Десять поворотов дороги

– Ваш, на хрен, зэ-эс! – выругался Хряк, исследуя содержимое стола вслед за Хветом. – Может, сначала дал бы нам перекусить и выпить с дороги?! Тут ни капли спиртного! Вода и тыквенный сок, Гум! Такого скандального обмана не было в моей жизни!

Где-то за стеной прозвучал гонг.

***

Наряженные в предоставленные костюмы, они в полнейшем недоумении шагнули на открытую сцену, уже готовые произнести реплики приветствия. Приветствие – универсальный способ потянуть время и расположить к себе зал, если тот не слишком пьян, чтобы слышать. Вернейшее средство, когда не остается ничего другого. Пользуйтесь, этот совет бесплатен.

Хряк выставил живот и надул губы. (У каждого в профессии своя боевая стойка, так что прошу без критики.) Хвет с каменным лицом смотрел прямо перед собой, ломая голову над тем, что все это значит и почему оно не кажется ему добрым. Гумбольдт с Бандоном растерянно озирались, словно выискивая знакомые лица перед сценой. Аврил, нацепив улыбку, выбрала место для реверанса. (Ну и что, что ее одежда больше похожа на кожаную пижаму с двусмысленным вырезом? Она останется леди даже в таком виде! И пусть леди эта росла впроголодь на задворках старого шахтерского городка… Короче, этот вечерок они запомнят надолго.)

Раздался грохот оркестра и аплодисменты. В основном работали ударные, так, что хоть вытряхивай из ушей медь.

Вопреки ожиданиям, никаких слов и реверансов от артистов не потребовалось: на сцену с другой, зрительской стороны рысцой взбежал плотный мужчина за шестьдесят в черном фраке с широким лицом и золочеными волосами до плеч. Под фраком у него, разбивая вдрызг все идеи стиля и приличий, красовалась ядовито-желтая майка в блестках. Сам он ослепительно улыбался, глядя то вниз на публику, то на смешавшихся за его спиной артистов. Публика же, коей собралась целая площадь, ревела и рукоплескала ему в восторге.

Поскольку реверанс не пригодился, Аврил постаралась сфокусировать вдребезги разлетевшийся взгляд, чтобы рассмотреть ряды зрителей перед сценой, – занятие, не обижайтесь, не самое популярное у артистов.

Такого разнообразия нарядов девушка не могла себе даже представить. Похоже, присутствующие выгребли и нацепили на себя все, что обнаружили в гардеробе, добавив к этому перья и клочки меха… Аврил вопросительно посмотрела на брата. Тот пожал плечами, не зная, что ответить. Не пожелавший сдаваться Хряк промямлил какое-то приветствие, но и сам себя не расслышал – потому что позолоченный фрачник воздел руки и двинулся к краю сцены.

Оркестр грянул, зрители перешли на визг, а затем по толпе от сцены покатилась волнами тишина, в которой конферансье прокричал, кривляясь:

– Здравствуйте! Здравствуйте! Здравствуйте все!!! Собрались только близкие друзья! Зажжем!!!

В ответ ему радостно загугукали.

– С кем мы еще не знакомы, меня зовут… – кривляка-фрачник замер, приложив к уху ладонь, словно ожидая ответ от хора на детском утреннике.

«Золотце!!! Скокк!!!» – заревела публика в восторге.

В первых рядах смеялись разодетые в пух и прах женщины с бокалами игристого вина и коктейлями невообразимых оттенков. Чтобы одеть каждую из них, извели минимум пятерых страусов и семью горных леопардов.

– Благодарю! Благодарю всех и каждого, кто не отверг мое скромное приглашение! – Акустика в окруженном стенами пространстве была отличной. Каждый шорох, произведенный на сцене, тут же доставлялся задним рядам зрителей. – А теперь позвольте представить наших сегодняшних героев «Бегущего человека»! – тут фрачник обернулся к труппе.

Ситуации глупее было невозможно представить.

Публика вновь взревела от восторга, когда Золотце-Скокк стал зачитывать имена «героев», достав из кармана лист бумаги. Каждому из них досталось по несколько сочных эпитетов: Хряк оказался «порочным весельчаком», Хвет «ловким и убежденным убийцей», Гумбольдт «пережившим детскую болезнь отчаянным головорезом», Бандон «бесчувственным варваром-арахнидом», Аврил «обворожительной сладострастной садисткой». Висящий над сценой на канате Педант остался без комплимента.

Толпа взревела. В ее гуще появились люди в зеленых фраках – начался прием ставок.

Кажется, Хвет начал понимать, для чего они оказались здесь… Обычно понимание чего-либо обнадеживает. Но не в этом случае.

Глава 28. БЕГУЩИЙ ЧЕЛОВЕК

Гнидт Скокк вел размеренную, но при том крайне напряженную жизнь. Его утро начиналось не так уж рано – когда разносчики молока уже обедали в своих лачугах, а коты в солнечный день, набросанные как тряпье вдоль крыш, достигали предела текучести. Зато ложился спать он далеко за полночь, утрясая дела всех и вся на бесконечных встречах в кабинетах, наполненных дорогим сигарным дымом. Одна такая затяжка стоила больше, чем наторговывал разносчик дешевого курева за неделю. Если последний об этом только догадывался, то Гнидт Скокк знал наверняка до десятой после запятой.

У каждой работы есть свои плюсы и минусы. Минусом работы Скокка был плотный график, каждое утро составляемый на день вперед. «Во всяком случае, пастухи и дворники часто бывают на свежем воздухе», – как он сам любил выражаться, время от времени сетуя на мигрень. Тогда в ход шел зубодробительный коктейль из крепчайшего самогона с яйцом и гусиной желчью. Это было, пожалуй, единственное, что связывало Скокка с его отцом, у которого обычно не бывало денег на то и другое сразу, но рецепт домашней панацеи свято хранился в надежде на будущее применение.

Выражаясь округло, Гнидт Скокк был человеком, олицетворявшим ту меру приличия, которая примиряет сообщество богатых и очень богатых горожан с окружающим социумом. Его неустанный труд состоял в утряске разного рода проблем и противоречий, возникавших в этом клубе самодовольных людей, а также доведении их позиции до всех остальных в удобоваримом виде. То есть, если вам нужно было выкинуть на улицу сорок голодных прачек и получить за это компенсацию от городских властей… В общем, господин Скокк логично объяснял, почему именно они оказались на улице и во сколько обойдется казне страдания хозяина прачечной от этого нелицеприятного факта.

Не стоит до крайности изнурять себя. Иногда господин Скокк любил немного поразвлечься и повеселить многочисленных друзей.

***

Занавес, из-за которого друзья вышли, вдруг начал опускаться прямо на их головы и в считанные секунды сложился, как верх у детской коляски. По краям сцены вспыхнули фейерверки.

Теперь сцена представляла собой помост, с одной стороны которого бесновалась публика, а с другой простирался внушительный лабиринт с множеством привешенных на тросах мостков, позволявших пересекать его вдоль и поперек, что называется, «по прямой».

Когда глаза комедиантов снова смогли видеть, на сцене оказалось еще пятеро весьма экстравагантных персонажей: четверо мужчин и, кажется, одна женщина. Хвет неуверенно окинул взглядом атлетическую фигуру, украшенную шипастыми наплечниками и не менее шипастыми… Ну да, определенно – это была женщина. Судя по размерам всего, ее хватило бы на две нормальные медсестры плюс ретривера-поводыря со старушкой. Четверо других также впечатляли размерами и не менее того боевой оснасткой – они были увешаны арбалетами и колюще-режущим оружием самых экстравагантных фасонов. Верхнюю часть лица каждого закрывала красная полумаска.

Теперь понимание своей роли на этом празднике дошло до каждого. Не сразу, но весьма быстро.

– Ты же не думаешь, что они просто перебьют нас, как кроликов на поляне? – прокричала Хвету Аврил, хотя в таком шуме ее почти не было слышно.

– Не только кроликов. Бандон сойдет за лося, – попытался он пошутить в ответ, завороженно разглядывая валькирию.

Она играла пренеприятнейшим серповидным инструментом, явно предназначенным не для лечебного массажа. У Хвета заломило низ живота от перспективы с ним познакомиться лично. Женщина-гора поймала его взгляд и очаровательно улыбнулась.

Приплясывающий у края сцены Скокк радостно проорал, что у «кроликов» будет пять минут форы, после которой «охотники» бросятся в погоню. Уважаемую публику пригласили занять места на висящих над лабиринтом мостках.

– Все-таки кролики… – вздохнул Хвет, и словно очнулся, хватая за руку сестру: – Бежим!

***

Рядом с ухом Гумбольдта в дерево вошел арбалетный болт. Стук был таким, будто сосну долбил первобытный дятел размером с лошадь. Он невольно передернул плечами, пытаясь отделаться от мысли, что бы произошло, если бы эта штука толщиной с палец вошла ему между глаз. По спине предательски скользнула холодная струйка пота.

За поворотом стены на Хвета, размахивая молотом, наступал зверообразный тип в кожаных доспехах с таким количеством заклепок, что хватило бы на корабельный борт. На его губах играла примирительная улыбка. Вероятно, она должна была примирить жертву с неизбежным – ее скорой и болезненной гибелью под улюлюканье столичной знати.

– Гибкий, – сладостно прогудел «охотник» и сделал вид, что рванул вперед.

Хвет мгновенно отскочил в сторону. Убийца заулыбался шире и даже сподобился подмигнуть ему, как бы сообщая, что, в сущности, нет ничего дурного, если один парень размозжит голову другому. Если, конечно, этот другой парень – он, Хвет, шныряющий подобно загнанному в угол суслику.

Где-то, невидимый за поворотом, который они только что с Аврил миновали благодаря Бандону, закричал отставший от группы Хряк – долго, протяжно и мучительно.

Спина Гумбольдта, дышавшего, как загнанный верблюд, мелькнула в полумраке: его преследовала титаноподобная женщина, которая, судя по всему, еще на сцене выбрала себе жертву и теперь без спешки гнала ее. Хвет невольно вздохнул от облегчения, потому что его худшие опасения не подтвердились. То, что можно было считать лучшим по сравнению со слонообразной потрошительницей, просвистело у него перед носом в виде чугунного молота, едва не вышибив мозги на песок.

Хвет, подкатившись боком, со скоростью змеи ударил «охотника» в колено. Тот неуклюже повалился, пытаясь зацепить его пятерней, но парень уже бежал дальше, перескочив через своего преследователя. Кто-то сверху уронил на него бокал с ядовито-синим коктейлем, но ругаться с мерзавцем было некогда.

***

Ни «охотников», ни зрителей не было видно. Где-то рядом разносились вопли и восклицания, мерцали факелы, и дорогие туфли стучали по лакированных доскам мостков. Их искали сверху и снизу – всех четверых, кроме, судя по всему, отставшего в самом начале толстяка, мир его праху.

Кажется, в этой безумной скачке им удалось на минуту выскользнуть из поля зрения всех, к тому же выведя из строя двоих «охотников». Сколько продлится эта минута, было неизвестно, но точно не слишком долго.

Со стены, над которой так соблазнительно свисали концы веревок, добраться до которых было невозможно, послышался тихий «у-ук»…

– Педант! – воскликнула шепотом (такое бывает в критической ситуации) Аврил. – Педант, рыбка! Скинь нам что-нибудь! Бросай! Мы учили, помнишь? Кому вкусняшку? Ням-ням? Педант! Ну же! Бросай! Бросай!

Примат засуетился на месте, словно гоняясь за собственным хвостом, а затем поднял со стены дохлого голубя, вопросительно уставившись на Аврил: «У-ук?»

Та замотала головой, одновременно показывая руками, будто поднимается по веревке. Макак, оглядываясь, привстал. Не пригодившийся голубь метко полетел в Бандона.

– Давай, родной, давай… найди нам что-нибудь… скорее… – шептала Аврил, признав эволюционное родство с макаком, чем изрядно предвосхитила открытие настырного Чарльза Дарвина[21].

Судя по звукам, выигранное преимущество таяло, как снежок в печке. Один из «охотников» методично колотил в стену, приближаясь справа вдоль периметра лабиринта. Другой насвистывал детскую считалку на какой-то извращенный манер, так что веселая мелодия сверлила мозг изнутри. Задумано было грубо, но на нервы действовало как надо – вера в скорую собственную гибель крепла и разрасталась.

Сверху послышался очередной «у-ук». На этот раз все чуть не закричали от радости: со стены свисал обрывок толстого троса, которым в дождливую погоду крепился навес для зрителей.

Первой по нему вскарабкалась Аврил, предварительно метнув камень подальше в сторону: прием, которым как по волшебству отвлекают внимание убийц в голливудских триллерах и который совершенно не работает, когда рядом нет кинокамеры.

Дальше артритным удавом подтянулся Гумбольдт, щелкая значительно большим числом суставов, чем это известно в нормальной анатомии.

И наконец на гребень стены взвился Хвет, конкурируя в ловкости с обезьяной.

Всем троим предстояло трудное испытание: быстро вытянуть громадное тело Бандона, чтобы его не отделили раньше времени от, будем надеяться, не меньшего по габаритам духа.

Из-за угла показался первый «охотник» – судя по всему, тот, что насвистывал считалку, потому что после удара Бандона самобытный вокал прервался. Жизнь певуна прекратилась весьма немелодичным звуком, словно овца сглотнула вставший поперек горла комок. Может, так глотает жестоких придурков сама Смерть… Мы этого не знаем и очень желаем оставаться в неведении и дальше.

Раздумывать долго на данный счет не пришлось, потому что из-за поворота стены появился следующий «охотник». Он был… крупнее старины Бандона. И несколько лучше вооружен. Например, утыканной гвоздями дубиной. А еще умеренных размеров секирой. Ну, и, конечно, с пояса у него свисал здоровенный нож, напоминающий кровосмесительный гибрид пилы с топором.

Подъем чернокожего титана стал зрелищем триумфальным: Бандон величественно вознесся, на дюйм опередив дубину, на миллиметр секиру и на волос зазубренный тесак.

Все четверо с шумом перевалились через стену, тут же скатившись с насыпи в заболоченный приток Вены.

Не в пример людям, продукту лукавой эволюции, Педант брезгливо спустился по высохшему вьюну и проследовал за экспедицией посуху.

Глава 29. РАССВЕТ НА БЕРЕГУ

Луна пласталась над деревьями громадным рыжим блином, оставленным на закопченной сковороде. В подлеске царил первобытный мрак. Что-то чавкало и трепалось в кронах и на земле, шуршало упавшим лапником. Всюду царил бессловесный гам. Лес вдоль берегов казался запретным городом, в который не следует попадать ночью. Во всяком случае, без приглашения и охраны.

Течение несло воду к городу, так что она еще не была изгажена до состояния липкой зловонной пасты, как на другой его стороне. Артисты пробирались в ней по грудь спиной к предательскому небесному фонарю. Так могли спасаться от волков наши предки сто тысяч лет назад, разгребая бесшумно стоящий в ручье тростник, пригибаясь, прислушиваясь, замирая в прибрежных зарослях.

Говорят, мозг человека устроен как слоеный пирог – от рептилий до наших дней. Где-то там, примерно посередине, притаилась прыткая обезьяна, очень желающая выжить.

Далеко позади, где располагались владения чокнутого богача, разносился собачий лай, но беглецы, похоже, оторвались от преследователей. И даже умудрились пережить эту ночь – поскольку на востоке набухала серо-голубая полоса, безразличная к судьбе кого бы то ни было в своей буколической живописности.

Не слишком далеко начинались кварталы пригорода, через которые еще предстояло просочиться, чтобы не нарваться на родных и близких Золотца-Скокка, разочарованных испорченным развлечением. Ясно было, что этот конченый урод так просто не успокоится. Всем нужно быть начеку – и гораздо больше, чем с какими-то крестьянами-староверами в горной деревне, хотя и на них не будь здоров нарваться в ночном лесу.

– Чего-то мы последнее время часто бежим, а?.. Не гадал, что актерство будет таким дерьмовым ремеслом, – Гумбольдт выжимал пропахшие тиной штаны, спрятавшись за кустом, откуда и вел свой душеспасительный репортаж. – Когда я срезал на базаре кошели, приходилось меньше трястись за шкуру, чем теперь. В крайнем случае… Ну, рука тож, конечно, не мелочь, но все же не голова. Эта сука меня чуть не уходила своей дубиной.

– По-моему, тебе даже понравилось… Ты, кажется, говорил, что вам с Хряком светила каторга? – осведомился Хвет.

– Бедный Хряк, – молвила Аврил.

В отличие от своих коллег, она не стала опускаться до сушки в ночном лесу, потому что не была уверена, что захочет все это надеть снова, а холодина стояла еще та, к тому же гулять по Сыру в наряде Евы было не лучшей идеей даже для девушки прогрессивных взглядов.

– Я не собираюсь дефилировать с голым задом! – буквально так она и заявила.

– Могла бы сказать, что против чего-нибудь протестуешь. Насчет… как он говорил, доходяга Кир? Гражданских этих… ну, когда можно курить, что хочешь, и грабить старушек у зоомагазина за идею, – пошутил Хвет, сам мелькавший белым пятном в прибрежных зарослях. Его зубы стучали так, что под их аккомпанемент можно было танцевать джигу.

– И поэтому я бы ходила с голыми… – Аврил показала жестом, с чем именно. – Идея, достойная идиота. Женщины выше этого, что бы ни думали мужики. Даже шлюхи не станут так выпендриваться из-за бабулек при зоомагазинах. Недурной, кстати, бизнес – продавать старушек. Иная бабка в доме полезней лошади.

– Что-то вы быстро развеселились, – мрачно прогудел Бандон, сидящий сгорбившись на прошлогодней траве. В темноте его почти не было видно, одни полукружия белков.

– А ты что предлагаешь, злосчастный мавр? Ай! Гадство! – Хвет со шлепком свалился в воду.

– Можно пойти в городскую стражу, – предложил Гумбольдт, что от него было неожиданно, как лосось в библиотеке. Вероятно, удар дубинкой той леди в кожаной маске своротили клоуна с последних катушек.

– Я видел мужика в плюмаже стражника. В первом ряду. Не думаю, что стража – хорошая идея, – ответил Хвет, прыгая на одной ноге. – Сейчас бы костерок развести…

– Давайте двигать отсюда! – лопнуло терпение Аврил, которая тем не менее не двинулась с места: если сидеть неподвижно и дышать по чуть-чуть, то не так холодно и противно в мокрой одежде – попробуйте, если что.

– Не… давай подождем, пока появятся люди. Так хоть нас не укокошат в пустом переулке. Кто его знает – может, эти уроды уже в городе. Хотя видок у нас тот еще… В этом в толпе не спрячешься даже на пивном фестивале.

– Надо срочно менять одежду. В городе нас точно уже ищут. У них лошади, отправили гонца с наводкой.

– А у нас обезьяна, – улыбнулась нахохлившемуся макаку Аврил. – Между прочим, он спас нас от этих ублюдков. Что мы за это дадим нашему маленькому паршивцу? Мешок яблок и гору сахара! Ну, иди сюда, мой волшебный! Мамочка тебя согреет.

Педант наотрез отказывался греться в охапке своей хозяйки, с которой текло ручьями. Это была уже четвертая попытка.

– Жаль Хряка… – вздохнул Гумбольдт.

– Весьма жаль. Но мы бы ничего не сделали. Бегун из него, как из носка посох.

– Это-то да. Но от того не легче. Мир ему, где бы он сейчас ни был. Может, смотрит на нас с облаков… и мелет какую-нибудь похабщину, как всегда. Неисправимый мудак, но родней родни… – голый по пояс Гумбольдт впал в философическое уныние.

– Ну и в переплет же мы попали! В голове не укладывается. Выпить есть у кого?

Все, включая обезьяну, пожали плечами. Над головой кто-то громко каркнул. Вся компания не менее дружно подскочила.

– Чтоб тебя!..

На ветке сидел огромных размеров ворон. Один глаз его был заволочен пленкой и бел, а второй сверлил до самых костей, однозначно желая немедленной погибели каждому, кого можно разорвать клювом.

– Вали, падальщик! Рано еще, – Хвет метнул палку в птицу, изрядно промахнувшись.

Ворон даже не дернулся на своем насесте и громко бы рассмеялся, если бы был к тому приспособлен (как, например, ангорские кошки, хотя об этом мало кто знает).

Глава 30. ЗАКУСОЧНАЯ «ЛУКОВЫЙ ДЖИМ»

Сразу за воротами, теми самыми, что еще недавно впустили нас вместе с труппой в Сыр-на-Вене, располагалась большая харчевня «Луковый Джим», соревновавшаяся в размерах с городским кварталом.

Бесполезно гадать – это не имя ее владельца и не сказочный персонаж. Так назывался знаменитый комплексный обед (он же завтрак и ужин), подаваемый в заведении и состоявший из всего того, что может понадобиться не слишком состоятельному клиенту, которому к тому же некогда особо засиживаться.

Луковая похлебка, вареное яйцо с луковыми кольцами и сногсшибательный (иногда буквально) луковый пирог. Если при этом вы знаете волшебное слово «прицеп» или, заказывая, просто поднимите вверх большой палец (руки или ноги – не важно), то к этому вам подадут стаканчик крепкого пойла, происхождение которого не стоит знать, входящего в ту же цену. Причем подавали все это почти мгновенно и за сущие гроши.

Если за столиком приличного ресторана у вас есть шанс оказаться одинокой фигурой в зале, ковыряющей пару зерен на очень большой тарелке[22], то в «Луковом Джиме» в любое время дня и ночи вам придется расталкивать локтями кучу народа, чтобы сделать заказ, который будет с трудом вмещаться на кусок промасленной бумаги. Извозчики, клерки, рабочие, монахи-отпущенники – всех постоянных клиентов харчевни не перечесть. Проще вынуть из списка ростовщиков, судей и епископов.

Владел заведением Лысый-Еж-Воган, имя, фамилия и кличка которого переплелись в единое целое еще со времен, когда он верховодил дружной командой рэкетиров, собравших дань с пригородных публичных домов (в центральных районах этим всегда занимается полицейское управление, не доверяя сборы дилетантам).

Ныне респектабельный, но не отделавшийся от памяти народной Еж жил на самой дорогой улице Сыра-на-Вене и зорко следил за тем, чтобы поблизости от его бизнеса не возникло ничего лишнего – от уличной шпаны до конкурентов. Опрометчивая попытка повторить нечто подобное быстро кончалась весьма ожиданным пожаром или множественным переломом ног – иногда у всей семьи сразу. Бывает же такая случайность! Образно говоря, в делах насущных он бы дал Шикарной Джонни двойную фору.

В то счастливое и беззаботное время (неуместные эпитеты – наш конек!) Еж владел четырьмя «Луковыми Джимами» у четырех главных ворот столицы и еще десятком заведений поменьше, раскиданных в переулках. Плюс доставка «один час или вы нажретесь бесплатно», пользовавшаяся большой популярностью у клерков и работников мастерских. Другими словами, стряпня с его кухонь попадала в большую часть желудков въезжавших и выезжавших из города, а также работавших в нем в толще того самого слоя общества, что выше грязи, но ниже князя.

К слову и без всяких намеков, заметим, что Еж состоял в приятельских отношениях с господином Громмом, с коим нередко выбирался на необременительную рыбалку[23].

Несмотря на ранее утро, когда сильные мира сего лишь воскресают на шелковых простынях ото сна и дорогого похмелья, городские кварталы уже кипят жизнью. К моменту, когда банкиры и судьи завершают утренний туалет, а наследники состояний избавляются от следов попойки и случайных подружек, мусорщики, разносчики, рыночные торговцы и прочий малопочтенный люд подходят к середине рабочего дня. Не говоря уже о ворах, проститутках и стерегущих покой ночных стражах, которые его завершают.

В шумном зале «северного» «Лукового Джима» за столиком у окна, ставшим вдруг свободным ввиду того, что некто, всеми родинками похожий на здоровяка Бандона, очень искал свободный столик, сидела известная нам компания, решившая подкрепиться перед дорогой.

Гумбольдта, залпом опрокинувшего крепчайший горлодер за себя, Аврил и Хвета потянуло на философию. (Не стоит сразу откладывать книгу, ибо здесь мы не станем воспроизводить путаные эссе захмелевшего комедианта.)

Бандон, да зачтется ему в «Книге Всех Дел», пожертвовал свою выпивку невезучему помощнику скорняка, который не сразу оценил степень того, насколько сильно здоровяк надеялся найти свободный столик с хорошим видом. Выражаясь иносказательно, возражения юного ремесленника и его почтенного патрона не были приняты в расчет.

«Хороший вид» этот состоял из солидного куска неба, стены прачечной и широкого двора, уставленного повозками.

(У гужевого транспорта есть одно важное отличие от других: впереди него, как правило, прицеплено довольно крупное животное, представляющее собой в чисто механическом плане завод по переработке продуктов растениеводства с четырьмя сильными ногами под брюхом. Поэтому пейзаж у заведения обладал не только видом, но и весьма плотным запахом, несмотря на суетящихся людей с лопатами, снующих между повозок. Собираемый на стоянке «Лукового Джима» навоз принадлежал по неписаному закону его владельцу, что даже в эпоху его обильного производства приносило известные барыши при правильной постановке дела.)

– Посмотрите туда! – Аврил со свойственным девушкам любопытством вертела головой, рассматривая все вокруг, и радар этот, существовавший задолго до открытия радиолокации, обнаружил вдруг нечто примечательное. – Ну? Кого мы видим?