Жизнь в эпоху перемен. Книга первая

Через месяц они несколько освоились, познакомились с коллегами и даже сходили на вечеринку в офицерское собрание, располагавшееся в приземистом кирпичном здании бывших конюшен конного эскадрона, квартировавшего там лет пятьдесят назад.

Молодые и приветливые учителя сразу обзавелись небольшим кругом знакомств с местной интеллигенцией, чиновниками и офицерами. У Надежды в приходской школе учительствовали ещё четыре учительницы: три сорокалетние старые девы и одна молодая выпускница прошлого года, приехавшая сюда вместе с мужем-железнодорожником. Возраст и сходство судьбы быстро сблизили юных учительниц, и вскоре Надежда получила приглашение посетить коллегу в субботний вечер по случаю её именин, конечно, с мужем.

В назначенный день и час Надежда с Иваном прибыли на извозчике к дому учительницы Ольги. Ехать было недалеко, но приличия требовали именно приезда, а не прихода гостей. Ольга вместе с мужем встречали гостей на крыльце, благо, что октябрьский вечер выдался сухим, тёплым и тихим, какими бывают вечера поздней осени накануне ненастья и холодов.

Иван познакомился с мужем хозяйки: подвижным и добродушным инженером-путейцем, почти ровесником, увлекающимся историей, и они, сразу найдя общие интересы, провели вечер в дружеской беседе, отдалившись от остальных гостей, среди которых были: доктор, офицер и начальник вокзала, все, разумеется, с жёнами.

Вечер прошёл непринуждённо и весело, ужин был вкусен и разнообразен блюдами, хозяйка сыграла на пианино, гости танцевали и разошлись поздней ночью, весьма довольные приёмом и собой.

Иван с Надей, вернувшись домой, тотчас улеглись спать, но мужчина, вспомнив, что сегодня они в бане не занимались любовью, а завтра выходной день, и можно поспать подольше, начал ласкать Надежду, что значило постучать в двери любви. Девушка нехотя уступила его домогательствам, не имея желания, но и не противясь, чтобы не обидеть мужчину.

Иван, не чувствуя взаимности, пытался всячески разбудить женское вожделение, но девушка отвечала привычными движениями, без огонька страсти. Наконец, Надя, решив помочь Ивану, оживилась, изображая страсть, и закрыв глаза, представила себя в объятиях Дмитрия. Страсть вдруг пробудилась по-настоящему, девушка застонала, забилась в руках мужчины и, словно в забытьи, Надя прошептала: «Хорошо, Димчик, хорошо, хочу ещё!» Эти слова словно оглушили Ивана. Он обмяк, потеряв желание, освободил девушку от своих объятий и молча лёг рядом. Надежда затаилась, поняв, что её слова нанесли непоправимую обиду мужчине.

– Ты назвала меня кличкой своего совратителя, – после долгого молчания произнёс Иван, – значит, в минуты близости ты вспоминаешь о нём, потому и глаза закрываешь, чтобы меня не видеть. Мне иногда кажется, что в нашей постели, между нами лежит какой-то мужчина, похожий на чёрта, и злорадно улыбается. Обидно услышать такое от любимой женщины, – закончил Иван, взял подушку и ушёл в кабинет спать на диване.

Надежда, оставшись одна, тихо плакала в бессильной обиде на саму себя за допущенную обмолвку.

– Неужели прав был Дмитрий, когда говорил, что я буду помнить его всю жизнь с другими мужчинами. Ведь я хочу быть с Иваном, и мне с ним уютно и спокойно, но вспомнила Дмитрия и проговорилась, поддавшись страсти. Может Иван ещё и простит меня, но надо быть осторожнее и постараться выбросить из головы этого Димчика, который и без этого принёс мне много несчастий, а я продолжаю его вспоминать в самое неподходящее время любовных занятий.

Но покаянные мысли не принесли облегчения девушке, и она, измаявшись, уснула в слезах и горестных вздохах.

Утром Надежда проснулась поздно и с головной болью, чувствуя себя совершенно разбитой. Выйдя на кухню, чтобы позвать Дашу, она вспомнила, что сегодня воскресенье, и в этот день они отпускают служанку домой, обходясь самостоятельно.

Надя вышла во двор. Вчерашнего погожего тепла как не бывало. По небу низко неслись свинцовые тучи, временами накрапывал холодный дождь, порывы ветра уносили последние листья с оголившихся деревьев: наступало осеннее ненастье, и в душе девушки тоже было пасмурно и тоскливо.

Зябко поёживаясь, она пробежала в туалет, стоявший скворечником за сараем, затем умылась холодной водой, поставила самовар, собрала на стол к завтраку и потом несмело постучала в дверь кабинета, приглашая Ивана к завтраку. Ответа не последовало: тогда девушка приоткрыла дверь: диван был пуст, Иван ушёл. Лишь теперь девушка заметила, что пальто Ивана, висевшее в прихожей, тоже нет. Обессилев от случившегося, она прошла в спальню, бросилась на кровать и забылась в прострации чувств под сипение кипящего самовара, доносившееся из кухни.

Иван, проснувшись рано утром, тихо оделся и вышел из дома на улицу, пытаясь привести мысли в порядок и решить, как жить дальше. В голове стучала обида, но решение не приходило. Холодный ветер гнал опавшие листья вдоль улицы, временами моросил дождь, и Иван, не выбирая дороги, пошёл к Днепру по случайной тропинке.

На берегу Днепра ветер усилился, тёмная вода тяжело плескалась у берега, а вдали одинокая баржа с лесом торопилась вниз по течению, чтобы успеть куда-то до ледостава.

– Бросить всё и уехать, куда глаза глядят, а ведь хорошо устроились: жить бы да жить, но как жить с женщиной, которая мечтает о другом мужчине? – вновь и вновь размышлял Иван, присев на корягу у спуска к реке, бросая камешки в воду и наблюдая, как они с плеском уходят на дно. – Может и мне кинуться вниз, вслед за камушками и пусть всё закончится в один миг? Интересно, Надя заплачет или нет? Наверное, заплачет, хоть и говорят мужики в деревне, что женщина, доставшаяся тебе после другого мужчины, порченная для семейной жизни. Для утехи хороша, а для семьи не годится – не будет лада.

Женщины бывают как кошки, а бывают как собаки. Кошку кто погладит, тот и хозяин. Вот Лев Толстой писал про Анну Каренину, женщину-кошку. Муж её не гладил, а погладил Вронский, и она побежала за ним. Перестал гладить, ушёл и другого не оказалось рядом, вот она и взбесилась и бросилась под поезд.

Женщина – собака предана одному хозяину, и будет верна в мыслях и поступках ему до конца, а другим позволяет лишь заботиться о себе.

Чехов в рассказе «Душечка» верно уловил главное призвание женщины – жить интересами мужа, и неважно тогда, что этот муж второй, или третий даже. Я напрасно надеялся, что Надя, как Душечка, всё забудет, со мною вместе начнёт жить заново и будет у нас любовь и лад. Но она обидела меня. Пусть и невольно, но обидела до смерти. Как такое простить?

А может, всё не так плохо, как кажется? Она молодая, глупая в семейной жизни и, наверное, сейчас плачет в подушку от своей глупости, – помягчел Иван, зябко кутаясь в пальто от промозглого ветра и вспоминая, какое ласковое тепло исходит от Нади, когда она, прижавшись сбоку, спит у него на плече, обняв рукой и закинув ногу сверху.

Ветер продувал насквозь, и, ничего не решив, Иван пошёл прочь от реки без всякой цели, гонимый холодом и тоской.

На пути оказался трактир: фактически такой же дом, как жильё Ивана, только приспособленный для приёма посетителей.

У трактира крутились два-три пьянчуги в надежде на подачку сердобольного прохожего, а чуть поодаль на бревне сидела женщина неопределённого возраста с испитым лицом и одетая в какое-то тряпьё.

Женщина вдруг встала, подошла вплотную к учителю и проговорила: -Здравствуйте, Иван Петрович! Аль не признали свою Арину в этом обличье? Я и сама себя не узнаю, где уж вам, барину, признать бывшую служанку, что любила вас на диване!

Иван вгляделся в синюшное лицо женщины и с удивлением признал в ней свою Арину, когда-то служившую ему по дому во времена учительства в селе Осоком. У него была с ней плотская страсть к взаимному удовлетворению без греха, поскольку он был не женат, а она вдовствовала с малым сыном. Сейчас перед ним стояла совершенно опустившаяся женщина, нечистая и в рваном платье: по всему видно сильно пьющая и гулящая.

– Да, такая вот я стала, Иван Петрович, но вины вашей здесь нет – так жизнь моя сложилась: сначала умер муж, это ещё до вас было, а год назад и сынок мой, Сашенька, погиб на работе.

Как вы уехали из села, я следом сюда перебралась с сыном, купила избёнку в Заречье, по письму вашему устроилась в семинарию уборщицей к девочкам, а сына пристроила в училище, где он проучился ещё три года. Хотел он устроиться в депо на работу, но там брали лишь с шестнадцати лет, вот он и пошёл работать на лесопилку, будь она проклята. Жили мы с ним вдвоём: мужик годный мне не подвернулся, да и неприятно мне с простым мужиком после вас! Было, пробовала, каюсь, но с души воротило, потому и жила вдвоём с сыном. Прошлой осенью, аккурат в это время, сынок мой на работе поскользнулся, бревно покатилось и придавило его насмерть – мою кровинушку и надежду.

Похоронила я сына и начала с горя выпивать, а это для женщины последнее дело – хуже блудства. С работы меня выгнали, чтобы девочек не смущала своим пьяным видом, вещички, которые были, тоже пропила, и стала гулящей: сначала за деньги, а потом и за стакан водки. Такая моя история, Иван Петрович. Иногда, когда трезвая, вспоминаю наше житьё на селе, как сон чудный: сын жив был, и вы мне по сердцу пришлись, что ещё нужно женщине?

– Полтинник не дадите по старой памяти, опохмелиться, – попросила Арина.

– Дам, конечно, вот рубль возьми, – сунул Иван в смятении целковый в руку женщине. – Только не пей больше, ты же хорошая женщина и сможешь одолеть этот недуг. Иди в монастырь, там помогают таким – делом займут, будет не до загулов, и на работу потом устроишься: хочешь я похлопочу под твоё обещание исправиться?

– Не надо мне вашей заботы, Иван Петрович, уже однажды озаботились: хоть и нет вашей вины в моей жизни, но неприятность какая-то осталась. Попробую я, конечно, выйти из-под угара: вон безногий мужик побирается у паперти и ничего – жена у него есть, и сынок. Я, если помоюсь, да приведу себя в порядок, тоже ещё ничего, мне ведь тридцать один годик едва минуло.

– А вы-то сам, Иван Петрович, пошто у трактира с утра очутились? – спросила Арина, пряча рубль в складках юбки. – У вас жена красавица, и ждёт, наверное, вас в тёплой постельке дома, а вы в трактир наметились!

Видела я вас парою, ещё летом, у церкви. Вы-то меня не заметили, а я выглядела и скажу: не любит вас жена ваша, чую женским сердцем. Упустили вы когда-то старостину дочь – вот она-то любила вас, и поди сейчас ещё любит, хоть и вышла замуж, по слухам, и живёт в Могилёве.

Женщина, когда любит, смотрит на своего мужчину ласково и заботливо, как на ребёнка, а ваша жена смотрела на вас строго и безразлично – как на пустое место или вещь смотрят. Я счастья не нашла, но и вы своё упустили. Прощайте, учитель, пойду домой, отосплюсь, и может быть, с вашего рубля начну новую жизнь.

– Заходи, коли нужда будет, всегда помогу, – крикнул Иван вслед Арине, которая скрылась в проулке, оставив учителя в раздумье: у него разлад в семье и надо же такому случиться, чтобы встретить бывшую свою служанку, которая, увидев, случайно, его с Надеждой, сразу поняла неладное в их отношениях, но не злорадствовала, а посочувствовала по-бабьи.

– Зайду-ка я выпить водки, – решил Иван, – и согреюсь, и отвлекусь от мыслей тягостных о Надежде и от этой встречи с Ариной несчастной.

Он вошёл в просторную комнату, где стояло несколько столиков, за которыми сидели два-три посетителя с кружками пива. Иван прошёл за свободный столик и заказал подскочившему половому стопку водки.

– А покушать не изволите? Есть осетринка, сёмга, можно яичницу с жидовской колбаской пожарить, если изволите, – предложил половой.

– Нет, только стопку водки, чтобы согреться, – отказался Иван, хотя вышел из дома без завтрака, а время незаметно склонилось к полудню. Половой принёс стопку водки, Иван выпил, чувствуя, как горячая волна пробежала по телу, согревая члены и обжигая душу.

– Почти как с Надюшей в пылу любовных забав бывало, – с грустью вернулся Иван к тягостным мыслям. Тут к столику подскочил какой-то мужичок с синюшного цвета лицом закоренелого пьяницы: «Господин хороший, не угостите ли стопкой водки, душа горит, а грошей – нема», – прокурлыкал мужичок, угодливо кланяясь.

Иван, чувствуя, как туман начинает заполнять голову, изгоняя все мысли, решительно заказал полуштоф водки, сало и, налив водки в стаканчик, подвинул его к пьянчуге: «Пей, коль хочется, раздели мою печаль». Мужичок одним глотком выпил водку, схватил кусочек сала, быстро съел его и, жадно смотря на бутылку с водкой, поддакнул: – У барина видно неладно на душе, так нет ничего лучше, как водкой смыть, я завсегда так делаю и вам советую, – повеселев от водки, сказал мужичок и продолжил разговор, надеясь ещё выпить водочки:

– Наверно, барин со своей благоверной не поладил, потому и водку пьёте с утра и натощак, – с проницательностью выпивохи заметил мужичок.

– Я так скажу: всё зло на земле от баб идёт, и вся сладость тоже от них. Это как мёд и соль. Кому-то попадётся медовая, сладкая баба, а кто-то довольствуется солёненькой – без соли тоже жить невозможно.

А хуже всего, если в мёд насыпать соли – никакого вкуса тогда нет, одна горечь от таких женщин, как от водки, и также голову мутит, если сразу много заглотить. Но соль с мёдом не смешивается, и если аккуратненько, маленькой ложечкой пробовать, то попадётся то сладкое, то солёненькое. Потому и с бабами нужно потихоньку обращаться: глядишь и на сладкое место попадёшь, потом можно и солёненького глотнуть, а если одним махом, то одна горечь и получится.

– Видать вы, барин, полной ложкой заглотнули сладкого и солёного, вот одна горечь и получилась, и водочка здесь поможет, потому как тоже горькая – клин клином вышибают. Не горюйте, барин, будет вам ещё и сладенькое, и солёное от этих женщин, какие ваши годы! – закончил мужичок и жадно взглянул на бутылку.

Иван налил водки себе и мужику, они выпили, потом ещё и ещё, и вдруг он почувствовал себя совершенно пьяным, – сказались непривычка к водке и пустой желудок.

– Надо идти домой, а то нехорошо будет, если меня, учителя, кто увидит пьяным, – сообразил Иван, расплатился с половым и вышел из трактира, оставив мужичка допивать водку.

Стараясь не шататься, Иван медленно и чинно, как ему казалось, дошёл до своего дома, отпер калитку, прошёл в дом, заметив удивлённый и испуганный взгляд Надежды, и рухнул на диван у себя в кабинете, прямо в пальто и ботинках. Надежда попыталась растолкать его, чтобы разделся, но сознание покинуло Ивана и он лишь бормотал что-то про несчастную любовь.

Надя ещё никогда не видела Ивана пьяным, зная, что водку он не употребляет, а бокал вина, что они выпивали вместе, предаваясь любовным утехам лишь вызывал прилив бодрости в постели, но не опьянение. Только сейчас Надежда в полной мере осознала, как сильно она оскорбила своего мужчину, что он, может быть, впервые в жизни, напился допьяна.

С трудом сняв с Ивана пальто, пиджак и ботинки, она укрыла его ватным одеялом, поскольку в доме стало прохладно, а печи ещё не начинали топить из-за тёплой погоды, что держалась до нынешнего дня. Оставалось ждать, пока Иван проснётся и протрезвеет, и Надя занялась подготовкой к урокам, что предстояло дать ученицам завтра. Она всегда составляла для себя небольшой план каждого урока и потом, придерживаясь плана, с помощью учебников проводила каждый урок так хорошо, что старые учительницы, послушав её несколько раз, хвалили за прилежание и добросовестность.

В приходской школе было пять учительниц, из которых три пожилые учительницы отработали по двадцать и более лет в дальних сёлах, не смогли там выйти замуж за достойного человека и теперь одинокими дорабатывали до пенсии в уездном городе. Такая же судьба ждала и Надежду, если бы не Иван, о чём она часто думала, глядя на унылую жизнь пожилых учительниц.

Лишь к вечеру Иван очнулся, с трудом соображая, где он и что случилось. Голову нестерпимо ломило, во рту пересохло, он прошёл на кухню, нашёл жбан с квасом, жадно попил прямо из жбана и, вернувшись, снова плюхнулся на диван. За окном смеркалось. События прошлого дня всплыли в памяти несвязными отрывками, и он громко застонал от головной боли и от совершённых им глупостей. На эти звуки в дверь заглянула Надя: вид у неё был жалкий и испуганный. Встретив сумрачный взгляд Ивана, она тихо прикрыла дверь.

– И что я взбеленился на неё? – испытывая раскаяние, подумал Иван. – Девчонке едва минуло девятнадцать лет, ну наделала глупостей и пока помнит о них, – пройдёт время, забудет, – убеждал он себя. – Бывают же и у нас хорошие минуты не только в постели. Я на восемь лет старше Нади и третирую её прошлым, вместо помощи освободиться от него. Да, это ранит меня в душе, но ране надо дать время затянуться, а я продолжаю бередить её.

Стемнело. Ивана знобило с похмелья, да и лежать на диване в одежде было неудобно. Он потихоньку разделся, осторожно прошёл в спальню и юркнул к Наде под одеяло, сотрясаясь мелкой дрожью от похмельного озноба. Надя не спала, и сразу, дождавшись его прикосновения, крепко обняла, прижавшись горячим телом, и согрела тело и душу своего мужчины. Иван расслабился, обнял девушку, головная боль стихла, и он спокойно уснул до самого утра.

Проснувшись рано утром, он почувствовал ломоту во всём теле – видно продуло его вчера на берегу реки, да и вчерашняя выпивка давала о себе знать.

Светало. В полумраке комнаты Иван с трудом разглядел очертания Надиного лица. Она спала, как ребёнок, прижавшись к нему всем телом, полуоткрыв рот, из уголка которого вытекла капелька слюны. Иван с нежностью посмотрел на спящую девушку, мысленно кляня себя за необузданную ревность к её прошлому.

– Было и прошло – быльём поросло, – уговаривал он себя. Важно не то, что было, а то что есть, и нет сомнений, что Надя, пусть по-своему, не так, как ему хотелось, но любит его, и не раз уже доказывала свою любовь. Приехала же она сюда, живёт с ним невенчанной, а он ещё смеет предъявлять ей свои претензии.

Он осторожно попробовал высвободиться, но Надя моментально проснулась и прижалась губами к его щеке. – Прости меня, милый, что я невольно причинила тебе боль, – тихо прошептала девушка. – Это не я, это моё прошлое обижает тебя и мне самой не даёт покоя, но клянусь, я исправлюсь. Ты так напугал меня, когда ушёл и вернулся пьяным. Это так страшно – видеть твои страдания из-за меня, что я больше такого не допущу. Ты простишь меня, правда? – чуть слышно сказала Надя и замерла в ожидании ответа.

Иван поцеловал её в лоб, потом, опомнившись, что в лоб обычно целуют покойников, поцеловал Надю в губы несколько раз и тоже тихо ответил: – Я давно простил тебя, тем более вины твоей нет. Это я сам выдумал, и я сам виноват, и прошу у тебя прощения за всё, что случилось, и обещаю, что такого больше не повторится. А сейчас нам пора вставать, чтобы не опоздать на уроки. Что подумают наши ученики, если учителя будут опаздывать?

– Хорошо, если никто не видел тебя вчера, – ответила повеселевшая Надежда. – Вот тогда-то можно было подумать плохое об учителе истории, который сам попал в плохую историю, – подколола девушка, укусила Ивана в плечо и, легко выскочив из постели, накинула халат и вышла из спальни, неслышно ступая войлочными тапочками.

Иван с трудом поднялся следом за ней, одел халат, и как был, вышел на кухню, где уже хлопотала Даша.

– Батюшки, – всплеснула руками Даша, увидев измятое и опухшее лицо хозяина. – Что с вами случилось, Иван Петрович, уж не заболели ли?

– Гулял вчера до реки, наверное, продуло на ветру, всё тело ломит, но надо идти на уроки.

Сейчас я вам чайку с малиновым вареньем приготовлю, – засуетилась Даша, – может и пройдёт лихоманка. А к вечеру, прежде чем ложится спать, вам надо будет в носки тёплые насыпать горчицы и в них спать, а ещё протереть грудь водкой и обвязать полотенцем, чтобы воспаления не было. Нельзя на холодном ветру гулять после тёплой погоды, – укорила работница Ивана и принялась собирать завтрак, не забыв про малиновое варенье, что с другими запасами хранилось в подполе на кухне. Варенья и соленья Даша сама наготовила летом: что со своего огорода, что с здешнего огорода или прикупив на базаре.

На кухню вышла Надя, свежая и розовая после утреннего туалета и устремилась к столу: – Я проголодалась со вчерашнего дня, ты уж накорми меня, Дашенька, получше.

– Я и то гляжу, что господа мои ничегошеньки не съели за воскресенье: всё, что я вам припасла, стоит нетронутое. Аль приключилось что, или не поделили что? – хитро прищурившись, отвечала Даша. – Вон и хозяин ваш, Надежда Николаевна, вчера ходил один гулять на реку и его там продуло.

– Не беспокойтесь, Дашенька, всё хорошо. Просто мы были в гостях допоздна, там хорошо угощали, и вчера совсем не хотелось кушать, – правда, Ванечка? – ответила Надя. Иван кивнул головой и пошёл приводить себя в порядок.

За завтраком Надя была весела и разговорчива: долго грустить и печалиться было не в её характере, а Иван поддакивал ей, налегая на еду, ведь за вчерашний день у него и крошки не было во рту – с похмельем его организм уже справился и требовал пищи.

Позавтракав, учителя оделись потеплее, взяли свои портфели и вместе вышли из дома. Через два квартала их пути разошлись, чтобы снова сойтись дома за обедом после уроков.

XXVI

Городское училище, где служил Иван, располагалось в специально построенном, лет пятнадцать назад, двухэтажном кирпичном здании, к которому позднее была сделана деревянная пристройка.

Училище давало полный курс шестилетнего обучения после земской или церковно-приходской школы, с которым можно было поступать на казённую службу или продолжить обучение дальше: в учительских училищах и институтах, в военных училищах и даже в университетах. При самом училище были четырехлетние курсы подготовки земских учителей, которые шесть лет назад закончил и Иван, возвратившись сюда уже в качестве учителя Ивана Петровича.

В городских училищах практиковалось как обучение класса одним учителем по всем предметам, так и обучение по каждому предмету своим учителем, что повышало качество образования. В этом училище обучение велось именно по предметам, и Иван Петрович, как к нему обращались ученики, или господин учитель, занял должность учителя географии и истории Отечества.

В учительском институте готовились универсальные учителя, которые впоследствии могли специализироваться по преподаванию избранной дисциплины. Ещё в детстве Иван начитался книг по географическим открытиям и историям разных народов, и это заинтересовало его куда больше, чем сухие цифры арифметики или законы физики и геометрические построения. Волей случая, учительская должность соответствовала его наклонности, и Иван Петрович с удовольствием занимался своей работой.

Сегодня у него было четыре урока истории в классах подготовки земских учителей: по одному уроку в каждом из классов от начального до последнего, четвёртого года обучения.

Поздоровавшись со служкой у входа, который следил, чтобы ученики не входили внутрь в грязной обуви из-за начавшихся вчера дождей, Иван Петрович прошёл в учительскую комнату, где собирались учителя перед занятиями и в перерывах между уроками, поздоровался с присутствующими учителями, числом восемь, повесил пальто и шляпу в шкафу, снял галоши и присел на диван в ожидании звонка на урок.

Из учителей было три женщины: две постарше и одна совсем молодая выпускница Смольного института благородных девиц, бывшая замужем за офицером, проходившим службу в комендатуре. Она была протеже смотрителя училищ, и решила учительствовать не из-за жалования, а чтобы не бездельничать дома, конечно, лишь до появления ребёнка. Остальные учителя были значительно старше Ивана и этой молоденькой учительницы, которая вела уроки рисования и пения, поэтому Иван с ней был непринуждён в обращении и она отвечала тем же.

– Что-то вы побледнели с лица, Иван Петрович, – заметила певичка, как её называли ученики за глаза. – Уж не заболели ли? Сейчас самое время для инфлюэнции начинается, поберегите себя, не то школяры останутся без знания истории.

– Ничего, у него жена красавица, не даст простудиться, – возразил учитель арифметики, сухой и желчный старик с острой седой бородкой и в пенсне, дослуживавший пенсию.

– Пожалуй, немного зацепил вчера холодного ветра, Ниночка, когда прогуливался вдоль Днепра, который по Гоголю чуден и тих при ясной погоде, но хмур и зол в осеннюю непогоду, – ответил Иван учительнице.

– И вы правы, Пётр Аркадьевич: жена моя Надюша напоила меня чаем с малиновым вареньем и поставила винный компресс, так что думаю, обойдётся, – поклонился Иван в сторону учителя арифметики.

– Пожалуй, пора быть звонку, – заметил Пётр Аркадьевич, доставая часы-луковицу на цепочке из кармана жилетки и тотчас прозвенел звонок.

Учителя заспешили в классы. Иван Петрович вошёл в классную комнату, ученики встали, приветствуя учителя, и урок начался. Это был класс первого года обучения на земских учителей, и Иван Петрович читал им начальный курс истории по Карамзину «История государства российского», дополняя этого автора примерами и сведениями из других книг.