Тала

* * *

Когда Ната пришла с прогулки в комнате была только Люба. Она уже спала, отвернувшись к стене. Спали «валетом» на одной кровати. Кровать была широкая, они худенькие и места им хватало. Тихонько переодевшись, чтобы не разбудить подругу, осторожно легла. Сон не приходил. Переполненная эмоциями такого необычного вечера, перебирала в памяти фразы. По несколько раз повторяла их, наслаждаясь интонациями голоса мальчика, явно влюблённого в неё по уши. Его слова для неё были музыкой. Они лились так нежно и так обворожительно, что сердце таяло от его звуков. Её будущий муж говорил чётко, отрывисто, даже чуть грубовато… совсем другая речь. А эта, непривычная разливалась в душе сладостным и волнующим нектаром, растекаясь в самые потаённые её уголки. Её душа к нему стремилась неудержимо, но ум… он говорил ей другое. А душа воспаряла в небеса при звуке его голоса, такого мягкого, проникновенного и обволакивающего негой с пят до головы.

Да, она влюбилась, влюбилась по-настоящему первый раз в жизни. То чувство или скорее, ощущение, которое она считала любовью к Глебу, не имело ничего общего с тем, что она испытывала с того дня, как увидела викинга. Она искренне думала, что любит Глеба. А оказывается, бывает ещё и по-другому, бывает так, что поднимается смерч, перехватывает дыхание, неистово бьётся внутри, угрожая вырваться наружу, если его не выпустят по-доброму и смести всё на своём пути. «Угомонись, – говорила она ему. – Я не могу тебя выпустить… не имею на это права… надо было раньше приходить…»

Погружённая в свои переживания, не заметила, что ворочается с боку на бок, разбудив Любу.

– Что, понравился Володька?

– Понравился. Такой парень не может не понравиться и не вызвать симпатию. Он умный, обаятельный, общительный.

– Знаю. Наша отличница с параллельной группы по нём который год сохнет.

– А он?

– А он делает вид, что не замечает. Честно говоря, в группе думали, что он женоненавистник. И вдруг… открыто, при публике приглашает девочку. Завтра разговоров будет… когда узнают остальные. Не завидую вам, будут наблюдать за каждым словом, взглядом и жестом. Это ж как интересно!

– И каково будет их разочарование!

– Почему?

– Потому что не будет ни особых взглядов, ни жестов. У меня есть мальчик, и скоро свадьба.

– Да, ну! Вот это сюжет! И ты Володе сказала об этом?

– Сказала с самого начала нашей прогулки. Но он необычный мальчик, начитанный. С ним было интересно.

– И о чём же вы столько времени говорили?

– О звёздах…

В дверь проскользнула Скредова.

– Вы ещё не спите, а я вас боялась разбудить.

Девчонки, ещё перекинувшись несколькими фразами, умолкли и уснули.

Но Ната так и не могла заснуть. Долго ещё лежала, сохраняя упоение, пока таки, сон не сморил её.

По всему было видно, что ветер набирает силу, что он не в меру расходился, и шторма не миновать. То слышались его стоны, то завывания, то глухие удары, словно он своими крыльями бился о скалы, пытаясь их опрокинуть. Ната посмотрела в окно. Далеко за городком алели белые шапки гор. Они занялись от пожара, расплескавшегося по небу. Это верная примета – значит, быть шторму. С моря доносились неистовые удары волн, а по тропинке к дому лёгкой походкой поднимался путник. Что-то удивительно знакомое было в этой походке. Ею овладело лёгкое волнение, но вспомнить, где и когда видела её, не могла. На незнакомце был толстый плащ морского покроя такой длинный, что сапоги едва выглядывали из-под него. Он ладно окутывал его гибкое стройное тело, непринуждённо скользящее между валунами. Он приближался, и Ната рассмотрела его лицо с чёткими и правильными чертами и, опять же, что-то ей напоминающими. Во взгляде удивительно сочетались мягкость и отчаянная дерзость. Неожиданное тепло захлестнуло её. Что-то смутное зашевелилось в душе. А тем временем, удивительный гость, спросив разрешения, вошёл в дом, внося с собой смятение и холодный порыв ветра. Он сбросил плащ, снял шляпу. Широкая крутая грудь на широких плечах была как-то неожиданна для стройной фигуры с очень тонкой талией. Густые тёмно-русые волосы были заплетены в косичку по морскому обычаю. Гордо поднятая голова, говорила о незаурядной силе воли вошедшего, но завораживающая нежная улыбка, скользнувшая по его губам, сбила её с толку.

– Кто вы?

– Моряк.

– Я это вижу по вашему морскому сюртуку, даже если бы на плечах не было вышито по серебряному якорю.

– Я ищу ту, которую покинул много лет назад, обещая вернуться за ней.

Он посмотрел в глаза Наты, и вдруг она вспомнила, где видела это лицо, эти глаза и эту походку. Но тот, кому это принадлежало, был мальчишкой… ещё мальчишкой…

Они сидели под раскидистой кроной цветущей бузины. Её пряный дурманящий аромат обволакивал их, манил в неизведанное, дальнее, но такое желанное будущее, будущее, в котором они окажутся, когда вырастут и будут вместе. Это – их мечта. Мальчишка рисовал картины незнакомых жарких стран с вечным теплом и бархатным ковром зелени, стран, где не бывает снега, где лёд не сковывает море, где не дуют скаженные ветры, где не теснятся серые, покрытые снегом скалы. И у неё перед глазами вставали эти страны, необжитые острова, поросшие деревьями со сладкими сочными плодами, широкие, усыпанные золотистым песком, а не валунами и галькой, пляжи и тот один – необитаемый, у которого они бросят якорь.

– Подъём! – орёт Адик, заглядывая в комнату.

Никто из девчонок не догадался взять с собой будильник, и его роль выполнял староста.

– Такой сон перебил, – посетовала Ната.

– А кто тебе снился? Принц на белом коне?

– Нет. Викинг в морском плаще.

Натянув брюки и майку, пошла к умывальнику. Плохо, что он был общий, да ещё и на улице. Ната привыкла по утрам мыться до пояса, а здесь, на виду у всех, это было невозможно. Но в майке можно было помыть хотя бы под мышками, чтобы смыть ночной пот, а потом надеть другую сухую майку. С другой стороны умывался Володя, и они стояли друг против друга. Их взгляды встретились, и Ната вздрогнула от неожиданности: те же глаза, та же нежная обворожительная улыбка… Всё так же, как было во сне. Он знает, что был во сне? Как это понимать? Ей стало не по себе.

– Что тебя так разволновало? – спросил, вытирая лицо, выпрямившись во весь рост, едва не задев навес над рукомойниками.

Господи, та же мощная грудь и горделиво посаженная голова. Почему-то подумала: «А вот его руки во сне не видела. Такие ли они, как у него?» А у него такие, какие ей нравятся. Ни тонкие и худые, как у Глеба, а с мощной и развитой мускулатурой от локтя до кисти.

Он подошёл, слегка махнув перед глазами полотенцем:

– Что с тобой, девочка? Ты какая-то не такая…

– Я всегда «не такая».

– Сегодня особенно. Я могу тебе чем-то помочь?

– Не думаю. Это не в твоих силах.

Что могла она ему объяснить, да и надо ли было? Ну, приснился сон, а потом продолжился наяву, и всё переплелось. В двух словах не скажешь, а всё объяснять долго. Она резко повернулась и ушла в комнату. Значит, где-то когда-то они уже встречались. А может быть, эти две романтические души и сейчас где-то живут, и ей это передалось во сне или она сама там была и подсмотрела? Пишут же учёные, что душа во время сна покидает тело и где-то витает.

Ната оглянулась. Клёсов, закончив утренний туалет, натягивал тельняшку. Тут она совсем растерялась. Во сне был моряком и наяву, хоть и не моряк, а почему-то в тельняшке.

– Тебя удивила моя тельняшка? Вернее, она не моя, а отцова. Он у меня во время Великой Отечественной воевал командиром подводной лодки. Осталась вся морская форма. Но сейчас он поправился и надеть уже ничего не может. Я иногда надеваю и щеголяю. А тельняшку он мне подарил, и я решил взять её в колхоз. Но у тебя ещё что-то за душой. Что за вопрос крутится на языке? Давай, выкладывай!

– У тебя бывает так, что сон переплетается с явью, что сон продолжается наяву?

– Нет… такого ещё не было. – Он решил не признаваться, что видел её глаза во сне и видит наяву. – Я так понимаю, что с тобой это произошло сегодня и обескуражило. Да, это интересно. Расскажи.

– Потом.

Глава 2

После завтрака ждали машину, которая должна была их увезти на картофельное поле.

– Я не отстану от тебя, пока ты не расскажешь мне, что было у тебя в глазах и на языке в умывалке.

– Бывает ли у тебя такое, что тебе снится сон или наяву происходит событие, в результате которого ты получаешь для тебя раннее неизвестную информацию? Причём, эта информация меняет твоё прежнее представление о вещах, которые были такими знакомыми. Эта информация влияет на ход твоих мыслей, меняет твоё отношение к окружающему миру, меняет мировоззрение?

– Бывает, и не только у меня, но и у всех в большей или меньшей мере. Так познаётся мир.

– Вот и у меня такое было сегодня. Я вдруг подумала, что не случайно я в тебе в первое мгновение нашего знакомства увидела викинга. Ты действительно, когда-то был викингом.

– А такое разве возможно?

– Наверное, возможно. Мне сегодня приснился викинг, и это был ты – твои глаза, твоя улыбка, твоя фигура. И, когда в умывальнике ты посмотрел на меня глазами того викинга и точно так же улыбнулся, я растерялась.

Володя не стал рассказывать, что она ему тоже снилась, чтобы не перебить ход её мысли.

– А у тебя первый раз такое совпадение?

– Такое – первый раз. А вообще, с детства сталкивалась с подобными явлениями. Сначала удивлялась, а потом привыкла. Но такое – впервые.

– А какое было?

– Например, мне часто снились тетради учителя. У меня перед глазами разворот и я вижу правую страницу, на ней план урока. Написано красивым почерком, правда мне никогда не приходило в голову сравнить почерк учителя с тем, что я видела во сне. Так вот: отчётливо вижу свою фамилию и вопрос, который мне будет задаваться. Поэтому я не регулярно учила уроки. Во всяком случае, почти всегда знала, когда меня вызовут и что спросят. Когда ловили врасплох, получала двойки.

– Хорошо тебе было. У меня таких подсказок не было. Явно, тебе кто-то помогает.

– Потом мне часто снились всякие события по жизни, которые потом происходили. Я сначала удивлялась этому, а потом привыкла. Только я не понимаю, зачем я заранее о них должна была знать, какие я выводы должна была из них сделать. Знаю, что такое бывает, а зачем и почему, не понимаю. Ну, тетради – понятно, чтобы хорошую оценку получить, чтобы не попасть впросак. А например, мне снится учительница музыки, с которой я договариваясь об уроках. Проходит какое-то время. Я после уроков иду к своей соученице. Зачем, уже не помню. Мы решаем свою проблему, потом я её прошу поиграть на пианино. А я начинала учиться музыке ещё в шесть лет. А когда родители развелись, мама не смогла оплачивать моё обучение. Мне так понравилась её игра, что я захотела и сама учиться дальше. На следующий её урок мы идём вместе к её учительнице, и я договариваюсь об обучении. И много такого.

– И ты стала учиться?

– Ну, да.

– А мама деньги нашла?

– Нашла. Только не знаю где. Может быть, с отцом договорилась. Но я недолго занималась. Где-то половину года. А летом поступила в музыкальную школу. В ней меньше стоило обучение.

– И сколько училась?

– Поступила в третий класс и закончила семилетку.

– Если у тебя было музыкальное образование, почему же ты пошла в технический институт?

– Потому что я никогда не собиралась заниматься музыкой. Это обучение было для общего развития. И потом, у меня нет слуха. Вот отец у меня… да! Он моментально любую мелодию подбирает на слух без нот. У мамы хороший голос… поёт. А я – ни слуха, ни голоса.

– Зато у тебя есть что-то другое, чего, наверное, нет у твоих родителей.

Подошла машина. С двух сторон по колесу поднимались в кузов. Так получалось долго, поэтому ребята открыли задний борт и начали впрыгивать.

– Володя, влезь в кузов и подай мне руки, – попросила Ната.

Взявшись за них, она упёрлась правой ногой в ребро пола кузова. Ей, делающей шпагат, это было несложно.

– Сейчас, когда я оттолкнусь, подними руки и сделай шаг назад, чтобы я тебя не сшибла с ног.

И, оттолкнувшись левой ногой, взлетела в кузов, почти растянувшись в шпагате. Кто это видел, раскрыл рот: цирковой номер.

– Каким видом спорта ты занимаешься? – спросил поражённый её взлётом, Володя.

– Занималась. Художественной гимнастикой.

– Какой разряд?

– По мастерам уже работала.

– Почему работала?

– Потому что в Новочеркасске такой секции не было.

– Но ты до сих пор в форме.

– Я сама тренировалась в секции спортивной гимнастики, чтобы поддерживать форму.

– Ты каждую минуту чем-нибудь удивляешь.

– А что тут удивительного? Обычный элемент для спортсмена.

– Ну, я занимаюсь регби, но такого не сделаю.

– Это элементы акробатики. У тебя другие достоинства, – вдохновила его Ната, с лукавинкой в глазах.

Она вспоминала, с чего начинался её спорт. Они уже жили у бабушки на Нестеровке. В городском саду цирк разбросил свой парусиновый шатёр. А под его куполом высоко вверху, выписывали свои немыслимые фигуры воздушные гимнасты и акробаты. Ната, затаив дыхание, следила за их движениями. Она была там, под самым куполом и растягивалась в «шпагате», сгибалась в «мостике», касалась ногами головы вместе с ними. Она была мысленно одной из них. Её душа порхала, восторгаясь. Как обворожительно красивы эти движения! Придя, домой попробовала повторить всё то, что проделывала мысленно в цирке. Но не тут-то было! Это оказалось не так просто: спина не гнулась, ноги не растягивались в «шпагат», и не доставали до головы. Что-то, конечно, получалось, но ей ещё так далеко было до цирковых гимнастов, и она начала тренироваться. Каждый день она приходила в родительскую спальню, так как в неё почти никто не заходил и не мог ей помешать, и гнулась, и растягивалась по нескольку часов. У неё кружилась голова от недоедания, ведь это был голодный 1946-ой год, но, преодолевая головокружения, она упорно тренировалась. Перед её взором мелькали красивые гибкие, светящиеся в лучах прожекторов фигурки цирковых артистов. Она так хотела быть похожей на них, научиться выполнять то, что проделывали они. И это желание было сильнее недомогания, сильнее детской лени. Конечно, в цирк она ещё не могла попасть, потому что сначала надо было окончить школу, но уже в первом классе, на первом же утреннике вызвалась исполнить «Акробатический вальс» со всеми элементами, которыми овладела к тому времени в совершенстве. Сейчас, вспоминая те дни, удивлялась, своему упорству и силе духа той маленькой тщедушной девочки.

Ната выделялась в среде сверстников и по внешнему виду, и по внутреннему содержанию. До четвёртого класса она была самой красивой девочкой в классе и самой гибкой. Светлые волосики, открывая высокий лоб, были всегда аккуратно собраны красивым бантом «восьмёркой», то есть с двойным узлом. Крепдешиновый или креп-жоржетовый бант, светлых тонов в праздники и потемнее – в будни, красиво лежал на её головке. Тонкие чёрные брови, ровными стрелами уходили вверх, к вискам. Ясный, чистый и открытый взгляд располагал к себе. Короткий маленький носик придавал лицу миловидность. Ладная, округлая фигурка, притягивала к себе взгляды и детей, и взрослых. Она умела выполнять «шпагат», «мостик», «лягушку», «цветочек» и многие другие акробатические элементы, как называли их между собой девочки. На всех школьных праздниках обязательно выступала со своим неизменным «Акробатическим вальсом». Она не боялась публики, и сцена её не пугала. Но вскоре её перестали называть самой красивой девочкой, но первенство она всё же оставила за собой. Физиологический переход от девочки к женщине у неё сопровождался изменением внешности. Выросла грудь и была самая большая в классе. Теперь в этом было её первенство. Нос стал непомерно большим и толстым, покрылся угрями и стал краснеть при перемене температуры и от смущения. Он испортил лицо, нарушив пропорции, и несколько лет оставался самой большой её мукой. Угри бабушка заставляла протирать солью, и они с годами уменьшились и стали незаметнее. Краснеть нос тоже перестал, исчезла припухлость, присущая переходному возрасту, но в своё прежнее состояние он так и не вернулся. Лицо её навсегда потеряло миловидность. Но эта диспропорция делала его непохожим на другие лица. Его нельзя было отнести ни к одному существующему типажу.

И всё же, лицо её бывало красивым, когда сквозь кажущуюся внешнюю некрасивость проступала её внутренняя красота, красота души, не предназначенная для поверхностного сиюминутного взгляда. Эта красота проявлялась для тех немногих, кто был достоин быть ею покорённым. Красивым оно становилось и когда его озаряло вдохновение, увлечённость. И, если в такие минуты его можно было назвать красивым, то только благодаря необыкновенной красоте глаз, когда вдохновением и любовью дышала каждая клеточка, каждая чёрточка её лица. Свет, проступающий изнутри, наполнял глаза, разливался по лицу, смягчая его жёсткость. Но это не была та мягкость, за которой следует уязвимость. Меньше всего она была похожа на ту, которая могла быть кем-нибудь или чем-нибудь уязвима. Это ей не грозило не при каких обстоятельствах. И это читалось на её лице, даже когда черты были смягчены чувством и восхитительно красивы. Весь её облик говорил о том, что везде и всегда она останется выше всяких обстоятельств. Не каждый отважится полюбить такую девушку и наслаждаться красотой такого независимого лица, приблизившись к нему, и покрывая поцелуями. Только сильную натуру и только сильная страсть может толкнуть на это. Такой она была, и только такое отношение предопределяла к себе.

В школе всем дают клички. Кстати, Ната обладала даром припечатывать очень точные и образные клички, соответствующие самой сущности объекта. А саму её обозвали «Нефертити», благодаря смуглой коже, раскосым глазам, прямому восточного типа носу и манере повелевать. Ей льстила эта кличка – всё-таки, сравнивали с легендарной царицей, хотя зачастую её произносили с совсем не лестной интонацией, выражающей гордячку и задаваку. Она действительно никого и ничего не боялась, знала больше сверстников, многое умела, и чувствовала своё превосходство над остальными. Естественно, это проявлялось в её мимике, жестах, поступках. Она даже дралась с мальчишками, но не ради удовольствия, а защищая обиженных. Драться она научилась у тех же мальчишек. На их улице от угла до угла, среди сверстников, в каждом доме подрастали одни мальчишки и только две девчонки – Ната, и её подружка Лиля, которую мальчишки прозвали Кудя. Этим странным прозвищем она обязана постоянному вопросу: «кудя посёл?», который она задавала старшему брату, когда ещё не умела выговаривать чётко слова. У мальчишек Ната научилась и в футбол играть. Сначала мальчишки девчонок ставили на ворота, но Ната не могла спокойно стоять в воротах и смотреть, как они бестолково бегают за мячом. Она выскакивала из ворот на поле, в самый водоворот событий, и наравне с мальчишками владела мячом, а может, иногда даже и лучше. Только самые сильные и ловкие могли посоревноваться с нею. Своим вмешательством она ломала им всю игру: какая же игра без вратаря, а то ещё и забивала гол в противоположные ворота. И тогда начинался долгий спор: засчитать этот гол или нет. Понимая, что неплохо играет на поле, неохотно соглашалась становиться в ворота. Позже предложила бросать жребий. Ещё в детстве она заметила, что ни разу ей так и не выпало по жребию быть вратарём. И на протяжении последующих лет она поняла, что имеет какую-то власть над жребием, потому что вытаскивала всегда то, что ей нужно было. Теперь мальчишки могли только попросить её стать в ворота. Соглашаясь, она знала, что за это одолжение сможет для себя выторговать уступку, когда это будет необходимо. Например, зимой лишний раз прокатить с горы на «козлах». Гордая, независимая, смелая ходила она по улицам своего любимого посёлка металлургов, своей вселенной.

* * *

Адик был старше всех в группе и жил с мамой. У него уже был неудачный брак. Он имел опыт общения с женщиной, и ребята часто к нему обращались за советом. Наблюдая за этой интересной парой, был уверен, что у них взаимная любовь и счастливое будущее.

– Ты долго искал пару и, видно, не зря выбирал, – обратился он к Володе. – Вы идеально подходите друг другу.

– Подходим, но не подойдём, наверное.

– Что так?

– Она выходит замуж за другого.

– Да ты что?

– А такое впечатление, что любит тебя.

– Это только впечатление.

– А ты переспи с ней, и она выйдет за тебя.

– Мне и в голову такое не приходило. Как можно?

– Ты ей в любви объяснялся?

– Нет. Как я могу объясняться, если она любит другого? Ей не нужны мои объяснения.

– Я бы не сказал. Попробуй, может, получится, и она будет твоя.

– Она даже не позволила обнять себя, и я знаю, что не позволит и всё остальное.

– Женщины любят ласковые и нежные слова, наговори ей таких, они её проймут.

– Если они её и «проймут», то она и виду не покажет, и никогда не пойдёт на предательство.

– Это ужасно. Ты попал в такую переделку, Клёсов… вот, и дождался.

– Да, я долго ждал любовь, и я её дождался. Не всегда любить значит лобызаться. Настоящая любовь – выше этого.

– Ну, если ты это так считаешь, тогда ты счастливый человек. Преклоняю перед тобой голову. Но безответная любовь – это нестерпимая мука. Вынесешь ли ты её?

– Об этом рано ещё говорить. Мы знакомы всего несколько дней. Пока я наслаждаюсь знакомством с ней. Она незаурядная девчонка, и мне с ней хорошо. И я знаю, что она будет моей, пусть это будет не скоро, но это будет.

* * *

Никто, кроме неё не может говорить одно, а подразумевать другое. На это способна только она, и ведь он понимает её! Значит, в нём заложена эта способность, способность читать её истинные мысли! А такое могло произойти только на небесах, только на небесах, когда его готовили к земной жизни. Почему же не сделали так, чтобы они встретились раньше, когда Ната была ещё свободной? Почему? Почему он должен пройти через такие муки? Который раз его будоражили такие мысли. Как же хорошо сейчас вот так сидеть напротив, и смотреть, как она зашивает рубашку. Он зацепился за гвоздь и разорвал её возле петельки. Пуговица всё время выскакивала, расстёгивалась рубашка.

– Ты что такой расхристанный ходишь? Пойдём, я зашью.

Ему было удивительно, что эта девочка, обитающая на небесах, может выполнять такую обычную земную работу Она шила, а он сидел и представлял, как они поженятся, будут жить вместе, и она вот так будет зашивать вещи. Как-то странно. Ему до этих пор казалось, что она необыкновенная, что эти зелёные глаза под смоляными бровями, улетающими в космос, не могут принадлежать обыкновенной девочке. И вдруг, как обыкновенная, зашивает рубашку.

– Ната, у тебя такие чёрные брови, словно ты их смолой подводишь.

– Угу, сажей, что в печке.

– Смеёшься? А вот ни у кого нет таких блестяще-чёрных.

– Вторая бабушка.

– Чья?

– Моя.

– Причём тут бабушка?

– Она ещё, когда я училась в школе, у меня спросила: «Чем ты брови красишь?» и очень меня удивила своим вопросом.

– И что ты ей ответила?

– А когда мне их красить?

– В смысле?

– В смысле того, что я училась в общеобразовательной школе, в музыкальной, а это инструмент два раза в неделю, сольфеджио, хор и музлитература – по одному разу, в спортивной школе – тоже два раза в неделю, один раз в неделю литературные среды и после занятий в школе кружки: драм, хор, танцевальный и литературный. Ещё по школам ходила и собирала материал для заметок в газету о школьной жизни.

– Зачем?

– Я была внештатным корреспондентом газеты «Комсомолец Донбасса». Как ты думаешь, было у меня время брови красить?

– Точно не было. Но как ты успевала? Если всё посчитать так часов в сутках не хватит на всё это.

– Хватало же. Я привыкла к такой нагрузке настолько, что, когда в институт поступила, изнывала от безделья.

Ната протянула ему рубашку:

– Вот. Цела твоя петеличка.

Как ей хотелось сейчас приложить ладонь к его груди, ощутить тепло, погладить курчавые волосики, но разве девочке можно это делать до замужества? Она смотрела на него и молчала, а он читал в её глазах: «Мои руки прикасались к твоей рубашке, и через неё будут они прикасаться и к твоей груди, будут гладить её и ласкать, согревать теплом моей любви».

Он взял рубашку, приложил к груди и посмотрел на Нату с такой нежностью, которую она ещё не наблюдала не только в его взгляде, а вообще ни в одном взгляде. Это смутило её.

– Пе-е-те-е-ли-и-чка, – произнёс медленно, по слогам, губами, сложенными для поцелуя, растягивая гласные, как бы упиваясь поцелуем, источая необыкновенную нежность. С тех пор эта сакральная «пе-е-те-е-ли-и-чка» обозначала поцелуй и даже что-то большее.

«Пе-е-те-е-ли-и-чка», – произносил он заманчиво обволакивающим голосом, устремляя на неё затуманенный, хмельной взгляд.