Социальные проблемы инновационного развития общества

Таблица 1

Распределение населения России и некоторых индустриально развитых стран по кластерам, построенных на основе классификации респондентов в соответствии с их социкультурными установками (в % от числа опрошенных)

Источник: 22 (выборочные данные).

1. Включены: ценности, выражающие приверженность к самостоятельности при принятии решений, к творчеству, риску, стремление к свободе, независимости от других, к занятиям, приносящим удовольствия.

2. Включены: альтруизм по отношению к окружающим, сильное чувство дружбы и стремление к самопожертвованию.

3. Включены: социокультурные ценности, отражающие стремление к безопасности, к патернализму со стороны государства, к соблюдению традиций, жить по правилам, не привлекать к себе внимание.

4. Включены ценности, выражающие стремление к богатству, власти, успеху, признанию его достижений другими требованиям, предъявляемым к человеческому капиталу информационного общества подтверждается и социологическими опросами, проведенными Левада-Центром в 2008 году.

Для современного информационного общества формирование человеческого капитала основано на стремлении получить не только хорошее образование, но и постоянно обновлять свои знания, и самостоятельно принимать решения, не бояться риска, смены работы и профессии. Если в Германии 63, 48, 63 % респондентов особенно важным для себя считали (соответственно) быть независимом в принятии решений и в своем выборе, иметь возможность постоянно учиться, получать хорошее и разностороннее образование, то доля российских респондентов, придерживающихся этих же ценностей колебалась в пределах 24–28 %[31]. Как показывают социологические опросы, россияне не склонны и к риску. Во всяком случае, больше половины респондентов сегодня предпочитают иметь небольшой, но твердый заработок и уверенность в завтрашнем дне и не более 10 % не испытывают желания быть самостоятельным предпринимателем и вести дело на свой страх и риск[32]. В 2008 году только 22 % российских респондентов полагали, что они защищены от возможного произвола властей (милиции, налоговых органов и прочих государственных структур) и, соответственно, более двух третей считали себя не застрахованным от него). Симптоматично, что в 2008 году решение своих проблем только 5 % российских респондентов связывали с активным участием в общественной деятельности и 7 % – с участием в различных протестных акциях[33]; в политологии[34]. Несмотря на то, что концепция линейного детерминизма пока еще не утратила своего авторитета, сегодня в научном мире определенно наметился отход от нее, в первую очередь – в социологии и философии. Неприятие концепции исторического детерминизма основывается, прежде всего, на системном изучении фактического исторического материала. Современный авторитет в социологической науке М. Кастельс, исследуя развитие информационного общества, пришел к выводу, что «сетевое (информационное) общество характеризуется одновременной (курсив наш) трансформацией экономики, труда, занятости, культуры, политики, государственных институтов и в конечном итоге пространства и времени… Генезис сетевого общества в значительной степени обусловлен ходом истории, а именно тем обстоятельством, что в начале 1970-х гг. в мире параллельно протекали три независимых друг от друга процесса: информационно-технологическая революция, культурные и социальные движения 60–70-х годов, кризис, приведший к переструктурированию (перестройки) двух существующих в то время систем – капитализма и этатизма»[35]. Теория синергетического историзма изучает закономерности социальной самоорганизации общества, которая в общем случае рассматривается как взаимоотношение (и взаимодействие) хаоса и порядка. Неприемлемость линейного детерминизма определяется тем, что она игнорирует необходимость самоорганизации в каждой сфере жизнедеятельности общества. Утверждая, что процесс исторического развития основан на самоорганизации и в экономической, и в политической и в культурной сферах, авторы рассматриваемой теории не абсолютизируют самостоятельность этих процессов. Они подчеркивают, что существует тесное взаимодействие (в форме конкуренции и кооперирования) между экономической, политической и культурной самоорганизациями, в результате которого происходит своеобразное «перемешивание» экономических, политических и социокультурных структур, посредством объединения институций различного типа. Закрепление этого взаимодействия может происходить в результате образования сетевых структур, которые охватывают прежние независимые институции сплошной «паутиной». Отрицая линейный детерминизм, авторы теории синергетического историзма, вводят понятие селективный детерминизм, с помощью которого объясняют, в силу каких причин каждая сфера детерминирует характер развития других сфер. В процессе самоорганизации в каждой сфере возникает варианты объективно обусловленных сценариев развития (бифуркаций). За каждым сценарием стоят конкретные социальные силы. Основой выбора сценария (точки бифуркации) в каждой из них выступает критерий ее устойчивости по отношению к внешней среде, роль которой играют другие сферы. Следовательно, концепция селективного детерминизма, с одной стороны, предполагает, что процесс исторического развития основан на самоорганизации и в экономической, и в политической, и в социокультурной сферах жизнедеятельности общества. С другой стороны, эта концепция, рассматривая их в качестве внешней среды по отношению друг к другу, исходит из того, что выбор точки бифуркации в каждой из них определяется ее устойчивостью по отношению к другим сферам. Если, например, в политической сфере в результате определенного соотношения социальных сил, потенциально существует три варианта политического развития, то при прочих равных условиях, характер процессов самоорганизации в социокультурной сфере, обуславливают появление нового критерия устойчивости в политической сфере. На его основе и происходит селекция сценариев политического развития и, соответственно, определяется точка бифуркации и социальный идеал. Таким образом, концепция селективного детерминизма на теоретическом уровне глубже, чем концепция линейного детерминизма, раскрывает механизм исторической динамики. Применительно к анализу конкретного вопроса о роли социокультурных ценностей в этом процессе, эта концепция позволяет отказаться от идеи линейной культурной детерминированности этого процесса и ответить на вопрос, который нередко задается в работах российских исследователей: «Почему Россией была выбрана такая точка бифуркации, которая в исторической перспективе непродуктивна. Очевидно, такой политический выбор можно объяснить сложившейся к началу нынешнего столетия сложившимся реальным соотношением социальных сил, которые могли укрепиться только за счет опоры на преобладающие в обществе социокультурные установки. А затем (после 2003 года) властные структуры для упрочения своего положения приняли курс на целенаправленне формирование новой идеологии общества, используя для реализации этой цели СМИ и благоприятную экономическую конъюнктуру для ее закрепления в общественном сознании. Можно предположить, что в условиях экономического кризиса возможности экономической поддержки обществом этой идеологии будут снижаться. Однако при отсутствии сильной либерально-демократической оппозиции и несомненного роста в обществе ксенофобии и националистических настроений есть определенные основания говорить о возможности усиления авториторизма, с сильным националистическим креном в рамках идеологии «суверенной демократии». Подчеркивая взаимозависимость процессов модернизации, происходящих в различных сферах общества, необходимо обратить внимание на концепцию, которую можно обозначить как концепцию культурно-исторического фатализма, сторонники которой отрицают, в частности, для России возможность изменения социкультурных ценностей в исторической перспективе. Такая позиция имеет давнюю традицию и отражает взгляды представителей различных научных дисциплин, а внутри их – и различных школ и направлений. В современной России сегодня она реанимировалась по многим причинам, в том числе в связи с отчетливо проявившейся в российском обществе во второй половине 90-х годов ХХ века тенденции к неприятию западной культуры и ее ценностного блока. Среди современных российских авторов концепцию культурно-исторического фатализма активно отстаивает экономист С. Г. Кирдина[36]. Но, утверждая так, автор считает, что введение базовой матрицы – свидетельство отхода от культурологической концепции заданности вектора исторического развития неизменностью так называемого культурного кода общества. С этим трудно согласиться. Определение базовой матрицы, данное в работе, как органического единства базовых экономических, политических институтов и идеологии, которая в данном контексте связывается с социокультурными ценностями, доказывает, что автор исходит из неизменности их природы. Очевидно, что С. Кирдина, правда, в иной терминологической форме, практически выступает сторонником концепции культурно – исторического фатализма. Сошлюсь в связи с моей трактовкой взглядов Кирдиной, на мнение известного российского этнолога Э. Паина. Он, критикуя ее позицию, заметил, что «… выделение в работе С. Кирдиной двух базовых матриц на основе соотношения «Я» и «Мы», каждая из которых в соответствующих социентальных обществах закреплена навечно, со всей очевидностью показывает, что, по ее мнению, ментальность общества – величина неизменная. Далее, критикуя эту позицию, он подчеркивает: «…и доперестроечная история России, и современный этап ее развития, свидетельствуют о том, что концепция культурно-исторического фатализма противоречит реальности. Нет, очевидно, необходимости доказывать, что индустриализация повсеместно, в тои числе, и в России, наглядно показала универсальный характер демографического перехода, который не только сам по себе свидетельствует об изменении культурных традиций. Он вызвал и другие процессы (переход от патриархальной семьи к малой, от сельского населения преимущественно к городскому), которые означали радикальное изменение всей системы этических норм; при этом следует учесть, что речь идет лишь об одном из фрагментов модернизации[37]. Ограничусь выделением тех тенденций в его исследовании, развитие которых представляется перспективным для более полного понимания природы этого механизма. Во-первых, явно усиливающаяся тенденция к ее междисциплинарному исследованию. В научном плане такой подход плодотворен, т. к. позволяет наиболее полно исследовать причины, механизмы их изменения и факторы, которые оказывают влияние на его характер и динамику. Междисциплинарный анализ механизма изменения социокультурных ценностей дает основание говорить, что в рамках отдельных научных дисциплин и конкретных теорий различны и уровень абстракции и конкретные аспекты его исследования. Авторы теории синергетического историзма исследуют принципы процессов самоорганизации в культурной сфере на высоком абстрактном уровне. Институционалисты, фокусируют внимание (в рамках теории кумулятивного процесса) на взаимовлиянии процессов реализации целей поставленных индивидом и изменением его ментальности, подчеркивая, что в процессе реализации цели меняется сам человек и его цели. Социологи и этнологи на первый план выдвигают конкретные формы и механизмы освоения и распространения в обществе новых социокультурных норм (адаптация к новым условиям развития, конкуренция, демонстрационный эффект и т. д.).

По нашему мнению, междисциплинарный подход к ее анализу позволяет наиболее полно исследовать не только механизмы, но причины, их изменения и факторы, которые оказывают влияние на его характер и динамику. Очевидно, для всесторонней характеристики механизма социокультурных ценностей необходимо попытаться в разумных границах синтезировать позиции по этому вопросу представителей конкретных наук. Во-вторых, с точки зрения системного подхода к пониманию проблемы механизма эволюции социокультурных ценностей, несомненно, имеет значение явно обозначившаяся тенденция к более глубокому анализу факторов, действие которых может влиять на динамику процессов изменения ментальности. Учитывая их многообразие и различную природу, целесообразно дать их классификацию на основе различий в их природе и происхождении. В первом приближении к ней, целесообразно разделить эти факторы на четыре группы. Действие первой группы таких факторов предопределено закреплением социокультурных ценностей, и на подсознательном уровне, в связи с чем в новых условиях, несмотря на их иррациональность, они могут длительное время воздействовать на поведенческие мотивации определенных групп данного социума (эффект WERTY). Вторая группа факторов, влияющих на динамику ментальности, определяется характером разрыва между исходным уровнем цивилизационного развития общества и последующей цивилизационной стадией исторической динамики. Чем значительнее качественные различия между ними, тем сложнее и медленнее происходит процессы перестройки ментальности. Третья группа факторов, которые оказывают влияние на характер и сроки изменения ментальности общества – избранная парадигма развития в период трансформационного перехода. В четвертую группу факторов правомерно включить существующую систему образования, уровень ее адекватности требованиям информационного общества не только на профессиональном уровне, но (что не менее важно) на гуманитарном. Разумеется, данная классификация несовершенна и неполна. Ее назначение – показать возможное многоразличие факторов, которые могут влиять на динамику ментальности общества, и обосновать таким образом необходимость поисков возможных способов влияния на динамику ее эволюции.

Е. А. Иванова

Показатели публикационной активности как особый вид показателей[38]

В последнее время на первое место среди показателей, оценивающих научную работу, стали выдвигаться показатели, связанные с публикационной активностью. Особое место придается показателю цитируемости. Чем больше статей печатается в журналах, тем больше вклад в науку, чем больше цитируют автора, тем лучше. Определяется еще импакт-фактор журнала, который зависит от цитируемости опубликованных в нем статей. И чем выше этот импакт-фактор, тем значительней статьи, напечатанные в журнале. И наоборот, чем выше импакт-фактор журнала, тем больше шансов у статей, опубликованных в нем, получить высокий цитат-индекс.

Следует признать, что наши традиции цитирования отличны от западных. Мы значительно лучше знаем зарубежные публикации, чем западные коллеги знают наши. Кроме того, принято цитировать иностранных авторов гораздо чаще, чем своих. Мы с университетской скамьи учимся читать зарубежную научную литературу, а западные студенты не знают наших научных журналов, несмотря на то, что журналы издательства «Наука» выходят на английском языке. Языковый барьер играет огромную роль в традиции чтения научной литературы. В 1990-х годах было проведено исследование бразильских ученых с целью выяснения, какую научную литературу они читают. Оказалось, что ученые, получившие образование в США, продолжают читать знакомые им с юности научные журналы. Привычки, заложенные в юности, остаются на всю жизнь. Кроме того, у нас в два-три раза меньше ссылок, содержащихся в статье, чем на западе.

Отметим основные недостатки цитирования. «Мейнстримные» работы цитируются лучше, легче, чем пионерские. Если у человека нет имени, он еще слишком молод и нет «защитников», ему не опубликовать статью с нетрадиционными подходами. Цитат-индекс зависит не только от научного уровня, но и от пиар-активности ученого. Здесь играют роль конференции, контакты, связи. В сообществе ученых большое значение имеет, кто с кем учился, какое учебное заведение окончил, кто у кого обучался в аспирантуре. На Западе принято цитировать всех, кто работает в этой области. Тех, кто имеет позицию, цитируют больше. На самом деле сказывается эффект Матфея. Те, кто «попал в струю», имеют больше шансов, чем новички или люди с неизвестными фамилиями.

Цитат-индекс имеет разную цену для разных областей науки. Для математиков он почти не значим. В этом смысле понятны многочисленные выступления против применения цитат-индексов именно математиков. Но и для многих областей он не приемлем. Он не годится и для многих областей науки, где существует несколько точек зрения, и нет объективных показателей, какая из них верна. Например, для психологии или социологии. Не подходит он и для гуманитарных наук. Многие из этих наук направлены на изучение национальных особенностей: истории, этнографии, языкознания. Это интересует, в основном, лишь эти народы. Значит, индекс цитирования у этих статей будет низкий. Если в мире занимаются данным исследованием всего несколько десятков человек, цитат-индекс не нужен.

Кроме того, следует учесть, что немало цитирований приносит критика ошибочных работ. На эти работы часто ссылаются, указывают, что неверно, в чем допущены ошибки. Их требуют исправить, доказывают, что неверно, критикуют.

Часто ругают ссылки на собственные работы, Встают проблемы удаления их. Но часто ссылки на собственные работы нужны, чтобы не повторять ранее написанное. Еще одна проблема – проблема соавторов. Как считать индекс – делить на всех? С другой стороны, как быть, например, с такими областями как экспериментальная физика, физика высоких энергий, где понятие авторов публикации изжило себя благодаря существующей практике, когда авторами статьи считаются десятки человек.

Но цитат-индексы имеют и положительную роль. Несомненно, существует определенная корреляция между индексом цитируемости и другими формами признания ученого. Особенно в таких быстро развивающихся областях науки как биология. В этой области цитат-индекс для статей, импакт-фактор для журналов играют важную роль. Хотя и тут возможны исключения, особенно в том, что касается статей наших ученых.

Наука стала одной из ведущих отраслей, на нее тратятся огромные деньги, в управлении наукой занято много бюрократов. И главное, для бюрократов от науки – это доступный, объективный и прозрачный показатель. Он способен дать общую картину состояния науки. Цитат-индекс позволяет вместо сложных и трудоемких экспертных процедур, в которых задействованы ученые, обойтись доступными для любого менеджера методами.

Российская наука вот уже более 20 лет находится на минимальном финансировании. Около одного процента ВВП идет на научные исследования. Работая со статистикой цитирования, нужно помнить о том мизерном финансировании, которое выделяется на РАН, а ведь около 90 % публикаций из тысячи самых высокоцитируемых отечественных статей за 1996–2005 гг. приходится на долю Академии.

У ведущих стран Запада расходы на НИОКР составляют 2–3 % ВВП, в том числе у США – 2,7 %, а у таких стран как Япония, Швеция, Израиль – 3,5–4,5 % ВВП[39]. КНР сейчас тратит на науку 1,7 % ВВП, ожидается, что КНР в ближайшие годы догонит США по объему расходов на науку. В Индии к 2012 г. расходы на науку достигли 2 % ВВП. Европейский союз поставил задачу увеличить расходы на НИОКР до 3 % ВВП[40]. В 2009 г. ассигнования федерального бюджета США на НИОКР (С учетом антикризисных стимулов) достигли 165 млрд. долл., в том числе 41,3 млрд. долл. – фундаментальные исследования; 30,7 млрд. долл. – прикладные исследования; 85,3 млрд. долл. – ОКР[41].

В США средства частного сектора составляют всего 4 % расходов на фундаментальную науку. За счет федерального бюджета финансировалось 59 % всех фундаментальных исследований. Государство обеспечивает приоритетное финансирование фундаментальных исследований, содействует передаче результатов НИР в промышленность, законодательно стимулирует научно-техническую и инновационную деятельность[42].

Все расходы Российской Федерации на НИОКР составляют около 1 % ВВП[43]. Расходы Академии наук, на самом деле, составляют всего лишь 0,1 % ВВП. В Академии работает 55 тыс. из 376 тыс. российских исследователей (т. е. 15 %). Однако на долю РАН приходится 45 % всех научных публикаций и почти 50 % ссылок[44].

По данным ЦЭМИ и ВИНИТИ на 1 млрд. долл. затрат исследователи РАН публикуют 70 научных статей[45]. Это один из самых высоких показателей в мире. РАН занимает первое место среди научных организаций высшего уровня по наиболее цитируемым статьям в области физики, химии и наук о Земле; второе место – по материаловедению и математике[46].

Расходы на НИОКР на душу населения в странах ОЭСР составляют около 700 долл., а в США, Японии, Израиле и Финляндии – примерно 1,1 тыс. долл.[47] В России подушевые расходы на НИОКР не превышают 140 долл. по паритету покупательной способности. При этом расходы частного сектора всего лишь около 40 долл. (еще 15 долл. составляют расходы из зарубежных источников). По государственным расходам на НИОКР на душу населения (86 долл.) Россия отстает от лидеров в 4–5 раз, а по частным расходам (40 долл.) – в 15–20 раз. Даже Китай с его огромным населением по уровню подушевых расходов частного сектора на НИОКР уже почти в полтора раза опережает Россию[48]. По уровню затрат на одного научного исследователя Россия в 3 раза отстает от среднемирового показателя, уступая в 5 раз США и Германии, в 4 раза – Великобритании, Франции и Японии. Особенно эти расходы низки в общественных и гуманитарных науках[49].

Стоимость основных средств и разработок в расчете на 1 исследователя составляет менее 5 тыс. долл. Всего 25 млрд. рублей, меньше 6 % всех расходов на НИОКР, выделяется на закупку оборудования[50]. Стоимость основных средств исследований и разработок в расчете на 1 исследователя с 1995 г. в постоянных ценах снизилась примерно на 30 %, а стоимость машин и оборудования в расчете на 1 исследователя – почти на 25 %[51]. Заработная плата исследователей длительное время отставала от средней заработной платы в стране.

Рассмотрим один из наиболее известных индексов – рейтинг «Scopus». В докладе «SCImago Institutions Ranking (SIR): 2009 World Report» содержится анализ публикационной активности научных организаций мира за 2003–2007 гг. Доклад представляет собой 2 страницы пояснительного текста и перечень научных организаций из 84 стран мира, включающий 2124 организации. В группу SCImago вошли исследователи из Университета Гренады и Университета им. Карла III в Мадриде. Они проводили свой анализ по информационной системе «Scopus», которая создана и поддерживается издательством «Эльзевир» (Elsevier B.V.).

Анализ доклада SIR 2009 позволяет сделать выводы о публикационной активности российских ученых, отраженной в базе «Scopus». Научные организации в докладе SIR 2009 расположены в зависимости от количества публикаций в 2003–2007 гг. Первое место занимает Национальный центр научных исследований (Франция), имеющий 120 269 публикаций. На втором месте – Академия наук Китая (110 981 публикация). Третье место занимает Российская академия наук (84 709 публикаций). На четвертом месте – Гарвардский университет (60 559 публикаций). Московский госуниверситет находится на 80-м месте (16 173 публикации), Санкт-Петербургский – на 551 месте (4 093 публикации). В рейтинг из 2124 организаций вошли только 16 российских (см. таблицу). Из них – 9 высших учебных заведений с общей суммой публикаций – 27 139.

Таблица

Российские научные организации, вошедшие в рейтинг SIR 2009, составленный по базе «Scopus», за 2003–2007 гг.

Эта таблица была использована в качестве доказательства неэффективной работы институтов РАН в нашумевшей статье в «Эксперте»[52]. Из нее видно, какие аффиляции были представлены авторами статей. Делать с ними какие-либо действия, считать их принадлежащими академикам, читающим лекции в каких-то институтах, неверно. Если они делали работу в лабораториях вузов, то так бы и писали. Исключать публикации исследователей, совмещающих работу в вузах и в РАН, можно только в случае, когда она была сделана в вузе, что представляется в условиях, когда лаборатории вузов много лет не получали ни копейки, невероятным. По вузам за 2003–2007 гг. основная масса публикаций (более 70 %) принадлежала Московскому и Петербургскому госуниверситетам.

С. А. Кугель

Стратегия адаптации академического научного сообщества в современной России

В последние годы в методологии социологии получает распространение модель поля, которая не только сосуществует с системной моделью, но и оттесняет ее. Основные различия этих моделей в теоретическом обосновании протяженных процессов.

Изменения происходят непрерывно. Модель поля позволяет глубже понять динамику науки профессиональной мобильности научных кадров. Именно такая «жизнь» науки выражает постоянную изменчивость когнитивных, социальных и психологических ее сторон.