Волчья сыть
– Батюшка, – обратился я к местному священнику, – прикажите принести немного меда, головку чеснока, горстку муки и узкую тряпочку.
Я решил наделать лепешек с медом и толченым чесноком. Не очень эффективное, но полезное средство.
– Может, мне исповедаться и причаститься? – жалобно спросил больной. – Сколько, сыне, я еще проживу?
– Причаститься, конечно, не помешает, – согласился я. – А можно и отложить лет на двадцать, время еще есть.
– Так я что, не помру нынче? – удивленно спросил архиерей более твердым, чем раньше, голосом.
– За двадцать лет не поручусь, – признался я, – но что никакого серьезного заболевания у вас нет – это святая правда. Хотя помучиться несколько дней придется.
За разговорами я приготовил снадобье, прилепил на каждый будущий фурункул по рассасывающей лепешке и забинтовал чресла архиерея чистой холщовой тряпицей.
– Ишь ты, сразу полегчало! – сказал владыка в конце процедуры почти нормальным голосом. – Все в руках Господа!
Он неожиданно для меня слез с постели, укрепился на ногах, подошел к образам и опустился перед ними на колени.
У меня чуть не отъехала крыша. С такими фурункулами ему должно было быть больно даже шевельнуться. Чего-чего, а мучений, доставляемых такой пакостью, как чирьи, я насмотрелся предостаточно.
Архиерей, между тем, преспокойно молился и отвешивал земные поклоны.
Я подождал минут десять и уже собрался потихоньку уйти, как неожиданно появилось новое лицо – уездный начальник, которому положено было в данный момент умирать от цирроза печени, а не разгуливать по гостям. Выглядел он довольно бодро и выдыхал густые винные пары.
Первым делом надворный советник Киселев истово перекрестился на иконостас, а затем бросился ко мне с объятиями.
– Алеша, голубь ты мой, спаситель, душевно рад тебя видеть у одра, можно сказать. Благодарствуй за излечение, спас от смерти мучительной. Все как рукой сняло! Как ты мне запретил винище проклятое пить, – сказал он, дыша густым перегаром, – да руки на меня наложил, другим человеком стал!
Надеюсь, что во время этой странной тирады у меня был не очень глупый вид.
– Неужели совсем печень не болит? – растерянно спросил я.
– Совершенно-с, лет десять не ощущал себя таким здоровым. Да и владыка, смотрю, помирать раздумал, – сказал он встающему с колен архиерею.
– Господь не попустил, – подтвердил архипастырь.
– Нынче же вечером прошу ко мне, – обратился ко всем присутствующим уездный начальник, – премного обяжете.
– Непременно будем, – ответил за всех архиерей и покрутил бедрами. – Верите, Александр Васильевич, буквально от смерти спас меня сей вьюнош.
– Ваше преосвященство, – спросил я его дрогнувшим голосом, – вам что, совсем не больно?
– Ощущать ощущаю, но боли нет, – твердо ответил старик.
Похоже было на то, что я делался чудотворцем. Относительно того, что я сын своего папы, у меня сомнений не было благодаря фамильному сходству и другим признакам, поэтому никаких богохульных иллюзий о своем тайном божественном происхождении у меня не возникло. Вероятно, обострились какие-то экстрасенсорные способности, о которых я не подозревал.
Я даже прислушался к себе, но вроде никаких изменений не чувствовалось.
– Барин, за вами приехали, – сообщил мне с порога церковный служка, опасаясь входить в комнату с таким количеством «начальства».
Явился он вовремя. Мне хотелось побыть одному и попытаться понять, что, собственно, происходит.
– Так, значит, до вечера? – сказал мне, прощаясь, Киселев.
– Да, да, конечно, – рассеянно ответил я.
Архиерей на прощанье от полноты чувств расцеловал меня в обе щеки и перекрестил. Об оплате никто, понятное дело, не вспомнил.
На улице меня ожидал незнакомый экипаж, присланный от очередного больного. Похоже, что княгиня Анна Сергеевна сделала мне рекламу, и вся местная знать собиралась впрок полечиться у нового доктора.
Началась утомительная езда «с визитами», как говорили о посещении врача в старые времена. Создалась целая очередь из разнокалиберных экипажей, следовавших за мной кортежем, создавая сумятицу в маленьком городе и вызывая брожение умов у его жителей.
Оказалось, что, несмотря на заштатность и провинциальность, в Троицке жило довольно много дворянских семей вполне светского толка. Я предположил, что они отсиживаются здесь от строгостей, введенных в столице сумасбродным императором.
Кроме этих семейств, моими пациентами стали окрестные помещики, имевшие городские резиденции, и богатые купцы, стремящиеся в образе жизни походить на дворян.
Серьезных заболеваний мне не встретилось. Приглашали меня, скорее всего, следуя моде, чтобы оказаться не хуже других, и, соответственно, щедро платили.
Слух о моем небывалом гонораре у генерала облетел весь город, и на меня стали смотреть, как на какую-то священную корову. Даже недошитый полукафтан вписывался в образ эксцентричного миллионера. Красавицы дочки строили модному, богатому доктору глазки, сыночки шаркали ножкой, а мамы пытались посвятить в семейные тайны.
Я, отрабатывая свои деньги, у всех членов семьи проверял пульс, рассматривал языки, давал общие рекомендации по диете, образу жизни, санитарии и гигиене и пересаживался в очередной экипаж.
Во время одного из своих челночных перемещений по городу я встретил княгиню Анну Сергеевну, возвращающуюся с прогулки.
Мы остановили свои экипажи, и я подошел поцеловать у нее ручку.
Выглядела княгиня прекрасно. Глаза ее мерцали довольством и умиротворенностью. Одета она была в «амазонку»: приталенное, узкое платье с закрытым верхом и застежками на спине.
Я поинтересовался ее самочувствием и здоровьем супруга. Княгиня незаметно пожала мне руку и сообщила, что впервые за последний год генерал посетил ее спальню ночью «и был очень мил».
Я порадовался и за Анну Сергеевну, и за генерала. При таком развитии событий решалась самая сложная проблема ее взаимоотношений с Герасимом: возможная беременность и связанные с ней семейные передряги. У старика теперь появился реальный шанс вскоре стать счастливым отцом.
К вечеру я вымотался от постоянного мелькания новых лиц, зато неплохо заработал. Отослав посланцев последних пациентов восвояси с обещанием заняться их хозяевами завтра с утра, я отправился в свою «штаб-квартиру» передохнуть и подготовиться к мальчишнику уездного начальника.
За целый день мне не удалось нормально поесть. Везде был «а-ля фуршет» по-русски, то есть дежурная рюмка водки и закуска в виде рыбца или икорки. Так что, вернувшись к портному, я сразу же попросил подать мне ужин.
Аля целый день провела в компании Дуни и обновок и не очень без меня соскучилась.
Пока накрывали на стол, я рассказывал ей, как у меня прошел день и проэкзаменовал ее в освоении азбуки. На мой взгляд, обучение протекало великолепно.
Мы мило поболтали. Брать ее с собой к Киселеву я не мог, прием предполагался без дам, так что, загрузив Алю новым заданием по сложению слов, я пошел в мастерскую на примерку нового платья.
Процедура эта была не очень интересной, но необходимой. Как и в первом опыте с полукафтаном, покрой у Фрола Исаевича вышел самобытным и потребовал большой корректировки. Начались долгие препирательства и уговоры, пока я сумел убедить маэстро, что платье должно сидеть на человеке не так же, как оно сидит на чучеле.
В конце концов, я разделался с домашними делами, поцеловал Алю и отправился к Киселеву. Жил он в пяти минутах ходьбы от портного, но идти пешком в гости было неприлично, так что мне пришлось попросить портного запрячь его двуколку.
Глава шестая
Гостей у титулярного советника собралось человек пятнадцать. Кое-кто был мне уже знаком. Здесь были оба давешних священника: архиерей и отец Никодим – а также настоятель второго городского собора отец Филарет, тучный молчаливый мужчина лет сорока. Кроме того, приглашены были несколько местных дворян, городские чиновники и два офицера.
Меня представили почтенному собранию и нашли местечко за столом рядом с хозяином. Ужин был сервирован вполне прилично даже для этих хлебосольных времен. Киселев, уже прилично (или привычно?) пьяный, предложил тост за спасителя животов его и архиерея, то есть за меня.
Водка у него была отменная, и присутствующие отдали ей должное. Я после недавнего ужина был не голоден и не очень налегал на яства и напитки. Меня больше интересовало, что представляет собой провинциальное русское общество и его представители.
Коли мне придется вместе с ними какое-то время жить, стоило разобраться в ситуации.
О временах правлении Павла I и этой эпохе я знал очень мало. Для меня это время было темно и неинтересно.
Я схематично помнил историю восхождения императора на престол после смерти его матушки Екатерины II, не отдавшей законную власть сыну после его совершеннолетия. Его нервное правление, над которым посмеивались в русской литературе. Известный рассказ Юрия Тынянова «Поручик Киже» об идиотизме бюрократического военного государства. Крылатую фразу, появившуюся после объявления о причинах его смерти: «Умер от апоплексического удара табакеркой по голове». И почти ничего не знал о самом правлении.
В истории СССР утверждалось, что Павел Петрович ввел в армии прусские порядки, ужесточил и без того палочную дисциплину, перессорился почти со всей знатью и, при молчаливом согласии сына Александра, был убит гвардейскими офицерами.
Последнее время, в начале нового тысячелетия, кое-кто стал считать, что Павла неправильно оценили, что он был чуть ли не великим реформатором, пострадавшим за свою прогрессивную позицию.
Возможно, в этом есть и доля правды, хотя не только у нас, но и везде в мире мнения и оценки событий и исторических деятелей рассматриваются с точки зрения политических конъюнктур. Потому-то так часто и меняет мнения и героев эта ветреная наука. Теперь, «на месте», я пытался в этом разобраться. Без большой надежды на успех. Понять, что на самом деле происходит в стране, оставаясь объективным, практически невозможно.
Оставалось единственное: составить если не представление, то хотя бы впечатление. И, как нельзя кстати, подвернулся этот полуофициальный ужин у главы местной администрации.
Ужин, между тем, набирал обороты. Киселев, временно отступив от моей рекомендации не пить, чему не позволял верить запах, его сопровождавший, подливал себе и гостям, и атмосфера за столом делалась дружеской и непринужденной.
Постепенно мои сотрапезники, вначале говорившие исключительно о местных делах, начали пьянеть и, как всегда во все времена в России, перешли к разговорам о большой политике. Я думаю, было бы великим научным подвигом подсчитать, сколько людей пострадало в нашей стране в ее многовековой истории за свой длинный язык.
По мере продвижения в страну Бахуса разговоры делались все откровеннее, а суждения радикальнее. Архиерей пытался урезонить «якобинцев», но нам, как известно, по пьянке и море по колено. Я, между тем, вострил уши, вживаясь в эпоху.
По застольным разговорам получалось, что император, как известно, ненавидящий свою мать, окончательно развалил систему управления, сложившуюся в ее правление. Начатые и незаконченные ею реформы и так ввергли страну в сложное положение, а теперь это усугубилось еще и «перестройкой».
Применяя нашу терминологию, начались структурные реформы, в результате которых образовалось несколько ветвей власти, как обычно, тянущие одеяло в сторону интересов своих ведомств, и, в результате, раздирающие страну. По замыслу Павла, во главе исполнительной власти оказались военные, у которых не было ни опыта, ни рычагов управления гражданским обществом.
Чиновничество, имеющее такой опыт, власти было лишено, но в управлении осталось явочным порядком. Отменив матушкины законы, новый император вернулся к устаревшим петровским, которые уже забылись и не работали. Поэтому в стране при видимости жесткой структуры управления каждый делал то, что ему взбредет в голову, по своему разумению и исключительно для своего блага.
Император, как всякий романтик, не оценил сложность поставленных задач и не мог понять, почему при очевидной правильности его указов нет никакой положительной динамики. Все или извращалось до очевидной глупости, или шло на пользу кучке взяточников и воров.
Павел не щадил себя, пытался вникнуть во все мелочи, лично проверял, когда открываются канцелярии, как исполняются законы, и ничего не мог изменить.
Кроме того, началась чехарда с деньгами. Екатерина додумалась выпускать, кроме металлических, бумажные деньги – ассигнации. Образовалось две валюты: роль доллара исполняло серебро, деревянных рублей – ассигнации.
Для властей поначалу настал золотой век: когда императрице или правительству требовались средства, деньги просто печатали в нужном количестве. Постепенно доверие к бумажкам падало, и к концу правления Екатерины Великой рубль стоил около 63,5 копейки серебром.
Павел взялся переодевать армию и вскоре, измучившись от безденежья, пошел по проторенному пути, и допечатал еще 50 миллионов рублей к 250 миллионам, выпущенным матушкой, опустив бумажный рубль еще ниже.
Присутствующие за столом не знали законов экономики и управления. Потому их разговоры касались только персоналий, должностных злоупотреблений и частных случаев. Однако составить представление о том, что происходит в стране, я смог.
Между тем застолье продолжалось. Потребляли мы не легкомысленное шампанское, ставшее дефицитным в связи с французской революцией, а отечественную водку местного производства из емкой посуды.
В конце концов, выпитое начало пересиливать съеденное. С политических тем народ незаметно перешел на выяснение отношений.
Среди присутствующих новыми людьми были только мы с архиереем и в этой фазе застолья участия не принимали. Владыка был человеком умным и тактичным, в местные разборки не встревал, что касается меня, то я от выпитого осоловели предпочитал помалкивать, стараясь не привлекать к себе внимания.
Однако этого мне не удалось. Когда гости окончательно расслабились и раскрепостились, мне довелось услышать про себя много нового и любопытного. Оказалось, что моя персона в городе скрупулезно изучалась и отслеживалась, все перемещения и действия фиксировались, в результате чего были сделаны широкие умозаключения, нашедшие сочувствие в обществе. Я с удовольствием выслушал несколько мифов о собственной персоне.
Во-первых, меня спутали с сыном какого-то Крылова, крупного помещика из соседней губернии, известного присутствующим только понаслышке. У этого Крылова был сын большой оригинал и, по-видимому, колоритная личность.
Он много путешествовал, участвовал в светских скандалах, слыл за ученого и даже писал стихотворения «в антологическом роде» (что это за стихотворения, я так и не понял). В последнее время он остепенился и редактировал журнал «Соревнователь просвещения и благотворения».
Во-вторых, уважая «инкогнито», никто ни о чем прямо не расспрашивал, и понять, что к чему, мне удалось из прозрачный намеков и подсунутого журнала. Действительно, редактором в нем значился некий Алекс. Крылов. Как я выяснил позже – Александр.
Из разговоров выходило, что я малый простой, но тонкая штучка. Как было соотнести мои «литературные таланты» с медицинскими, никто не задумывался.
Я, понятное дело, от всего открещивался, но так неловко и неубедительно, что никто не усомнился в раскрытии «моей тайны». Чем меньше вопросов вызывало мое происхождение и прошлое, тем удобнее было скрывать свое «безродство».
Антона Ивановича Крылова, моего гипотетического предка, в городе знали мало. Поместье в наследство он получил недавно и не успел обзавестись многочисленными знакомствами, как это было принято между провинциальными дворянами.
Поэтому меня воспринимали не как родственника здешнего обитателя, а как человека со стороны, невесть как попавшего в медвежий угол и почему-то разгуливающего по уездному городу в странных нарядах.
Теперь же, благодаря мудрым изысканиям и проницательности гостей уездного начальника, завеса тайны оказалась приоткрытой, после чего интерес ко мне, как к теме пересудов, иссяк, и гости опять перешли к местным сварам, а я, выключившись из общего разговора, общался со старичком архиереем.
Так как я не ориентировался в церковной иерархии, то пришлось обиняками выспрашивать, какой пост занимает мой сосед. Оказалось, что владыка был епископом местной епархии. Начинал он карьеру с дьячков, потом окончил «Славяно-греко-латинскую академию», постригся в монахи и дорос до епископа. Все его интересы находились в сфере религии и церкви, он, сколько я мог судить, для своего времени был прекрасно образован и очень огорчался невежеству большинства священников.
Мне епископ понравился. Из разговоров за столом выяснилось, что почти весь свой доход, весьма приличный, он использует на милостыню. С обильно сервированного стола он брал самые неказистые яства, вроде грибочков и огурчиков. Водка у него оказалась «фальшивая». Из собственного графинчика. Старик, чтобы не портить компанию, подливал себе в рюмку простую воду.
Я не отличался таким благонравием и воздержанностью, пил со всеми наравне и был уже порядочно пьян. Это не мешало нам нормально общаться. Старик тактично не давил своим авторитетом и «жизненным опытом» и просвещал меня по непонятным вопросам писания. Не помню к чему, но я рассказал ему о своих отношениях с Алей.
Владыка выслушал и уточнил только один вопрос: исполняю ли я заповедь о прелюбодеянии. Пришлось покаяться, что в этом-то я грешен.
– А почему ты, сыне, не женишься на девице? Ее крестьянским состоянием пренебрегаешь?
– Нет, конечно. Ее происхождение меня меньше всего волнует. Дело в том, что она формально числится замужем.
– Как так? – не понял владыка. – Что значит «формально», по форме, что ли?
– Это значит, что она обвенчана, но женой не стала.
– Что-то никак я не разумею, как такое может статься.
Пришлось рассказывать ему всю длинную историю Алиного замужества и предполагаемого вдовства.
– Значит, помещик приревновал свою полюбовницу к денщику, – уточнял детали архиерей, – и насильно женил его на крестьянской девчонке?
– Да, владыка, а денщик не смирился и пустился с любовницей в бега. Тоже, наверное, была большая любовь…
– В грехе любви не бывает, – нравоучительно заметил иерей, как и всякий монах, «большой специалист» в любовных отношениях.
Я не стал к нему цепляться и убеждать в обратном.
– Как бы то ни было, но моя Алевтина оказалась ни девой, ни бабой. Потом денщика поймали и отдали в солдаты.
– Коли венчана, значит, жена. А то, что между ними ничего «скоромного» не было, ничего не значит. Должна соблюдать верность.
– Это все так, да только слух прошел, что муж ее умер. Вот и неизвестно теперь, то ли она замужем, то ли вдова.
О том, что об Алином вдовстве мне сказала деревенская колдунья бабка Ульяна, я понятое дело, говорить не стал.
В это время начали подавать на стол сладкие пироги и ликеры, и наш разговор прервался. Архиерей вышел из-за стола по своей нужде, а моим вниманием завладел сидящий по левую от меня руку офицер, который принялся пространно рассуждать о доблести русского оружия и непобедимости нашей армии.
Я вежливо слушал, согласно кивая головой. Никаких возражений против того, что русская армия самая лучшая в мире, у меня не было, Тем более что ни ее, ни каких других современных армий я не знал, а до грядущего поражения русских войск от Наполеона на Аустерлице было еще лет пять.
Застолье, между тем, шло своей чередой. Гости разбились на группы по интересам, и общие темы больше не обсуждались. Трубочный дым и гомон голосов заполняли залу.
Когда старик священник вернулся на свое место, я не заметил. Он дождался, когда в нашем с офицером гимне русскому оружию образуется пауза, и тихонько тронул меня за плечо.
– Я навел справки, сыне, твоя солдатка – вдова.
Я не сразу понял, что он имеет в виду, а когда до меня дошло, удивился:
– Как вы смогли узнать?
Оказалось, что все очень просто. В доме уездного начальника находилась и его канцелярия. При побеге солдата его объявляли в розыск и присылали соответствующие документы. Когда дезертира ловили, розыск снимали и сообщали помещику о его судьбе.
Старуха Ульяна была права. Алин муж был возвращен в полк и навечно выбыл из него по причине смерти после экзекуции.
Мы помолчали, почтив память неизвестного нам человека, забитого палками за любовь к женщине.
– Так что теперь, сыне, ты можешь венчаться, – просто сказал епископ.
– Да хоть сейчас! – в пьяном кураже объявил я.
От выпитого и нудного хвастовства пьяного соседа-офицера у меня, видимо, помутилось в голове. Мысль о женитьбе на Але, до сих пор даже не приходившая в голову, показалась очень мудрой.
– Женюсь! – твердо добавил я. – Не будем жить в грехе! Я ее, дедушка, очень люблю, – как великую тайну сообщил я епископу, к тому же фамильярно назвав его «дедушкой».
Никаких сомнений в том, что этот брак просто невозможен, что у меня в прошлом может не оказаться будущего, что я подставлю любимого человека и вообще перепутаю историю, в тот момент у меня не возникло.
– Можно и сейчас, – подумав, сказал старик. – Я у тебя в долгу. Ты спас мое тело, я помогу тебе спасти душу. Только невеста готова ли?
– Готова, – запнувшись, ответил я, – ждет.
Я был уверен, что Аля не спит и в курсе всего, что сейчас происходит. Я начал трезветь и осознавать, что попал в ловушку.
Женитьба никак не входила в мои «ближайшие» планы. Это была суперавантюра. Я не принадлежал ни себе, ни этому времени, и не знал, что день грядущий мне готовит.
С другой стороны – эта мысль только сейчас пришла в голову – став моей женой, Аля будет хоть как-то социально независима.
Владыка, между тем, подошел к пьяному в дымину отцу Никодиму. Тот выслушал приказ иерарха, согласно кивнул головой и, покачиваясь, тут же направился к выходу. Мы последовали за ним.
Я посмотрел на часы. Было без двадцати минут двенадцать по московскому времени. На небе сияли звезды, не заглушаемые городскими огнями.
Троицк давно уже крепко спал.
Сторожа били в свои колотушки и протяжно перекликались:
– Слушай!
– Слушай!
Прохладный ветер студил разгоряченную кожу. Отец Никодим стоял, покачиваясь, и не очень соображал, чего от него хотят.
– Иди за суженой, – сухо сказал мне архиерей, стесняясь невменяемого состояния своего подчиненного, – и веди ее в собор.
Мы разошлись. Я, стараясь не спотыкаться, дошел до портновского дома и вошел в оставленную незапертой калитку. Все давно спали. Крадучись, чтобы никого не беспокоить, я прокрался в нашу комнату.
На столе горела оплывшая сальная свеча, Аля сидела на лавке в «генеральском» платье, сложив руки на коленях. Как она бледна, было видно даже в неверном, тусклом свете. Ее глаза, не отрываясь, смотрели на меня.
Я подошел к ней и сел рядом. Она не шевельнулась. На столе лежало ее кольцо с изумрудом. Я подумал, что для венчания нужно два кольца, а у нас только одно.
– Ты уже знаешь?
Аля кивнула.
– Ты согласна?
Девушка заплакала и неловко обхватила меня руками. Я поцеловал ее мокрую щеку и помог встать.
К церкви мы шли, взявшись за руки. Улицы были пусты. За высокими заборами разрывались лаем сторожевые собаки. Шли мы молча, как будто невзначай прижимаясь друг к другу.
Как все было не похоже на мою первую свадьбу с Леонидой! Тогда это был настоящий праздник с шампанским, кучей неведомых мне гостей, чиновными знакомыми родителей невесты, «Линкольном», украшенным кольцами и лентами.
Тогда, несмотря на всю помпезную пошлость действия, мне казалось, что я счастлив. Теперь я был в этом не уверен. Мы с Алей и так принадлежали друг другу, и почти тайное церковное благословение нашего союза не имело для меня никакого значения.
Аля все воспринимала по-иному, трепетно и благодарно. Известие о вдовстве и предстоящем венчании свалились ей на голову совершенно неожиданно. Мне казалось, что она еще до конца не осознает, что происходит, но все равно, она была как никогда счастлива. Чтобы доставлять ей такую радость, я был готов венчаться хоть каждый день.
После чернильной тьмы ночного города, церковь казалась ярко освещенной, хотя в ней горело не больше десятка свечей. Из темных углов за нами наблюдали неясные лики святых.
Все было просто и величественно. Оба священника переоделись в ризы. Заспанный служка стоял в стороне с коронами, готовясь принять участие в ритуале. Я шепнул епископу, что у нас нет второго кольца. Вышла небольшая заминка, потом отец Никодим ушел в ризницу и вернулся с грошовым медным кольцом.
Я всего один раз в жизни присутствовал на церковном венчании и не помнил порядка процедуры. Думаю, священники были удивлены моей бестолковостью и необходимостью объяснять самые элементарные вещи.
