звуки вальсов и кадрилей, теперь же здесь царствовало полное смешение декораций и разноцветной иллюминации, а по полу были в беспорядке раскиданы кушетки и диванные подушки, на которых возлежали тела. В воздухе висел дым и смрад; пахло ароматическим табаком и бешеными деньгами, а также отвратительной смесью дорогих духов и пота богачей. Время от времени какой-нибудь заплутавший лазерный луч, ворвавшийся в дом со двора, где шла дискотека, отражался от покачивающихся сережек и переливающихся кофточек, проводил горячим бесплотным пальцем по голому плечу и скользил ниже. Пока мы пробирались вдоль стены, мимо лежащих поодиночке или переплетенных друг с другом тел, дверь сбоку внезапно распахнулась и раздались крики и вопли.
По мраморному полу забегали босые ноги, и мы оказались в окружении теплых, наполовину обнаженных тел. Девушки поспешно нацепили на себя одежду, по крайней мере большинство из них, хотя некоторые и были в трусиках; мужчины же, все как один в рубашках и носках, имели потрепанный вид и смотрели вокруг себя остекленелыми, непонимающими глазами. Кто-то сунул мне под нос руку и щелкнул маленькой хлопушкой. Почувствовав сладковатый привкус амилнитрата, я быстро отошел прочь, вызвав раскаты хохота. Инга-Луиза одобрительно мне улыбнулась.
Затем они скрылись, повалив вниз по лестнице, ведущей, по-видимому, к закрытому бассейну – судя по вскрикам и всплескам. Один или двое, однако, не последовали общему примеру и скрылись в другую дверь, находившуюся прямо передо мной. Инга-Луиза, бросив на меня озорной и в то же время простодушный взгляд, слегка приотворила дверь, чтобы посмотреть, что там происходит. Мы переглянулись и хихикнули.
– Вот это зрелище! Надеюсь, они не переборщат с травкой, а то завтра утром придется отсюда вынести несколько трупов. – Она снова одарила меня своим слегка дразнящим одобрительным взглядом. – Герр Ratspraesident не потакает подобным шалостям?
– Ну, я иногда очень даже не прочь пошалить. Но меня интересуют другие вершины, настоящие. Я верю, что, покоряя их, я дольше останусь молодым.
Она улыбнулась и, взяв с подноса у слуга бокал в форме тюльпана, наполненный шампанским, подала его мне:
– Герр Ratspraesident выглядит моложе, чем я себе представляла, особенно для человека, который столь многого достиг. Это очень ценное качество для мужчины.
– Ну, герр барон выглядит не хуже меня. Вы, должно быть, очень о нем заботитесь.
Она улыбнулась, и на ее щеках обозначились ямочки, но улыбка ее была невеселой.
– Слава Богу, уж что-что, а заботиться о себе он умеет даже слишком хорошо.
– Я и не сомневаюсь, – усмехнулся я.
Однако я невольно задумался, было ли выражение ее лица вызвано недостаточным знанием английского, или она хотела меня ненавязчиво предупредить, чтобы я был осторожен и следил за тем, что происходит у меня за спиной. Очень мило с ее стороны, но я и сам не лыком шит. С тех самых пор как я начал иметь дело с бароном фон Амернингеном, я сразу понял, что, несмотря на всю его панъевропейскую брехню, круг его интересов сводился главным образом к нему самому, ведь в этом человеке главным был инстинкт самосохранения. Мой добрый друг Дейв однажды заметил, что таких попробуй раскуси. Думаю, он был прав.
Я все смотрел, не идет ли Лутц, но на это и намека не было, и Инга-Луиза вела меня, казалось, в какое-то потайное место. Мы прошли по огромному дому, то и дело натыкаясь на оргии местного масштаба, и направились к тому, что, наверное, являлось черной лестницей. По ней мы поднялись на два этажа, и там оглушительный шум дискотеки напоминал о себе только легким подрагиванием пола под ногами. Впереди виднелись еще двери, не такие огромные, как дверь в танцевальный зал, а тяжелые и по-деловому безыскусные. Швейцары, прохлаждавшиеся перед ними на стульях, повскакивали с них, завидев нас. Да нет, не были они похожи на швейцаров – скорее на тех бугаев, которые стояли на страже у ворот, но если те хоть пытались соблюдать приличия и быть любезными, то у этих вид был совершенно бандитский: носы картошкой и надорванные, как у борцов, уши; поросячьи глазки горели злорадным огнем. Инга-Луиза передала меня на их попечение, улыбнулась, как будто извиняясь, и, сказав: «Дальше я не хожу» – удалилась, лукаво и немного натянуто усмехнувшись. Я слышал, как шум ее торопливых шагов, стихая, раздавался по коридору, и мне показалось, что ей хочется скрыться на лестнице прежде, чем двери откроются.
Когда же они наконец открылись, меня чуть не постигло разочарование. После блеска и движения бомонда внизу это убежище выглядело до абсурда умиротворенно: спокойное общество, которое, кроме тихого журчания беседы, никаких звуков не производило. Впрочем, когда я присмотрелся повнимательнее, обстановка показалась мне несколько странной: хоть беседа и была чинной, самих беседовавших таковыми назвать было нельзя. Когда двери за мной закрылись и один из слуг взял мой пустой бокал и дал взамен полный, я нос к носу столкнулся с парочкой типов с глазами навыкате, напоминавших рок-музыкантов: вандалы средних лет и непонятного пола, с выкрашенными в два разных цвета волосами, одетые в плотно облегавшую одежду с кружевами, сквозь которую отчетливо проступали толстые животы. То, что, вероятно, являлось женщиной, уставилось на меня обведенными черным карандашом глазами и спросило писклявым голосом на кокни, на каком говорит средний класс:
– Все, кто на Брок , на борту?
Я улыбнулся бессмысленной улыбкой, отошел и тут же наткнулся на какого-то высокого, верблюдоподобного субъекта, невидящим взглядом озирающегося по сторонам и щиплющего пальцами свои обвислые усики. Должно быть, это Лино Мортера, один из членов нашего совета директоров в Италии – причем один из самых моих нелюбимых. Был здесь и маленький толстый Понтуа. Он яростно жестикулировал, обращаясь к парочке здоровенных старых греховодниц, которым улыбалась карьера шкиперов русского тралового флота или бельгийских телохранителей. Я ни с тем, ни с другим знакомым общаться ничуть не желал, а потому поспешил укрыться в другом конце комнаты. По пути я то и дело натыкался на очередных дельцов, которых смутно припоминал после презентации, на сильных, властных женщин с холеной внешностью телевизионных продюсеров или директоров компаний и их чуть менее холеных коллег, занятых, вероятно, преподавательской деятельностью. Неподалеку в одиночестве стояла высокая длинноногая женщина, и я поспешил воспользоваться услышанной репликой для начала разговора:
– Ну что, все, кто на Брок, на борту?
Она как-то очень странно посмотрела на меня:
– Verzeih'n – ah. Dem Brocken. Ja, dauert's nicht lang. [23]
Голос у нее был низкий, печальный. И все же, произнося эти слова, она прикрыла глаза и слегка облизнула губы. Было такое ощущение, что она вот-вот задрожит.
Брокен! Так вот они о чем говорили! Я-то знаю, что это за место; я там был. Гора в Гарце, причем, если мне не изменяла память, на самой границе с бывшей ГДР, и отсюда до нее путь неблизкий. Но мне казалось, что я еще где-то слышал это название, и при мысли об этом в голове моей стали собираться тени.
– Послушайте, – настойчиво продолжал я, – об этом Бро…
Она резко отвернулась, прижалась лбом к стене и оттолкнула меня, когда я попытался к ней приблизиться. Я тихонько отошел, чтобы не привлекать внимания, оставив позади парочку немецких длинноволосиков, споривших о театральном искусстве и пластике форм, и нашел себе пристанище среди относительно нормальных типов, в основной массе представленных перегулявшими модными бездельниками вроде прожженных университетских выпускников, которые тусовались внизу. Они пыхтели и потели в своих тесных воротничках и обсуждали недостатки своих брокеров, а также излагали собственные дурацкие мысли по поводу положения дел на рынках. Я уже влез было с небольшой порцией элементарной экономики, но тут на меня обрушились две худосочные женщины лет около сорока, с горящими нервными глазами, одетые в фантастически дорогущие джемперы из полиэстера и по очереди смолящие гигантскую сигарету с травкой. Одна наклонилась ко мне и сказала по-английски с придыханием:
– Я вас знаю. Вы капиталист, nicht wahr? [24] Знаешь, Путцерль? Он из статьи – человек, заставляющий посылки думать.
Они оценивающе посмотрели на меня блестящими от злорадства глазами и захихикали.
– Чем вы собираетесь здесь торговать, герр Капиталист? – осведомилась другая.
– Своей задницей! – предположила первая, и обе завизжали от восторга.
– Нет, – холодно парировал я, – вашей.
Следившие за разговором мужчины оживились.
– S'ist nicht z'verkaufn! [25] – воспротестовала вторая. – Я ее сто лет назад купила для себя!
– Покажи ей, – завопила другая. – Она все покупает, грязная потаскушка!
– Чего вы хотите? Ладно, потом пойму. Я за тобой следить буду, герр Торговец. Ты мне нравишься!
– Только если ты не еврей! – вставила другая. – Путцерль не нравятся вонючие евреёзы, так ведь, малышка?
– Я и за этим прослежу! – провизжала Путцерль, и они обе согнулись в три погибели от хохота, закашлялись, и изо рта у них паром повалил запах конопли. Судя по запаху, травка была из дорогих, у меня на языке от нее остался горький привкус – чертовски горький.
Какой-то мужчина обхватил меня за плечи мясистой ручищей:
– Ты осторожней с этой парочкой. Они тебе яйца открутят! Непременно открутят их, – настойчиво повторил он, – кр-рак! – чтобы я уж наверняка понял, что он имеет в виду. – Моя жена так со мной поступила. И мои проклятые дети. Но погоди чуточку. Он их усмирит! Честно, он эту парочку усмирит, я видел, как они на коленях ползали, буквально ползали. Знаешь, что я видел?
Он тряхнул головой, взмокшей от пота, и я заглянул в его глаза, темные, с кровавыми прожилками, очень темные. Это было все равно что глядеться в пруды истинного ужаса.
– Знаешь, что я видел? – повторил он. – Liebe Gott [26], если бы ты знал…
Его рука соскользнула с моего плеча, он весь обмяк и побрел прочь, качая головой.
Люди повышали голос, когда он проходил мимо них, направляясь к выходу. Они тоже потели, хотя нельзя сказать, чтобы здесь было слишком жарко или что они много выпили: в комнате была всего пара-другая официантов пожилого возраста, и их подносов почти никто не касался. В воздухе тем не менее висел такой угар наркоты, что у меня самого голова слегка поплыла. Эта напряженность, которую я уловил в только что состоявшемся разговоре, – может, во всем виновата только травка, эта зараза, которая может изнутри заразить собравшееся общество, перескакивая из одной головы в другую, подобно молнии, и оскверняя воздух? Не это ли произошло здесь? Но в воздухе витала еще одна разновидность возбуждения – неспокойная, нездоровая, доходящая почти до экстаза и ощущаемая целой группой людей, которые собираются сделать что-то запретное и манящее одновременно. Я сразу вспомнил университетский альпинистский клуб и как мы собрались совершить абсолютно непозволительную вещь: прыгнуть с тросом с моста, находившегося недалеко от университета; вся эта бравада и кипение страстей – а пот между тем змейкой тек по позвоночнику в трусы. Вот и тут такое же ощущение. Разница состояла в том, что эти люди вряд ли пытались скрыть его друг от друга, как будто они уже через это все проходили и им было нечего скрывать друг от друга, разве что, пожалуй, от себя самих. Я уж начал было думать, не забрел ли случайно в какой-то кружок извращенцев, но тут мне вспомнилось обвинение в неонацизме и упоминание Брокена. Это место было знаменито в свое время не меньше Бранденбургских ворот, символа разделения Германии. Может, название позаимствовали для какого-нибудь неонацистского Bund'a? [27] Очень даже может быть. А может, оно и вовсе ничего не означает. Только где-то я это название все-таки слышал, но голос, его произнесший, я запомнить не удосужился.
Хочу к елям Брокена, где еще сохранилась нечисть…
Так сказал Ле Стриж в состоянии крайнего недовольства; мой друг Джип-штурман побледнел при упоминании этого места.
Раздавшийся грохот вернул меня от грустных воспоминаний в действительность. Совсем недалеко от того места, где я стоял, распахнулась дверь в комнату, и из заднего помещения внесли какую-то громоздкую мебель. Я заглянул в открывшуюся дверь и увидел комнату, которая по размерам была больше этой, а венчал ее огромный стеклянный купол. Вокруг сновали мужчины без пиджаков, явно готовясь к чему-то; они расчищали место и даже скатывали ковер.
Конечно, это можно было сделать и раньше, прежде чем пришли гости; так почему же этого не произошло? Если только здесь не было какого-то секрета – такого секрета, который можно подготовить только под прикрытием вечеринки. Пол у слуг под ногами выглядел как мраморный, судя по внешнему виду и по звуку выставляемых графинов и чанов – нет, сосудов и кувшинов, с фантастическими орнаментами, позолоченных или золотых, с едва уловимым налетом древности. В полу тоже были золотые вкрапления, а среди мозаичных рисунков, вмонтированных в мраморную поверхность, самая большая фигура в центре зала выглядела знакомой. Только «знакомая» не значит «дружелюбная» исходя из того, что мне доводилось видеть. Но где же я сталкивался с этим? А у нацистов кроме свастики есть еще какие-нибудь символы? Но стоило мне подобраться поближе и попытаться рассмотреть рисунок повнимательнее, как я чуть из кожи не выпрыгнул от неожиданности. Мне на плечо легла рука, настоящий ласт, и повернула меня так, что сопротивляться было бесполезно. Два голубых глаза, слегка навыкате, уставились прямо мне в глаза, и в них внезапно отразился огонек яростного гнева.
