Поцелуй негодяя

Отчаявшаяся жена в слезах убежала домой, вечером за ней последовал муж, и почти одновременно с его появлением в семейном гнезде зазвонил телефон. Новость оказалась трагической – повесилась директриса школы.

– Зачем? – загадочно спросил Семен Осипович.

– Не знаю, – растерялся звонивший дежурный. – Говорят, она оставила записку.

– Хорошо.

Карагодов повесил трубку и сел ужинать, не чувствуя вкуса пищи. Хмурая жена ушла спать одна, а он сидел у открытого окна и курил, когда подкатила двуколка, с которой спрыгнули двое в фуражках и направились к дому. Оставшаяся без присмотра лошадь преступала ногами на одном месте и позвякивала упряжью. В дверь забарабанили, Семен Осипович неторопливо отправился открывать дверь и встретил начальника отделения с каким-то незнакомцем – видимо, оперуполномоченным. Они поздоровались, он проводил их на кухню и остановился в ожидании.

– Гражданин Карагодов, – сухо начал начальник, показывая собеседнику какой-то листок бумаги, – что вы можете заявить по поводу данного документа?

Семен Осипович прочел: «Я давно отказалась от попыток что-либо понять в нашей жизни. Я понимаю только одно: я виновна. Виновна в том, что приняла ее на работу. Секретарь райкома Карагодов виновен в том, что пытался за нее заступиться. Она сама виновна в том, что нашла своего отца, тот виновен в том, что нашелся, а все мы вместе виновны в том, что живем и думаем. Думаем, будто свободны и счастливы. Прощайте, товарищи, не могу вынести своей вины в случившемся». Далее следовала затейливая подпись и дата.

Карагодов минут десять молча рассматривал записку, и белый листок бумаги дрожал в его пальцах. В памяти всплывала жена, лица детей. Ледяной холод постепенно наполнял его, вызывая омерзительную дрожь. Затем вспомнилась широкая река под голубым небом и белый парус на водной глади.

– Хорошо, – севшим голосом глухо произнес Семен Осипович. – Не вижу смысла в дальнейших запирательствах.

И он пустился в длинный запутанный рассказ о подпольной организации, созданной им при содействии покойной директрисы. Согласно его словам, организация занималась контрреволюционной пропагандой, диверсиями (в частности, поджогом склада), терактами (в частности, прошлогодним убийством передовика производства). И еще организация сознательно, с целью направить по ложному следу органы, подстроила переселение в райцентр перековавшегося троцкиста и его дочери.

Лейтенант лихорадочно записывал признательные показания, не веря собственной удаче. Уполномоченный тем временем переходил из угла в угол, затем не разрешил войти на кухню проснувшейся жене выявленного врага, которая сквозь слезы долго говорила бессвязные невнятные слова.

Прошли годы. Беззубый инвалид, бывший коммунист и заключенный Карагодов, от которого давно отреклась жена, и которого не знали собственные дети, получил письменное предложение явиться в райком, помещавшийся теперь совсем в другом здании, почти презентабельном. Там его поздравили и сообщили о случившихся в его жизни переменах: комиссия партийного контроля вынесла решение о неправомерности исключения его из партии, прокуратурой начат и юридический процесс реабилитации.

– Спасибо, не стоит, – покачал головой Семен Осипович.

– Простите? – не понял его ворочающий судьбами людей начальник.

– Не нужно восстанавливать меня в партии и реабилитировать. Меня осудили справедливо, я не имею претензий ни к партии, ни к советскому правосудию.

Изумленный начальник на всякий случай сделал пару шагов назад, подальше от живого подрывного элемента, увиденного им впервые в жизни, затем сделал непримиримое лицо и предложил посетителю удалиться.

На скамеечке в городском парке Карагодов, разомлевший на весеннем солнышке, как-то разговорился с незнакомой женщиной – в выражении ее лица он разглядел смутную тень прошлого. Она охотно разговорилась и подтвердила догадку собеседника – опыт заключения в ее жизни имелся. Не вникая в лишние подробности, Семен Осипович упомянул фамилию учительки, которую не забывал ни на один день, и собеседница оживилась – она помнила ее! Хотя общалась лишь несколько месяцев, в следственном изоляторе.

– Ее освободили в тридцать девятом, – заметила между прочим каторжница.

– Освободили? – переспросил Карагодов, желая твердо убедиться, что не ослышался.

– Освободили. А посадили того лейтенанта, который ее арестовал – попал в оборот как сообщник Ежова.

– А про ее отца вы что-нибудь слышали?

– Слышала, конечно – он погиб в лагере. Я ведь до сих пор поддерживаю с ней связь, о чем только не переговорили за это время. Иногда ночи напролет болтали. Хотите, дам вам ее адрес?

Карагодов в испуге отрицательно замотал головой. Молча посидел некоторое время, затем попрощался и ушел, не обменявшись с женщиной адресами. С того дня река под ярким солнцем и белый парус на водной глади больше ни разу ему не приснились.

***

Слушатели немного помолчали, потом Концерн поинтересовался, где и когда рассказчик умудрился встретить на своем жизненном пути секретаря райкома тридцатых годов.

– Ты сказал, ему в тридцать восьмом шел пятый десяток? Какого же он года?

– Восемьсот девяносто шестого, на десять лет старше Брежнева.

– И когда же ты успел с ним пообщаться?

– А что тебя удивляет? В семьдесят шестом ему было всего лишь восемьдесят, а мне – уже одиннадцать. Он с нами соседствовал, любил поболтать, а я уже многое понимал, особенно о девушках. Пубертатный период, все-таки. Люди часто не осознают, как сжато историческое время. Почти никто не знает, например, что дочь Пушкина Наталья Александровна Гартунг имела счастье, благодаря своему папеньке, получить персональную пенсию от Совнаркома в восемнадцатом году. Правда, долго при новой власти она не протянула.

Приведенная Петькой девица спросила, почему Карагодов не пожелал возобновить знакомство с учительницей.

– Как он сам объяснял – испугался, – ответил Мишка. – Подумал: мало ли, куда еще маятник качнется. Вдруг знакомство с нереабилитированным бывшим заключенным станет причиной новых неприятностей для нее, как встреча с отцом.

– А она с отцом случайно встретилась?

– Нет. Она осталась сиротой, когда ей исполнилось десять лет, перед смертью мать все ей рассказала про отца, назвала его фамилию и место жительства, но объяснила, что никому нельзя про него рассказывать.

– Жалко ее, – заметила девица.

– Вообще-то, она – самая везучая из всех персонажей этой истории, – возразил Мишка. – Хорошо быть привлекательной девчонкой, всегда найдется заступник.

– Неправда, – обиделась девица. – Могу даже историю рассказать, если не верите.

16

Наденьку Лисицкую боготворили многие, но сама она ни на кого в школе не обращала внимания. Она перешла в выпускной класс, оценками не блистала, но кого в юных девушках интересуют знания? Летом она ходила в свободном полосатом топике, под тельняшку, и в коротеньких шортиках в обтяжку, не скрывая, а всеми силами демонстрируя идеальную фигурку. Топик открывал всю спину – только шнуровка, завязанная бантиком у талии, символизировала скромность. Мужчины разных возрастов выворачивали шеи, провожая ее долгими взглядами и фривольными возгласами.

Классный руководитель Наденьки, солидный, коротко стриженый физик среднего возраста, с ранней сединой на висках, часто раздражался по создаваемым ею поводам и проводил много времени в размышлениях о лучших способах укрощения непутевой ученицы. Иногда он даже беседовал с ней после уроков, в физическом кабинете, и убеждал ее взяться за ум, не транжирить драгоценное время на танцы и шмотки.

– Почему драгоценное? – спрашивала она. – У меня времени много.

– Тебе сейчас так кажется, – настаивал физик. – Но потом, когда оно утечет и станет слишком поздно, ты оглянешься назад и спросишь сама себя, как умудрилась впустую промотать так много лет.

– Я не впустую, – резонно отвечала Наденька. – Я в школе учусь. А потом в институт пойду.

– Замечательно, но здесь и там следует учиться. У тебя ведь отличная память, сообразительность, хорошо подвешен язык, ты можешь учиться намного лучше.

– Зачем?

– Чтобы получить более высокие оценки.

– Зачем?

– Чтобы поступить в хороший вуз.

– Зачем?

– Чтобы получить лучшую работу.

– Зачем?

– Чтобы стать самодостаточной личностью, жить самостоятельно, не полагаясь на чью-либо помощь.

– Вы имеете в виду мужчин?

– Не только. На шее у родителей тоже сидеть не обязательно.

– А почему вы думаете, что я собираюсь жить за счет мужчин?

– Потому что не замечаю в тебе желания заранее позаботиться о достойном будущем.

– А в ком из нашего класса вы такое желание замечаете?

– Мы сейчас говорим о тебе.

– Я понимаю, но все-таки? Школьники никогда не думают о будущем. В лучшем случае они хотят поступить в такой институт, где было бы интересно учиться, чтобы не загнуться с тоски.

– Надя, ты ошибаешься. Даже среди твоих одноклассников есть несколько человек, уже сейчас думающие о будущей карьере.

– Да, я догадываюсь, о ком вы говорите. Их все ненавидят.

– По-твоему, лучше жить цветочком на полянке? Немного покрасоваться, попахнуть, попривлекать пчел, а осенью тихо умереть?

– Конечно. Все так думают.

– Неправда, не все. Но я согласен, таких много. Только от них пользы нет ни им самим, ни другим людям.

– Ну и что? Вы вот приносите пользу людям, а много благодарности видели?

– О какой благодарности ты говоришь? Я вижу достаточно своих учеников, не потерявшихся в жизни, и горжусь ими, доволен своей работой. А ты считаешь, они должны мне роялти отчислять со своих доходов?

– Не знаю, как там это называется, но хотя бы подарки на дни рождения – должны.

– А ты после школы будешь делать мне подарки на дни рождения?

– Конечно.

Физик осекся и тяжелым взглядом долго поедал ученицу. Потом выдавил:

– Спасибо, не стоит.

– Почему? Я очень высоко ценю ваше участие в моей жизни.

– Надя, давай сейчас шутки оставим и поговорим серьезно.

– Я серьезно говорю! Вот честное слово, – нахалка положила правую руку себе на левую грудь, – торжественно обещаю до самой смерти на каждый ваш день рождения присылать подарок без открытки. Но вы сами будете догадываться, что он от меня, правда?

– Надя, тебя совсем не в ту сторону повело.

Учитель возвышался над своей огромной кафедрой в физическом кабинете, Наденька сидела на первой парте, закинув ногу на ногу и не сводя с него преданных глаз. Женатый физик с седыми висками никогда не привлекал внимания школьниц и привык к этому. Теперь неадекватное поведение ученицы привело его в легкое смущение, и он поспешил прекратить разговор, пока тот не принял опасный поворот. Но Лисицкая вовсе не собиралась ему уступать:

– Вы меня испугались?

– Испугался. По твоей милости я все ближе и ближе к уголовной ответственности. Давай закончим этот разговор, и возвращаться к нему я не намерен. Ты уже не маленькая, сама должна понимать очевидные вещи. Хочешь учиться шаляй-валяй – пожалуйста. Тебе жить.

– Конечно, мне. Вы, когда затевали эту душеспасительную беседу, думали иначе?

– Мне казалось, ты способна понимать слова.

– Конечно, способна, а разве нет?

– Я не заметил. Ты свободна, мне пора закрывать кабинет.

Наденька грациозно спрыгнула с парты и с глухим стуком каблучков по линолеуму удалилась походкой Мэрилин Монро. Физик придвинул к себе стопку тетрадей и задумчиво погладил ее растопыренной пятерней. Девчонке совсем крышу снесло, грустно подумал он. Видимо, успела привыкнуть к успеху у взрослых мужчин. Ходит по краю пропасти. Вот забеременеет до аттестата – будет скандал до небес. Общение с родителями Лисицкой классному руководителю никогда не удавалось. Ее отец считал воспитание дочери, вкупе с школьными проблемами, прерогативой жены, а та вечно суетилась, задавала ненужные вопросы и так страстно стремилась помочь преподавателям, что запугивала их, а дочь – смешила. Та не воспринимала мать всерьез, с отцом вообще не разговаривала и жила одна в своей маленькой комнатке – если не уходила на улицу. Никто не знал, с кем она встречалась, какие места посещала – все вместе это называлось «гулять», и никакими силами никто не мог вытянуть из нее никаких подробностей ее гуляний.

Некоторые подозревали Наденьку в неосторожном, если не предосудительном, поведении, но они ошибались. Она часто фланировала по одному и тому же бульвару примерно в одно и то же время, поджидая молодую женщину с коляской. Когда та появлялась, Лисицкая сопровождала ее, отставая шагов на пятнадцать-двадцать. Она упорно смотрела ей в спину, словно желала загипнотизировать, не зная, как это делается. Поглощенная своим ребенком, женщина никогда ее не замечала, а думала о чем-то своем, болтала с другими мамашами, сидела на скамейке и читала. Однажды, набравшись наглости и смелости, Наденька подошла к ней:

– Здравствуйте!

– Тише, девочка! – громко прошептала женщина, бросив на Лисицкую раздраженный взгляд, и поспешно наклонилась к коляске, проверяя, не потревожен ли сон младенца.

– У меня к вам дело, – продолжила нахалка вполголоса.

– Что еще за дело?

– Вы, наверное, удивитесь.

– Девочка, хватит тянуть кота за хвост.

– Вы не позволите мне гулять иногда с вашим ребеночком?

Женщина оторопела и посмотрела на собеседницу с некоторым испугом.

– Зачем?

– Просто так. Считайте, будто я к вам устроилась няней. Только бесплатно.

– Девочка, ты здорова?

– Конечно. Если хотите, могу все медицинские справки для вас собрать. Вы разве никогда не видели в американских фильмах, как родители нанимают соседских девчонок сидеть с маленькими детьми?

– При чем здесь американские фильмы? Девочка, где твои родители?

– На работе. У меня уже паспорт есть – хотите, запишите все данные. Можете проверить, где я живу. Мне все равно, пожалуйста.

– Девочка, тебя как зовут?

– Надя Лисицкая.

– Ты учишься в школе?

– В одиннадцатый класс перешла.

– Твои родители знают, чем ты занимаешься?

– А чем я занимаюсь? Вы так говорите, будто я ворую.

– Надя, я не считаю тебя преступницей, но твое поведение выглядит очень странным. Ты до меня уже обращалась к кому-нибудь с такой просьбой?

– Нет.

– Почему?

– Потому что захотела обратиться к вам.

– Почему?

– Не знаю, просто так. Надо было к кому-нибудь обратиться, вот к вам и обратилась.

– Но почему ты поступаешь так по-детски?

– Почему по-детски? По-детски – в куклы играть. А я хочу заботиться о ребенке – это по-взрослому.

– Разве у вас нет родственников или знакомых с маленькими детьми? Попроси свою маму, она договорится с кем-нибудь.

– А если она с вами договорится?

– Разве на мне свет клином сошелся?

– Почти. Не знаю, как сказать… Меня к вам потянуло.

– Ко мне? В каком смысле?

– Понимаете… Я ведь не подработку ищу. Я хочу по-настоящему заботиться о ребенке. Нянчить его, менять пеленки, купать. Если надо, кормить его детским питанием. У вас есть молоко?

– У меня есть молоко. Надя, я все равно не понимаю, почему ты подошла именно ко мне и не хочешь передумать.

– Я не смогу объяснить. Вы проходили мимо, я увидела вашего малыша и вдруг захотелось подержать его на руках. Вы же понимаете, вы не первая мама с ребенком, которых я встретила на улице, но вот так вдруг случилось… Ну почему вы отказываетесь? Вам ведь наверняка нужна помощь, и я ее предлагаю. Разве я похожа на преступницу или сумасшедшую?

– Если честно, Надя, есть немного.

– Что есть?

– Положа руку на сердце, ты производишь впечатление не вполне здорового человека. Так не принято поступать. Люди не подходят на улице с подобными просьбами. Ребенок – не шутка и не развлечение.

– Конечно, не шутка. Я прекрасно понимаю. Хотите, я сначала буду помогать вам по дому, а через некоторое время вы разрешите мне с ним гулять.

– Не знаю, Надя, это очень необычно.

– Разве необычно – это плохо? Зайдите сегодня вечером к нам домой и поговорите с моей мамой, хорошо? Ну, я прошу вас… пожалуйста. Скажете, странно в моем возрасте мечтать о ребенке? Что же мне делать, если я мечтаю? Не рожать же мне его сейчас на самом деле? А мне даже по ночам снится, будто я играю с ребеночком, а он пузыри пускает и смеется.

– Надя, ухаживать за ребенком – значит не только играть с ним.

– Я понимаю, честное слово! Но вот снится мне, как я играю, а не как попку ему вытираю. Я же не виновата – что снится, то и снится. А как вашего мальчика зовут?

– Надя, не нужно так напирать. Ты просто удержу не знаешь.

– Ой, извините. Ну, все равно – как его зовут?

– Шуриком его зовут.

– Шуриком? Правда?

– Конечно, правда. А что тебя удивляет?

– Смешное имя такое.

– Обыкновенное имя. Александр – ничего смешного.

– Александр – не смешно. А вот Шурик – очень. Сразу кинокомедии вспоминаются про Шурика.

– Ну и пусть вспоминаются, хорошие фильмы. Надя, не напирай так.

– Ой, ну можно я посмотрю? У него рожица тоже смешная.

– Обыкновенная младенческая рожица.

– Ой, а носик какой крошечный!

– Он весь еще крошечный.

Наденька низко нагнулась над коляской, почти засунув в нее голову, и изучала мирно спящего Шурика с истовостью лучших естествоиспытателей прошлого. Вдруг она выпрямилась с тихим сдавленным вскриком:

– Он улыбнулся! Честное слово, улыбнулся!

– Ну и что, он же не вчера родился. Он уже давно улыбается. И вообще, я видела какую-то программу по телевизору, в которой утверждалось, что дети улыбаются, еще не родившись на белый свет.

Мама Шурика обижалась всякий раз, когда Наденька выказывала удивление по поводу его успехов в освоении мира взрослых.

– Ему приснилось что-нибудь?

– Наверно. Надя, не напирай так.

– Извините.

Маленький Шурик возлежал в своей коляске на кружевной подушечке, как падишах, и млел во сне. Его довольная мордашка часто вызывала умильные восклицания случайных знакомых и просто прохожих людей. Если он вдруг улыбался, взрослые в свою очередь расплывались в бессмысленных счастливых улыбках, словно повинуясь команде свыше. Младенческая магия казалась матери естественной и объяснимой, но воздействие ее на странную девочку вызывало вопросы. Казалось, она тянется к чужому ребенку, как к спасению от неведомой опасности, и тем самым Наденька пугала мать Шурика. Та решила от нее отделаться поскорей:

– Ладно, Надя, ты напиши свой адрес, я зайду и посмотрим, что можно сделать.

Оказалось, девчонке нечем и не на чем написать адрес, поэтому она раз двадцать повторила его устно, принуждая женщину запомнить информацию навсегда. Преподав свой урок, школьница никуда не ушла, а проболтала с женщиной до самого конца младенческого моциона и проводила ее до дома. Оттуда она бежала домой вприпрыжку и напевала глупые песенки, привлекая недоброжелательное внимание прохожих. Они предпочитали индустриальные шумы города живому человеческому голосу, хоть и не имеющему певческих навыков.

Дома Наденька прямо от дверей напала на мать с требованием разрешить ей ухаживать за чужим ребенком.

– Что тебе в голову взбрело? – удивилась мать. – У тети Люси есть маленький – хочешь, помогай ей.

– Нет, мне этот понравился!

– Чем же он тебе так понравился? Посмотри на Люсиного – он точно такой же.

– Нет, не такой же, не такой же!

– Да с чего ты взяла? Говорю тебе – посмотри сама и убедись. Оба – совершенно одинаковые засранцы.

– Нет, этот не засранец!

– Ну конечно! Ходит на унитаз и воду за собой спускает. Милая моя, ты хоть представляешь себе, каково за ребенком-то смотреть? Ответственность какая? Он ведь ничего не понимает и ни в чем не может быть виноват, а вот ты должна будешь все предусмотреть и не сможешь смотреть телик, пока он дрыхнет. Во сне он может неправильно повернуться. Если будет ворочаться и засунет голову под подушку – вообще может задохнуться.

– Я не буду смотреть телик, я буду все время смотреть на него. Он такой смешной! У него такая маленькая рожица.

– Небось, похож на старого китайца.

– Нет, он уже подрос! Он теперь не морщинистый, прямо куколка!

– Вот уж про куколку забудь! Не вздумай поиграть с ним на досуге… Послушай, что значит – уже подрос? Ты давно его высматривала?

– Ну… Почему давно? Ему еще шести месяцев нет.

– Шесть месяцев? Зачем он тебе понадобился? Почему ты хочешь нянчиться именно с ним? Что происходит?

– Мать, ну ничего не происходит. Ты что подумала – я его тайно родила и отдала на воспитание?

– Не мели ерунду! Отвечай: зачем тебе понадобился именно этот ребенок?

– Ма, ну разве не естественно для девушки тянуться к хорошенькому младенчику? Может, во мне материнский инстинкт разбушевался.

– Я тебе дам – инстинкт! Ишь, разболталась! Надежда, не темни. Рассказывай все по порядку.

– Что все?

– Тебе виднее, что. Я тебя спрашиваю: в чем дело?

– Да ни в чем.

– Надежда, я не вчера родилась. Можешь не верить, но мне тоже было пятнадцать, и не воображай, будто ты для меня неразгаданная загадка!

Наденька довольно долгое время общалась с матерью в основном за кухонным столом, но теперь, принужденная вести тягостный разговор о сокровенном, непутевая дочь забылась.

– Мам, ты можешь себе представить женщину без детей?

– Я знаю очень много таких женщин, зачем мне их представлять.

– Тебе их жалко?

– Это их личное дело. Я не понимаю, к чему ты ведешь, Надежда.

– Ну как же, разве ты не понимаешь?

– Нет, я не понимаю. И не пудри мне мозги. Отвечай коротко и просто: зачем тебе понадобился именно этот ребенок с улицы.

– Мам, ну с какой улицы. Можно подумать, мы о беспризорнике говорим. Я же тебе объясняю: он улыбается, понимаешь? Такой смешной. Спит себе, спит, и вдруг улыбается. Что ему там может присниться – он ведь то в кроватке, то в коляске. Кроме потолка и неба ничего в жизни не видел.

– Он лицо своей мамы видел. Много раз.

– А, ну да. Конечно. Видишь, как замечательно. Совсем крохотный человечек, не видел в своей жизни никого, кроме мамы. А теперь увидит еще и меня!

– Надежда, ты долго еще собираешься юлить? Почему ты полгода выслеживаешь этого младенца?

– Мам, я не выслеживаю. Я увидела его больше года назад.

– Больше года? Ты увидела полугодовалого ребенка больше года назад?

– Нет, конечно. Тогда еще не его.

Больше года назад Наденька, в своих обычных коротеньких шортиках и нецеломудренном топике попала в историю. Оскорбленная в лучших чувствах безвестная администраторша закатила скандал, не желая впускать ее в кинотеатр. Основным ее аргументом служила констатация очевидного для всех факта – здесь не пляж. Наденька и не думала оспаривать бесспорный тезис оппонентки, она просто очень хотела посмотреть кино, о котором слышала много хорошего. С ней пришли две подружки, они пытались поругаться на ее стороне, но не добились успеха и стояли все трое на пороге своей мечты, не имея возможности дотянуться до нее. Сцену наблюдал молодой мужчина с беременной дамой. Его спутница улыбалась, а он сохранял серьезность. Когда девчонки устали кричать, он подошел к администраторше и показал на запретительные таблички, приклеенные к стеклянным витринам: запрещено курить, запрещен пронос оружия и алкоголя.

– Если у вас есть требования к внешнему виду посетителей, сформулируйте их и предъявите заранее. Или честно объявите о наличии у вас фейс-контроля. Поскольку ничего подобного в вашем благородном заведении не наблюдается, прекратите издеваться над девчонками и пропустите их.

– Не надо здесь распоряжаться, молодой человек! – окрысилась на заступника держиморда в юбке.

Мужчина сменил доброжелательный тон на жесткий, от которого даже у Наденьки по спине побежали мурашки. Он не произнес ни единой угрозы, не пообещал обратиться в суд или в общество защиты прав потребителей, просто повторил свое прежнее предложение. Очень веско, очень тихо произнес почти те же самые слова, снабдив их тяжелым взглядом. Администраторша могла бы вызвать охрану, а то и милицию, могла бы раздуть скандал до небес, но внутренний голос, видимо, дал ей добрый совет не связываться со смутным типом, источающим неосязаемую угрозу.

Посидев перед сеансом в кафе с вазочкой мороженого, девчонки прошли в зал, и здесь у Наденьки заколотилось сердечко: ей показалось, будто их места соседствуют с креслом вступившегося за них молодого человека. Она мелкой рысью обогнала подружек и первой двинулась по ряду вдоль пустых откинутых сидений с таким чувством, словно приближалась к алтарю. В конце длинного ряда сидел человек, которому она не безразлична, и ее место действительно оказалось рядом с ним. Он бросил короткий взгляд на объявившихся соседок и вновь обратился к своей спутнице, продолжая какой-то длинный смешной рассказ. В продолжение фильма Наденька совершенно не следила за действием, а только слушала, ощущала, изредка осязала соседа. Ее рука то и дело встречалась на подлокотнике кресла с рукой соседа, но тот свою руку сразу убирал, и в полутьме школьница смогла разглядеть, что молодой человек обнимает другой рукой свою спутницу. Наденька ревновала к ней так, словно у нее пытались увести законную добычу, на которую никто, кроме нее самой, в целом мире не имел права.