Несовершенное

– Вы говорите, как старушка.

– Я говорю так, потому что мне больше ничего не надо от жизни. У нас в "Балагане" ставят спектакли по моему выбору, и я играю в них те роли, которые хочу. Иногда вовсе не играю, если хочется отдохнуть. Я не сижу вечерами одна с котенком на коленях, а занимаюсь своим природным делом и не волнуюсь из-за размеров зала и количества зрителей. Какая разница? У нас не модно слыть театралом, и на меня ходят только по искреннему побуждению, чего мне вполне достаточно. И пусть я живу не на театральные доходы, а на деньги ухажера, меня и это вполне устраивает. В моем возрасте существование в жизни женщины богатого мужчины – уже успех.

– Он женат?

– Какая разница? Все равно положение невесты слишком нелепо в моем случае.

– А положение развратной женщины?

– Положение развратной женщины для провинциальной актрисы естественно. Хахаля ей припишут, даже при полном его отсутствии и наличии живого мужа. Так лучше уж соответствовать представлениям людей, чем безуспешно их оспаривать.

В дверь гримерки осторожно постучали, и Овсиевская нехотя отозвалась после неприлично долгой паузы. Дверь приоткрылась и в проеме показалась голова Касатонова.

– Светлана Ивановна, – вежливо произнес олигарх, – пора свертываться. Я вас жду.

– Хорошо, Сергей Николаевич, – сухо ответила примадонна. – Подождите пару минут, пожалуйста, мы сейчас выйдем.

Касатонов отступил наружу и закрыл за собой дверь.

– Знаете, в чем преимущество ухажера перед мужем? – спросила Овсиевская.

– Не знаю.

– Статус претендента устраивает мужчину больше, чем статус мужа. В своем подавляющем большинстве эти твари не хотят ответственности и моногамных отношений. В положении кавалера они свободны от того и другого, поэтому держатся за паспорт без штампа, как за святыню.

– Но женщине ведь нужен муж, стабильность и гарантии обеспечения, а не приходящий в гости мужчина.

– Брак вовсе не гарантирует стабильности. По крайней мере, с тех пор, как развод превратился в совершенно обычную вещь. Если бы брак оставался церковным, и заявление о разводе нужно было бы писать на имя патриарха (хорошо хоть, не Вселенского, как католики пишут на имя папы Римского), брак стал всего лишь символической бумажкой, которая ничего никому не гарантирует. Гарантия лежит в характере отношений. Сможете привязать к себе мужчину – он останется вашим без всяких штампов. Не сможете – отметка в паспорте его не удержит.

– А дети?

– Если мужчине важны дети, они будут его удерживать, независимо от регистрации отношений с их матерью. Даже наоборот, отсутствие официального статуса привяжет мужчину к детям в большей степени, поскольку после расставания с женщиной никакой суд их ему не вернет, и даже нерегулярные встречи будут зависеть только от благосклонности женщины.

– Вы меня пугаете, Светлана Ивановна. Вы действительно считаете, что замуж лучше не выходить?

– Я просто разъяснила вам свой взгляд на жизнь, позволяющий мне в моем двусмысленном положении жить в мире с собой. Если вам для аналогичного самоощущения нужен официальный муж – выходите замуж.

Даша давно не верила в возможность примирения с собой и промолчала. Она так и не поняла, где искать идеального мужчину, и не поняла даже самого простого – никто ей не поможет в таких поисках. Никто не объяснит, который из известных ей мужчин и есть тот самый идеал, даже при наличии такового.

– Как же узнать единственного? – машинально произнесла она.

– Не ломайте себе голову, – беззаботно заявила Овсиевская, поднимаясь со своего места. – Думать и выбирать бессмысленно, можно только почувствовать.

Даша тоже поднялась и вышла вслед за хозяйкой из гримерной. Касатонов ждал их в коридорчике, и все трое вместе вернулись зал, успевший за вечер побывать и зрительным, и банкетным. Люди уже вставали и гремели стульями, толкались в дверях. В сторонке стоял Коля и смотрел на троицу со странным выражением лица – силился прочесть ситуацию. Даша отвернулась от него.

– Где же ваш кавалер? – поинтересовалась Овсиевская.

– Не знаю. Испугался, наверное.

– Ладно, садитесь с нами.

– Нет, что вы. Я сама доберусь, мне близко.

– Вот еще! Мы вас подвезем до дома, девушек среди ночи на улицу не выгоняют. А ухажера своего при случае пошлите куда-нибудь очень далеко, можно в непечатных выражениях.

Даша села в большую черную машину Касатонова, на заднее сиденье, рядом, с примадонной. Олигарх сел впереди, рядом с водителем, они тронулись с места одновременно с другой машиной. "Охрана, наверное", – подумала Даша и увидела через стекло Колю, провожающего ее взглядом.

В понедельник она вышла на работу в обычное время и обнаружила у подъезда Колю с большущим букетом цветов, превосходящим предыдущий. Сначала она прошла мимо него, молча и не глядя, затем остановилась и оглянулась.

– Хочешь убить меня презрением? – горько спросил кавалер. – Хорошо, убивай. Я обыкновенный человек, скандалов на общественных мероприятиях не закатываю и вообще стараюсь не иметь к ним отношения.

– Ты не подумал, что меня похитили?

– Нет, я за вами проследил.

– И не побоялся, что тебя охрана пристрелит?

– Хватит тебе издеваться. Ты считаешь, я должен был драться за тебя с Касатоновым или с его охраной?

– Мог бы хоть голос подать.

– Легко сказать – голос. Мне ведь здесь дальше жить. А тебя никто не трогал, это ты вдруг хулиганить стала. Ты ведь не пила особо, что на тебя нашло?

– Ничего на меня не находило. Решила спросить, вот и все.

– Да с какой стати?

– Какая тебе разница? Спросила и спросила. Ты зачем пришел с цветами? Прощения хочешь просить? Значит, сам понимаешь, что нагадил?

– Почему нагадил? Положим, оказался не на высоте. Сама тоже хороша. Вот, бери.

Коля протянул букет Даше, честно глядя ей прямо в глаза. Он искренне полагал себя сделавшим все возможное в ситуации, созданной неразумной девицей. Он вынашивал планы деловых контактов с Касатоновым, и ассоциироваться со скандальным происшествием, направленным непосредственно против потенциального партнера, не желал.

– Хочешь загладить вину? – холодно произнесла Даша, не глядя на букет.

– Хочу перевернуть страницу. Садись в машину, я тебя подвезу.

– А вчера почему не подвез?

– Вчера тебя подвез Касатонов. И ты сама села к нему в машину, он тебя силой не тащил. А теперь ты же еще и делаешь из меня виноватого.

Даша молча выхватила букет из руки неблагородного ухажера и решительным шагом направилась к стоящему неподалеку серебристому "мерину". Коля поспешил вслед, успел захлопнуть за девушкой дверцу машины, сел за руль, тронулся с места и через пять минут подкатил к редакции "Еженедельного курьера". Даша молча вышла, Коля тоже выскочил наружу.

– Сходим вечерком в ресторан?

– Нет.

– В кино?

– Нет.

– А куда ты хочешь?

– С тобой – никуда. Я лучше с Касатоновым, – холодно отрезала Даша и отправилась на работу решительным целеустремленным шагом.

Коля проводил ее долгим взглядом, тихо выругался, сел в машину, в сердцах ударил ладонями по рулю, потом завел двигатель и отправился по своим коммерческим делам.

Саша Колокольцев пришел на традиционное место своего дежурства заранее и простоял на нем гораздо дольше обычного, промаячив на одном месте едва ли не три часа. Он явился с букетом роз, держал его сначала осторожно перед собой, оберегая от случайных повреждений со стороны неаккуратных прохожих, затем опустил цветы вниз головой и попытался принять вид беззаботности. В продолжение всей своей романтической вахты молодой человек вглядывался в перспективу улицы, ожидая появления знакомого силуэта, и лихорадочно перебирал в голове многочисленные варианты первой фразы. Все варианты казались неудачными, но более совершенные на ум не приходили, Саша жестоко страдал из-за собственной тупости и неприспособленности. В конце концов ему стало казаться, будто все люди вокруг смеются над ним, тайно или явно. Старательно придав лицу скучное выражение, Колокольцев неторопливо направился в сторону своего дома, по дороге сунув букет в урну. В этот момент он стал как будто глубже и вольготней дышать, освободившись от жестокого бремени, и даже легко улыбнулся.

6. Вольному – воля

– Что ты хочешь? – удивленно спросила Марина.

– Учредить в газете колонку политического анализа, – повторил Самсонов свою последнюю фразу. – То есть, сам-то я не могу ее учредить, хочу подъехать к редактору с предложением.

Летний дождь лениво стучал в окно, сизое небо низко опустилось на город, и через окно казалось, что весь мир утратил радость жизни. Они лежали в постели, еще не проснувшись окончательно, а Николай Игоревич вдруг вздумал развивать перед работницей администрации свои далеко идущие идеи.

– Какого анализа? Что ты собрался анализировать?

– Как что? Есть же у нас совет депутатов, он обсуждает какие-то никому не известные вопросы. Видимо, у депутатов есть какие-то мысли, побуждающие их голосовать так, а не иначе, есть возражения против предложений администрации. Можно брать интервью, давать обзоры дискуссий на пленарных заседаниях. Есть фракции разных партий, есть отделения разных партий в нашем районе. В конце концов, есть сенаторы от Московской области, есть депутаты Думы, избиравшиеся у нас. Можно разговаривать с ними, публиковать сведения об их голосовании в Думе по различным законопроектам.

– Можно подумать, сейчас интервью по различным проблемам не публикуются. Проблема в том, что их никто не читает.

– Вопрос в обсуждаемых проблемах. И в убежденности людей, что власть существует не отдельно от них и не над ними, а для решения их проблем.

– Ты собираешься доказать людям истинность ложного утверждения?

– Я собираюсь вынести на официальный уровень разговоры между собой. Люди ведь разговаривают между собой о разном, в том числе о власти. О передаче пашни под коттеджный поселок, о выделении средств на строительство и ремонт дорог, мало ли о чем.

– На эти темы у вас были публикации. Ты не читаешь собственную газету?

– Конечно, не читаю. Я туда пишу. Имелись всякие материальчики с изложением позиции администрации или просто с постановкой вопроса в целом. Так вот, по-настоящему следует провести расследование, назвать имена причастных к событиям лиц, сопоставить уже озвученные позиции, нащупать в них изъяны, предложить контраргументы, изучить документы, задать конкретные вопросы сведущим людям, составить цельную картинку.

– Так сведущие люди и побежали к тебе с правдивыми рассказами.

– Сначала не побегут. Пока не убедятся, что неприятный для администрации материал будет опубликован и останется без последствий для них лично.

– И что же изменится после этого?

– В таких делах вышестоящий всегда виноватей нижестоящего. Что создает для последних искушение оправдаться, указав пальцем на начальника.

– Так они тебе и указали. Им ведь дальше чем-то жить надо будет. Они ведь прекрасно знают – в случае примерного поведения им устроят синекурку в другом месте, а если они начнут тыкать пальцами куда попало – финал становится неопределенным.

– Ну, не все сразу. Возможно, альтернативный финал приобретет совершенно определенные тюремные очертания.

– Размечтался. Твоей газете функции прокуратуры и суда пока не доверили.

– Газета никого никуда не посадит. Она только сформирует общественное мнение, которое вынудит власти принять меры.

– Ты что, ненормальный? – искренне спросила Марина.

– Почему сразу ненормальный? Можно подумать, я предлагаю совершить государственный переворот. Нормальная работа прессы.

– Какие посадки? Какое общественное мнение? Какие дискуссии? Какие точки зрения? Какие фракции? Ты вчера родился?

– Что значит "какие"? Обыкновенные. Я не понимаю, почему ты пришла в такое возбуждение.

– Зачем тебе понадобился скандал? – не унималась Марина. – Один раз у тебя просвистело мимо виска, так ты решил все устроить так, чтобы наверняка?

– В прошлый раз, признаю, похулиганил. Но сейчас я не вижу ничего страшного.

– Газету свою сначала организуй, да найди средства и покровителя, который ее прикроет от милиции, налоговой инспекции, пожарных, энергетиков, типографии и прочих опасностей. Твою газету кто издает?

– Администрация. Ну и что? Самой же администрации выгодно обсудить имеющиеся возражения против принимаемых решений и доказать их необходимость. Если же таковое доказательство невозможно, то и решение лучше изменить или отменить.

– С кем обсуждать? Что обсуждать? – возмущалась Марина. – Ты ведь и меня под монастырь подведешь, если возьмешься осуществлять свои великие идеи. Главное, еще и сенаторов с думцами приплел!

– Приплел, ну и что? Сейчас как раз лето, сессий нет ни там, ни здесь. Можно через общественную приемную выйти на контакт и подсобрать необходимые сведения.

– Какой контакт? Ты думаешь, депутаты между сессиями только и делают, что общаются со своими избирателями? Они уже на Канарах давно, в отпусках. Тратят деньги того, кто провел их в Думу.

– Касатонова, что ли?

Марина изменилась в лице и села в постели, прикрывая одеялом грудь.

– Нет, ты скажи – ты действительно идиот, или тебя настолько серьезно купили, что ты уверен в своих силах?

Теперь пришло время удивляться уже Самсонову.

– Ну вот, приехали. Купили меня. Ты ведь сейчас не делаешь официальное заявление с выражением мнения администрации по поводу злопыхательских выступлений отдельных нечистоплотных элементов, подкупленных криминальными кругами, которых не устраивает плодотворная деятельность местных властей. Ты пока что со мной разговариваешь.

– Судя по всему, до официальных заявлений недолго осталось! Нет, ты скажи, с чего это ты жил себе спокойно, а теперь вдруг решил бороться за свободу слова?

– Не собираюсь я ни за что бороться! Я просто работаю журналистом. Чем же, по твоему, я должен заниматься на своей должности?

– Тем же, чем занимался до сих пор. Можно подумать, до тебя у нас журналистов не было! О действиях администрации ваша газета и сейчас рассказывает, в том числе под видом обсуждения, в этом духе и продолжай.

– До сих пор журналистом работал Ногинский, а я болтался где-то рядом.

– Ногинский работал тихо и мирно, заработал имя и на гребне карьеры ушел на пенсию. Тебе бы с него пример взять.

– Он ушел не на гребне. Психанул, когда надоело лепить горбатого.

– Откуда такие сведения? Ты его большой друг?

– Нет. Просто результат размышлений.

– Тебе больше думать не о чем? Жил бы себе и жил, как все люди живут.

– Марина, почему ты не хочешь понять элементарных вещей? Неужели работа в администрации так сильно сказывается на сообразительности?

– Так! Я не поняла, что ты сейчас сказал о моей сообразительности? Ну-ка, повтори!

– Я сказал только, что ты никогда не абстрагируешься от своей работы. Представь себе, что ты просто живешь в нашем городе и читаешь нашу газету. Тебя заинтересовала бы колонка, о которой я тебе рассказал?

– Я не просто живу в нашем городе, я здесь работаю. И твою газету я читаю исключительно по необходимости.

– Вот видишь! Если я добьюсь своего, ты получишь возможность зондажа общественного мнения в русле проводимой политики, обратную связь, так сказать. Вместо того, чтобы заинтересоваться новой возможностью повысить эффективность работы, ты возмущаешься!

Некоторое время Марина молча смотрела снизу вверх на Самсонова, силясь оценить степень его серьезности. Пауза растянулась до невозможности, заставив обоих молчащих посмотреть друг на друга, как на посторонних.

– Послушай, Самсонов, – тоном матери, успокаивающей ребенка, продолжила Марина, – умоляю тебя, не вздумай скандалить. Все можно согласовать, это моя работа, в конце концов. Какие мнения ты собираешься услышать от депутатов? Работают люди, никому не мешают, исполняют свои обязанности, голосуют. Зачем тебе знать, что они думают на самом деле? Есть моя контора, она для того и существует, чтобы формировать общественное мнение по поводу политики властей, работай с нами и живи спокойно, кому нужен конфликт? Можно и дискуссию организовать, но при нашем посредничестве. Неужели ты не понимаешь таких простых вещей?

– Не вижу ничего простого в твоем предложении. Разумеется, я обращусь к тебе за содействием для выхода на конкретных депутатов, но мои вопросы и их ответы будут иметь смысл только в том случае, если будут исходить от нас самих.

Марина встала, закутавшись в одеяло, сердито схватила с кресла халат и с возмущенным выражением лица удалилась в другую комнату одеваться. Самсонов поплелся на кухню и уныло предался делу приготовления скудного завтрака, пока к нему не присоединилась сожительница.

– Я должна объяснять тебе очевидные вещи? Я должна объяснять, что за депутатами стоят другие люди, деньги, у них есть интересы, и они стоят за них насмерть, потому что это не идеи?

– Замечательно. Вот пусть на страницах газеты доказывают общественную пользу продвигаемых ими программ.

– Какую общественную пользу? Свои проблемы они решают, свои! В первую очередь свои, общественные – по необходимости. То есть, только для того, чтобы было откуда отщипывать кусочки лично для себя. Куда ты лезешь? Ведь головы не снесешь! Ты понимаешь, какие деньги крутятся вокруг районных общественных нужд?

– У денег не бывает своих проблем. Любые инвестиции предполагают прибыль. С одной стороны, это дело инвестора, с другой – дело общества, поскольку любое предприятие обязано платить налоги, которые нужно с толком тратить. Если эти твои люди хотят просто построить себе дома, но на общественной земле – порядок отчуждения такой земли касается всех. Даже если они строят дом на частной земле, продавец участка тоже должен заплатить налог, и покупатель впоследствии обязан платить за нее налог каждый год. А ты говоришь – свои проблемы. Кстати, почему ты при наличии циничного взгляда на моральные достоинства нашей власти подвизаешься в администрации? Я здесь вижу в некотором роде толстовское противоречие между убеждениями и образом жизни.

– Потому что платят хорошо, вот почему! Можно подумать, ты сам не знаешь, почему. Хочу свой кусок с маслом, и не хочу ездить за ним каждый день в Москву, чтобы боссы меня мимоходом лапали на рабочем месте.

– А твои нынешние боссы тебя не лапают?

– Представь себе, нет! Наверное, боятся друг друга. Слушай, по какому праву ты здесь изображаешь из себя моральный авторитет? Смешно слышать из твоих уст поучения, хоть бы постеснялся. Ты ведь самый беспринципный тип в городе.

– Мне положена беспринципность, я журналист нашего времени. Но теперь желаю перевести стрелки вперед.

Самсонов готовил глазунью – одно из немногих постигнутых им чудес мировой кулинарии – и говорил неспешно, в манере вдумчивого учителя. Марина смотрела на него неотрывно и все не могла понять, разыгрывают ее или нет.

– Ладно, что с тобой говорить, – сказала она наконец. – Все равно у тебя ничего не выйдет. Ваш главред не вчера родился и на твои глупости не поведется, переживать за тебя дальше мне не придется. Если ты, конечно, не объявишь голодовку протеста у памятника Ленину.

– Голодовку объявлять не стану. Люди у нас понимают голодающих, которые требуют денег, квартиры или еще чего-нибудь материального. А над требованием соблюдать закон у нас принято смеяться, тем более над голодающим с таким требованием. К твоему сведению, я ненавижу стоять в позе дурака на ярмарке, которому в рожу метают мячи.

– Ты слишком много читаешь. Нет у нас ярмарок с такими дураками, да и нигде их нет. Вот и весь твой пафос – вымышленная поза на несуществующей ярмарке.

– Ярмарки все же существуют.

– Ладно, надоело с тобой спорить. Делай, что хочешь. Хочется верить, ты все же понимаешь очевидные вещи. Например, такую прописную истину: мое руководство прекрасно осведомлено о наших с тобой отношениях. Пока они не мешают, а может и помогают моей работе, оно не против. Но если ты пойдешь вразнос, мне достанется раньше тебя.

Марина занялась приготовлением кофе для себя, поскольку партнер предпочитал чай. Кухня наполнилась пьянящим ароматом размолотых в ручной мельнице зерен, атмосфера стала совершенно нерабочей и разговор повелся о личном.

– Странно все-таки, – задумчиво продолжила мысль сладострастница. – Раз за разом ты обнаруживаешь все новые и новые свои стороны, всегда неожиданные. Сначала я решила – просто веселый нахал. Потом оказалось – расчетливый профессионал. Теперь неизвестно откуда вдруг вылез мальчик-идеалист в розовых очках. У тебя шизофрения?

– А злобного изменника, меняющего женщин, как перчатки, ты во мне еще не заметила?

– Не заметила. Ты не меняешь женщин, это они тебя бросают. Потому что ты из глупости попадаешься на очередной измене. Но изменяешь подло, втихомолку. О гареме, что ли, мечтаешь?

– Я, в общем-то, не попадаюсь. В смысле – с поличным ни разу не сгорел. Просто жизнь берет свое. Шила в мешке не утаишь. Обожаю женщин – это моя беда, а не вина. Тебя не устраивает мое внимание?

– Меня не устраивает твое внимание не ко мне.

– Что делать, что делать. Я плыву по реке жизни, и руки мои непроизвольно задевают разные кувшинки.

– Кувшинки в реках не растут. Выходит, твоя жизнь – болото.

– Так уж и болото. Скажем, тихий пруд. Совсем по-японски: жаркий день, старый пруд, затянутый ряской, лягушка прыгает в воду. Всплеск тишины.

– Лягушка – это очередная женщина на твоем пути?

– Женщина – это всплеск тишины. В жаркий день на старом пруду. Она гармонична, она совершенна, без нее мир не закончен.

– Без нее мира не будет.

– И ты о том же. Вы, женщины, обожаете представлять себя исключительными. Без мужчин мира тоже не было бы. Мы тоже причастны к деторождению. Пока ты меня не перебила, я говорил не о физиологии, а о душе.

– Обзывать женщин лягушками не значит говорить о душе.

– Ты действительно сейчас споришь, или просто развлекаешься поперек логики и ради принципа? Я говорю – в женщинах таится совершенство мира. Но несовершенство мира создает больше поводов для искусства и прогресса.

– Так. Женщины мешают искусству и прогрессу?

– Я не говорю, что вы занимаетесь подрывной деятельностью против человечества. Мужчин вдохновляют недосягаемые женщины, побежденных они эксплуатируют в бытовых целях.

– Кто кого эксплуатирует?

– Мужчины побежденных женщин. Примеры Софьи Андреевны и Коры Ландау достаточно красноречивы. Никто никогда не подсчитает их вклад в достижения мужей, а сами они будто и не задавались такой задачей. Ваше предназначение – ложиться костьми ради благополучия потомства и производителей.

– Самсонов, ты заткнешься наконец? Отправляйся к своему главному и вешай ему лапшу на уши, сколько твоей душеньке угодно, только женщин не трогай.

Самсонов послушался Марину и в понедельник явился со своим рацпредложением к главному редактору. Тот долго смотрел на него исподлобья, потом почесал одним пальцем переносицу:

– Не пойдет.

– Почему?

– Дурачком не прикидывайся. Сам не вчера родился. Продолжай работать и не выпячивайся. Тоже мне, борец за свободу.

– Нет, но я же…

– Помолчи, Самсонов, помолчи. Иначе мне придется для тебя "скорую" вызвать. Или для себя.

– Но послушайте…

– Уйди отсюда, уйди. Не доводи до греха. Тебе вроде рановато в старческий маразм впадать.

– Ну почему вы так реагируете? Разве я предлагаю что-то нереальное или незаконное?

– Нет, ты предлагаешь только полнейшую ахинею. Не заставляй меня думать о тебе плохо, замолчи и иди займись делом.

– Чем же я заставляю вас думать обо мне плохо?

– Тем, что выдаешь себя за идиота. Хотя, я уверен, идиотом не являешься. Значит, изобрел какую-то интригу с неясной целью. Чего ты добиваешься, Самсонов?

– Я вам подробно рассказал, что предлагаю.

– И ты хочешь, чтобы я бросился тебе на шею с криком восторга и благодарности?

– Это не обязательно. Просто скажите "да".

– Сам я на такие вопросы не отвечаю. Вопросы редакционной политики положено выносить на редколлегию.

– Замечательно, выносите.

– Тогда все узнают о твоем предложении.

– Замечательно.

– Тебе не страшно?

– Почему мне должно быть страшно?

– Потому что все узнают о твоей психической неполноценности. Слушай, Самсонов, успокой меня. Скажи, что пришел немного попридуриваться, а потом вернешься к исполнению своих служебных обязанностей.

– Я излагаю вам свой план наилучшего исполнения моих служебных обязанностей. Кстати, острые, не ангажированные ни властью, ни оппозицией, материалы помогут популярности газеты и, следовательно, ее тиражу. Не вижу в такой перспективе ничего ужасного.

– Твои острые материалы только приведут меня и тебя на биржу труда. Бывал там когда-нибудь?

– Не приходилось. Думаю, любой опыт для журналиста полезен.