Несовершенное

Лиза думала о Сергее гораздо чаще, чем об отце собственного ребенка. Пускай преступник продемонстрировал прежнюю неуправляемость, но муж-то являл собой просто образец подонка! Для женщины выбор между мужчиной, не видевшим ее целую вечность и сохранившим страсть, и мужчиной, прожившим годы под одной крышей и вдруг пустившимся в сексуальные похождения по маленькому городку, совершенно очевиден.

Ломакин, конечно, имел других женщин за время после школы (не маньяк же он!), но окончательный выбор он все же сделал в пользу первого пристрастия. Отец для Фимки из него – никакой. Добытчик для семьи – видимо, тоже. О чем вообще можно говорить – уголовник, отбывший заключение и вернувшийся в родные места. Но при этом смотрит на нее жадными глазами даже во время судилища, словно не имеет более важных занятий.

Одно воспоминание не давало Лизе покоя. Недавно на улице она встретила мимоходом неверного мужа и даже машинально поздоровалась с ним, словно он вышел утром из ванной у них дома. Только целоваться не стали. Она не собиралась точить с изменщиком лясы, но он остановил ее и посмотрел прямо в глаза, словно надеясь разглядеть там скрытую от него тайну.

– Чего тебе? – недовольно спросила Лиза.

– Вопрос есть, – глухо произнес Самсонов, не отводя взгляда.

– Какой еще вопрос? Отстань, не до тебя! На работу опаздываю.

– Ничего с твоей работой не случится. Всего один маленький вопрос: о ком ты забыла?

– Что? Отстань ты со своими детскими загадками! Руку отпусти.

– Загадка вовсе не детская. Ты можешь вспомнить людей, которых забыла в своей жизни?

– Самсонов, ты уже по утрам начал пить? – выкрикнула Лиза, выдернула свою руку из мужниной и с сердитой миной зашагала прочь, не попрощавшись и не оглядываясь.

Теперь приключение с Ломакиным навело ее на коварную мысль. Самсонов во время той встречи действительно вел себя загадочно, и причины возникновения у него дурацкого вопроса она так и не увидела. Но ведь Ломакин – как раз из тех, забытых ею людей. Она не думала о нем никогда, хотя он не был просто одним из соучеников. Он не оставил следа в ее памяти. Почему? Почему не приходили на память неловкие полудетские поцелуи в осеннем парке, пока весомо, грубо, зримо не вернулся в ее жизнь заклейменный прошлым Сергей? Причина в нем или в ней?

В подобных размышлениях проводила Лиза день за днем, когда однажды после обеда в библиотеке появился сам Сергей. Мрачный, молчаливый и серьезный вошел в абонемент и остановился, глядя на нее. Они оказались с глазу на глаз, только книжные стеллажи заслоняли им свет и создавали романтичный полумрак.

– Отсидел? – скупо поинтересовалась Лиза, перебирая карточки каталога с таким видом, будто выполняла самую важную в мире работу.

– Отсидел, – ответил дебошир, прислонился к дверному косяку и засунул руки в карманы джинсов.

– Не надоело тебе на меня смотреть?

– Никогда не надоест.

– Фу ты, ну ты! Весь из себя страдающий, что ли?

– А тебе какое дело?

– Ничего себе разговорчики! Проходу мне не дает, и мне же никакого дела!

– Какая тебе разница? Вышла замуж – ну и радуйся!

– Ты ненормальный? Дался тебе мой замуж! Ты ко мне сватался, я тебе обещала?

– Не обещала.

– Ну и что тебе от меня нужно?

– Я тебе тоже не обещал, но ведь не женился.

– С ума сойти! На ком бы ты женился, интересно, в тюрьме?

– Да уж нашел бы, на ком. Что ты думаешь, я все это время сидел? Если хочешь знать, вокруг меня такие бабы увивались! А я, дурак, о тебе все думал.

– Ну конечно! Если так много думал, куда же пропал на целую вечность? Я ведь здесь рядом была. Зачем обо мне мечтать, если можно просто подойти? Я ведь тебя не прогоняла.

– Прогнала. Малого того, что прогнала, еще и забыла! Совсем за таракана меня держишь?

Лиза возмутилась не на шутку и даже с грохотом отодвинула от себя каталожный ящик, который в свою очередь столкнул со стола несколько ручек и карандашей, глухо застучавших по линолеумному полу.

– Ну, просвети меня, когда это я тебя прогнала?

Сергей оторвался от косяка, словно убедившись в его прочности и желая продолжить экспертизу в других местах помещения. Неторопливо миновав местную царицу, он стал безразлично прохаживаться вдоль стеллажей с книгами, внимательно разглядывая корешки.

– Что, знакомые буквы ищешь? – не смогла не съехидничать Лиза. – Так когда же я тебя прогнала?

– А вот тогда и прогнала.

– Когда тогда?

– На выпускном. Что я тебе, дебил какой? Я же видел, как ты смотришь.

– А сейчас ты прячешься, потому что снова боишься, как бы я на тебя плохо не посмотрела?

– Да нет, просто интересно здесь у вас, – донесся издалека приглушенный голос любознательного узника страсти.

– Ну так как же это я на тебя посмотрела, что ты с перепугу на полжизни исчез?

Луконин появился из-за стеллажей в противоположном углу помещения. В тот же момент вошла стайка аккуратненьких круглолицых юных девушек и направилась к Лизе с книжками в руках. Обличитель женской жестокости вновь исчез между стеллажами и не показывался оттуда долго, потому что появились новые читатели, которые текли тонким, но непрерывным ручейком, заменяя своих товарищей, удаляющихся из сокровищницы знаний с новым их запасом в руках. Лиза время от времени бросала нетерпеливые взгляды в направлении растворившегося в воздухе Сергея, но тот не подавал признаков присутствия.

Он вышел едва ли не через час, улучив безлюдную минуту, и быстро сказал:

– Если сегодня приду, опять ментов вызовешь?

– Если придешь часов в восемь, часок-другой можно будет посидеть, – ответила Лиза, не думая ни секунды, и через мгновение удивилась собственной наглости. Тут же вспомнились непонятные лица соседок на следующий день после бурной ночи, но еще через мгновение возобладала злость. Пускай приходит, пускай на нее показывают пальцем, пускай Самсонов узнает и покусает себе локти. Затем вспомнились родители, которые тоже узнают, но им она просто расскажет про одноклассника Сережку. Пока все эти мысли последовательно вытесняли друг друга из головы Лизы, Ломакин бесследно исчез, на сей раз безвозвратно.

Вечером Лиза оставила Фимку у мамы, а сама пришла домой раньше обычного с естественной целью приготовить какой-никакой ужин и привести себя в порядок. Работа спорилась, поскольку хозяйка не стала мучить себя сложными рецептами, а решительно обошлась скоростными. Времени на себя оставалось достаточно, она приготовила ванну с карловарской солью, разделась и собралась погрузиться в теплую воду, но задумалась. Вышла в коридор к большому зеркалу и включила свет, чтобы получше себя обозреть. Голову после душа можно облагородить и без салона красоты, Ломакин после тюрьмы все равно будет доволен. Грудь такая, какая должна быть у матери, выкормившей ребенка, а не бросившей его в омут искусственного кормления, и стесняться ее она не намерена. Тем более, с размером все в порядке, и соски не расплылись: четкими коричневыми кругами выделяются на фоне белого тела. Да, тело… Вес не бывает лишним, пусть катятся куда подальше авторы бесчисленных книг и статей, оплаченных разработчиками диет и мошеннических чудодейственных средств! Если никакими усилиями не получается уменьшить объем бедер на несколько сантиметров, значит, у нее тот вес, который соответствует ее личному обмену веществ, и точка! Самое главное, складок на боках нет, а живот у нормальных женщин всегда выпуклый. Пускай накачивают пресс ненормальные, которые не собираются рожать, а надеются обогнать мужчин в тяжелой атлетике. Лиза обольстительно покачнула тяжелыми бедрами, приняв игривую позу, и улыбнулась. Нет, не видать больше Самсонову этой красоты, пусть не мечтает!

Ломакин, так ярко зарекомендовав себя сторонником экстраординарных способов ухаживания, вдруг решил прийти в норму и явился ровно в назначенный час с банальным тортом и шампанским. Лиза встретила его сером платье с серебряным отливом и глубоким декольте, доставлявшим когда-то большое удовольствие Самсонову. Непутевый муж обожал откровенные наряды жены, полагая, что внимание к ней со стороны других самцов добавляет авторитета ему самому как обладателю всей демонстрируемой роскоши. Роскошь была исключительно телесной, а китайское платье просто выглядело раз в десять дороже своей цены.

– Ну, Ломакин, зачем же ты сходу все испортил! Неужели не мог придумать чего-нибудь пооригинальней?

– Чего? Ты что, шампанское не уважаешь?

– Уважаю, уважаю.

– Сладкого не ешь?

– Ем, успокойся. Ладно, не обращай внимания, проходи.

Гость, наряженный в костюм с галстуком, чинно проследовал на кухню со своей скучной ношей, плюхнул ее на стол и повернулся к хозяйке:

– Муж где?

– А ты рассчитывал ему морду набить? Не надейся, мужа не будет. И подробности тебя не касаются. Бросай здесь свое имущество и катись в комнату, я сейчас выйду.

Лиза заранее уставила парой тарелочек и рюмочек крохотный сервировочный столик в гостиной, чтобы очередной претендент на ее тело правильно расценил свои скромные шансы на сегодняшний вечер. Ломакин смиренно проследовал к указанному ему месту и напряженно уселся на краешек дивана, опершись на него руками и скрестив ноги. В такой позе его голова ушла в поднятые плечи, и он походил на нахохлившуюся птицу.

Лиза вышла к нему через несколько минут без шампанского, но с полной салатницей и тарелочкой бутербродов.

– Я надеюсь, ты поел, прежде чем ко мне идти? – бесцеремонно спросила она. – Ты ведь понимаешь – если женщина приглашает тебя в рабочий день к восьми вечера, значит разносолов не ожидается.

– Ничего, – рассеянно ответил Сергей. – Я о еде совсем не думал.

– О чем же ты думал, милый? Неужели все обо мне мечтал?

Гость молча выхватил из салатницы раздаточную ложку и принялся накладывать к себе в тарелку ее содержимое, словно желал продемонстрировать хозяйке одновременно хорошее отношение к ее кулинарным способностям и нежелание отвечать на глупые вопросы с заранее известными ответами. Салат с палочками самодельных ржаных сухарей, куриным филе и фасолью Лиза приготовила для демонстрации своих способностей сделать нечто практически из ничего.

– Хорошо, не хочешь рассказать о своих мыслях, расскажи, как докатился до жизни такой. Зачем сидел, зачем ко мне среди ночи явился.

– Зачем… Посадили, вот и сидел.

– За что посадили-то?

– По хулиганке.

– Опять кому-то морду набил?

– Не кому-то, а подонку одному.

– Ну кончено, он подонок, а ты – рыцарь без страха и упрека. Один бил-то, или с помощниками?

– Мне помощники ни к чему, – угрюмо заявил Ломакин, глядя в свою тарелку.

– А ко мне почему ночью явился? Пьяный, что ли?

– Трезвый. Я прямо с электрички.

– Не ври, у нас последняя электричка из Москвы во втором часу приходит.

– Ну и что? Я даже не на последней приехал.

– Значит, часов несколько где-то болтался. Дожидался удобного момента и решил, что три утра – лучше всего?

– Нет.

– Тогда давай подробности. Если ты ко мне прямо с электрички, куда девал… сколько часов ты до меня со станции добирался?

Ломакин ожесточенно употреблял салат, закусывая бутербродами. Когда пауза затянулась уже до совершенного безобразия, буркнул недовольно и честно:

– Четыре.

– По-пластунски полз?

– Нет.

– Тогда что же?

– Думал.

– До чего же ты задумчивый! Беспрестанно думаешь! Лучше бы ты так хорошо подумал, прежде чем в тюрьму садиться.

– Далась тебе эта тюрьма. Теперь до смерти попрекать будешь?

– До чьей смерти? Ты меня надеешься извести, или сам на тот свет засобирался?

Ломакин, набычившись, внимательно изучал свою опустевшую тарелку.

– Все издеваешься? Сука ты.

– Так! Приехали. – Лиза разозлилась от всей души и вскочила на ноги, задев столик. – Мне тебя на улицу вытолкать, или сам уберешься?

– Вытолкала одна такая, – усмехнулся наглый гость, продолжая сидеть и изучать тарелку. – Думаешь, с мужем справилась, так тебе все мужики ни по чем? Ошибаешься. Когда захочу, тогда и уйду.

– А если я уйду, вызову милицию и скажу, что ты ворвался в мою квартиру?

– Не скажешь.

– Почему это?

– Потому что тогда меня снова посадят, и уже по-настоящему, а не на пятнадцать суток.

– Ну и пускай сажают, мне-то что!

– Тебе все равно?

– Конечно, все равно! Подумаешь, его посадят! Как я испугалась!

– Ну хорошо, звони.

– Куда?

– В милицию. Сама ведь собиралась. Я никуда не уйду, звони и сдавай меня.

Лиза замялась, пытаясь заглянуть в лицо визави, но тот упрямо не смотрел на нее, и лица не было видно.

– Не уйдешь?

– Не уйду.

– Я действительно позвоню!

– Звони, звони.

Ломакин резким движением отодвинул от себя столик, вольготно откинулся на спинку дивана и закинул ногу на ногу, всем своим видом демонстрируя безразличие к собственной печальной судьбе.

– Я звоню!

– Сказал же, звони.

Лиза взяла мобильный, медленно набрала бессмысленный короткий набор цифр и сделала вид, что слушает гудки в ожидании ответа. Сергей продолжал изображать постороннего, разглядывая комнату.

– Что, не отвечают? Попросили перезвонить попозже?

Лиза подумала, не вызвать ли в самом деле милицию, но перспектива прославиться в местном отделении милиции ее не устроила. Общение с глазу на глаз с отсидевшим уголовником ее не пугало, поскольку она видела в нем только непутевого одноклассника и бывшего ухажера, не сделавшего ей ничего плохого. Поэтому она закончила неудавшийся спектакль и села напротив своего вернувшегося прошлого.

– Ладно, живи. Но если не ответишь, почему пришел ко мне прямо с электрички и почему добирался от станции четыре часа, говорить нам станет не о чем.

Ломакин теперь еще и руки на груди скрестил, и смотрел уже вовсе не в тарелку, а прямо в лицо Лизе, тем же голодным взглядом, что и в суде. Она выдержала игру в гляделки и не отвела глаз.

– Почему, почему… Все вам, бабам, знать надо. Сама не догадываешься?

– Зачем же мне догадываться, если ты сам здесь сидишь и на меня пялишься. Раз уж дорвался, скажи, чего хочешь. По-моему, тебе самому это еще нужнее, чем мне. Разве нет? Ты ведь уже в кутузке отсидел из-за желания со мной встретиться, а теперь сидишь здесь статуей.

– Памятником я сижу, а не статуей.

– Хочешь сказать, что умер, и ты – это не ты, а твой призрак?

– Хочу сказать, что… что… – Ломакин снова стушевался и утратил самоуверенность. – Да ну тебя. Хотел посмотреть на тебя, вот и пришел. Что ты, как маленькая.

– А почему четыре часа шел?

– Потому что боялся! На станции сидел, в буфете все деньги просадил. У меня здесь не осталось никого, к тебе только и приехал. Думал – приду, а ты там уже не живешь, и ищи ветра в поле. Или мужик откроет. Я бы его убил, наверное. Помнишь, как мы в парке целовались?

Бодрый переход от убийства к романтическим воспоминаниям Лизу немного испугал. Как это у него все на одной полочке умещается – и желание укокошить Самсонова, и воспоминания о Сокольниках?

– Приехал бы на несколько недель пораньше – прикончил бы этого паразита.

– Понятно. Значит, хочешь мной ему отомстить. А все-таки, помнишь, как мы с тобой целовались?

Лиза помнила эти поцелуи взахлеб, до головокружения и чуть ли не до потери сознания. С Сергеем она впервые в жизни целовалась всерьез, а не в тренировочных целях и не потому, что подружки уже все целовались, а она все еще ни разу. Они гуляли в голом мокром черном осеннем парке без дорожек и тропинок, по мокрой слежавшейся листве, среди кустов, невидимые для редких посетителей и служителей. Впрочем, последних, кажется, не существовало вовсе. Когда начинался дождь, они просто накидывали на головы капюшоны, потому что в шестнадцать лет люди не носят зонтиков, а ходят в болоньевых куртках, готовые к любым погодным невзгодам и не боящиеся их. Лиза бегала на эти свидания в нетерпении, плакала вечерами от счастья, утром мечтала о скорейшем окончании учебного дня. Завидев издали темную фигуру промокшего на дожде Ломакина, который верно ждал ее в условленном месте, несмотря на часовое опоздание, она бежала к нему и никогда не извинялась, уверенная в его необидчивости.

– Помню, – просто ответила она теперь на вопрос своего неприличного гостя, о котором, возможно, уже судачат соседки. – Ты не был тогда злым, твои руки всегда были теплыми, и ты каждый день смотрел на меня, словно впервые или в последний раз. Теперь у тебя татуировки на пальцах, а тогда, на выпускном, ты меня люто ненавидел.

Ломакин неловким быстрым движением спрятал руки и снова стал смотреть на столик, отодвинутый им же самим далеко в сторону.

– Может, ты стихи научился ценить за эти годы? – спросила вдруг Лиза и села на диван рядом с вожделеющим. Она силой повернула к себе его лицо, пытаясь найти в нем черты мальчика, с которым целовалась в безлюдном осеннем парке, и не могла их найти. В памяти раненой птицей бились ахматовские стихи, а она все пыталась, но не могла отогнать их, как сумасшедший не может отогнать свои бредовые видения.

– И с тех пор все как будто больна, – произнесла Лиза вслух.

– Что? – повернулся к ней Сергей. – А, стихи. Нет, я не хочу стихов, не рассчитывай. Я стал еще хуже, чем был раньше. Университеты прошел не те, которые тебе бы хотелось.

– Сочинил же какой-то бездельник, – улыбнулась Лиза и провела рукой по ежику коротких волос на голове своего прошлого избранника.

– Это тоже стихи? – спросил тот. – Или ты хочешь меня разозлить?

– Зачем ты пришел ко мне, Серенький? – задумчиво спросила развратница и легонько провела пальцем по лицу испытуемого. – Чего ждал, на что надеялся? Думаешь, я принадлежу тебе по праву?

– Да, – угрюмо буркнул Ломакин.

– Так чего же ты ждешь?

Сначала он искренне не поверил в услышанное, потом взглянул на обольстительницу и убедился в ее искренности.

– Но иным открывается тайна, и почиет на них тишина… – тихо сказал Лиза, – я на это наткнулась случайно…

– Опять стихи? – глупо сказал обольщенный, торопливо наваливаясь на нее.

– Хорошо, что ты не знаешь стихов, мой хороший.

Акт измены получился поспешным, воровским. Лиза получила удовольствие от сознания осуществленной мести и немного раздражилась от чужого мужского запаха. Ломакин сполз на пол с узкого дивана, на котором невозможно было лежать рядом, и тяжело дышал, держа ее за руку.

– А где вы с мужем спали? – вдруг спросил он.

– Какая тебе разница? – искренне удивилась она.

– И все-таки?

– Здесь спали. И что дальше?

– Что, на диване?

– На диване.

– Понятно. И как же вы спали, он ведь узкий?

– Ты в своей тюрьме совсем поглупел. Он раскладывается.

– А почему ты его не разложила?

– Может, спросишь еще, почему я постель не постелила?

– Спрошу. Почему не постелила?

– Потому что тебе пора. Или ты рассчитывал здесь поселиться?

– Понятно, – повторил Ломакин, который все никак не хотел верить, что с самого начала правильно понимал намерения бесчестной женщины. – За фуфло меня держишь? Пинком под зад выгоняешь? А если я не уйду? Опять милицию вызовешь?

– Вызову и напишу заявлю об изнасиловании. Хочешь убедиться?

Сергей бросил ее руку и встал во внезапном порыве ненависти.

– Значит, так?

– Именно так, и никак иначе. Знаешь, сейчас ведь век информации. Книги разные издаются, есть Интернет, многое можно узнать, даже случайно. Даже то, что вроде бы тебе и не нужно. Вот и я периодически узнаю всякую ерунду, которую не собиралась узнавать. А она еще и запоминается зачем-то.

– Ты о чем? – осторожно поинтересовался Ломакин.

– О тебе и о твоих татуировках, мой милый, – Лиза сладко потянулась на диване, всем видом демонстрируя безобидность. – По странному стечению обстоятельств я знаю, что означает розочка у тебя на ягодице. Ты сам был женщиной в этой своей тюрьме, правда?

– В колонии, – машинально пробормотал опозоренный, словно ничего более важного не мог заявить в связи с услышанным.

– Ну хорошо, в колонии. Целуешься ты по-прежнему хорошо, хотя теперь мне есть с чем сравнивать. А как женщину тебя целовали?

– Нет, – с нарастающей угрюмостью в голосе буркнул Ломакин.

Лиза игнорировала изменения в настроении собеседника и продолжала болтать в том же духе еще некоторое время, совершенно не опасаясь агрессии с его стороны.

– Значит, так? – тихо и угрожающе произнес тот.

– Что "так"? Я тебя не понимаю. У тебя там был муж, или ты распутничал?

Ломакин недопустимо долго стоял без единого слова и смотрел на свою мучительницу с лицом раненого животного, а потом по-прежнему молча вышел из комнаты. Лиза стала неторопливо одеваться, уверенная в скором окончании нового этапа своей жизни. Затем откуда-то донесся короткий стон. Лиза торопливо натянула платье и побежала на звук.

Она нашла страдальца на кухне. На плите горела одна конфорка, обманутый мужчина прикладывал кухонный нож плашмя к ягодице. Лиза почувствовала запах паленого мяса, взвизгнула и кинулась к членовредителю:

– Отдай нож, псих!

В борьбе она успела заметить его бледное лицо в каплях пота и больные глаза, кажущиеся черными из-за расширившихся зрачков. Ломакин сопротивлялся не слишком активно, и очень скоро в руках у Лизы оказался раскаленный нож с прикипевшими к лезвию ошметками обугленной кожи. Она хотела метнуть его в мусор, но испугалась пожара и побежала к аптечке с ножом. Возле аптечки она вспомнила, что свежие ожоги смазывать или заклеивать ничем нельзя, запнулась на несколько секунд, выхватила с полки бинт и бросилась назад на кухню, по-прежнему с ножом.

Ломакин стоял с глупым видом и странной позе, изогнувшись, словно пытаясь взглянуть на собственные ягодицы. Лиза отмотала бинт, смочила его холодной водой из чайника и приложила к ожогу, вновь преодолев слабое сопротивление несчастного.

– Я вызову "скорую", – сказала она, – подержи сам бинт.

– Не надо никого вызывать, – прохрипел Сергей.

– Как это не надо? Такую дырку в заднице прожег, ненормальный! Инфекцию занесешь!

– Сказал, не вызывай. Обойдется. Заживет, как на собаке.

– Дурак, ну какой же дурак!

– Да уж каким родился.

– Ну зачем, зачем ты это сделал?

– А ты не понимаешь?

– Что? Ты после своей тюрьмы стал таким чувствительным? Всерьез воспринимаешь слова обозленной женщины? До состояния полной истерики? Ты хоть понимаешь, что это чисто женская реакция?

– Ты опять за свое?

– Ладно, ладно, не буду больше. Что теперь делать? Компресс надо сменить, похолоднее сделать.

– Да ладно, успокойся. Подожди, говорю.

Лиза настойчиво занималась сменой компресса, Ломакин остановил ее, сжав горячими пальцами мокрую руку.

– Сказал ведь, подожди. Я должен тебе сказать… – он замялся и опустил взгляд в поиске непослушной блуждающей мысли, единственной из всех способной убедить высокомерную собеседницу в существовании тарус на колесах. – Я не был женщиной. Я всегда думал о тебе.

5. Эвридика

Утром Самсонов вышел из кабинета главного редактора после летучки и увидел на столе у Даши роскошный букет; судя по виду и оформлению, тот стоил несколько тысяч рублей.

– Даша, милая моя! – с деланным восторгом воскликнул прохиндей. – Кому это в нашем богоспасаемом учреждении досталась такая красота?

– А ты подумай как следует, – скромно улыбнулась девушка.

– Ума не приложу! А почему его тебе на стол поставили? Неужели сама счастливица не желает принимать этакое великолепие? Это как же мужик проштрафился, что ничего не помогает?

– И вовсе никто не проштрафился. Хватит дурака валять. – Даша обиделась без шуток со всей эмоциональной энергией впечатлительного сердечка. – Мне его подарили, понятно?

– Тебе? Не может быть!

– Почему это не может быть? Хочешь сказать, мне только три гвоздички полагаются?

– Нет, я хочу сказать, что этот букет предназначен для женщины возрастом никак не меньше сорока, а то и пятидесяти лет.

– С чего ты взял такую глупость?

– Это не глупость, милая Даша. Юным девушкам положено дарить букеты мягких пастельных тонов, оттеняющих прелесть их невинного возраста. Ну, а такое буйное разноцветье дарят солидным дамам, чтобы хоть слегка заретушировать следы времени на их изможденных лицах.

– Ты что, посещаешь курсы икебаны?

– Боюсь, икебана к теме нашего разговора ни малейшего отношения не имеет. Мы сейчас беззаботно болтаем об искусстве составления букетов, предназначенных соблазнять женщин. Возможно, это искусство моложе икебаны, но уж точно от него больше пользы, в том числе и в демографическом плане.

– Иди отсюда, Самсонов, не мешай работать. Совсем разболтался.

– Я-то пойду, Дашенька, а ты здесь об осторожности не забывай.

– О чем ты, какая осторожность?

– Да мало ли. Страсти – штука опасная. Вот, ты, например.