Не бойся тёмного сна

великое одиночество». Но теперь, познакомившись с вами

(а вчера с вашими работами) я подумал, что зря

использовал это название, потому что если бы я написал

роман о вас (а эта идея пришла мне в голову тоже вчера),

то тогда я не знал бы в какой превосходной степени

назвать ваше одиночество…

Это откровение застигло Василия Семеновича врасплох.

Вот так юноша! Впрочем, никакой он не юноша, да и не

важно кто. Важно как сумел он это постичь? Тем более,

вчера, еще не видя и не зная самого человека, а лишь

воображая его состояние! И этим пониманием он за одни

сутки превзошел всех восстановителей, которые более

пятидесяти лет лепили его внутренний мир. Нефедов

взглянул на внешне спокойного Юрия Евдокимовича. Тот

сидел, сцепив руки на груди, но пальцы одной руки сами

118

собой нервно барабанили по предплечью другой.

Неизвестно о чем они говорили с Бергом вчера, но сегодня

восстановитель смотрел на него с явной досадой. Кажется,

вчера он забыл предупредить Берга, чтобы ни о чем

подобном сегодня не говорилось. Хотя, откуда ж было ему

знать, что именно у этого писателя главная тема творчества

– одиночество?

Казалось, беседа подошла к логическому концу. Тем

более что и кофе был допит. Юрий Евдокимович

напомнил, что у них сегодня еще много дел, и,

распрощавшись с хозяевами, они отправились на

остановку леттрамов. По дороге возникло какое-то

нелегкое молчание.

– Ну, так и что? – спросил, наконец, старший

восстановитель как-то сразу обо всем, не ожидая, в общем-

то, хорошего продолжения разговора.

– Они замечательные люди, – сказал Нефедов, – спасибо

за знакомство.

– А вот мне он что-то не понравился, – пришлось

признаться Юрию Евдокимовичу.

– Но разве он не твой приятель?

– Сегодня я увидел его впервые. Просто узнал, что он

работает в какой-то прогрессивной форме, вот и подумал,

что тебе будет интересно. Вчера связался с ним и

договорился о встрече. А творчество его мне не

понравилось.

Нефедов лишь усмехнулся про себя: они тут еще и не

нравятся друг другу.

– И что же тебе не понравилось?

– Но разве это может называться литературой?

Литература – это, прежде всего, книга…

– Книга?! – с удивлением воскликнул Нефедов,

почувствовав, что вся его симпатия мгновенно

повернулась к старшему восстановителю. – И ты

119

произносишь это слово?! Да ведь я сам боялся спросить

тебя о том, зачем они вам сейчас?

– Мне ли тебе это объяснять? – даже с некоторым

недовольством, словно не веря в искренность его вопроса,

сказал Юрий Евдокимович, – книга она и есть книга…

Книга из категории тех же вечных категорий, что и

колесо… Что еще добавить к тому же колесу? Главные

изобретения человечества абсолютны

Василий Семенович просто не имел право на еще

больший восторг – это было бы уже не по-мужски, но в

душе он чувствовал нечто похожее на тихое торжество.

Ничего тут не поймешь – здесь писатель может понять его

лучше, чем те люди, которые по крупицам собирали его

внутренний мир, а восстановитель лучше писателя

понимает, что такое книга.

Теперь Нефедов даже с неким превосходством, как

человек, получивший подтверждение в справедливость

самых высших истин, смотрел на этот пригород с

домиками и лужайками, с обыкновенными приусадебными

участками, занятыми малиной, смородиной, фруктовыми

деревьями, грядками морковки и лука. Значит, и недра

этого пасторального пространства были пронизаны ходами

различных транспортных и снабжающих систем,

наверняка, действующих здесь так же мгновенно, как и в

городе. Уже подходя к станции леттрамов, Василий

Семенович увидел впереди себя пасущуюся корову и даже

остановился.

– Ты глянь-ка, – неожиданно для старшего

восстановителя, по-детски улыбнувшись, сказал он, –

прямо-таки копия нашей Зорьки. Надо же, чтобы какую-то

корову помнить всю свою жизнь. А как же кормилица… А

коров-то вы, кстати, доите?

– То есть, как это доите?

– Руками. Ну, получаете от них молоко?

Юрий Евдокимович отчего-то смутился.

120

– Боюсь, что ни одна корова не поняла бы нашего

намерения…

Василий Семенович даже остановился.

– Что значит «не поняла»?

– Но ведь мы же можем с ней общаться. Конечно, не на

человеческом языке. Но мы их понимаем. А они нас,

потому что всегда живут рядом. Особенно в этом

преуспевают, конечно, собаки. Но сейчас бы, пожалуй, и ни

одна корова не поймет, чего от нее хотят. У нас ведь никто

никому ничего не должен. Нет такого понятия. Особенно

если одно в обмен на другое.

Некоторое время Нефедов стоял, ничего не понимая.

– Нет, жизнь вас не колотила! – сказал он, наконец. – И

вы совсем тут озверели…

Теперь уже опешил старший восстановитель.

– Как это «озверели»? – спросил он.

– Да так! – махнул рукой Василий Семенович, не в

силах это объяснять, и первым пошел по уже знакомой

тропинке. – Нет, – громко рассуждал, этот вполне молодой,

но вдруг по-старчески забрюзжавший человек, – коров они

тут, видите ли, не доят, они их тут понимают… Но я же

пил здешнее молоко, – вспомнил он, совершенно забыв

объяснение об истинном происхождении животных

продуктов, – молоко, как молоко. Меня не обманешь. И

кого же они тогда для меня подоили?

Юрий Евдокимович, идущий следом, давился смехом и,

прикрыв ладонью лицо, смотрел в сторону, чтобы не быть

случайно пойманным. Нефедов снова озадаченно

остановился и повернулся к мгновенно посерьезневшему

старшему восстановителю.

– А мясо? – сказал он, и снова махнув рукой, пошел

дальше. – Да какое тут, к черту, мясо, если коров не доят…

Интеллигенты…

Юрий Евдокимович шел, уже утирая слезы. Он

понимал, что его подопечный, шагающий сейчас среди

121

зелени далекого века, совершенно запутался во временах.

Эта корова мгновенно увела его в сторону. Очень скоро

дошло это и до Нефедова. Он оглянулся и теперь они уже

оба, схватившись от хохота за животы, повалились в траву.

– Ох, коров не доят! – постанывая от хохота, кричал

Василий Семенович.

– Ох-о-хох, совсем тут озверели! – почти что с каким-то

неожиданным визгом вторил ему четырехсотлетний

старший восстановитель.

И этим хохотом жители таких разных и далеких веков

были совершенно одинаковы. Во всяком случае, корова –

единственная свидетельница их внезапного веселья,

которая перестав жевать, с недоумением смотрела на этих

молодых людей, мнущих ее траву, ни за что бы не

различила их, не смотря на ее передовой коровий

интеллект сорок четвертого века.

Прохохотавшись, Василий Семенович, не стал сразу

подниматься, а, раскинув руки, еще с минуту полежал на

спине и, глядя мимо снующих леттрамов, в такое

необычайно прозрачное небо, что было даже не понятно

каким образом оно может своей прозрачностью закрывать

звездную бездну за ним. Жизнь! Это и есть жизнь!

Оказывается, она может быть и такой! «Бог мой, – подумал

Нефедов, – а ведь об этом еще никто не знает, кроме меня».

На минуту он сам же и удивился – как это не кто, если

сейчас живет столько людей! И тут же поправился – никто

из «моих» людей. Оторваться от «своих» ему никак было

невозможно.

В то же позе, раскинув руки, лежал и, понимающий его

Юрий Евдокимович, думая, что, вероятно, Нефедову, этому

первооткрывателю бездны, такие разрядки просто

жизненно необходимы. «Знал бы ты, – мысленно говорил

ему старший восстановитель, – сколько великих людей

нашей цивилизации хотели бы сейчас встретиться с тобой,

просто пожать твою руку или хотя бы заглянуть в глаза…

122

Среди них и выдающиеся писатели, и гениальные

художники, и ученые самых высших ступеней. Но пока что

ты должен обжиться в обстановке попроще».

Однако же, у Юрия Евдокимовича было и своя печаль, о

которой он почему-то тоже внезапно вспомнил, глядя в это

бездонное небо. Это его псевдо жена. «А может быть,

нечто подобное сделать и для него?» – подсказал ему его

ум, постоянно ищущий ответ на вопрос: как помочь

Нефедову нормально адаптироваться? «Нет уж, – тут же

отверг он эту мысль, – нельзя его обрекать еще и на такую

муку». И тут же сам зацепился за определение, которое, в

общем-то, давно уже не было открытием для него – все-

таки это, действительно, мука. А если так, значит, нужно

просто преодолеть себя… Знала бы его псевдо жена, что

именно в это светлое мгновенье участь ее была

предрешена.

Минуты через три, они поднялись, убрали друг с друга

редкие сухие травинки, и отправились к станции. Пожалуй,

чего не мог постичь Нефедов, уходя от коллеги-писателя,

так его желания творить для бездонного банка, куда

лавиной валятся тысячи, миллионы разных

произведений… Какому уму под силу охватить все это?

Хотя зачем охватывать все? Раньше, воображая

бесконечность небытия, Василий Семенович содрогался,

как думалось ему, от страха. Теперь же он содрогался от

перспективы бесконечной жизни. Выходит, это был не

страх, а неспособность психики воспринимать

бесконечность. Тут требовалось полная перестройка. Ведь

страх затеряться в толпе был, по сути, лишь страхом

обычного смертного человека, для которого эта потеря

равнялась забвению. Но в бессмертии, когда ты не

исчезаешь из людского океана, а можешь плавать по нему

сколько угодно, этот страх становятся нелепым. Конечно,

умом-то это еще хоть как-то со скрежетом понималось, но

если бы чувства тут, же шаг в шаг, следовали за умом…

123

19. ФОНТАН

В общем-то, они потеряли не так много времени,

впереди был еще почти весь день. Теперь им предстояло

лететь по маршруту межконтинентального сообщения.

– Космодром. Пустыня Сахара, – задал маршрут

старший восстановитель.

– Но ведь это же другая страна, – удивился Нефедов.

– Что значит страна? Ах, да… Но теперь нет стран.

Теперь остались только формальные межнациональные, но

не территориальные границы: вроде границ между

большими семьями. Вначале, когда территориальные

границы исчезли, весь этот единый конгломерат назывался

«государством Земля», но со временем это название отпало

за ненадобностью.

– И как же все это называется теперь?

– Да никак. Просто «Земля», да и все. Потому-то даже

сами понятия «государство» и «страна» исчезли.

– Выходит, если нет границ, то нет и вооруженных сил?

– Конечно. Когда-то отказ от них высвободил для

цивилизации столько энергии, что это позволило сделать

очень большой рывок в освоении космоса.

– И что же это единое государство управляется каким-то

единым правительством?

– Да, вначале такое единое правительство было. Для

него был даже выстроен специальный правительственный

город. Но вскоре оно было заменено обычной

вычислительной техникой.

– Но как же без правительства!?

– А какая в нем надобность? Общество стабильно, когда

оно неуправляемо или когда управляемо всеми. Каждый,

желающий влиять на его жизнь, делает это через общий

банк управления. Согласись, что это нравственно, когда

каждый имеет прямой выход в человечество, когда каждый

124

вроде члена правительства. Недопустимо, чтобы

пропадали идеи и порывы хотя бы одного человека. Ты

можешь предложить все что угодно и, если твое

предложение будет одобрено большинством, то оно

автоматически примется к исполнению. То же происходит

и с толковым протестом. Вот и все правление. Еще в самом

начале формирования современной структуры общества (а

это было уже давно, еще до бессмертия) кто-то из

философов назвал наше общество «обществом

постоянного референдума», и это определение до сих пор

считается наиболее точным.

– Но в этом случае, – заметил Нефедов, – ваша система

нивелируется личность. Авторы предложений остаются

неизвестными…

– А что делать, если многие предложения, лежащие на

поверхности, поступают одновременно от тысяч ученых?

Бывает, что идеи, логично продолжающие друг друга, идут

целыми каскадами. Известными у нас становятся лишь те,

чьи предложения опережают мысль многих, и с которыми,

как это было всегда, большинство вначале не соглашается.

– И давно у вас так?

– Система была введена еще при государствах и

правительствах. И первое предложение, к которому мог

выразить отношение каждый, было предложение об

оружии. Тогда в течение трех суток произошла поистине

мировая революция, потому что все страны тут же

втянулись в соревнование за меньшее количество «да».

Кому хочется выглядеть агрессивней, а, значит, и

трусливей другого? Уже к концу первых суток выяснилось,

что «да» осталось лишь за военными. Но постепенно и

они стали отпадать. И вот, в конце концов, вышло так, что

за оружие остался… один человек. Вообрази, в мире

ликование: оружие есть, отравляющие вещества есть,

спутники-шпионы работают, а необходимости в этом уже

нет. Ну, просто бросай все и уходи. И вот только одно «да».

125

Конечно, на это можно было бы не обращать внимания, но

ведь тем-то это и интересно: кто таков? Оказалось, наш

мужичок-сибирячок. Направились к нему этакой

праздничной делегацией. А он – охотник. У него егерь уже

два раза двустволку отбирал, и он решил, что это

разоружение на руку егерям… И ему, между прочим, в

честь этого памятник отлили. Ну, это понятно, ведь все

крутые повороты истории сопровождаются памятниками и

анекдотами. Теперь надо уж, пожалуй, в летопись

заглянуть, чтобы выяснить правда это или легенда. Но

памятник есть.

Скорость машины на маршруте межконтинентального

сообщения была потрясающей. Несмотря на то, что второй

ярус маршрутов был значительно выше первого, земля

внизу проходила сразу городами и горными областями.

Реактивный самолет двадцатого века был бы тут просто

тихоходом…

Минут через двадцать этого молниеносного движения

им открылось зрелище, которое Юрий Евдокимович не

стал комментировать, чтобы полюбоваться восторгом

подопечного. Зрелище состояло в том, что в небо с

размеренной ритмичностью стремительно, как бумажки,

подхватываемые ветром, уносились какие-то обтекаемые

продолговатые предметы.

– Судя по всему, это и есть космодром, – догадался

Нефедов, – но где же пустыня?

Старший восстановитель даже крякнул от огорчения.

– Сахара под нами, но понятно, что она давно уже не

пустыня… К твоему сведению во время твоей эпохи

пустыни занимали одну пятую часть суши, а льды

занимали одну десятую часть. Понятно, что такое

«безобразие» нельзя было оставлять без изменения. Так

что теперь это все, если можно так выразиться, несколько

«подправлено»… Эх, если б ты знал, сколько стихов и поэм

126

посвящено этой установке, – сказал он, кивнув вперед, –

она называется «Фонтан».

– А почему «Фонтан»?

– Поэтам это название кажется символическим. Они

пишут, что это фонтан разума, струя духовности в космос.

Другой более мощный «фонтан» для транспортных и

экспедиционных кораблей вблизи полюса. Но этот малый у

поэтов более популярен.

Предоставляя возможность полюбоваться космодромом,

Юрий Евдокимович остановил леттрам в воздухе. В

центре «Фонтана» находилось круглое блестящее пятно

диаметром метров в сто. По направлению к нему с

противоположных сторон подходили два трамплина, с

которых поочередно скатывались аппараты, похожие как

раз на те летающие тарелки, или, если точнее, на те

спортивные диски, о существовании которых одно время

горячо спорили в двадцатом веке. Разогнавшись, они

отрывались от трамплинов, потом несколько метров летели

в свободном падении в центр круга и, вдруг

подхватываемые какой-то силой, мгновенно увлекались

вверх.

Нефедов и Юрий Евдокимович опустились на вершину

одного из трамплинов, где была остановка. Там они

увидели целую очередь очень массивных на вид летающих

дисков: те, что поменьше, были цвета блестящего графита,

а те, что побольше, цвета металлической изсиза-синей

перекаленной стружки. Купола над аппаратами включались

почти в самый момент старта.

Пока старший восстановитель, разминая несколько

затекшие ноги, ходил к диспетчеру, Нефедов стоял и

заворожено смотрел, как эти аппараты продвигались на

старт. Скоро Юрий Евдокимович вернулся с человеком в

фиолетовом комбинезоне с замысловатой эмблемой на

груди. Он сказал, что специально вышел пожать руку

такому необычному, «историческому», как он выразился,

127

клиенту и проводил их до одного аппарата цвета графита.

Путешественники поднялись в него с нижнего люка. Там

было всего два кресла, быстро подстроившихся под

пассажиров. Минут через пять они одновременно

заметили, как их аппарат, подавшись в сторону, вышел на

главный конвейер и двинулся к точке старта.

– Ты умеешь управлять этой машиной? – на всякий

случай поинтересовался Нефедов.

– Тут не сложно, – ответил Юрий Евдокимович, – взлет

и полет автоматизированы. А для некоторой корректировки

две эти рукоятки: тоже не запутаешься. Эта техника для

дилетантов, она проста как прогулочная лодка.

– А за счет чего мы взлетим?

– За счет той же энерговолны, которая скручена здесь в

вертикальную струю, в энергетический поток. Он-то и

вынесет нас в космос.

– Вроде выплюнет, – заметил Нефедов.

– Вот-вот, – засмеявшись, подтвердил Юрий

Евдокимович.

Они уже видели, как первые аппараты с включенными

куполами ныряют вниз, как на мгновение зависают над

зеркальным пятном и в мгновение ока исчезают из вида.

– А перегрузками нас не расплющит? –

полюбопытствовал Василий Семенович.

– И такое возможно, если откажет балансирующая

система, – сообщил старший восстановитель. – Несколько

лет назад система отказала в одном из леттрамов, а еще

раньше в лифте одного из домов, не помню какого города.

А здесь такой случай был восемьдесят лет назад.

– И что стало с людьми?

– Ничего, – печально сказал Юрий Евдокимович и тут

же поправил эту нелепую ошибку, – от них не осталось

ничего. Их тоже было двое. Они были геологами с одной

из осваиваемых планет. Аппарат тут же вернули и даже не

стали отключать купол простекла. Корабль запаяли в

128

спецоболочку и поместили в бункер хранения. До будущего

восстановления. Сейчас так делается со всеми,

погибающими. Да ладно тебе! – хлопнув по плечу, сказал

он тут же. – Если страшно, зажмурься. Иногда я и сам так

делаю: интересно, знаешь ли, открыть их через мгновение

и увидеть себя в другом мире. Ну, все, взлетаем…

Нефедов видел, как у их аппарата возник прозрачный

купол, потом аппарат, уже не касаясь покрытия трамплина,

а словно на воздушной подушке скользнул вниз. И по

совету старшего восстановителя, Василий Семенович

закрыл глаза. Ощущение движения исчезло, которое тут,

так же как и в леттраме, воспринималось лишь визуально.

Внезапно Нефедов ощутил, как на глаза ему упал яркий

солнечный свет.

– Ну и что? – спросил он, отвернувшись в другую,

напротив, очень темную сторону. – Скоро?

– Можешь открыть, – засмеявшись, сказал Юрий

Евдокимович, наблюдая не за тем, что было вокруг, а за

реакциями первого воскрешенного.

20. ПРЕДСТАВИТЕЛЬ НОВОСЕЛОВ

Василий Семенович открыл глаза, и первый его взгляд

был поглощен бесконечным звездчатым пространством.

«Небо…» – удивился он, и тут же поправил себя, наверное,

это уже не называется небом, ведь небо – это когда в

космос смотришь с Земли. Он повернул голову и тут же

зажмурился от ярчайшего солнца, хотя купол аппарата был

уже притенен. Внизу голубела Земля, похожая на огромную

карту. Юрий Евдокимович украдкой поглядывал на

Нефедова, давая ему возможность насладиться зрелищем.

Что еще было удивительно для новичка, так это странная

легкость рук, всего тела, легкое головокружение. Старший

восстановитель, заметив его испытательные вздымания и

взвешивание рук, пояснил, что в этом прогулочном

129

аппарате конструкторы специально оставили частичную

невесомость, чтобы у туристов оставалось ощущение

космоса.

Земля этим временем медленно отдалялась. Юрий

Евдокимович управился с несложной, как он уверял,

корректировкой аппарата и потом, полностью обратившись

к Нефедову, принялся рассказывать о звездах и созвездиях,

рассеянных вокруг. Василию Семеновичу все это

показалось увлекательной лекцией, хотя его гид постоянно

извинялся за эту общеизвестность информации.

Однако же, полет был жутковатым. Одно дело лететь ты

на крупном корабле, ощущая под собой твердь массы,

здесь же под ногами была, по сути, щепка вокруг которой

во все стороны лишь сплошная бездна! На щепке через

такую бездну – такое и в кошмарном сне не приснится, а

для них это просто! А, если вдруг что-то случится, и она

просто зависнет или начнет куда-нибудь падать? Пожалуй,

единственное, что еще хоть как-то успокаивало здесь, так

это свечение таких же аппаратов на параллельных курсах, а

так же тех, которые мгновенными искрами проносились

навстречу.

– А за счет чего мы движемся теперь? – спросил

Нефедов, на этот раз уже четко помня, что земная

энерговолна здесь уже не действует.

– За счет настройки на определенную гравитационную

волну. В Космосе таких волн ровно столько же, сколько и

небесных тел. Мы пользуемся ими как некими

«резинками», притягивающими корабль. На нашей

«таблетке» есть атомная аппаратура, способная ловить и

«утолщать» нужные «резинки», одновременно «обрезая»

не нужные. И свободное падение на какое-то из небесных

тел нам обеспечено. До тех пор, конечно, пока оно нам

необходимо. Для движения наиболее мощных кораблей

используются одновременно множество таких «резинок»,

на время «привязываемых» иногда даже к энергиям

130

«черных дыр», что позволяет развивать практически

неограниченную скорость.

– А скорость света уже преодолена?

– Не преодолена, но достигнута. Это уже давно…

И, все-таки, ощущение зыбкости в этой бездне

Нефедова не покидало – слишком уж как-то легко все это у

них, можно даже сказать, легкомысленно.

– А вот если бы сейчас с нами что-то случилось, то нам

пришлось бы вызывать аварийный корабль или как? –

спросил он.

– Наверное, лучше один раз показать, чем сто раз

объяснить, – сказал старший восстановитель, – ну вот

смотри, что сейчас произойдет.

Вглядевшись в пульт управления, он тронул какую-то

клавишу.

– Я полностью останавливаю эту, как ты называешь ее,

«таблетку».

Василий Семенович похолодел. Не понятно даже по

каким приметам он заметил, что их «щепка», мгновенно

теряя скорость, и в самом деле, просто начинает

неподвижно зависать в пространстве.

– В чем дело? В чем причина вашей остановки? – тут же

раздался откуда-то голос робота с вплетенной

металлической ниткой. – Ваше физическое состояние

нормально.

На светящемся экране возникли все физические

характеристики обоих путешественников: их пульс,

давление, температура тела, какие-то данные о других

органах с выводом в конце, что это состояние

соответствует возрасту тридцати и тридцати трем годам. В

данный момент состояние здоровья – хорошее.

– Вам дается тридцать секунд для продолжения

движения, – продолжал робот, – либо для какого-то иного

действия. В противном случае будет включен режим

131

экстренного возвращения на базу! Начинаю отсчет.

Тридцать, двадцать девять, двадцать восемь…

– Ну, все, – сказал старший восстановитель, – больше