Тала

«Пе-е-те-е-ли-и-чка» – отвечала она, задыхаясь от прилива чувств.

Теперь он носил всё время эту рубашку на голое тело и никогда не снимал (только за редким исключением). Он действительно ощущал ласкающее тепло и лёгкое прикосновение её пальцев. Они опускались всё ниже и ниже, до тех пор, пока не восставал его «ёжик». Он называл его «ёжиком». Почему? На то были свои причины. Считал, что он окружил себя иголками, защищаясь от девчоночьих взглядов. И ему это удавалось. Ни один взгляд не проник сквозь частоту иголок. Он оставался неуязвим и спокоен, величественно спокоен, и это иногда даже пугало Володю. Он начал думать, что «ёжик» вообще не реагирует на женщин. Но он не реагировал и на мужчин. И только Нате с первой встречи удалось расшевелить его и… опали иголки. Это было неожиданно и удивительно. Неужели он сбросил свою броню? И это смогла сделать эта девчонка, вернее её взгляд, который таки пробился сквозь выставленный частокол. Ему хотелось проверить это ещё и ещё, убедиться, что это не случайное явление. И тогда, в тот первый день он пошёл за ней следом и стал на соседний ряд. Они собирали кукурузу. Он быстро собирал на своём ряду, а потом возвращался по её ряду и шел ей навстречу. Никто не мог его ни в чём заподозрить: сильный пол помогает слабому. Но он-то знал, что, приблизившись, получит от неё взгляд благодарности. Это ему и надо было. Достаточно было взгляда, и «ёжик» шевелился, и с каждым разом становился всё смелее и смелее, а потом стал наглеть. Как же долго он ждал этого! Ему двадцать лет, а «ёжик» до сих пор был холостяком. Наконец-то он выбрал себе подругу. И как с этим теперь быть? Надо как-то дать ей понять, может быть, и она испытывает что-то подобное, ведь в её взгляде есть то, чего он не замечал ни у одной девчонки. Надо действовать. А как? Он не встречался ещё ни с одной девчонкой и не знал, как и когда подойти, что сказать. В тот вечер он только об этом и думал, и ничего не мог придумать, а просто пригласил на прогулку.

* * *

Они вместе читали «Триумфальную арку» Ремарка, лёжа на траве рядышком, опираясь на локти.

… «На белом столе лежало то, что несколько часов назад было надеждой, дыханием, болью и трепещущей жизнью. Теперь это был всего лишь труп…» Нату охватил леденящий душу ужас: её могла постичь та же участь, но Бог миловал. Как-то раньше она не задумывалась над этим, а если бы она «подхватила»… ей даже сейчас стало жутко. Через что бы ей пришлось пройти?! Она откинулась на спину.

– Заболели локти? – спросил Володя.

– Да.

– Отдохни. Подожду тебя.

И Володя не стал читать дальше и тоже лёг на спину.

На небе застыли облака, словно их приклеили. Красивые, с завитушками, они белели на ещё голубом небе «бабьего лета». А ведь она могла ничего этого уже не видеть. Легальные аборты были запрещены законом, а от нелегальных часто умирали. На соседней улице от кровотечения умерла совсем молоденькая девочка. Ей было семнадцать лет. Жених отказался жениться на ней. Она не смогла вынести позора и решила избавиться от ребёнка. Но пошло что-то не так. Врачи не имели права её спасать до тех пор, пока она не скажет, кто ей делал нелегальный аборт. Она не сказала, потому что поклялась не выдавать акушерку. Её хоронили в белом свадебном платье. Весь посёлок был в трауре. Это был такой ужас и урок для всех девушек и девчонок в округе. Ей такое не грозит, да и Глеб сказал ещё тогда, что они поженятся, и позора никакого не будет, вернее, о нём никто не узнает. А ведь могло всё быть и по-другому. Только от одной этой мысли ей стало не по себе. И ведь она в этом не виновата. Наверное, только поэтому Боженька её простил, её милосердный Боженька, и не позволил дойти ситуации до такого кошмара. Но пока они не распишутся, позор будет висеть над ней. Почему под руки попалась именно эта книга? Зачем она здесь? Чтобы напомнить ей о её позоре, чтобы она содрогалась от ужаса, узнав, что с нею могло бы такое произойти? Чтобы всё испортить, чтобы отнять у неё эти редкие часы счастья? А может быть, это предупреждение, подсказка, чтобы не допускала к себе Глеба, пока не распишутся? Она снова склонилась над книгой, и они продолжали читать.

– … «Что может дать один человек другому, кроме капли тепла? И что может быть больше этого?» – прочёл вслух Володя. – Ещё несколько дней назад для меня бы эти слова были абстрактными, я бы их не понял. Теперь я знаю, что такое тепло, которое передаётся от человека к человеку, особенно от любимого.

– Я подтверждаю твои слова. Такое тепло особое. Оно греет, возвышает, возносит в небеса.

– И от кого же ты испытывала такое тепло? – с некоторой обидой спросил Володя.

– От тебя.

– А от мальчика?

– У него, наверное, его мало и самому не хватает. Может же такое быть? С избытком дано тому, кому суждено его дарить, а кому-то с недостатком.

– А у меня? – волнуясь, спросил Володя. Ожидая ответа, посмотрел Нате в глаза, чтобы удостовериться в искренности, чтобы быть уверенным, что так и есть, что она не утешает его.

– У тебя его с избытком.

– И ты ощущаешь?

– Очень ощущаю.

– Я счастлив, счастлив потому, что даю тебе тепло, и счастлив потому, что получаю твоё тепло. Я не знаю, какое моё, а твоё – такое нежное, такое доброе и волнующее, пробирающееся в самые мои закутки. Тепло любимой девочки… оно самое дорогое на свете. Правильно написал Ремарк, а сказал Равик: «Только мечта помогает нам мириться с действительностью». Я начинаю любить этого Равика, как старшего и мудрого брата. Он мне много чего подсказывает. Эти слова относятся и ко мне: только мечта, что мы с тобой будем вместе, позволяет мне наслаждаться твоим присутствием. И я верю в неё. Рано или поздно ты придёшь ко мне. Будь честной, скажи, мечтаешь ли и ты об этом или это только моя мечта.

– Если быть честной, мечтаю. Я не думала о мечте, просто верила, а ты правильно сказал, что мечта позволяет наслаждаться. Мне хорошо с тобой. В эти краткие минуты, когда мы можем посидеть вместе, поговорить, не отравлены отчаянием и безысходностью, они согреты верой, верой в наше счастливое будущее.

– Если ты говоришь, что выходишь замуж за любимого мальчика, то почему твои дни «отравлены отчаянием и безысходностью»?

– Потому, что всё не так просто, потому что я встретила тебя… ладно… не допрашивай…

* * *

Холодный и пасмурный вечер заставил девчонок затопить печь. К ним в комнату набились ребята погреться. Зашёл и Володя. Рассказывали анекдоты. После Любы была очередь Наты.

– В одной компании собрались немка, американка, француженка и русская Маша. Произносили тосты. Француженка говорит: «Я предлагаю выпить за тех мужчин, которые делают нас красивыми!» «А-а, за парикмахеров!» – сообразила Маша. – Все дружно засмеялись над простодушной и наивной Машей. Когда Ната произносила «за тех мужчин, которые делают нас красивыми», посмотрела на Володю. Её взгляд говорил: «Ты тот мужчина, который делает меня красивой, потому что только любовь может сделать женщину красивой». Он едва не задохнулся от такого признания, а «ёжик» чуть не выскочил из брюк. Благо в комнате не горел свет. Она освещалась только бликами огня, вырывающимися из щелей между кладкой печи и дверцей, и никто не мог заметить поведение его «ёжика». Его же это и обрадовало, и испугало. А если он поведёт себя так при дневном свете и при всём народе? Он, который ждал его пробуждения, теперь стал бояться, что он опозорит его. Если заметят ребята, замучают своими шуточками. И так по поводу его интереса к Нате «прохаживаются». Он столкнулся с трудностями, о которых даже не предполагал. Никогда не думал, что часть его тела не будет ему повиноваться, не будет ему подвластна, а даже наоборот – будет иметь над ним власть. Он мог восстать, когда ему заблагорассудится, не предупреждая об этом. И Володя, желая видеть Нату, наслаждаться её обществом, должен был сторониться и осторожничать по этой причине.

На следующий день он стал через несколько рядов от неё и ушёл в дальний конец поля. Он видел, как оглядывалась Ната и, не найдя его на соседних рядах, с тревогой осматривала дальние. Его радовала её тревога, но он опасался. Заметив Володю вдалеке, Ната пошла к нему. Он остановился и сел «отдохнуть», давая таким образом ребятам немного удалиться от него. А «ёжик» рвался в небеса, в непознанные дали, в непреодолимые пространства. Его манила их грандиозность и неизведанность. При одной только мысли, что Ната приближается, он ликовал. Так вот, как это бывает! До сих пор Володя жил безмятежной жизнью. Ему хотелось влюбиться, но любовь не приходила. Он был равнодушным ко всем девочкам, которым нравился. Даже не всем мог предложить дружбу – душа строго отбирала. Казалось, и красавица, и умница, а вот не по душе.

– Вот где ты спрятался от меня! Я чем-то тебя обидела или ты просто решил изменить наши отношения?

– Да нет – всё в порядке. Отношения те же.

Она села рядом с ним. Для Наты сидеть без опоры всегда было сложно – очень быстро начинала болеть спина, а тем более после бесконечных наклонов – они собирали картошку. За день устал позвоночник и требовал отдыха. Поэтому, немного посидев, чтобы снять нагрузку, легла на спину рядом с сидящим Володей. Володя смутился: что это? Предложение? В голову ударил хмель и уйма вопросов: как поступить? Принять или отклонить? Если принять, что делать? Но, очнувшись, вспомнил, что они на поле, у всех на виду. Но руку всё-таки просунул под голову, чтобы ей удобнее было лежать, и таким образом и сам развернулся к ней в пол оборота, как бы нависая над ней. Их взгляды встретились. Они долго смотрели друг на друга, понимая, что они оба хотят того, чего никогда между ними не произойдёт. У Володи вырвался стон, а Ната крепче сомкнула губы.

– Мне так хочется тебя обнять, прижать к себе… какая же это мука.

– Не начинай! Мы ничего не можем изменить. Я – закольцована.

– Сорви это проклятое кольцо! Я же чувствую, что тебе многое, если не всё во мне нравится. Хотя бы скажи, что тебе нравится во мне, если не можешь позволить действия, то хотя бы скажи. Скажи, прошу тебя!

– Ты мне нравишься, может быть, я даже люблю тебя. Ты вызываешь во мне незнакомые чувства, меня волнуют твои взгляды.

– А его взгляды тебя тоже волнуют?

– Нет… не так.

– «Не так», а как? Как? – чуть не кричал он.

– Я захлёбываюсь ими, а скорее наполняюсь, как воздушный шарик, и лечу в небеса. Ты всё делаешь не так, как он. У тебя совсем другая манера поведения, и жесты другие, и взгляды, тон разговора, тембр голоса. И всё это трогает меня, волнует. Я наслаждаюсь тобой. Ты делаешь всё по-особому. С тобой ко мне пришли чувства и ощущения, которые я не испытывала раньше. Они мне вообще были незнакомы. Что между нами что-то было, есть и будет, я поняла в первое же мгновение, когда заглянула в твои глаза, там, возле машины. Я поняла, что ты не случайный прохожий, который просто встретился на моём пути. Твой взгляд, твой образ викинга сулил мне романтическое будущее, захватывающее и неповторимое. Пока ещё такое смутное приятно-волнительное рисовалось в будущем. Но я уже в те минуты знала, что мы не расстанемся.

– Как же не расстанемся, если ты выходишь замуж?

– Сейчас выхожу, а я говорю о будущем.

– Ты меня обрадовала своим предвидением, потому что я очень хочу, чтобы мы были вместе.

* * *

Каждый год первого сентября все студенты Советского Союза уезжали в колхозы на уборку урожая. Это называлось официально «В помощь труженикам села», а не официально – «На картошку», потому что чаще всего убирали картошку. Но даже, если занимались уборкой других сельскохозяйственных культур, всё равно говорили: «На картошку». Помощи от них, конечно, было не много, а вот к труду приобщались, познавали нелёгкий труд земледельцев, видели с каким трудом достаётся и хлебушек, и молоко с маслом. И надо сказать, что студентам это нравилось. Они были целыми днями всей группой вместе, а иногда и с другими группами. Здесь ярче проявлялись черты характера, и сокурсники глубже узнавали друг друга, происходили самые невероятные знакомства, которые заканчивались любовью и даже замужеством. После работы на поле студенты были свободны до самой ночи. Свободное время каждый использовал по своему вкусу: кто-то бродил по окрестностям – изучал флору и фауну местности, кто-то уходил на свидания, а кто-то организовывал дискуссии. Зачастили непогожие дни. Девчонки затапливали печь, к ним приходили ребята, и вся группа собиралась вместе. Анекдоты вроде все порассказали. Начали рассказывать, кто что читал. Ната вспомнила, как в пионерских лагерях перед сном девчонкам на память читала прочитанные зимой книги. Но рассказать целую книгу даже за целый вечер не получится, и решила рассказать что-нибудь короткое.

– Одно и то же звучание слова для разных национальностей может обозначать разные предметы. Например, мы знаем, что слово «Соль» обозначает сыпучий продукт солёного вкуса. А у итальянцев этим слово назывался бог Солнца и нота соль. А откуда происходит слово «каникулы»? Сириус – самая яркая звезда в созвездии Большого пса. С нею у египтян было связано наступление жарких дней. Греки её звали собачья звезда или «канис». Отсюда и пошли каникулы, потому что в жаркие дни отдыхали. Когда человек попадает между двумя опасностями, обычно говорят «между Сциллой и Харибдой». Это тоже из Греции. В общем, там такая была история. В одну красивую девушку влюбился морской бог Главк. У неё много было женихов, но всех она отвергала. Тогда Главк обратился за помощью к волшебнице Кирки, а та сама любила Главка, и из ревности превратила Сциллу в страшное чудовище. Она обитала в скалах над проливом между Италией и Сицилией. А напротив обитала Харибда – чудовище – водоворот, которая три раза в день поглощала воды и выпускала назад. Этот пролив был опасен для мореплавателей. Там и Эней, нам известный, пострадал.

– Ната, похоже, ты забираешь хлеб у «Философа», – заметил Карасенко.

– Нет. Хлеб у каждого свой насущный, как и борозда. Бог каждому из нас дал свою борозду, рассказывала мне бабушка, и наказал её вести ровно. А ровно её вести можно только тогда, когда не оглядываешься по сторонам и не заглядываешь на чужие борозды.

– Ты же комсомолка, а веришь в Бога, – съехидничала Скредова.

– Я верю во Всеединый Разум, которого люди Богом называют.

– А какая разница? – упорствовала Лора.

– Ну, если для тебя нет разницы, то мне говорить с тобой не о чем.

– Нет, но ты нам уже объясни тёмным, – подключился Карасенко.

– Всеединый Разум – он один. А Богов может быть много, как в Греции, в Италии, как у нас сейчас – христианский, мусульманский и так далее. Бог – сам по себе, всё создал и всё контролирует. Бог – это религия, а Всеединый разум – это учение, я так понимаю. В зависимости от того, во что ты веришь, так и называешь. Сказали же коммунисты, что «религия – это опиум для народа».

– А ты этот… разум называешь Богом.

– Так проще, потому что все так называют. Бог – для меня это всемогущее, недосягаемое и непознанное. Я не навязываю вам свои убеждения, а только делюсь ими. Вы можете их принимать, а можете и не принимать. А давайте, когда начнётся учебный год, будем семинары такие организовывать: называть тему, к ней вопросы и искать на них ответы. А потом встречаться и рассказывать кто, что нашёл. Таким образом мы расширим свой кругозор.

– А давайте, – поддержали её Клёсов и староста.

– Я не буду ничего искать, – заявил Потёмкин, – послушать, пожалуйста.

– Кому интересно над собой работать, тот будет. Заставлять насильно никто никого не собирается.

– А кто знает, что такое «гений», кроме того, что это умный человек, незаурядная личность, умеющая делать то, что непостижимо для обычного смертного?

Все молчали. Клёсов подождал, движения не было.

– Никто? Удивительно, а ведь это всего-навсего – дух. И было их два, и олицетворяли они внутренние силы и способности мужчины – добрый гений и злой гений.

– А до этого у римлян Гением называли основателя рода, – добавила Ната.

– Это ж как повезло нашей группе, – воскликнула Скредова. – У других ни одного, а у нас аж два «философа»!

Кроме своего ехидства, она ничего не могла предложить, а другие ребята рассказывали интересные вещи, и длинный дождливый вечер прошёл незаметно быстро.

* * *

В клубе устроили танцы. Нату пригласил Вадим Сныков. Он совершенно не чувствовал веса её тела. Девочка словно парила в воздухе, плавно перебирая ногами, и прогибаясь в спине, слегка отбрасывая назад плечи и голову в такт музыки. И он с нею заодно едва касался земли, но скорее от счастья, чем от техники исполнения. Да что там едва… он был на взлете, он вместе с нею поднимался в желанные небеса, очарованный музыкой и танцем, и той девчонкой, которую держал в руках. Вадим не слышал, что музыка окончилась, и не заметил, что танцующие возвращаются на свои места. Только когда Стёпка Карасенко прокричал ему на ухо: «Всё! Музыки нет!», он очнулся. Что это было? Какое-то священнодейство! Если она в танце может заставить чувствовать такое, то… что же будет, если она поцелует, а если… И это «если» прочно застряло в его голове. Пока он соображал, заиграл оркестр, и её пригласил уже другой мальчик, а после танца увел к противоположной стене. Вадиму больше не удалось потанцевать с ней ни в тот вечер, ни потом, потому что танцев у них больше не было. Клуб был почему-то закрыт. Говорили: «Директор в отпуск ушла». Но этот танец потряс его до такой степени, что он ходил как заговоренный и только мечтал о том, чтобы с нею станцевать хотя бы один раз. С завистью смотрел на Клёсова, который увивался и неотступно следовал за Натой, не оставляя ему надежды приблизиться к ней.

* * *

По вечерам любители «пофилософствовать» собирались под южной стеной «столовой», усаживаясь, на что придётся. С первого курса у них была эта традиция, и завёл её Клёсов, поэтому и прозвали «философом».

– А что мы знаем о происхождении человека? – спросил Клёсов.

– Да ничего толком… – ответил Валера Бойко.

– Дарвин говорит, что от обезьяны, – продолжил разговор Володя.

Разговор подхватили другие:

– А почему следующие поколения обезьян в человеков не обращаются?

– Вот тебе и дарвиновская эволюция!

– Да и об эволюции нам ничего не известно. Меня интересовали эти вопросы, и я искал книги. А книги пишут, что нет фактов и доказательств умственной или физической эволюции человека, появившегося после потопа.

В группе признанным «корифеем» считался отличник Валера Бойко, наверное потому, что был из профессорской институтской семьи. Клёсов тоже был отличник, но он был просто «философ». В группе более начитанных, чем эти двое не было, и поэтому все замирали, когда они начинали рассуждать. «Корифей» поддержал «философа»:

– Возьмём допотопное человечество, доисторическое…

– С допотопным я согласна, но почему доисторическое? Это ведь тоже история, – включилась в беседу Ната. Ещё в школе учили, что история – это наука, которая изучает законы и закономерности развития человеческого общества.

Все с удивлением повернулись в её сторону: обычно у этих двух третьего оппонента не было. И что эта курица может сказать их столпам?

– А человеческое общество, то есть человек, даже если тогда не было государств, а были общины – это тоже общество. И потом, пока никто не знает, сколько было потопов и что вообще считать потопом. Я читала, что было несколько обледенений, а когда льды таяли, тоже были потопы. А когда, вообще, человек появился на Земле? Вообще, я считаю, что у нас не всё ещё с этим ясно: что считать доисторическим, что считать допотопным. Вот Платон пишет об Атлантиде. Цивилизация атлантов была намного развитее нас. Когда она была?

– Да это всё выдумки! Не было никакой Атлантиды, никто её не нашёл, никто её не видел.

– Твоё сознание тоже никто не видел, но ведь оно есть, – парировала Ната. – Не будет такой солидный учёный писать о том, в чём не уверен. И, кроме того, я у Гурджиева читала, что Вальзевул прилетал на Землю именно в Атлантиду. Это только то, что я читала, что мне попалось в руки, а наверное, ещё много существует таких записей. Так что Атлантида была точно.

– А кто такой Вальзевул и откуда он прилетал?

– Бабушка говорила, что так называют того, кого мы принимаем за чёрта, – падший ангел Люцифер. А прилетал он с Марса. И писал, что Земля наша находится на окраине Вселенной. В центре Вселенной – более развитые миры.

– А твоя бабушка историком была?

– Нет. Старшей горничной в семье французского инженера, работающего на Юзовском заводе. Там от гувернанток и дочерей инженера она и слышала много чего интересного. А вот Льва Толстого она видела своими глазами и тоже много интересного рассказывала.

– Расскажи!

– Это длинный разговор, Валера что-то хотел сказать.

– Хорошо, согласимся на «допотопном», на том «потопном», которое мы сейчас считаем, – продолжил Валера. Так у них мы находим следы цивилизаций более развитых, чем наша – то, о чём ты говорила. Они нам оставили в наследство такие монументы, памятники, сооружения, которые мы ни понять не можем, для чего они служили, ни как они возводились. Возьмём хотя бы египетские пирамиды. В то время, к которому учёные относят их строительство, не было техники, способной их возвести. Мой дед говорит, что это дело рук не теперешнего человечества. Он был в Египте и видел их, и был внутри. Рассказывает, что там всё – сплошная загадка.

– Если твой дед, профессор, не понимает, то, что говорить нам?

– Говорят, что их строили как гробницы.

– Ну, подумай, для чего такая огромная гробница?

– В других местах тоже есть пирамиды. Там даже и не предполагают, что они гробницы.

– Говорят, что их инопланетяне строили – осторожно вставил Вадим Сныков.

– Какие инопланетяне? Фантастики начитался! «Человек – это звучит гордо!», сказал Горький. Мы одни во Вселенной.

– Не можем мы быть одними. Я читала рассказ о птичках…

– Кстати, о птичках, – ехидно перебил рыжий. Она так и не знала, как его зовут, потому что все называли его только рыжий. Препротивный тип.

– Да, о птичках. Но в нём было сказано о том, что любая система может существовать только в равновесии. Если есть Земля, то должна быть и Антиземля, если есть человеки, то должны быть и античеловеки. Вот эти античеловеки или инопланетяне к нам и прилетают в гости. Мы же ходим друг к другу в гости, почему им не ходить?

– Много непонятного в этом мире.

– Мы не понимаем, потому что ещё находимся в неразумной стадии развития. Иисус Христос в своей «Нагорной проповеди» сказал, что человеческий разум ещё неразумный, – попыталась объяснить Ната.

Народ зашумел, возмущённый дерзостью новенькой:

– Что за чушь?

– Как это «неразумный»?

– Я что неразумный?

– Есть разные ступени разума. Например, ты положил в чай пять ложек сахара, он у тебя очень сладкий. А если ты положил три ложки, менее сладкий. Так и разум может быть всяким в большей или меньшей степени.

– Она права, сказал Володя. – Зря Иисус говорить не станет. Так оно и есть. И пройдёт много лет пока человечество станет более разумным. Все обиженно поджали губы: «Ясно, заступается за свою пассию, а ведь она чушь говорит». Мнения разделились. Кто-то не верил этому, кто-то сомневался.

– А почему так? Почему сразу разум надлежащий не дали?

– Получается, что человек не завершён в своём развитии?

– На сегодняшний день – да.

– Но есть же законы наследственности и отбора, по которым происходит эволюция. Об этом же в учебниках пишут, – возразил Карасенко.

– Такая эволюция называется механической, – пояснил Клёсов. – есть ещё и сознательная или эволюция сознания. Видимо, определённые черты характера, его особенности могут быть только развиты при участии самого живого человека. Природа создаёт до определённого уровня, как полуфабрикат, а дальше сам своими собственными усилиями и средствами. И от тебя самого зависит, останешься ты до смерти полуфабрикатом или станешь готовым продуктом.

– Ну, Клёсов, спасибо! Чего ж нам теперь и людьми не считаться?

– Так, что я полуфабрикат?

– Кто работает над собой, к полуфабрикатам не относится. И мы не полуфабрикаты. Мы будущие инженеры!

– Господи, и где родятся такие умные, – вздохнула Скредова.

– Учись, девочка, пока ты с нами, – посоветовал ей староста.

– Как это?

– Природа нас создала такими неразумными для того, чтобы мы дальше сами развивались. Этого даже в книжках не надо искать, это само собой разумеется. А примером высшего развития разума нам служат допотопные цивилизации, которые оставили нам свои памятники, – закончил свою мысль Клёсов.

– А чего же тогда они погибли, если такие умные и развитые были, если у них были такие технологии, о которых мы только мечтаем? – не унималась Скредова.

– Потому что во Вселенной существуют законы, которые они нарушили. Эти законы ещё закрыты от нас, потому что мы не доросли. Расти и узнаешь.

– Так, на часах двадцать три, – сказал староста. – Всем спать. Завтра едем на прополку бурака, а там ряды… километрами исчисляются.