Не бойся тёмного сна

почему же нас должна смущать невоображаемость цифр?

Всех когда-либо живших мы восстановим, а остальных,

заполняющих все генетические варианты, мы должны

будем просто по-человечески родить, чтобы им был придан

конкретный облик. О месте можно не беспокоиться,

потому что пространство и впрямь бесконечно. А вот

рожать-то стали совсем редко. Ты заметил как мало на

улице детей? Знаешь, как бывает: говорим, говорим, а как

до дела, так и в кусты. – Юрий Евдокимович засмеялся

неловкой двусмысленности фразы и продолжил. – Увы,

эгоизм, эгоизм… Если у тебя складывается розовое

представление о нашей цивилизации, то ты ошибаешься. У

74

нас есть и убийцы, и самоубийцы. Конечно, все это бывает

редко и в основном по несчастью. На преступления у нас

идут лишь тот, кто иного выхода просто не видит, кто уже

по какой-то причине не может с собой совладать, кто не

может не пойти на это, зная, что преступление тут же

раскроется, ведь в нашей действительности все очень

плотно увязано одно с другим. Бывает, что сейчас гибнут

от любви и ревности.

– Все это, конечно, не то, – сказал Нефедов, – с нашим

временем это не сравнить. То-то и интересно, как же после

воскрешения уживутся грабители и ограбленные, убийцы и

убитые?

– Бессмертие помирит всех. Вечность и ненависть –

понятия несовместимые. Бессмертие вообще меняет

взгляды на многое. Ну вот, например, что такое память о

себе? Память нужна смертным, когда они хотят что-нибудь

оставить о себе или помнить о ком-то. А если все

бессмертны? Если реально существуешь и ты, и те о ком

ты хотел бы помнить? Зачем их помнить, если они есть? И

если любой эпизод прошлого тебе куда достоверней

воспроизведет не память, а тот же наш примитивный УП

или нечто другое, что будет изобретено после УПа?

– Н-да, – только и протянул Василий Семенович. – А как

вы все-таки поступаете с убийцам?

– Лечим. Ведь это же патология. Но об этом мы можем

поговорить и на солнышке. А здесь мы не за тем. – Юрий

Евдокимович снова начал загораться. – Не буду

рассказывать, как мы крупицу по крупице копим прошлое,

просто покажу, что из этого выходит. В твое время этот

банк памяти могли бы назвать машиной времени, ведь она

легко перенесет тебя в любой день прошлого.

12. ПРОГУЛКА У ПАМЯТНИКА ПУШКИНУ

75

С помощью УПа, как пояснил Юрий Евдокимович,

можно вызывать любые картины, находясь где угодно, и

что здесь он демонстрирует их лишь для того, что бы чисто

наглядней продемонстрировать связь этих картин с их

источником, то есть, это все равно, если бы он включил

радиоприемник, находясь рядом с радиопередатчиком.

– Какое время ты хотел бы увидеть? – спросил старший

восстановитель, – задай параметры.

– Ну, хорошо, – сказал Василий Семенович, прикрыв

глаза, чтобы сосредоточиться, – пусть будет одна тысяча

девятьсот семьдесят седьмой год… четырнадцатое января,

скажем… пять часов вечера… Москва… сквер у памятника

Пушкину.

– Подожди, – сказал Юрий Евдокимович, положив УП

перед собой на столик, – я сейчас лишь мысленно повторю

это про себя… Что ж, пожалуйста…

Будь возникшее перед Нефедовым так же фантастично,

как картина, виденная утром в «предбаннике», то это

потрясло бы его не так, чем та совершенно обыденная

панорама, когда сквозь потолок и километровую толщу

земли прорвалось седое, зимнее небо и они оба, сидящие

на диване, оказались перед памятником Пушкину. Мимо

них по распичканному снегу шли люди, словно из воздуха

возникающие по мере приближения к их сектору и так же

медленно растворяющиеся дальше. Недалеко от

памятника, сидели ребята с букетиками в блестящих

бумажках, на другой скамейке уж как-то намеренно напоказ

курили девушки. Потрясенный Нефедов не находил слов

для выражения нахлынувшего, а на лице Юрий

Евдокимовича было недоумение.

– Ах, да! – спохватившись, воскликнул он. – Звук!

Эффект был похож на внезапное распахивание окна во

всю величину сектора в сто восемьдесят градусов. До

этого все происходящее было только зримо, и вдруг

широкой волной плеснул гул улицы: реплики людей, шум

76

«Жигулей», грузовиков, мощных рефрижераторов с

надписью «молоко» на белых, боках забрызганных грязью

провинциального Подмосковья. Но и это было не все:

наблюдателей обдало бензинной атмосферой и запахом

волглого воздуха вялой московской зимы.

– Все это не заснято и не срежиссировано, – сказал

Юрий Евдокимович, – это даже не документ – это

реальность тех минут и того места. Нам известно почти все

и об этой минуте, и обо всех людях, которых ты видишь

там лишь мелькнувшими прохожими. Конечно, от них уже

давным-давно не осталось и следа, не осталось и всех

забот, написанных на их лицах, но для нас все это словно

бы реально. Кстати, можешь пройтись там, если хочешь.

Нефедов поднялся и ступил в сектор. Снег шуршал под

ногами прохожих, но своими ногами он, ясно видя снег,

ощущал все же твердый, мраморный пол зала. Все

видимое им, нельзя было назвать даже объемным, потому

что оно было более чем объемно. Предметность

окружающего была такова, что, оглянувшись, Нефедов

даже не увидел за прохожими сидящего на диване

старшего восстановителя. Огорошенный этим фокусом,

Василий Семенович некоторое время простоял, уставясь в

сторону дивана. Недоумение добавилось еще и от легкого

пара, вылетающего изо рта и от того, что в своей летней

рубашке он начал застывать на холодной улице. Тут он

должен был отскочить в сторону, чтобы пропустить

студента с дипломатом, бежавшего прямо на него.

– Да ты можешь не отпрыгивать, – невольно

засмеявшись над его финтом, сказал Юрий Евдокимович,

который, поднявшись на ноги, уже высматривал его поверх

голов прохожих, – пока это лишь призраки.

Василий Семенович тут же намеренно заслонил путь

мужчине плотного сложения и тот вместо того, чтобы

сбить его с ног, словно прошел насквозь. Обернувшись,

Василий Семенович увидел уже удаляющуюся спину

77

прохожего. Переведя дух от неожиданного эффекта,

Нефедов захотел пройти до входа в метро.

– Стоп, стоп! – тут же предупредил Юрий Евдокимович.

– туда не ходи.

Но этот запрет вдруг подстегнул Василия Семеновича –

ага, возможно, там-то и осталось что-то, неподвластное их

восстановлению. Он ускорил шаг, и уже само это

стремление мгновенно родило сумасшедшую идею не

только дойти до перехода, но опуститься до поездов и

мотануть куда-нибудь… А что если подняться из метро на

соседней станции, сесть на автобус, потом на самолет и

долететь до своего города? Вдруг удастся хотя бы на время

скрыться в этом тысяча девятьсот семьдесят седьмом году:

пусть поищут. . Все это мелькнуло как сон, как мгновенная

фантазия: до какого города и откуда он хотел долететь? Но

вдруг все исчезло: не стало ни холода, ни шума, ни людей.

И только прямо перед носом массивный, исчерканный

серебристыми нитями сверкающий столб. Нефедов даже

протянул руку и тронул кончиками пальцев его холодную

блестящую поверхность.

– Что, твердый, да? – с иронической улыбкой

осведомился Юрий Евдокимович, с УПом в руке. – Ты, что

хотел его лбом попробовать? Я же кричал – не ходи!

– Мне было интересно, есть ли в переходе ступеньки, –

сконфуженно пробормотал Нефедов.

– А у вас были лестницы без ступенек? – сдерживая

улыбку, спросил старший восстановитель. – Конечно же,

все там есть: и ступеньки, и эскалатор, и поезда. Только

перемещаться надо при помощи УПа: он сам придвинет к

тебе все, что угодно. Так на какую станцию ты хотел?

– Нет уж, хватит, – сказал Нефедов, возвращаясь к

дивану, – давай что-нибудь другое.

– Что-нибудь из твоей жизни? Вот об этом мы знаем все

досконально. Какой день, какие минуты ты хотел бы

видеть?

78

– Даже не знаю. Пусть, последний день, когда я был

дома.

13. ОДИНОЧЕСТВО?!

Они сидели на том же диване, и перед ними возник

кабинет Нефедова, в который они смотрели словно бы со

стороны открытой стены. Человека, сидящего за столом,

Нефедов и узнал и не узнал. Это был он сам – старый,

рыхлый, седой. Как легко и успешно принималось им

обновление, если свой недавний старческий вид уже

удивлял. Старик за столом одной рукой перелистывал

страницы рукописи, а другой слабо массировал левую

сторону груди.

– Да, да, – подтвердил Василий Семенович, – сердце у

меня побаливало тогда с самого утра. А это уже вечер…

– Это, когда ты ушел к себе, оставив гостей за столом, –

уточнил старший восстановитель, – мы их можем увидеть

сейчас в гостиной.

В это время старик в кабинете приподнялся из-за стола

и придавлено, испуганно крикнул: «Сережа!» В кабинет

сначала осторожно заглянул, но потом, увидев странный

вид отца, стремительно ворвался сын. Он был в голубой

рубашке и в галстуке с расслабленным узлом. Из открытой

двери слышалась какая-то популярная песенка: там

работал телевизор. «Мне плохо. Скорую!» – задыхаясь,

сказал «тот» Нефедов. Сын уложил его на тахту и бросился

к телефону. Пальцы сына дрожали, и простой номер

скорой помощи он набрал лишь со второй попытки.

– У телефона очень тугой диск, – оправдывая сына,

сказал Нефедов, – но, может быть, хватит? Не могу об

этом. Я хотел бы заглянуть в то время, где была живой

Сашенька.

79

Новая картина возникла так же скоро, хотя тут-то

Нефедов был бы не прочь и передохнуть, чтобы

приготовиться к такой встречи.

Теперь перед ним была кухня, в которой сегодня утром

он завтракал с восстановителями. Но только теперь у

мойки в своем домашнем ситцевом переднике стояла

Сашенька и потрясающе привычно чистила картошку.

Неизвестно, что это был за год: пожалуй, Сашеньке не

было здесь и пятидесяти. Сердце Нефедова пошатнуло

волнистым теплом. Он поднялся, ступил на кухню.

Осторожно, не сводя глаз с жены (заметит или нет?)

подошел вплотную. Она совершенно реальная, видимая до

каждой пряди закрывающей лицо, до каждого

серебристого волоска в этой пряди, до каждой реснички,

была совсем рядом. Нефедов нагнулся к ней и вдруг

ощутил особенный запах ее волос, которого не знал уже

столько лет, но который иногда словно вспыхивал в нем.

Этим запахом была осенена вся его жизнь, а теперь этот

запах и вовсе был воплощением всей его жизни.

– Сашенька, – тихо, с подступившими слезами, позвал

Нефедов.

80

Не слышать его в такой близи она просто не могла. И

все-таки не слышала. Из-под ножа, тонко отточенного

Нефедовым на оселке, распускалась длинная лента

кожуры. Для кого она чистит сейчас свою картошку?!

81

Василий Семенович прикоснулся к ее локтю и тут же

отдернул руку: локтя просто не было. Не поверив в это, он

тут же обеими руками попытался осторожно, словно

песочную, взять ее за плечи, но там вообще ничего не

было кроме пустой, хотя и вполне предметной иллюзии.

Нефедов остолбенел. Одно дело, когда такая иллюзия:

московский прохожий и другое, когда родной человек…

Растерянный Нефедов продолжал стоять рядом с ней.

Жена, собрав все очистки, бросила их в ведро под мойкой,

стала наливать воду в кастрюльку и вдруг, кажется, от того,

что шум воды напомнил ей о возможности звуков, что-то

тихонько запела. Нефедову показалось, что его новое,

сильное сердце вот-вот сорвется от такой нагрузки.

Совершенно обессиленный он вышел из кухни и как-то

боком, вяло опустился на диван.

– Не думал, что ты будешь так переживать, –

сочувственно и даже виновато сказал Юрий Евдокимович.

– Ты же понимаешь, что там ничего не было… Только

видимость одна…

– Да понимаю я, понимаю! – с отчаянием проговорил

Нефедов, закрыв лицо ладонями.

Приходя в себя, он с минуту просидел неподвижно.

Юрий Евдокимович не тревожил его.

– Прости, пожалуйста, меня за слабость, – снова

заговорил Василий Семенович, – но ведь она, как живая…

– В том-то и дело, что «как». Удивительно, что, обретя

бессмертие, ты продолжаешь жить чувствами жизни, в

которой была смерть. Тебя почему-то не утешает мысль,

что все потом будет.

– Ты прав, – успокаиваясь, согласился Нефедов, – надо

как-то перестроить себя, но если б ты знал, какое

одиночество я здесь чувствую.

– Одиночество? – даже с некоторой обидой переспросил

Юрий Евдокимович.

82

– Нет, вы, конечно, хорошие люди. Вы, как боги,

сделали для меня нечто сверхвозможное, но мое

одиночество в разрыве связей с другими людьми. И даже

та истина, что смерти нет, для меня вроде бы и не истина,

ведь я не могу разделить ее с тем, с кем единственно я

соотносим.

Старший восстановитель слушал, грустно покачивая

головой.

– И все же человек, личность – это чудо необъяснимое,

– проговорил он, будто сам для себя. – Ты ведь, можно

сказать, был просеян нами на атомарном сите. Ради

любопытства мы даже прогнозировали твое поведение,

мысли, чувства и все выходило, как нам казалось,

достоверно. А ты вдруг зажил совершенно

непредсказуемо…

– Ну, что я поделаю с собой, – пожав плечами, сказал

Нефедов.

Юрий Евдокимович, растрогавшись его неуместной

виноватостью, ободряюще хлопнул по плечу и поднялся.

– Ну, все! На сегодня хватит, – подвел он итог. –

Пообедаем и отдыхать. Я тебя понимаю. Это синдром

адаптации. После откачки возраста нечто похожее бывает и

с нами. А у тебя это, конечно, потяжелее.

Вернувшись домой, Василий Семенович весь остаток

дня провел в кабинете, листая собственные книги,

просматривая неоконченную рукопись романа. Конечно,

новый мир был прекрасен, и Нефедову хотелось понять

отразилась ли искра его прошлой мизерной жизни на что-

нибудь в этом мире. Любопытно было беспристрастно

взглянуть теперь на свою давно отшумевшую жизнь.

Когда на город опустились теплые, уютные сумерки, он

устроился у телевизора и стал смотреть программу

очередного дня своего времени, как бы продолжая жить

там. По программе начинался какой-то многосерийный

фильм и Василий Семенович, игнорировавший обычно

83

длинные фильмы, теперь обрадовался ему, как некому

стержню своего времени в несколько дней. Читая титры,

он с особым удовольствием обнаруживал имена знакомых

актеров. Он уже увлекся действием, полностью уйдя в свое

время, как вдруг зазвонил телефон. Нефедов заполошно,

ничего не соображая, бросился в кабинет, схватил трубку и

потом, слушая то, что ему говорили, еще целую минуту не

мог сообразить, из какого времени ему говорят.

– Добрый вечер, Василий Семенович, – звучал там

приятный женский голос. – Простите за беспокойство. Я

узнала, как с вами связаться, и уже не удержалась, чтобы не

позвонить. Не сердитесь, что я так сбивчиво тараторю. Я

очень волнуюсь. Вы можете со мной поговорить?

Нефедов с трудом догадался, что это Мида.

– Могу, – ответил он, как-то не очень все это понимая, –

но о чем?

– Да о чем угодно… Знали б вы, как я ждала вашего

воскрешения. Уверяю вас, никто на планете не ждал этого

так, как я. Я вас изучила – вы такой замечательный. И

чтобы вы не терялись в догадках, почему я вам звоню, я

должна сразу же сказать главное… Впрочем, многое я уже

сказала… вот. . Вы еще не заметили, что я призналась вам в

любви?

– Кажется, заметил, – растерянно промямлил Нефедов, –

но как же вас угораздило?

– Не знаю. Видимо, это происходит само собой. Я так

много думала о вас, о том, как вы будете здесь жить, о том,

как вам станет одиноко. Да, я знаю, что у вас есть семья.

Но ведь вам ждать ее сотни лет. По вашим меркам это

несколько отдельных жизней. Я просто не знала, как вам

помочь. Я поняла лишь одно: здесь вас кто-то должен

поддержать. Поддержать заботой, лаской, любовью…

– Хорошая ты моя, – растроганно сказал Нефедов, –

спасибо тебе за добрые слова. Но ты мне ничем не

84

поможешь. Моим другом, близким другом быть

невозможно. Ведь я из такого далека…

– Ну и что? Ваш век был замечательным, хотя в нем

было много жестокости. Но я бы с удовольствием

согласилась в нем пожить.

– Пожить ради развлечения, – заметил Нефедов, –

пожить, зная, что в любом случае все окончится

бессмертием… А в наше время умирали навсегда. Всерьез

навсегда, понимаете!? Знаете как мне жалко сейчас людей

моего времени, которые были такими беспомощными

перед временем, которые трепетали от сознания

неминуемого конца. Вообразите-ка себе такое реально, да

почувствуйте судорогу, сжимающую сердце.

– И все равно я бы согласилась. Согласилась знать, что

конец абсолютен.

– Стопроцентного знания уже не получилось бы, –

ответил Нефедов. – Вы просто очень романтическая

девушка.

– Можете надо мной смеяться, – взволнованно

продолжала Мида, – но я думаю, что вы суждены мне всем

существованием человечества!

– Господи, – сказал Нефедов, чтобы хоть как-то

охладить ее, – Такая высокопарность в ваше такое

техническое время …

– Здесь нет ничего высокопарного! Просто вы еще не

знаете, что самая большая боль и проблема нашего

общества – это одиночество. Помните ли вы ту древнюю

легенду о том, что когда-то мужчина и женщина были

единым целым, но потом рассерженный Господь разделил

их на половинки и разбросал по свету, чтобы они вечно

искали друг друга? Сейчас нас уже десятки, если не сотни

миллиардов, у нас действуют такие информационные

системы, которые подскажут только что родившемуся

человеку кто его половинка и где она находится: среди уже

живущих, среди тех, кого еще предстоит восстановить или

85

среди тех, кто еще не родился. Но, увы, пока что таких

совпадений ничтожно мало. Совпадения будут массовыми

лишь в полном человечестве. Но на примере этих

немногих совпадений мы уже знаем, что когда эти

«половинки» встречаются, то происходит нечто

необычное: они и впрямь становятся единым целым.

Боюсь, что в ваше время люди еще не испытывали такого.

Не обижайтесь, но все выдающиеся произведения вашего

времени о небывалой любви были на самом деле лишь

мечтами, сказками об этом великом чувстве. В

действительности же, соединившиеся половинки начинают

жить необычно: они даже физически благотворно влияют

друг на друга. Одно прикосновение, одно объятие

«половинки», освобождают и от недомогания и от любой

хандры. «Половинки» могут жить одной жизнью, как бы

увеличивая собой жизнь другого.

Мида говорила взахлеб, и Нефедов заворожено слушал

это необычное продолжение древней легенды, в которой,

возможно, и вправду, не все было лишь легендой. Ведь все

это легко перекликалось с тем, о чем говорил сегодня

Юрий Евдокимович. Так, может быть, перед тем как стать

единым космическим мозгом, человечеству суждено

соединиться вначале на уровне «половинок»?

– Послушайте, Мида, – сказал Василий Семенович, –

возможно, что все, о чем вы говорите – это правда, но

простите, при чем здесь я?

– Так ведь вы-то и есть моя половинка, – напрямую

выпалила девушка. – При помощи УПа вы можете легко

отыскать в информационном поле раздел, который покажет

вам вашу истинную половинку и подскажет, где она

находится – это дано знать каждому. Я не знаю во благо это

создано или во зло. Может быть, во благо, потому что

человек, зная, что его половинка не среди живущих, будет

каждым своим шагом стремиться к тому, чтобы ускорить

полное восстановление. А, может быть, во зло, потому что

86

человек, живущий с кем-то и знающий, что истинная его

половинка кто-то, уже проживший или еще не

родившийся, становится неуверенным в сегодняшней

жизни. Потому-то многие из молодежи игнорируют эту

информацию и живут не ожиданием, а тем днем, в котором

находятся и тем человеком, который рядом. Так же

поступаю и я. Мне

кажется, куда человечней почувствовать свою половинку

вот так, как это сейчас у меня: одной душой… Но вы

можете проверить и убедиться. Ожидая вас, я написала вам

массу писем. Написала ручкой на бумаге, так как это делали

87

в ваше время. У меня даже выработался почерк, ведь рукой

у нас давно не пишут. Я написала вам не только на русском,

но и на французском, на английском, на испанском языках,

ведь разные языки несут разные оттенки чувства.

– Бог ты мой! – воскликнул Нефедов. – Как бы я их

читал?

Потом, положив трубку, Василий Семенович ощутил

даже усталость от этого неожиданного разговора. «Надо ж

было такому случится», – с грустью думал он, еще

некоторое время, застыло сидя у телефона. Да, Мида

красивая, милая девушка и хорошо угадала состояние его

души, но со своей романтичностью и двадцатью с

небольшим годами жизни, она была паутинкой, а он был

многовековой скалой. И этим все сказано. Да и мог ли он

отречься от Сашеньки, которую видел сегодня такой

живой. А ее запах… После экскурсии в банк памяти

Нефедов всеми силами старался не вспоминать об этом,

потому что это выбивало его из колеи, но после разговора

с Мидой уже не мог уйти от этого. Он выключил

телевизор, раскрыл альбом с фотографиями…

Кощунственно было думать, но все-таки, если

вероятность совпадения половинок так мала, то наверняка,

они с Сашенькой не могли быть такими половинками:

глупо было предположить, что для всеобщего, как он

теперь понимал, общечеловеческого совпадения, могло

хватить их случайного заводского знакомства. Но узнать

сейчас, что истинная твоя половинка не Сашенька

означало отказаться от всей прожитой жизни, от всего

своего прошлого. Лишь когда-нибудь после, когда память и

в самом деле будет иметь другое значение, можно будет все

это открыть для себя и сразу всем все переосмыслить по-

новому и без всяких обид.

14. ПЕРЕДЫШКА

88

Утром, когда Нефедов выбежал на зарядку, Мида уже

поджидала его внизу. Они отправились на открытую

спортивную площадку с каким-то упругим покрытием и с

массой всевозможных снарядов. Мида волновалась и

смущалась по любому малейшему поводу, и Василий

Семенович чувствовал себя от этого не в своей тарелке.

– Вы не сердитесь на меня за мою назойливость? –

спросила Мида, когда взбодренные хорошей разминкой

они уже спокойным шагом возвращались назад.

– Не сержусь, – ответил Нефедов. – Просто я вас

понимаю.

– Вчера, когда я вас вот так просто увидела на улице, то

чуть в обморок не упала. Накануне я весь день провела с

родителями на озере. И как это я не догадалась, что

восстановление будет совмещено с днем вашего ухода

оттуда. Простить себе этого не могу. С озера мы вернулись

затемно и сразу легли спать. А утром выбегаю на зарядку и

вдруг – вы! Я даже глазам не поверила. А вы, к тому же,

как ни в чем ни бывало, пристраиваетесь к каким-то

спортсменам и бежите…

Отвлекая ее, Нефедов стал спрашивать обо всем, что

было вокруг, хотя вчерашнего, сжигающего любопытства

он уже не чувствовал. Даже этот необыкновенный

насыщенный воздух не вызывал сегодня особого

восхищения. Мида с удовольствием отвечала на его

вопросы, и все было бы прекрасно, если бы уже около

лаборатории она не пообещала и завтра утром ждать его

здесь.

В «предбаннике» Нефедова встретили Юрий

Евдокимович и Толик. Старший восстановитель был в той

же желтой рубашке, что и накануне, а Толик во всем новом: