Тала

– Я сужу по себе: мне, в какой-то мере, она была дана до рождения, если считать, что красота души – это понимание красоты природы. И родители определяются до рождения. В детстве меня мучил вопрос: «А как получилось, что я родилась у папы с мамой, а не у соседей?» Меня очень пугала мысль, что я могла родиться у соседей, родителей моей подружки. Тогда бы у меня не было моей любимой бабушки, и дом был бы беднее обставлен, и они сами грубее и менее культурные. Я благодарила Бога, что он мне дал моих родителей, особенно папу – я его очень люблю.

– Одни уходят, другие рождаются, и это бесконечно. Бесконечен мир и бесконечно познание. Интересно, куда оно простирается?

– А что, если знания не только в тех книгах, по которым мы учимся, а оно вокруг нас? Ведь то, что в книжках, человек брал из природы. Надо только уметь их читать, а как этому научиться? Может, это происходит через любовь? Я люблю солнце, разговариваю с ним, понимаю, что оно живое, что оно слышит и понимает меня, как слышу я его. Ну, не звуки, конечно, слышу ушами, а чем-то внутри – душой или сердцем или и тем, и другим вместе. Я люблю деревья травы, цветы и тоже с ними разговариваю. А они мне показывают, какие у них листики, стебельки, цветочки. У ромашки никогда не вырастают листики розы, нет у неё и шипов. Ромашка никогда не будет иметь розовые или красные лепестки. Это же всё подчинено закону, как мы учили по ботанике, закону наследственности. Но что-то мы выучили из ботаники, а что-то увидели в жизни, подметили закономерности. Мы учим теоремы в школе, их доказательства. Подозреваю, что учёные их взяли не из головы, не сами пришли к выводам, а им природа подсказала. Они наблюдали природу, и в результате наблюдений, сделали выводы. А нам сейчас геометрию преподносят, как отвлечённую науку. Я думаю, что эти геометрические теоремы – теоремы жизни.

– Ты правильно думаешь, и это подтверждает выражение «Пифагоровы штаны во все стороны равны». Я только сейчас об этом подумал. Помнишь эту теорему?

– Да, для равнобедренного прямоугольного треугольника: сумма квадратов длин катетов равна квадрату длины гипотенузы.

– Этими «штанами» нам показана связь между, якобы отвлечённой, математикой и жизнью, дана проекция на земное наше бытие. Почему же учителя нам преподносили математику, как голую науку, оторванную от естественных процессов?

– Потому что программа обучения составлена людьми далёкими от понимания этого.

– Но ведь, это же наши учителя?!

– Но не всякому учителю дано то, что дано ученику, по себе знаю. Я учителей любила и уважала, но это мне не мешало понимать, что они ограниченные люди, зацикленные только на своём предмете. Со мной происходят вещи, которые ни в школьных программах, ни в медицинских учебниках не прописаны, но это реальность… они же со мной происходят, я же их не придумываю, да у меня бы и фантазии на такое не хватило.

– Расскажи!

– Не сегодня, может, со временем. Я о другом, о том, что то, что со мною происходит, даёт мне знание, что такое бывает. Эти знания ко мне приходят и наяву, и во сне. Как-то снилось мне, что я разговариваю с красным маком. У него были надорваны два лепестка. Я стала жалеть его и сокрушаться, как ему больно. А он отвечал мне движением лепестков, слегка колыхая ими. От них исходили слова, похожие на сгущённый воздух. Когда эта волна касалась меня, я слышала звуки, собранные в слова, но, опять же, не ушами слышала. Он жаловался, что ему больно, а я уговаривала потерпеть, потому что любая рана заживает – так устроен мир. Поэтому, я стараюсь не рвать цветы зря, а только, когда очень нужно. В остальных случаях только любуюсь ими. А когда очень надо, прошу прощения, объясняю, что они принесут радость в другом месте, где их оценят, будут любить, поставят в воду и они утолят свою жажду.

– Нечто такое ощущал и я, но не делал таких конкретных выводов. И мне не снились такие, сны, а может быть, и снились, только я их забывал, как незначительные. Для мальчишек же интересно жаркие сражения, опасные путешествия, героические подвиги. Я и любовь всегда в книжках пропускал, а теперь она поймала меня в свои крепкие объятия.

– А я влюбчивая с детства. Первую свою любовь помню, когда мне было пять лет. Может быть, и раньше были, но я не помню. Мы тогда жили на Петровке и этот мальчик был нашим соседом… такой же маленький, как я. Когда переехали к бабушке на Пионерскую, там были в основном одни мальчишки на нашем квартале. Все моего и около моего возраста – выбирай, кого хочу!

– И кого же ты выбрала?

– Самого хулиганистого из самой бедной семьи.

– Это на тебя похоже. А вы богато жили?

– По теперешним меркам – нет, но тогда, сразу после войны были богаче всех на улице, потому что у нас было пианино. Вторые по богатству были Никулины – у них трюмо было. У нас, правда, трельяж был, но он меньше трюмо.

– Трюмо встречал, знаю, а трельяж… что это такое?

– Это небольшое зеркало из трёх частей, складывается как книжка. Одна часть большая, а две другие – в половину меньше, крепятся к ней с двух сторон на петлях. Высота нашего была около метра. Когда он стоит, то похож на букву «П», если смотреть сверху, так сказать, вид сверху. Смотришь в него и видишь анфас и сразу два профиля. Причёску хорошо контролировать. Я перед ним заплеталась, когда в школу ходила.

– Интересно. Я такого зеркала не видел. А пианино зачем? В вашей семье есть музыканты?

– Нет. Профессиональных нет. Папа имеет хороший слух, подбирает всё, особенно любит арии из оперетт. А на пианино я ж училась играть, окончила музыкальную семилетку.

– Поиграешь в Донецке? Очень хочу послушать!

– Если будет где-то пианино. В ушах у меня слуха нет, но я его чуть-чуть развила, занимаясь музыкой. Но я слышу музыку через чувства.

– Как это?

– Каждая мелодия вызывает определённое настроение: радость, тоску, размышление, и они выражаются чувствами. Это музыка природы, музыка окружающего пространства. Ведь ты никогда не будешь чувствовать тоску весной, любуясь буйным цветением сада. Ты будешь чувствовать радость, и, может, даже счастье, наблюдая такое красивое пробуждение жизни. Я это слабо слышу, а композиторы, наверное, отчётливо, потому что смогли переложить на ноты.

– Когда ты в Донецке, возле корпуса сказала: «Знакомиться будем по ходу жизни», я подумал, что ты взбалмошная строптивая девчонка, и даже не предполагал, что ты столько всего знаешь.

– А что я должна была сказать? Как я могла со всеми сразу познакомиться? Да и времени мало было, вот-вот нас должны были позвать на посадку. А когда мы сели в машину, я Любу попросила назвать мне имена и фамилии. Она ещё удивилась, что я всех запомнила, проверяла меня. А тебя в машине не было. Ты приехал отдельно?

– Нет, я ехал в этой машине и спал за спинами ребят, поэтому ты меня и не видела.

– Значит, наша встреча у машины не была для тебя первой? Ты меня видел возле корпуса?!

– В пол глаза видел, в пол уха слышал, потому что глаза слипались после бессонной ночи. Но ты сразу вызвала у меня приятно-тревожное состояние, поэтому я и остался возле машины, хотел тебя поближе увидеть, прикоснуться к тебе. И я прикоснулся не только к тебе, но и к твоему интересному и красивому миру.

– Да, для меня нет в природе ужасов. В природе всё красиво.

– И даже землетрясение, извержение вулкана.

– Если это происходит, то происходит естественно, и, если смотреть со стороны, то не страшно и красиво. Красиво разливается огненная лава, но мы её боимся. Также разливается манная каша в сказке, но мы её не боимся, потому что она не угрожает нашей жизни. Значит, то, что не угрожает нашей жизни, может быть красивым, а когда оно угрожает нашей жизни, то – ужасно. Или пропасть, мы её боимся, потому что, упав в неё, разобьёмся. Нас страшит её глубина и мрак. Но вот мы спустились благополучно на дно, и перед нами открывается красивая картина. Мрачный колодец, окаймлённый складками гор, похожими на меха гармошки, заросшими зеленью вперемешку с выступами голых скальных пород разной окраски, светлеет по мере того, как взгляд наш поднимается кверху. А там… золотистое свечение солнечных лучей, пробивающихся в расщелину. Разве это не красота? Так чего нам бояться пропасти? Только потому, что можем в ней погибнуть, но от этого она не теряет свою природную красоту.

– Ты что, спускалась в пропасть?

– Нет.

– А откуда же такое представление?

– На первом курсе я училась на горном факультете по специальности шахтостроение, учила минералогию, кристаллографию, геологию. На экзамене мы должны были по виду минерала говорить его название и многое другое. А насчёт колодца – это воображение.

– Боже, а ты ещё и поэт? Ты должна писать стихи. А может, и пишешь?

Ната промолчала о своих литературных пробах.

– В природе всё поэтично и вся природа поэтична.

И небеса по серым скатамТо золотом зари горят,То блещут пурпурным закатомИ лёд вершинный багрянят,

– это написал Валерий Брюсов. И ещё в этом же стихотворении то, о чём я говорила:

Везде торжественно и чудно,Везде – сиянья красотыВесной стоцветно-изумрудной,Зимой – в раздольях пустоты.

Володя, поражённый знаниями Наты, образом её мышления, не знал, что и сказать, и только проронил: «Как же мне повезло, что я встретил тебя». Околдованный тайными знаниями, их разговором, упоённый своей любовью к такой необычной девочке и опьянённый лесными запахами, шёл, как во сне, чудесном прекрасном сне. Узкие тропы, извиваясь, прокладывали путь сквозь чащобы, где деревья одевали лес в неподвижный полумрак. Сплетались нежно руки, перекликались взоры, и на юных щеках алела радость. Рассеивалась мгла, и они выходили на просеку, вырвавшись из цепких объятий ветвей, окаймляющих тропинку и подслушивающих страсть их взволнованных речей.

– При всех твоих превосходствах, в тебе нет надменности. Это удивительно хорошо. Я даже и не мечтал, что встречу такую девочку. Обычно девчонки заносчивы, хвастливы, стараются выпячивать свои достоинства, да так неумело и глупо, что это вызывает обратное действие. В тебе недостатков нет.

– Не может такого быть. Ты мало ещё меня знаешь. У каждого человека есть недостатки, которые он должен искоренять – поищи получше. Я, например, резкая, вспыльчивая. Не зря же моя бабушка говорила, что кому-то снятся кислицы.

– Мне не снились.

– Значит, не тебе они предназначены.

– Не пугай меня. Может быть, ещё приснятся. Вот у Скредовой на лице написано, что она считает себя лучше всех – к ней и подходить не хочется.

– А у меня, что на лице написано?

– Достоинство. Но ты его не выпячиваешь, оно проявляется помимо твоей воли, и всем видно, что ты не такая, как все, хотя в общении с другими стараешься быть такой, как и они.

– Как ты всё запутал. Но если стараюсь быть «как все», то, как же проявляется моя «некаквсейность»?

– Исподволь… в словах, в жестах, мимике, но видно, что это не наигранное, не напускное, что не ты так делаешь, а она сама.

– Кто «она»?

– Твоя «некаквсейность». Вот и сейчас: ты не просто гуляешь по лесу, ты наслаждаешься, ты любишь его, ты источаешь свою любовь. Я её чувствую, вязкую, тёплую… она исходит от тебя медвяным потоком на деревья, кусты, траву, на землю. И лес тебя любит. Я это чувствую, правда, я не придумываю. Я никогда такого ни у кого не наблюдал. Поэтому мне и хорошо с тобой на природе, поэтому я и стараюсь хоть час побыть с тобой в поле, у речки, в лесу. Природа тебе отвечает на твою любовь, поэтому и создаётся такая атмосфера блаженства и умиротворения. Я вижу золотинки в твоих глазах – это солнышко тебе насыпало свою любовь, ветки к тебе тянутся, чтобы погладить тебя, каждый кустик старается прильнуть к твоим ногам, каждая травинка поцеловать твои ступни и насытится поцелуем.

– Удивительно!

– Что удивительно?

– Ты чувствуешь то же, что и я. Со мной разговаривает каждый листик. Люди думают, что природа безмолвна, если она, конечно, не журчит, не гремит и, вообще, не шумит. Природа разговаривает и с нами, и между собой. Её только надо хотеть услышать, но услышать не ушами, а сердцем. Свою любовь к нам она посылает не в уши, а в сердце.

– Я никогда не думал об этом, хотя тоже любил бывать на природе, но таких полных ощущений, которые я испытываю, когда мы гуляем вместе, не было.

– Потому что сейчас твоё сердце открыто для голоса природы, вот ты её и лучше слышишь… и душа твоя радуется, и тебе хорошо. Я выросла в саду, и с детства разговаривала с деревьями и цветами, с солнцем, с облаками. Для меня это обычно. Я даже не думала, что у других такого не бывает. Впервые от тебя услышала, хотя примерно что-то поняла чуть раньше.

– «Чуть раньше»… интересно с кем и как?

– Я не хочу это обсуждать.

– Это связано с твоим мальчиком?

– Я же сказала: «Не хо-чу это об-суж-дать», – повторила медленно и членораздельно.

– Понятно.

Он понял, что не всё ладно в «датском королевстве», и это его обрадовало. Он, конечно, понимал, что это в высшей мере эгоистично, но это шанс, что Ната «разберётся» с мальчиком в его пользу. У них здесь полная гармония.

Иногда она останавливалась, любуясь:

– Смотри, какая крона, как буйная кудрявая головушка… отчаянная головушка этот клён. У него и характер такой, как крона. А где же его любимая? Женщины любят отчаянных, способных на подвиг мужчин. Вот и рябина – который год пытается к дубу перебраться, к такому же статному и кудрявому.

Как ни хорошо было в лесу, но надо было идти на обед. Они вышли на дорогу, идущую вдоль леса. Сюда долетал полевой запах и, смешиваясь с запахом леса, благоухал. Так и шли в облаке струящегося запаха трав, сена и цветов. Осенний воздух плыл как нежное дыхание. Они полной грудью вдыхали этот природный дар, зная, что в городе они такого не найдут.

– Надышаться бы так на целый год, – пожелал Володя.

– А я в саду могу ещё подпитываться – в нём с весны до осени стоит благоухание. Да и зимой он морозом дышит.

– Счастливая.

Они уже далеко ушли от леса, а ветерок, налетая время от времени, доносил его аромат. Шли вдоль русла речушки. У берега плескалась вода, над нею склонялись вербы, и своими длинными зелёными косами касались самой воды. В небе появился клин курлычащих журавлей, улетающих на юг. Не сговариваясь, остановились, прослеживая их полёт до тех пор, пока они не исчезли из поля видимости.

– Скоро придут холода. Птицы знают и нам напоминают: сколько бы ни ласкало нас «бабье лето», но и ему приходит пора окунаться в осень. Наверное, «бабье лето» и есть та «баба ягодка опять», которая «в сорок пять». А потом, станут волосы глаже, пожухнут и опадут лепестки романтических грёз, поседеют виски и мороз скуёт взор.

– К нам придёт это ещё не скоро, да и до «бабы ягодки» тебе ещё далеко, ещё цветок не расцвёл, только бутон набухает… нежный упругий бутон… какое счастье наблюдать его, осязать, вдыхать его аромат.

Полудённое солнце, уткнувшись лучами в воду, мерно покачивалось на еле заметных волнах.

– Вербы полощутся косами в воде всё время и пьют её днём и ночью. Солнце же, упираясь лучами, только днём, утоляет жажду, насыщается на всю ночь. Почему так по-разному?

– Ты обращаешь внимание на такие вещи, мимо которых все проходят не замечая. С тобой поэтому очень интересно. Ты не просто красивый бутон, ты ещё и сообразительный бутон. Ната, где ты такая выросла и почему не прыгнула мне в руки давным-давно? Ну почему ты родилась в Сталино, а я – в Дебальцево? Как бы мне было интересно жить! Ты наполняешь мои дни невообразимыми чудесами. У меня от тебя захватывает дух!

– Да обыкновенная я девчонка. Просто ты меня воспринимаешь как-то по особому… всё во мне тебя восторгает, всё нравится, потому что у нас много общего. Ты умеешь меня понимать…

– Иногда мне кажется, что ты скифская царевна, попавшая в будущее.

– Удивительно.

– Что удивительно?

– То, что ты тоже читал о скифах. Мне это слово очень нравится почему-то, и про себя Донбасс называю Скифией.

– Ну, вот видишь, мы одинаково с тобой думаем по этому поводу. Скиф – младший из трёх сыновей Геракла и Ехидны. В честь его и названы эти земли, потому что отец ему их подарил. Он стал первым правителем и родоначальником.

– Почему именно ему?

– По воле его отца правителем мог стать тот, кто сможет натянуть его лук. Из всех братьев это смог сделать только Скиф.

– Ближайшие мои предки не отсюда, но это ничего не значит, ведь предки составляют сотни поколений и всё это передаётся нам нашими генами. Может, в каком-то колене кто-то и был, потому что я люблю эти места… мне в них хорошо.

– А твой мальчик, тоже тобой восторгается? Он умеет тебя понимать?

– Он, вообще, молчаливый. Наверное, что-то нравится, если он со мной. Он скуп на похвалы. Не каждому дано как тебе, уметь выражать свои чувства.

– Ты выгораживаешь его. Но как можно не восторгаться, глядя, например, на твою акробатику?

– А он её не видел.

– Как? Никогда не поинтересовался, что ты умеешь делать?

– Он сам занимался спортивной гимнастикой, и ему это не удивительно, потому что, наверное, видел художественных гимнасток на тренировках. Мы, например, тренировались в одном зале со спортивными гимнастами: половина зала у них, половина зала у нас.

Они уже подходили к своим домикам. От кухни тянуло запахом украинского борща и тушёным мясом с отварным картофелем. В умывальнике не было ни одного свободного места – все срочно мыли руки.

* * *

Ночью Володе плохо спалось. Стряхнув остатки тяжёлого сна с ресниц, отбросил суконное одеяло, которое им дали в колхозе, встал, и вышел на крыльцо. Планета ещё плыла в предрассветном тумане. Было очень свежо, как бывает по утрам в сентябре. Он пошёл к реке на заветную скамеечку, вспоминая сон. Снилась ему Ната… обворожительная, соблазнительная, но, когда он приближался к ней, ускользала. И так всю ночь. В разной одежде, в разных ракурсах и антуражах, но всегда источала волшебную притягательность, желание прикоснуться к ней, ощутить тепло её тела, уловить аромат дыхания… и, когда он, пройдя через все превратности и препятствия, которые возникали у него на пути, был почти рядом, она то растворялась в сером тумане, то уплывала вдаль на недосягаемое расстояние. Это было так тяжко: осознавать, что ему не удаётся желаемое и понимать, что так будет всегда, понимать, но прогонять эту мысль. Ему так не хотелось допустить этого, он так не хотел в это верить. Ещё вечером, после прогулки в лесу, так объединившей их, так приблизивший их души в гармоничном соитии и заполонивших его надеждой на их будущее, так жутко вцепилось в сердце ощущение потери, что он разволновался. Всё его существо охватила тревога, предчувствие непоправимого, что произойдёт между ними. Но что может произойти после вчерашнего, после такой многообещающей прогулки? Ещё вчера ему казалось, что теперь они неразделимы навеки, после того как они нашли такое удивительное согласие во всём.

Сегодня его грызёт тревога, выползающая неизвестно откуда, ведь ничего не предвещает плохого. Что могло измениться за ночь? Может быть, к ней приедет её мальчик и заявит свои права на неё, и он вот-вот появится и заберёт у него Нату? Как же ему было плохо – эта тревога просто разъедала душу. Он не мог дождаться утра, когда он увидит Нату и всё узнает, узнает, что могло случиться такого, что так буквально убивает его.

Утром Ната улыбалась и одаривала его своим влюблённым взглядом. Это его несколько успокоило, и он стал убеждать себя, что всё это лишь сон, плохой сон, который вскоре забудется.

* * *

Последняя ночь в колхозе – это шабаш. Никто не спит. За несколько дней до этого запаслись спиртным и вкуснятиной, за которыми ходили в райцентр пешком за несколько километров. Володя боялся, что не сможет сдержаться и под действием спиртных паров начнёт «приставать» к Тале, всё испортив. Он повторял слова Равика: «Женщину надо либо боготворить, либо оставлять». Он оставляет её… ненадолго, поэтому и идёт играть в карты с ребятами на другую половину дома, где жил Карасенко (завзятый картёжник) и другие ребята. Каково же было его удивление, когда, вернувшись в свою комнату почти перед самым рассветом, увидел Нату, спящую на его кровати. Она спала одетая в брюках и рубашке на правом боку, согнув в коленях ноги и подложив руки под щёки. «Как младенец» – подумал Володя. То ли от ладоней, то ли от сюжета сна, слегка припухшие губы были немного выпячены вперёд, как будто бы для поцелуя. И ему так неудержимо захотелось поцеловать её. Не только позой, но и выражением лица она была похожа на спящего ребёнка. Такой безоружной он видел её впервые. Куда девалась её воинственность, напористость, непобедимость. Какая же она прелестная и обворожительная! Лёгкая, гибкая, с точёными формами, зовущая. Ему так захотелось прильнуть губами к её губам, но… ему это не позволено.

Ната, почувствовав его присутствие, открыла глаза. И тут он не выдержал, опустился на колени рядом с кроватью и безудержно, со всей силой скопившейся страсти, стал целовать глаза, лоб, щёки.

– Тала – Талинка – проталинка. Ты проталинка в моём сердце. Оно впервые начинает оттаивать. Это так сладко, – и, помолчав, добавил: – и мучительно. Мучительно от того, что у тебя есть другой. Эта талая вода падает мне в душу, вызывая такую боль… если бы ты знала, как мне больно… как я завидую тому, другому. Как я хочу быть на его месте.

Когда приблизился к губам, она спросила:

– Мне уйти? Ты будешь спать?

Это означало, что поцелуи окончены.

– Кто же уснёт, когда перед ним такая девочка?

– Не начинай. Ты же знаешь: у меня – другой.

– Как бы я хотел быть этим другим, и иметь право на «начинать». Как он тебя зовёт?

– Как все: Ната.

– Да как же он может тебя звать, «как все»? Ты ведь вообще не «как все», а для него должна быть ещё и в миллион степеней возведена! А моя ты будешь Тала, талинка – проталинка… моя Тала, только моя, – шептал он страстно, обцеловывая веки.

Ната затаила дыхание. Неужели такое бывает на свете? Почему же Глеб так никогда не говорил, так никогда не целовал? Почему никогда не видела на его лице такого выражения безудержного наслаждения? А Володя наслаждался, старался им заполнить всего себя, чтобы надолго хватило, и дорожил каждым мгновением. Они разъезжаются, будут жить по разным квартирам, и встречаться только в институте на занятиях. Что-то ему подсказывало, что это самые дорогие минуты его жизни, и никогда больше у него не будет ничего подобного. Неужели ему не суждено быть с нею?! А он мечтал! Мечтал остаться с ней наедине, ласкать каждую её йоту, обволакивать лаской и негой, говорить ей такие слова, от которых бы кружилась голова, и спирало дыхание. А как ему хотелось услышать от неё хоть одно ласковое слово. Не сказала, ни одного, только тембр и выдавал. А каким бы он был в минуты близости?! Какая же она сильная. Как могла она всё это в себе держать, ведь он чувствует, что нравится ей? Эти две недели колхоза всё, что у него есть в жизни. И хотя он очень надеялся, что она разберётся со своими чувствами и придёт к нему, где-то на задворках сознания чувствовал, что никогда этого не будет.

– Ну, почему? Почему такая несправедливость? Когда я, наконец-то встретил девочку моей мечты, не только полностью отвечающей моему идеалу, но ещё и зашкаливающую, она оказалась чужой. Нет! Не чужой! Родной, самой родной, но отданной другому. Кто же так поступил со мной? Судьба? Судьба, скажи мне, где же я найду другую такую? Да, собственно, мне и не нужна другая, мне нужна она, моя непревзойдённая Тала, Талик, Талюня, Талюничка.

Он держал в ладонях её лицо и целовал, целовал бесконечно лоб, глаза, щёки. Губы тронуть не посмел. Его горячие пальцы скользили по вискам, векам, подбородку. Её бархатистая кожа была восхитительна на ощупь. У него перехватило дыхание.

– Остынь.

– Зачем, я же вижу твои глаза, я слышу биение твоего сердца. Оно бьётся в унисон с моим. Откажись, ведь свадьбы ещё не было. А бывает, что и в день свадьбы жених или невеста сбегают из ЗАГСа.

– Не могу. Я перевелась в другой институт, взбудоражила родителей, и мои, и его готовятся к свадьбе. Не могу. Это предательство. Я ведь его опозорю на всю жизнь.

Ната села.

– Я пойду в свою комнату, попытаюсь уснуть до отъезда. Может, сегодня в такой ливень и не поедем.

Он сел рядом, крепко прижав к себе. Уткнувшись носом в волосы, шептал:

– Я преклоняюсь пред тобой, пред твоим решением, решением человека с большой буквы и высоко ценю его и восхищаюсь твоей мудростью, благородством и силой воли, но… мне больно, очень больно… ну, почему это происходит со мной? Когда ты спрыгнула с машины и наши взгляды встретились, я вдруг ощутил, как из моей души льётся тепло. Я понял, что оно во мне было всегда, но затаившись, ждало момента. И вот этот момент настал. Тепло разливалось по всему телу и наполняло меня радостью, радостью от ощущения возможности им поделиться. Оно устремилось навстречу тебе и я, отдавая его, ликовал. Так вот почему мне не нравилась ни одна девчонка, потому что на свете была ты, которая должна была ко мне прийти. Ты пришла.