Поцелуй негодяя

– Счастливо, Воронцов. Ни пуха тебе, ни пера.

Затем, склонив голову, словно боялась споткнуться, она шагнула за порог и захлопнула за собой дверь. Оставшийся в одиночестве холостяк почесал затылок и переместился на кухню. Из окна он стал наблюдать за происходящим на улице перед подъездом и первым делом заметил приснопамятного Степана Семеновича, который так и не нашел финансового удовлетворения в тяжбе из-за попорченного Петькой автомобиля. Вид отъезжающих путников, видимо, привел его в ярость, и он бросился к ним, что-то крича и жестикулируя с энтузиазмом эквилибриста. Бедолага не сразу осознал изменение ситуации – оказавшийся на месте Воронцова солидный жених Веры как бы невзначай плечом отодвинул пострадавшего автовладельца в сторону, расчищая дорогу своей будущей семье. Вся компания неторопливо загрузилась в припаркованную у бордюра «Нексию» и убыла в неизвестном направлении. Оставшийся не у дел Степан Семенович проводил обидчиков долгим взглядом, а затем бегом бросился к подъезду. Воронцов сразу догадался, куда именно он стремился.

Буквально через несколько секунд раздался бесцеремонный непрерывный звонок в его квартиру, сменившийся через некоторое время увесистым размеренным стуком в мягкую обивку. Воронцов, вернувшийся из кухни к двери, стоял теперь перед ней в задумчивой нерешительности. Он не видел ни малейшего смысла в том, чтобы пойти навстречу событиям, поэтому ничего не делал, а просто дожидался изменения ситуации к лучшему без его вмешательства, поскольку так было бы лучше для всех.

28

Жизнь Воронцова вернулась в прежнее русло, но теперь он не знал успокоения. Прежде привычный образ бытия казался ему естественным, неизбежным и потому оптимальным, теперь восприятие изменилось. В глаза то и дело бросались мелкие подробности минувшего, напоминавшие об ушедших из квартиры людях, и ее хозяин подолгу крутил в руках какую-нибудь женскую заколку или замызганный пацанскими пальцами номер Penthouse, не зная, куда пристроить находку. Вот только мысль немедленно выбросить найденное в голову ему не приходила.

Обнаружив однажды в почтовом ящике письмо, одинокий жилец сильно удивился – ничего подобного за все время самостоятельной жизни с ним еще не случалось. На конверте значился адрес Воронцова и имя Веры. Прямо на лестничной клетке, не растрачиваясь на возвращение под родной кров, нарушитель чужих прав вскрыл послание и принялся торопливо, по-воровски, читать.

– Здравствуй, Вера. Вот, занимаюсь из-за тебя странным для нашего времени занятием, пишу письмо на бумаге. Не удивляйся, просто все, что я знаю о тебе теперешней – твой почтовый адрес. Ты уехала, увезла сына и с каждым днем заставляешь мне все больше и больше ненавидеть себя, тебя и остальное человечество заодно. Ты имеешь полное право обвинить меня во многом, почти во всем черном, что случалось в твоей женской жизни, и я сознаю свою ответственность. Я даже готов искупить свою вину перед тобой, но не могу, потому что ты предпочла спрятаться от меня на краю света. Петька, наверное, скоро окончательно забудет мое лицо, которого он толком никогда не видел, но которое ему никогда не заменит никакая другая физиономия, принадлежи она хоть Мистеру Совершенство. Как обычно, ты все решила сама и поступила так, как лучше для тебя. Ты всегда вела себя так, даже когда стоило лишь проявить чуточку женственности, чтобы получить в обмен в тысячу раз больше, чем принесли тебе твои твердость и решимость вместе взятые. Годы не прошли для меня бесследно, как и для тебя, надеюсь. Жизнь идет своим чередом, поворачивается к людям разными своими сторонами, не всегда чистыми и светлыми, но каждый имеет право дождаться своего счастливого, лучшего в жизни мгновения. Секунды, одной коротенькой секунды, когда покажешься себе божеством, стоящим на вершине мира в лучах восходящего солнца. В этот миг люди и совершают самое главное дело своей жизни, сами не всегда это понимая. Иногда мне кажется, что мое высшее мгновение торжества осталось далеко позади, когда ты вверила мне себя, отдала всю без остатка, а я в своем юношеском бреду ничего не понял и не оценил. Реку времени никому не дано повернуть вспять, но женщина, имеющая ребенка, никогда не найдет себя ни с кем, кроме его отца. Так устроена жизнь. Если давший женщине счастье материнства пьяным валяется под забором, женщина навечно останется бесприютной, но если он наконец продрал свои дурацкие глаза и хочет вернуть ее, она должна придти к нему. Потому что ребенок для нее важнее всего остального, а счастлив он будет только, если обретет отца, пускай даже такого беспутного, как я. Вера, возвращайтесь из этой чертовой Москвы, пожирающей людей на завтрак и выплевывающей их на ужин. Я буду ждать вас обоих, свободный и готовый положить жизнь ради вашего благополучия. Твой Николай.

Воронцов подивился дикой наивности Николая Первого, давно не общавшегося со своей необъезженной избранницей и пребывающего в плену людоедских иллюзий, после чего с величайшим безразличием разорвал крик оставленной души и тут же выбросил ошметки в мусоропровод.

Через несколько дней Воронцов отправился проведать родителей, в действительности же – доложить матери о миновании очередного этапа его биографии. Ему казалось, ей будет приятно, поскольку она регулярно ему звонила с требованиями восстановить порядок. Дома никого не оказалось, сын своих родителей вышел на улицу, прошелся по ней с неясными намерениями и оказался возле пруда с утками. Птиц, как водится в бетонированных мегаполисах, довольные горожане кормили крошеным хлебом, а маленькие дети, узрев нырнувшую и вынырнувшую через несколько секунд в другом месте утку, радостно вопили и показывали на шалунью пальцем – видели родственную душу. Среди толпы кормильцев в глаза Воронцову бросилась дородная дама во всем черном, в роговых очках и с жидкими каштановыми седоватыми волосами, которая громко объясняла свою политику спутнице, ниже нее на голову:

– Видишь вот этих, с фиолетовыми головами? Это селезни, они бандиты, а я уточкам помогаю.

Она бросала свои крохи в кишащую у берега толпу водоплавающих и страшно чертыхалась, если подачку хватал селезень. Казалось, каждое преступление зарвавшихся самцов она вносила в некий невидимый кондуит и хранила память о нем до скончания века. Воронцов долго следил не за птицами, а за их благодетельницей, пытаясь узреть в ее внешности признаки благодушия, но терпения не хватило.

Зритель отправился дальше по пути домой, но почти сразу увидел родителей. Они шли ему навстречу, едва видимые на расстоянии в толпе пешеходов. Мать чинно держала отца под руку, и оба медленно шли в ногу, разговаривая друг с другом и не обращая внимания на окружающее их мельтешение. Воронцов смотрел на них с признаком мысли во взоре и отошел в сторону, когда они приблизились. Родители прошли мимо своего ребенка, не заметив его, поскольку увлеклись общением. Со спины они показались ему даже занятными, похожими на пару комиков. «Пат и Паташон», подумал Воронцов, хотя из всех немых комедий видел только чаплинские и не любил их. Но где-то в подкорке его головного мозга хранилась неизвестно откуда взятая картинка: один повыше и потоньше, другая пониже и пополнее. Разговора не слышно, музыки тоже, просто идут по аллее, и со спины их походки кажутся одинаковыми из-за многолетних совместных упражнений. До безумия привычная картина, примелькавшаяся отпрыску парочки уже давно, теперь приобрела новый оттенок: он вдруг ясно увидел неразделимость многолетней пары, прошедшей почти до конца отмеренный ей путь через майдан, и шедшей дальше с прежней уверенностью в своем бессмертии.

Не окликнув родителей и не бросившись вдогонку, потомок медленно пошел дальше, прочь от их дома, но очень скоро был стреножен крохотным кареглазым созданием. Создание на удивление крепко обхватило Воронцова за ногу, и обратило к нему снизу вверх круглое личико, обрамленное пышными кудряшками. В глазенках светилось необыкновенное доверие и потаенная надежда.

– Дяденька, а ты мой папа? – поинтересовалось существо звонким голоском, разнесшимся, казалось, на несколько соседних кварталов.

Дяденька несколько секунд оторопело смотрел на незваную юную родственницу, которая терпеливо дожидалось его ответа, нисколько не ослабляя хватку.

– К сожалению, нет, – с машинальным реверансом высказался бездетный обормот, так и не распознав окончательно собственного отношения к происходящему.

– А к сожалению – это как? – звонко напирала дотошная девчонка.

Откуда-то издалека донесся тревожный женский крик:

– Наташа! Наташа! Не мешай дяде!

Воронцов обратил взор в направлении материнского клича и увидел бегущую к ним женщину. Как и все представительницы своего странного племени, она на бегу стремилась сохранить изящность и привлекательность, поэтому ее движения с мужской точки зрения выглядели смешными и беспомощными. Длинная легкая юбка облепила ее ноги, грозя в любой момент окончательно их спеленать, зато демонстрируя всем очевидцам пышные округлости женского тела. С первого взгляда бегунья не показалась красоткой, к тому же лицо ее исказилось проявлением беспокойства за дочурку, словно та схватила неведомое чудище, а не обыкновенного миролюбивого прохожего.

– Отойдите от нее! – резко выкрикнула подбежавшая к месту событий мамаша, с ненавистью глядя в лицо Воронцова.

– Не могу, она меня не отпускает, – ответил тот таким тоном, будто разговаривал с душевнобольной.

– Отпусти его, Наташа!

– Мама, это мой папа?

– Нет, это не твой папа. Отпусти дядю, пускай он идет себе дальше.

– Мам, а почему он сказал «к сожалению»?

– Что к сожалению?

– Я сказал девочке, что, к сожалению, я не ее папа, – пояснил Воронцов, постепенно терявший желание поскорее прекратить разговор.

Мамаша раскраснелась от бега, морщинки четко прорисовались на ее лице, и выглядела она теперь почтенной матроной, простоявшей полдня у плиты ради достойного приема роты гостей.

– Почему «к сожалению»? – невольно повторила мать провокационный вопрос дочки.

– Почему «к сожалению»? – требовательно обратила вопрос к вечному холостяку Наташа.

Воронцов глянул на нее сверху вниз и снисходительно пояснил:

– Потому что я не против быть твоим папой, но для этого твоя мама должна выйти за меня замуж.

Великолепная девчонка бросила ногу Воронцова и схватилась за юбку матери:

– Мам, выйди за него замуж!

– Наташа, прекрати, – неуместно смутилась женщина.

– Мам, ну пожалуйста! Мам, я буду хорошо себя вести, честное слово!

– Наташа, я тебя накажу сегодня, ты меня доведешь!

Мамаша рассердилась на дочку всерьез и уже готовилась покарать ее прямо на улице, не дожидаясь возвращения домой.

– За что же вы хотите ее наказать? – возмутился Воронцов.

– Мужчина, помолчите! Вас здесь ничего не касается.

– Извините, но вы ошибаетесь.

– В чем это я ошибаюсь?

– Меня здесь многое касается.

– С какой стати?

– По желанию вашей очаровательной дочки.

– Оставьте в покое мою дочь!

– Да я ее и не трогаю.

– Вот и не трогайте!

– Не трогаю. Только я уже не просто прохожий.

– А кто же вы такой, интересно узнать?

– Человек, которого ваша Наташа хочет видеть своим папой.

– Не льстите себе, пожалуйста! Она по три раза на дню к мужикам цепляется.

– Так может, вы наконец подберете ей подходящую кандидатуру?

– Какую еще кандидатуру?

– В папы. Звучит так, словно мы участвуем в конклаве кардиналов.

– Так, мужчина! – голос мамаши сорвался на пронзительной высокой ноте. – Мы сейчас отправимся восвояси, а вы даже не думайте тронуться с места, пока мы не скроемся из виду. Понятно?

– Не совсем.

– Хорошо, тогда я милицию вызову, чтобы вам объяснили подробности. Так вас больше устроит?

– Нет, так меня вовсе не устраивает.

– Я все сказала!

– Замечательно. Но вы и в самом деле мне нравитесь – я готов стать Наташе отцом. Разве вы не желаете ей добра?

Ничего не ответив, женщина решительно шагнула прочь, но настырная дочка отказалась двинуться с места и колодкой повисла на ноге у матери, истошным воплем добиваясь внимания к своей мечте. Прохожие и давние завсегдатаи аллеи стали оглядываться на бурную сцену, надеясь высмотреть хотя бы маленький скандальчик. Наташа, задрав голову и глядя на мать, как не всемогущее божество, громко кричала непонятные слова, в которых не слышалось никакого смысла, но отчетливо звучала страсть. Воронцову стало хорошо существовать на белом свете, и он сделал шаг вперед – ближе к живой душе, не желавшей с ним расставаться.

31 мая – 30 ноября 2011 г.