Жизнь в эпоху перемен. Книга вторая

– Ладно, хватит допросов, в деле уже много материалов и я буду писать заключение по Вашему делу, – сказал уполномоченный Куликов, подписывая протокол и давая его на подпись Ивану Петровичу.

– Думаю, что двух месяцев заключения в СИЗО будет Вам достаточно, чтобы впредь не допускать неосторожных высказываний по политике партии и в адрес вождя партии. Враг не дремлет и нам надо беспощадно разоблачать и наказывать всех врагов революции, как призывает нас нарком Ежов. Вы, Домов, уже пожилой человек и учитывая Ваш возраст, я думаю можно ограничиться тем сроком, что Вы уже отсидели в СИЗО.

Вашего соучастника Миронова я уже выпустил обратно в лагерь. Идите и ждите решения 3 части по Вашему делу.

Обнадёженный такими словами, Иван Петрович был препровожден стрелком ВОХР Ильиным назад в камеру СИЗО. Уголовникам он сказал только, что, наверное, допросы закончились и теперь нужно ждать решения особого 3-го отдела, но он считает себя невиновным и никакой контрреволюционной агитации среди з\к не вёл.

XV

В то время как Иван Петрович боролся в лагере за свою жизнь, его семья, оставшаяся без кормильца и мужской поддержки, боролась за выживание. Три женщины и четверо детей, оставшись без средств существования, после ареста Ивана Петровича, вынуждены были выживать, самостоятельно выискивая средства на проживание и бытовые нужды.

Тёща Евдокия Платоновна продолжала твердой рукой семидесятилетней женщины вести всё домашнее хозяйство: дом, огород и скотину.

Крепкий дом, доставшейся ей в наследство от младшей сестры Марии не требовал ещё заботы и ремонта, кроме запасов дров на зиму. Заготовить дрова можно было самостоятельно на выделенных делянах вдали от городка, но пилит деревья, обрубать сучья, грузить бревна и вести их издалека без мужской силы не представлялось возможным.

Приходилось нанимать на работы мужиков соседских, которые за умеренную плату делали эти работы. Привозили березовые бревна лошадьми или машинами и скидывали их у ворот дома. Затем тёща со своим 13-летним внуком Борисом пилили двуручной пилой эти бревна на козлах, внук колол чурбаны тяжелым топором – колуном на поленья и потом все вместе складывали эти дрова под навес во дворе. На зиму требовалось 12-15 кубометров таких дров, и потому большая часть лета для внука проходила в заготовке дров. Но чтобы заготовить дрова, нужно оплатить работы на лесоповале и доставку бревен, для чего Евдокия Платоновна продавала что-нибудь из своих вещей на городском базаре или продавала золотое колечко из привезенных Иваном Петровичем вещиц и тем расплачивалась с нанятыми работниками.

Основным источником пропитания для всей семьи служили огород и корова.

Огород, при хорошем уходе, в тех местах давал обильный урожай картошки и овощей, достаточный для всей семьи до нового урожая.

Весной, когда Иван Петрович приехал, он нанял соседа с лошадью, который за день вспахал конным плугом весь огород, и оставалось лишь нарезать грядки под овощи, и засеять их после наступления стабильных майских теплых дней.

Но после ареста Ивана Петровича установилась сухая майская жара, что нередко бывает, и чтобы спасти урожай овощей требовалось ежедневная поливка грядок на огороде. Этим занялся сын Борис, который позавтракав, становился под коромысло и носил воду из речки, заполняя большие бочки, стаявшие под жестяными трубами водостоков с крыши.

Чтобы наполнить бочку приходилось сделать 5-6 ходок на речку за водой, а таких бочек было пять. Через неделю засухи, полива потребовалось и для картошки, и Борис целыми днями носил воду с речки, чтобы по полведра вылить под каждый куст картошки. Вечером ему поручалось встретить за околицей кормилицу корову из стада и загнать её во двор, где бабушка Евдокия доила корову и поила внуков парным молоком.

Но беда не приходит одна и вскоре после осуждения Ивана Петровича и его отправки по этапу в лагеря, распоряжением городских властей почти половина огорода была отрезана в пользу новосёла, который задумал построить дом для семьи в этом удобном месте почти в центре городка. Против власти не попрёшь, и удалось только договориться с застройщиком, что огород отойдет к нему после уборки урожая картошки и овощей, а место под дом было свободно. Будущий сосед стал строить дом пятистенник, а семья Домовых ожидала осени для уборки урожая.

Анна, – жена Ивана Петровича начала искать работу и к осени ей удалось устроиться учительницей начальных классов. Свидетельство об окончании ею учительской семинарии было и ввиду нехватки учителей с образованием, Анну взяли с условием, что она подтвердит свое царское учительство Советским аттестатом, сдав экзамены через год, что и было сделано.

Таким образом, к осени в семье из семерых человек появился единственный работник – Анна, получавшей заработную плату учительницы, что позволяло хоть немного, но сводить концы с концами. Августа – старшая дочь Ивана Петровича, должна была заканчивать десятый класс средней школы, но её не зачисляли ввиду ареста отца. Тогда Евдокия Платоновна оформила опекунство своей внучки, что позволило Августе закончить школу и поступить потом в сельскохозяйственный институт, здесь же в областном центре, городе Омске.

Другая дочь Лидия и сын Борис без проблем осенью продолжили учебу в школе.

Осенью урожай овощей с огорода был убран, проведена межа и новый сосед стал обустраивать свой участок, а Евдокия Платоновна иногда с тоской посматривала с крыльца сеней на утерянную часть огорода. – Если бы не арест зятя, то можно было бы отстоять свои права в суде, но сейчас надо помалкивать, чтобы не навлечь новых несчастий на внуков, – думала она, тихонько вздыхая об огороде.

Тем не менее, жизнь семьи без Ивана Петровича понемногу налаживалась, как и у прочих обитателей городка, да пожалуй, и во всей стране. Разгорающаяся борьба с врагами народа коснулась, быть может, сотой части жителей больших городов и промышленных центров, а в деревнях, селах и городках о врагах народа не слышали и не видели, занимаясь семейными делами и бытом, который мало изменили всякие революции и перемены в государственном устройстве общества.

Единственное, что изменилось коренным образом, это состав уважаемый людей: раньше уважение измерялось толщиной кошелька купца, торговца, предпринимателя или занимаемой должностью чиновника, теперь же, стараниями Советской власти, продвинулся культ человека труда. Кто много и хорошо работает – тот и уважаемый человек, и не важно, что он простой рабочий, колхозник, учитель, врач или служащий, так и пелось в песни тех лет: «Человеку по работе воздаётся честь».

Чтобы возбудить в людях интерес к созидательному труду властью всячески пропагандировались достижения передовиков производства, которые возносились на самый верх почета и уважения, а остальные с энтузиазмом тянулись за ними, будучи уверенными, что «слава тебя найдет», не обращая внимания на бытовые трудности и неудобства жизни, во многом вызванные тайным и злобным сопротивлением и вредительством прежних «уважаемых» людей, владевших землей, заводами, фабриками, магазинами и душами людей в церквях, храмах, мечетях и синагогах.

На заводах, в колхозах и предприятиях разворачивалось движение передовиков труда в социалистическом соревновании за наивысшие достижения в труде. Сталин по этому поводу говорил: «Принцип социалистического соревнования: товарищеская взаимопомощь отставшим со стороны передовых с тем, чтобы добиться общего подъема. Этим собственно и объясняется тот небывалый производственный энтузиазм, который охватил миллионные массы трудящихся в результате социалистического соревнования. Нечего и говорить, что конкуренция никогда не сможет вызвать чего-либо похожего на подобный энтузиазм масс.

Социалистическое соревнование говорит: одни работают плохо, другие хорошо, третьи лучше – догоняй лучших и добивайся общего подъёма.

Принцип капиталистической конкуренции: поражение и смерть одних, победа и господство других. Конкуренция говорит: добивай отставших, чтобы утвердить своё господство».

За качественный и производительный труд вводилась повышенная оплата, что позволяло хорошо работающим людям, улучшать условия жизни и быта. Враги страны Советов внутри и за рубежом, утверждали клеветнически, что социализм – это типа царской казармы, где все равны. Возражая клеветникам, Сталин говорил в отчетном докладе XVII съезду партии: «Эти люди, очевидно, думают, что социализм требует уравниловки, нивелировки потребностей и личного быта членов общества. Нечего и говорить, что такое предположение не имеет ничего общего с марксизмом, ленинизмом.

Под равенством марксизм понимает не уравниловку в области личных потребностей и быта, а уничтожение классов, т.е.

а) равное освобождение всех трудящихся от эксплуатации после того как капиталисты свергнуты и экспроприированы, б) равную отмену для всех частной собственности на средства производства после того как они переданы в собственность всего общества, в) равную обязанность всех трудиться про своим способностям и равное право всех трудящихся получать за это по труду (социалистическое общество), г) равную обязанность всех трудиться по своим способностям и равное право всех трудящихся получать за это по их потребностям (коммунистическое общество). При этом марксизм исходит из того, что вкусы и потребности людей не бывают и не могут быть равными и одинаковыми по качеству или по количеству ни в период социализма, ни в период коммунизма.

Вот всё марксистское понимание равенства.

Никакого другого равенства марксизм не признавал и не признает. Делать отсюда вывод, что социализм требует уравниловки, уравнивая, нивелируя потребности членов общества, нивелируя их вкусы и личный быт, что по плану марксистов все должны ходить в одинаковых костюмах и есть одни и те же блюда в одном и том же количестве – значит говорить пошлости и кивать на марксизм».

Успехи в социалистическом строительстве вызывали явное и скрытое сопротивление внутренних и внешних врагов и Сталин предупреждал: «Нельзя сказать, что эти бывшие люди могли что-либо изменить своими вредительскими и воровскими махинациями в нынешнем положении в СССР. Они слишком слабы и немощны для того, чтобы противостоять мероприятиям Советской власти. Но если наши товарищи не вооружатся революционной бдительностью, и не изгонят из практики обывательски благодушное отношение к фактам воровства и расхищения общественной собственности, то бывшие люди могут наделать немало пакостей.

Надо иметь ввиду, что рост мощи Советского государства будет усиливать сопротивление последних остатков умирающих классов. Именно потому, что они умирают и доживают последние дни, они будут переходить от одних форм наскоков к другим, более резким формам наскоков, апеллируя к отсталым слоям населения и мобилизуя их против Советской власти.

Нет, такой пакости и клеветы, которую эти бывшие люди не возвели бы на Советскую власть и вокруг которых не попытались бы мобилизовать отсталые элементы. На этой почве могут ожить и зашевелиться разбитые группы старых контрреволюционных партий эсеров, меньшевиков, буржуазных националистов центра и окраин, могут ожить и зашевелиться осколки контрреволюционных элементов из троцкистов и правых уклонистов. Это конечно не страшно. Но всё это надо иметь ввиду, если мы ходим покончить с этими элементами быстро и без особых жертв.

Вот почему революционная бдительность является тем самым качеством, которое особенно необходимо теперь большевикам».

И сообразно этим установкам Сталина жизнь в стране Советов проходила в энтузиазме массы людей, увидевших перспективы лучшей жизни для себя и своих детей на основе добросовестного труда, обязательного для всех.

С другой стороны, проводился постоянный поиск и уничтожение врагов, истинных и мнимых, чем занимались органы безопасности, опираясь на помощь населения, не всегда честную и бескорыстную, да и сама эта борьба с врагами велась людьми в значительной массе своей не отличающимися благородством и чистотой нравов, а из корыстных или карьеристских соображений и сиюминутной выгоды.

В такой обстановке шла жизнь страны Советов и семьи Ивана Петровича Домова, зачисленного подлыми людьми во враждебные элементы под сурдинку повышения бдительности и борьбы с контрреволюционными элементами, к которой призывал Иосиф Сталин.

Он, будучи сам бескорыстным и аскетическим фанатом идеи социалистического устройства общества, во многом полагал, что и исполнители этой идеи такие же, как и он и когда ошибался в людях, то с восточной жестокостью и непримиримостью требовал наказания отступников, а это вызывало очередной виток ужесточения борьбы с врагами социализма, под которую стараниями негодяев часто попадали невинные люди, формально, по анкетным данным, принадлежавшие к прошлым классам, по определению Сталина.

Старшие дети Ивана Петровича без помех учились в школе, принимая активное участие в общественной жизни школы и городка.

Осенью, в год ареста Ивана Петровича, школа затеяла благоустройство центра городка. На месте где располагался базар, переведенный на окраину, решили разбить городской сад. Все школьники с энтузиазмом высаживали деревья, потом к каждому деревцу прикреплялся ответственный школьник, который ухаживал за деревом, пока оно окончательно не приживалось. Так, стараниями школьников, жители городка обрели в центре городка молодой парк вместо торговых рядов.

Подобными делами заполнялась и школьная жизнь. Как у взрослых, к слабоучащимся школьникам прилеплялись хорошисты из старших классов, которые, помогали отстающим, вместе с учителями, подтянуться в учебе. Такая общественная деятельность служила залогом успешного вступления в комсомол: членство в этой организации как бы являлось знаком качества школьника, облегчая ему дальнейшую учебу после школы или обеспечивая свободный выбор профессии в будущем.

На многие предприятия и профессии потомки прошлых классов не принимались, а только дети рабочих и колхозников, составляющих основу социалистического общества, уничтожившего все привилегии, кроме добросовестного труда, активной жизненной позиции и преданности делу построения социалистического общества справедливости и равенства.

Анна Антоновна – мать четверых детей и жена Ивана Петровича, дворянина, осужденного якобы за спекуляцию, начала работать временно, как не имеющая аттестат на учительство, учительницей начальных классов в небольшой школе на четыре класса неподалеку от места жительства.

Приученная своим отцом и мужем к педантичности в делах, она утром уходила в школу и возвращалась к трем часам пополудни, а иногда и позднее, обедала под присмотром своей матери Евдокии Платоновны, немного отдыхала и потом принималась за проверку школьных тетрадей своих учеников, усаживая своих детей – школьников рядом, чтобы они под её присмотром, выполняли свои школьные задания на дом, иногда помогая. Такой контроль и обучение под присмотром благотворно сказывались на успеваемости её детей, учившихся без особых усилий на «хорошо» и «отлично».

Будний день семьи проходил по заведенному распорядку: утренний подъем школьников, к которому их мать, бабушка и тётя Поля уже с час были на ногах, хлопоча по дому. Справив утренний туалет в ветхой уборной в дальнем углу двора, дети умывались из рукомойника, висевшего рядом с входной дверью, и садились за завтрак, который им уже приготовила бабушка Дуня.

На завтрак обычно была какая-то каша, хлеб с маслом собственного приготовления, чай из самовара, пыхтевшего в углу кухни на специальной подставке, с которой дымовая жестяная труба уводила самоварный дым на улицу. Желающие могли съесть ещё по кусочку прессованного творога, который с небольшой добавкой сметаны, заворачивался в тряпицу и ставился под гнёт пудовой гири, через три дня превращаясь в некое подобие сыра.

После завтрака, подхватив учебники в холщовых сумках, школьники убегали в школу, где учились все вместе, но в разных классах. За ними уходила на работу и Анна Антоновна, которой до её начальной школы, было, минут пять неспешной ходьбы.

Дома оставались лишь бабушка Дуня, ее сестра Полина и Роман– младший пятилетний сын Анны и ее сгинувшего в лагерях мужа – Ивана Петровича. Бабушка хлопотала по дому, готовя обед внукам или занималась по хозяйству во дворе, а ребенок Рома резвился дома под присмотром своей тётки Полины, которая присаживалась у окна и читала какую-нибудь книгу, взятую в библиотеке, старшими племянниками, изредка поглядывая на Романа, возившегося на полу с деревянными игрушками кустарного производства, купленные, по случаю, на базаре в воскресный день у заезжих крестьян.

Своих детей у Полины не было, как их не было и у двух других сестер Лидии и Аксиньи, которые уже перебрались в мир иной, не оставив после себя ни потомства, ни памяти людской, кроме сестер и двух – трёх соседей на улице.

Управившись во дворе и на кухне у русской печи, Евдокия Платоновна ложилась отдохнуть с часок на теплой печи – несмотря на крепость здоровья, хозяйственная суета уже утомляла эту семидесятилетнюю женщину.

Часа в два пополудни один за другим появлялись школьники и, встав с печи, бабушка собирала им на стол обед, состоявший из щей, которые с поздней осени, когда наступали холода и крестьяне забивали свиней, бычков и птицу и вывозили мясо на базар на продажу, были не пустыми, а заправлялись куском мяса и отварной или жаренной в печи картошки с простоквашей и солеными огурцами и помидорами с собственного огорода.

Отобедав, школьники обычно садились за уроки, с тем чтобы на вечернем сборе у матери, оставалось только показать выполненные задания и отпроситься на улицу, если погода позволяла, или навестить друзей по школе и улице, если была непогода, а то и вовсе остаться дома и почитать книгу.

Вскоре после школьников возвращалась из школы и Анна Антоновна, заглянув у ворот в почтовый ящик в надежде получить письмо от Ивана Петровича из лагерей. С самого лета как его отправили по этапу, из городка не было никаких известий, а на её письменный запрос в областное НКВД сообщить о месте пребывания осужденного мужа ответа не последовало, как его не было и на повторное обращение.

Анна Антоновна обедала вместе с матерью и теткой Полиной и садилась за проверку тетрадей учеников и проверку выполнения школьных заданий на дом у своих детей. Убедившись, что всё в порядке, она отпускала детей до ужина на свободу. Проверив тетради и подготовившись к урокам следующего дня, Анна Антоновна тоже давала себе час-другой отдыха до ужина, занимаясь сыном Ромой или читая книги своих старших детей.

Чтение, к которому она привыкла с детства, и под воздействием мужа, было отличительной чертой всех членов большой семьи. Даже Евдокия Платоновна имея три класса церковно – приходской школы и бесконечные хлопоты по хозяйству, иногда выкраивала часок – другой, чтобы засветло, у окна, почитать книгу, брошенную на стол внуками, про приключения или любовь, которой они, подрастая, уже начинали интересоваться.

Вечером, когда все собирались в доме и, поужинав по очереди, поскольку все семеро за маленький стол на кухне не размещались, а большой стол в комнате был завален книгами, начиналась вечерняя читка книги вслух.

Старшие дети, по очереди читали книгу, отобранную Анной Антоновной для домашнего чтения. Она считала, что чтение вслух развивает речь и умение держаться перед слушателями и, несмотря на упорство детей, сделала эти чтения ежедневными, кроме воскресенья.

Обычно, читали серьезную книгу, из тех, что подарил детям Иван Петрович, ещё в бытность жизни семьи в Подмосковье. Отец тогда подарил старшей дочери – собрание сочинений Пушкина, второй дочери – Жуковского, сыну Борису – Лермонтова. Это были тяжелые, тысячестраничные фолианты, изданные в прошлом веке, где мелким шрифтом умещалось в одной книге всё литературное наследие этих писателей – поэтов. Ещё в доме были аналогичные издания Гоголя, Толстого и Достоевского.

В эти ноябрьские дни, когда непогода бушевала за окнами и дожди сменялись снежными метелями, в доме читались сочинения Гоголя.

Зажигалась десятилинейная керосиновая лампа, висевшая на цепочках над столом в комнате, поскольку электричества, как и радио в городке ещё не было, хотя столбы под радио уже устанавливались вдоль улиц за рекой, и к лету будущего года радио должно было появиться и здесь.

Дети и взрослые рассаживались на стульях у стола или на две кровати стоявшие вдоль стен и кто-то из детей – чья очередь, начинал чтение вслух с того места, где заканчивалась читка накануне. Обычно собирались все домочадцы – даже Евдокия Платоновна, отложив кухонные дела, приходила послушать внуков, а маленький Ромочка обычно усаживался у матери на коленях, молча посматривая на чтеца, который с выражением начинал чтение про упырей и всякую нечисть, которая бесновалась в рассказах и повестях Гоголя.

Обычно чтение продолжалось ровно 45 минут – как и школьный урок, но иногда этот урок затягивался по просьбе слушателей, которые хотели дослушать рассказ до конца или до развязки интриги в повести.Так проходил обычный будний день семьи Домовых.

В воскресенье распорядок дня обитателей дома менялся: в школу и на работу идти не надо и дети проводили свой день по желанию, выполнив мелкие домашние обязанности с дневным посещением бани всем семейством. Собственной бани при доме не было, ходить в городскую баню было далеко, и семья сговорилась с соседями, имевшими баню, которые сами мылись и парились вечером по субботам, а на первую половину воскресенья отдавали баню в пользу Домовых.

С утра Борис, сын Анны Антоновны, немного протапливал печь в бане, еще сохранившей тепло после субботнего помыва хозяев, для чего приносил вязанку своих дров со двора, а также приносил речной воды, которую заливал в бак печи, где она грелась, и в кадушку в мыльной – для холодной воды. Вода из речки была мягкой и хорошо мылилась, в отличие от колодезной – жесткой и не промывающей волосы в щелоке, который приготавливали из печной золы.

Евдокия Платоновна, встав рано утром, успевала сходить на базар и сделать покупки у крестьян, в основном муки для домашнего хлеба и, если позволяли средства, немного мяса и жира или свиного сала для заправки супов, щей, картошки. Вернувшись с базара, она снимала с печи квашню, которую ставила с вечера на опаре и пекла хлеба на всю неделю, на всю семью, иногда ухитряясь испечь и несколько шанег с морковкой и картошкой – для детей.

Управившись со стряпней и накормив детей свежим хлебом, взрослые шли в соседскую баню, которая уже прогрелась стараниями Бориса, и мылись сами и мыли младшего Рому, который по малолетству всё ещё мылся с женщинами. Евдокия Платоновна парилась по-мужски березовым веником, а все остальные только мылись из ушатов, подливая туда горячей и холодной воды и не рискуя зайти в парную, где охала и стонала Евдокия Платоновна, нахлестывая себя веником.

Затем приходила очередь девиц: Ава и Лида мылись вместе, тоже без парилки, но уделяя больше времени мойке волос, чем телу.

Завершал банный день Борис, моясь в одиночестве или с приятелем, живущим по соседству и тоже не имевшим своей бани. Они немного парились в нежаркой уже парной, наскоро обливались и торопливо вытирались, спеша успеть провести остаток воскресенья в своей мальчишеской компании или сходить в кино, если в семье были деньги, чтобы в очередной раз посмотреть фильм про Чапаева, или «Путевку в жизнь» про беспризорников.

Короткий осенне – зимний день заканчивался ранними сумерками, и семья снова собиралась вместе за вечерним чаепитием, заменявшим ужин. Потом, дети собирали школьные принадлежности в школьные сумки, кто-то читал книгу, взрослые в тихой беседе у самовара обсуждали прошедшую неделю и грядущую, надеясь на хорошие известия от Ивана Петровича, не получая от него писем и ничего не зная об его судьбе.

Наконец, на исходе ноября, Анна Антоновна возвращаясь с работы, по привычке заглянула в почтовый самодельный ящик, висевший на заборе в ограде, так что письмо можно было опустить снаружи в щель обозначенную красным суриком, и увидела письмо с адресатом от Ивана Петровича. Здесь же на крыльце, она нетерпеливо вскрыла конверт и прочитала следующее:

«11.09.1935 года с 4-ой фаланги письмо 3-е.

Вот уже около трех месяцев я не получаю от тебя писем. Как писал в предыдущем, на 6 фаланге есть 3 письма, теперь уже может и больше, но до сих пор выручить не могу. Среди них уверен, есть же и от тебя. Не получая, все передумаешь: и заболела ты или даже какое новое несчастье стянулось над твоей головой, и забыла уже меня, ну все думается!

С этой фаланги первое письмо послал 19.09. и второе 2.10. Завтра пошлю это, получишь второе уже. На три ближайших дня и я должен получить. Пока – весь нетерпение ответа! Это письмо посылаю с оказией, тороплюсь и лишь вкратце повторяю существенное: – если не раздумала и не боишься разделить мою судьбу – посылай ( по адресу: ДВК, гор. Свободный, Управление Бамлага НКВД, отдел по колонизации) заявление о твоем желании колонизироваться со мной «вместе с мужем И.П. Домовым», упомяни о своей прежней революционной деятельности и желании учительствовать вместе со мной. В общем, изложи всё что там подберешь. Такое же (копия) заявление срочно заказным и мне на возбуждение ходатайства. Анна, не получая от тебя писем – окончательное решение я не посылал. К началу следующего учебного года надо бы устроиться. Тебе– то обязательно надо. Так что не совсем надеюсь на благоприятный результат, подавай и в горнаробраз. Не топчись на месте. И в минувшую зиму надо было устроиться. Ну ладно. Сегодня, но лишь во сне, я получил твое письмо. Все Ромочку вижу, чаще всех. Тебя тоже часто. Что буду делать, если не удастся колонизироваться? Здоровье поправляется, я не писал тебе, а был очень-очень плох. С сентября (теперь уже проходит) мучил фурункулез, а тут цинга началась. Истощен до отказа. Все беды, было, навалились на меня. Боялся писать ведь и лишней тревогой нагрузить тебя. Но обошлось и пока прошло мимо.