Полная версия
Социальные проблемы инновационного развития общества
В-четвертых, практика показала, что прогнозные возможности неоклассики крайне ограничены. Крупнейший современный экономист М. Блауг, скрупулезно исследуя методологию неоклассической науки, пришел к выводу, «…что очевидно способность экономистов предсказывать фактическое развитие событий серьезно ограничено, и, следовательно, основание для скептицизма в отношении основного течения экономической мысли достаточно убедительно»[18]. Симптоматично, что и другие авторитетные представители экономической науки (Леонтьев, Браун, Уорсвик) критически оценивают возможность использования неоклассической поведенческой модели в качестве методологического принципа экономического анализа, в частности, и по этой причине. Правомерность приводимой М. Блаугом аргументации для доказательства методологической несостоятельности неоклассики очевидна. В 50-е годы ХХ века американский экономист М. Фридмен, отвечая на критику оппонентов неоклассической поведенческой модели, подчеркнул, что ее методологическая адекватность определяется способностью неоклассики давать правильные экономические прогнозы[19]. Этот аргумент в защиту своей поведенческой модели неоклассики используют и сегодня. Таким образом, «тестирование» неоклассической поведенческой модели на основе современной философской трактовки «научного метода», научных достижений в области социальной психологии, и теории познания, и даже – критерия, который сами неоклассики используют для доказательства ее методологической правомерности, позволяет сделать вывод о ее научной и методологической ущербности, непригодности для экономического анализа. Это означает и невозможность ее использования в качестве методологического принципа, междисциплинарного исследования. Во многом по этим же причинам притязания сторонников НИЭТ на методологическую универсальность своей поведенческой модели неосновательны. Представляя модифицированный вариант неоклассической модели экономического человека, она во многом сохраняет ее изъяны. Из двух других рассматриваемых здесь поведенческих моделей, для целей нашего исследования предпочтительнее ценностно-рациональная поведенческая модель, используемая современными последователями Т. Веблена. Она, во многом сходна с моделью социологического человека, но, во-первых, аргументация, приводимая в защиту ее правомерности и методологической универсальности носит более системный характер, чем у социологов, отстаивающих методологический универсализм поведенческой модели социологического человека. Ее сторонники, в отличие от социологов, достаточно обоснованно доказывают как научную и методологическую уязвимость неклассического экономического человека, так и адекватность предлагаемой ими поведенческой модели для междисциплинарного анализа общества как целостного феномена. Дж. Ходжсон, который, пожалуй, в наиболее системной форме дал и содержательную характеристику институциональной ценностно-рациональной поведенческой модели, и аргументацию в защиту ее научной и методологической правомерности, совершенно справедливо подчеркнул, что его исследование «…опирается на многообразные теоретические традиции других наук, а именно социологии, политологии, антропологии, психологии и философии»[20]. Во-вторых, для этой поведенческой модели характерен более высокий уровень, чем для социологической модели, «дружественности» по отношению к другим поведенческим моделям, а институциональные основания человеческой деятельности у современной «вебленовской» поведенческой модели шире, чем это принято в социологической науке. С одной стороны, эта модель, не абсолютизирует связи поведенческих мотиваций человека с его экономическим интересом, но признает и его влияние на их характер. С другой, она не только признает значение институтов, но и расширяет их содержательную характеристику, подчеркивая, что имеют значение не только правовые, но и неформальные институты, которые не всегда имеют функциональный (рациональный) характер. Таким образом, имеются весомые основания считать, что «вебленовская» поведенческая модель в современной интерпретации в принципе соответствует и предмету нашего анализа, и тем требованиям, которые позволяют ее использовать в качестве методологического принципа междисциплинарного анализа цивилизационного перехода. Исследование процесса исторической динамики на основе этой модели, позволяет «легализовать» необходимость самой постановки проблемы модернизации социокультурных ценностей, решения которой либо крайне упрощается, либо явно или неявно и сегодня игнорируется, или (особенно экономистами). Об этом до определенной степени свидетельствует, в частности, сохраняющиеся пристрастие исследователей информационного общества к технологическому и экономическому анализу его характеристик, условий и путей его развития. Системная критика такого технико-экономического исследования информационного общества невозможна без конкретизации роли социокультурных ценностей в исторической динамике. В связи с этим ее понимание, прежде всего, требует уточнения самого понятие социокультурные ценности. Социокультурные ценности – это духовные (утилитарные – политические и экономические и высшие – мировоззренческие, этические, эстетические) ценности, которые, закрепляясь в традициях, стереотипах мышления, устойчивых привычках, присущих данному социуму, играют роль институтов – неформальных (неписанных) поведенческих правил, характеризующих его ментальность. Если исходить из ценностного определения культуры и ее связи с общезначимым идеалом[21], то, очевидно, что институционализированные социокультурные ценности, в конечном итоге выражают смыслы, отражающие требования этого идеала. Институционализированные социокультурные ценности включены в институциональную систему, составляющими которой выступают также институции(организации), система институтов, закрепленных в правовых (писанных) нормах общества и различные механизмы принуждения к исполнению, как этих формальных, так и неформальных институтов. При существующих междисциплинарных походах к анализу роли институциональной системы в развитии общества, можно констатировать, что представители различных общественных дисциплин считают, что она выступает фундаментом общественного развития и поэтому играет ключевую роль в этом процессе[22]. Эта ключевая роль институциональной системы связана с ее структурообразующей функцией. В содержательном плане она выражается в том, что с помощью институциональной системы осуществляется структуризация социальных отношений, как внутри самих институций(организаций), так во внешней по отношению к ним социальной среде. Их институциональная структуризация происходит различными способами. Во-первых, через ее информационный и координирующий потенциал: существующая система поведенческих норм снижает уровень неопределенности и увеличивает возможности координации действий между акторами. Во-вторых, посредством влияния институтов на характер их поведенческих мотиваций. В-третьих, путем запуска механизмов принуждения, которые сдерживают или блокируют тенденцию к отклонению от институционализированных поведенческих норм. Очевидно, что процесс исторической динамики, всегда связанный с появлением качественно иной социальной среды, в принципе невозможен без обновления институциональной системы, хотя его масштабы темпы и характер определяются конкретными особенностями (историческими, географическими, культурными и др.), в котором он протекает. Специфическая роль ментальности общества в структурировании социальных отношений в условиях исторической динамики определяется ее связью с идеологией (идеалами) общества. Эта связь обуславливает:
– Особое место, которое занимают институционализированные социокультурные ценности в институциональной системе. Принятие обществом новой системы правовых норм, их укорененность в обществе в большой степени зависит от уровня их сопряженности с присущими ему традициями, привычками, стереотипами мышления. Ни самые жесткие санкции, направленные против нарушителей закона, ни введение различных мер, стимулирующих их исполнение, не могут сделать общество законопослушным, если вводимая система правовых норм не стыкуется с идеологией общества. Разумеется, взаимодействие формальных и неформальных норм не носит одностороннего характера. Но в этом взаимодействии влияние ментальности преобладает. Общество последовательно следует вводимым правовым нормам только в том случае, если они соответствуют духу господствующей в нем идеологии. Учитывая так же постоянное взаимодействие между институтами, институциями и идеалами общества, правомерно сделать вывод о том, что ментальность общества оказывает решающее влияние на качественную целостность и однородность институциональной системы и в этом своем значении определяет уровень эффективности ее влияния на процессы исторической динамики.
– Двойственное, противоречивое влияние на ход исторической динамики. Восприятие обществом инноваций в большой мере зависит от его ментальности. Ее культурно – идеологические основания обуславливает ее относительную устойчивость, консервативность, иррациональность. По этой причине, даже, если прагматический потенциала идеала (идеалов) исчерпан, свойственная данному социуму ментальность не исчезает мгновенно, и в этих условиях определенные слои общества длительное время придерживаются привычных им неформальных поведенческих норм и в новой социально-экономической и политической ситуации. В силу своей инерционности ментальность может осложнять процесс исторической динамики, задерживать или даже прерывать его. Этот феномен зависимости траектории исторического развития от прошлого (эффект WERTY) был открыт Вебленом, а в дальнейшем обоснован его последователями[23] и подтвердился историческим опытом.
Обратимся к анализу изменения социокультурных ценностей в России. Как известно, осознание необходимости «подправить» коммунистическую идеологию у правящей партийной и управленческой номенклатуры высшего звена явственно проявилась во второй половине 50-х гг. прошлого столетия. Не вдаваясь в причины этого «озарения», отмечу, что оно было связано не только с борьбой за власть в высших эшелонах власти, но и с пониманием того, что в определенной степени эта идеология, точнее превратилась в тормоз социально – экономического развития советского общества. Не отказываясь в принципе от коммунистического идеала, правящая верхушка выступила с критикой сталинизма и провозгласила переход к ленинским принципам управления. На практике это означало, не отказ от коммунистической идеологии, а некоторую либерализацию политического режима по сравнению со сталинским периодом, определенную легализацию материального интереса в экономическом развитии, ослабление конфронтации с Западом. Однако, уже к концу 1960-х гг. идеологические послабления пошли на убыль. В то же время в российском обществе четко обозначилась тенденция к упадку доверия к официальному коммунистическому идеалу и, соответственно, к присущим ему социокультурным ценностям. Стихийно в «верхах» и в «низах» шел процесс разложения социокультурных норм коммунистической идеологии. Попирание правовых норм, рост коррумпированности чиновников, взятокодательство, развитие теневой экономики, нарушение трудовой этики, разворовывание государственной собственности и т. д. – все эти явления в той или иной степени становились неформальными нормами поведения значительной части советского общества. Одновременно росло идеологическое инакомыслие и в другой форме. У относительно узкого социального слоя оно выразилось в открытом и целостном неприятии коммунистической идеологии. К началу 80-х гг. размывание основ официальной идеологии дошло до такой степени, что всякая возможность дальнейшей модернизации страны была исчерпана: набирающие силы «новые» неформальные институты стали мощным тормозом для завершения в России перехода от аграрного, доиндустриального к модернизированному индустриальному обществу насильственными методам. Более образованная часть советского номенклатурно-технического социального слоя, хорошо знакомая с реалиями и достижениями Запада, осознала и бесперспективность развития в условиях административно – командной системы хозяйствования, и необходимость формирования рыночных отношений. На начальных этапах перестройки инициатива в развитии этого процесса принадлежала либерально настроенным слоям, стремившихся к быстрому демонтажу тоталитарного строя и к переходу к рынку в кратчайшие сроки. Определенная общность интересов либерально-демократических и либерально-номенклатурных слоев (борьба за власть с коммунистами и приверженность к рыночной ориентация) обусловила их союз на начальных этапах перестройки. Такая общность в эти годы предопределила их временную идеологическую совместимость. Она проявилась, с одной стороны, в отказе от традиционной для советского периода официальной коммунистической идеологии, с другой – в высокой оценке рыночных ценностей, в понимании того, что их усвоение российским обществом необходимо для преодоления системного кризиса и усиливающегося цивилизационного отставания России от высокоразвитых стран, уже вошедших в информационное общество. Несмотря на относительно краткую историю постсоветского развития, в ее рамках можно с допустимой условностью выделить два периода, различающихся как подходами «верхов» к решению проблемы модернизации социкультурных ценностей россиян, так и характером их реальных изменений.
Первый период приходится на 90-е гг. ХХ века – начало текущего столетия. К основным особенностям сдвигов в ментальности российского общества в этот период можно отнести:
– Во-первых, преобладание стихийного приобщения россиян к рыночным ценностям. Известно, что именно в эти годы (особенно в первое перестроечное десятилетие) политике целенаправленной модернизации социокультурных ценностей, свойственных советским людям, не придавалось большего значения. «Верхи»(и либеральные демократы, и номенклатура, довольно быстро вытеснившая их из властных структур) сосредоточились на идейной борьбе с влиянием коммунистов, считая, что рынок самостоятельно, стихийно сформирует новую ментальность россиян в нужном направлении.
– Во-вторых, растущая социокультурная дифференциация российского общества и специфический характер формирующейся рыночной ментальности россиян. С одной стороны, сохранялась тенденция к консервации социокультурных ценностей официально признанных в советском обществе. С другой, постепенный отход от них сопровождался тенденцией к формированию такой рыночной ментальности, которая в содержательном плане противоречила ценностями современного рынка западного типа. Речь идет о легализации и распространении наиболее одиозных поведенческих норм позднесоветского времени, с одной стороны, с другой, о формировании своеобразного понимания таких рыночных ценностей как свобода личности, индивидуализм. У большинства россиян, принявших рынок, они трактовались как вседозволенность, абсолютное обособление личности от общества, полное неприятие поведенческой солидарности, сосредоточенность исключительно на собственных интересах, возможность самоутверждения любой ценой и т. д. Согласно социологическим опросам к началу нынешнего столетия не более 20 % российских респондентов по своим ценностным ориентациям приблизились к идеалам запанной культуры (см. данные таблицы 1).
– В-третьих, еще одна важная особенность, характеризующая процесс изменения социальнокультурных ценностей россиян в рассматриваемый период – его непоследовательность и противоречивость. Об этом свидетельствуют данные о меняющемся отношении россиян к западной культуре. Примерно до 1993–1994 гг. в российском обществе все еще сохранялся демократический потенциал и приверженность к ее ценностям. Во второй половине 90-х гг. и в «верхах, и в «низах», она заметно снижается, а к началу текущего столетия явно обозначается тенденция к их неприятию. Показательно, что доля тех россиян, кто отрицательно оценивал влияние западной культуры на складывающуюся ситуацию в России, повысилась с 48 % в 1996 году до 63 % в 2003 году (к общему числу респондентов)[24]. Одновременно усиливается эволюционный ценностный разрыв в развитии социокультурных ценностей в российском обществе. Он выразился в концентрации интересов россиян в первую очередь на утилитарных духовных ценностях в первую очередь экономического характера. Доля тех, кого волновали демократические ценности, оставалась низкой и в начале текущего столетия явно снизилась. Показательно, что доля тех респондентов, которые считали, что россияне, прежде всего недовольны материальным достатком, в 1989–1994 гг. составила 54 %, принявших участие в опросе, а в 2003 году она повысилась до 83 %. Доля тех респондентов, кто полагал, что их не волнуют политические права, в этот же период колебалась в пределах 2–12 % и в 2003 году не превысила 8 %[25].
Второй период в развитии социокултьтурных ценностей в постсоветский период начинается примерно в 2004–2005 гг. и продолжается в настоящее время. Несмотря на его незавершенность, можно говорить о том, что этот процесс в современной России приобретает некоторые новые черты.
– Во-первых, он окончательно утратил присущий ему в предшествующие годы стихийный характер. Несмотря на то, что поиски национальной идеи не увенчались видимым успехом, тем не менее, властные структуры обозначили основы предлагаемой идеологии. Идеи об особом пути развития России, о чуждости западных ценностей российскому обществу, сторонниками которых выступают современные антизападники, легли в основу идеологии суверенной демократии, которая сверху целенаправленно стала внедряться в сознание общества. Стоит обратить внимание на то, что в текущем пятилетии по социологическим опросам более около 80 % респондентов не отрицают, что России нужна демократия. Но при этом большинство ее сторонников (в 2008 г. – более 50 %) считают, что она должна быть не западного типа, а основываться на российских традициях и специфике[26].
– Во-вторых, несмотря на то, что дифференциация социокультурных ценностей в России все еще сохраняется, явственно проявляется тенденция к их интеграции. Она выражается не только(как в предшествующий период) в выдвижении на первый план большинством обществом утилитарных личных духовных ценностей, которые имеют по преимуществу экономический характер. Тенденция к заметному росту доли в России сторонников демократии сопровождается сближением взглядов относительно основных характеристик демократического устройства общества приверженцев демократии советского типа и тех, кто нынешнюю политическую систему рассматривает, как демократию наиболее подходящую для России. Доказательство тому – рост среди них сторонников авторитарной власти. В 2008 году 43 % (против 33 % в1996 году) респондентов считали, что российскому народу всегда нужна «твердая рука». Еще 29 % участников опроса полагали, что в настоящее время вся полнота власти должна быть сосредоточена в одних руках[27]. Показательно, что, несмотря на то, что влияние коммунистов на общественное мнение снизилось, почти половина респондентов считают, что необходимо укреплять роль государства в экономике[28]. Явное сближение взглядов сторонников двух типов «демократий», проявилась в явном одобрении принципа патернализма во взаимоотношениях общества и государства. К концу текущего десятилетия 81 % респондентов, считали, что большинство россиян не может прожить без его помощи[29]. Если учесть, что «советскую демократию» и «демократию» сегодняшней России, положительно оценивают более трех четвертей респондентов, то очевидна правомерность вывода о том, что сегодня в стране идет процесс социокультурной интеграции российского общества, основой которой выступает идеал «суверенной демократии».
– В-третьих, возрастающая интегрирующая роль идеала «суверенной демократии», предопределила не просто консервацию тех социокультурных ценностей позднесоветского развития страны, которые свидетельствовали о разложении коммунистической идеологии уже в те годы. В настоящее время они приобрели системный характер. Коррупция, социальное безразличие, социальный цинизм сегодня в значительной степени структурируют социальные отношения в российском обществе.
Чтобы определить в каком направлении должны изменяться социокультурные ценности российского общества, перед которым стоит задача спрессовать во времени завершение индустриализации и реализовать принятую в 2008 году стратегию перехода к информационному обществу, целесообразно выяснить степень их соответствия требованиям, которые оно предъявляет, в частности, к человеческому и социальному капиталу. Очевидно, что таким капиталом сегодня обладают страны, уже вошедшие в информационное общество. Отметим, что его принципиально значимые характеристики не зависят от географического положения страны и своеобразия ее национальной культуры. Поэтому анализ соответствия социокультурных ценностей россиян человеческому и социальному капиталу, необходимого для решения этой задачи, основан на сравнении их с социокультурными установками обществ развитых западных стран (таблица 1). Приведенные данные основаны на расчетах российских социологов В. Магуна и М. Руднева[30]. В контексте статьи нет необходимости подробно останавливаться на используемой ими методологии. Важно отметить, что они основаны на данных и методологии европейского социального исследования (ESS) – Международного сравнительного проекта, осуществляемого в 25 странах, к которому недавно присоединилась Россия. Опросы россиян проводились в конце 2006 – начале 2007 гг. Использовав ценностную классификацию Шварца, авторы на основе факторного анализа предложенных им 21 одной ценности, они выделили два интегральных ценностных фактора, которые по-своему содержанию совпадают с ценностными осями Шварца (их характеристика дана в сносках к таблице 1). Включенные в них ценности имеют первостепенное значение для формирования человеческого и социального капитала, соответствующего требованиям информационного общества. Данные, приведенные в таблице, свидетельствуют о принципиальном различии между ценностными установками российского западного общества. Ценностные установки у 80 % российских респондентов включены во второй и четвертый кластеры, в то время, как доля их западных респондентов, хотя и колеблется в определенных пределах, но значительно ниже, чем в России: во втором кластере – в 1,5–2, а в четвертом – в 1,5–3,5 раза. Конкретизация ценностей, включенных в первый кластер, показывает, что 48 % россиян занимают на ценностной оси «Открытость» (самостоятельность в принятии решений, стремление к свободе, творчеству, новизне, риску) – «Сохранение» (стремление к безопасному окружению, к сильному государству, способному к защите человека, высокая зависимость поведения от мнения окружающих, от привычных правил, от традиций) так называемое срединное положение. По ценностной оси «Самоутверждение» (стремление к демонстрации своих способностей, к их признанию, к уважению и авторитаризму, очень высокая значимость успешности, власти, богатства), для этой части российских респондентов представляет крайне высокую ценность. Треть российских респондентов, включена в четвертый кластер. По своим ценностным установкам они отличаются не только от западных респондентов, но от россиян, включенных во второй кластер: для них характерно крайне высокая значимость ценностной оси «Сохранение» и средне высокая важность ценностей оси «Самоутверждения». В первом и третьем кластерах, где преобладают социокультурные установки, ценностной осей «Открытости» (I кластер) «Выхода за пределы «Я» (кластер III) суммарная доля российских респондентов равна 20 %. Напротив, доля западных респондентов в них на несколько порядков выше: она колеблется от 50 до 70 %, участвующих в опросе.
Таким образом, можно констатировать, что на сегодняшний день в России тенденция к формированию социокультурных ценностей, соответствующих тем требованиям, предъявляемых к человеческому социальному капиталу индустриальной модернизации и, тем более – переходу к информационному обществу (ценности осей «Открытость» и «Выхода за пределы своего «Я») проявляется значительно слабее, чем в развитых европейских странах. Об этом свидетельствует не только узость прослойки, для которой в той или иной степени характерны поведенческие мотивации и стимулы, необходимые для структурной модернизации общества. Более того, медленность этого процесса не самое важное с точки зрения формирования человеческого и социального капитала необходимого модернизации российского общества. Важнее, что несомненный отход почти 50 % российских респондентов от традиционных для советского общества поведенческих стереотипов (стремление к государственному патернализму, жить по традиционным правилам, как все, безынициативность т. п.) сопровождается формированием морали, препятствующей развитию человеческого капитала западного типа. Как показывают данные, та часть российского общества, которая частично отходит от традиционных для советской России социокультурных установок, крайне индивидуалистична, игнорирует необходимость солидарности, ее стремление к богатству, власти, авторитаризму не подкреплены стремлением к альтруизму, самопожертвованию, дружелюбием, свойственных поведенческим нормам информационного общества. Вывод о неадекватности поведенческих мотиваций россиян.