Крик

– А оплошность это была, или он исходил, как он мне говорил и убеждал, из какой-то общей концепции защиты?

– Глупый человек. Какая такая концепция, мы представляем ваши интересы в соответствии с законом, исходя из ваших интересов. В первую очередь – ваших. А он – общая концепция. Глупый человек. Ведь договор между нами на представительство и сейчас не расторгнут. Я об этом договорился с Полиной Ивановной. Вы ведь, наверное, слышали, что уже назначено дело хозяина. Вы, я думаю, будете вызваны по этому делу в суд в качестве свидетеля. Мы можем послать вам в помощь адвоката, естественно не Шныря, а другого. Мы об этом говорили и с Полиной Ивановной, только вот позавчера. Я ведь лишь вчера прилетел с Кипра.

– Спасибо. Но я решила, что в той ситуации, в которой я нахожусь, мне адвокат не нужен.

– Но вы же не юрист, и как я слышал, высшего образования не имеете.

Вот думаю, сволочь, все про меня узнал. Все да не все, морда наглая.

– Вы, я вижу, про меня многое уже знаете.

– Это ваша безопасность ознакомила меня с вашим досье. Может не все, конечно, но биографию и семейные данные, образование – это они рассказали.

– Я за время следствия много чему научилась. Считаю, что этих знаний мне достаточно, чтобы оценить возможную опасность. Не знаю почему, но вот от вас исходит какая-то аура, не чтобы неискренности, – и думаю, дай ему потравлю. – А скорее загадочности.

– Вот здесь вы ошибаетесь, – улыбается.

Но вижу, вот этой самой загадочностью польщен, сволочь мордатая.

– Ну а по части того, что у меня что-то на уме. Я же адвокат. А у адвоката всегда должно быть что-то на уме. Вижу, не договорились мы.

– Нет.

– Но процесс над хозяином будет долго идти, и когда вас вызовут в суд, я буду знать. Я к вам еще подойду.

Юрик был уже у Федоровны и смотрел материалы, которые ему подобрали.

– Деревянченко встретила? – спросила Федоровна.

Я кивнула головой.

– Заходил сюда, спрашивал, как справляемся, каковы успехи.

– Предлагал возобновить участие, предлагал адвоката, конечно, не Шныря, другого. Я ему отказала. Я лучше с Юриком пойду. Пойдешь со мной, студент?

– С вами, Вероника Николаевна, хоть на край света. Я не шучу, между прочим.

– А духу хватит, на край света? – смеется Федоровна.

– Не знаю, как с духом, но готов защищать вас хоть на следствии, хоть в суде, пока пульс бьется, – заявил Юрик с горячностью.

Мы с Федоровной как принялись хохотать.

– Смейтесь, смейтесь, – улыбается он. – Но если надо, буду стоять насмерть.

Мы с Федоровной продолжаем хохотать и никак не остановимся.

– Вот вы смеетесь. А однажды, когда Вероника Николаевна стояла около нашего подъезда на Гусарском, я выходил из машины. Меня иногда подвозит мой отец. Выходя я ему сказал, что вы мой шеф. Мама была с ним в машине и потом рассказывала, что отец разинул от удивления рот, и до следующего светофора так с разинутым ртом и ехал.

– Ладно, кабальеро, – смеется Федоровна. – Исковое заявление можешь составить?

– Не вопрос, Елена Федоровна. Вы только проплатите пошлину. Хотите, сумму расчета я вам дам, или вы сами?

– Не учи маэстро, студент.

– Извиняюсь, Елена Федоровна. Тогда жду платежку, и в арбитражный суд. Я тут с опытным народом посоветовался. Мне сказали, что иск, в общем-то, бесспорный, – и ко мне. – Буду вам докладывать ежедневно.

Алька, когда узнала, что ко мне подходил Деревянченко, сделала вывод, что они нас в покое не оставят.

– Помнишь, Чайка говорила нам, как Деревянченко ее убеждал, что не все проиграно, и в суде они возьмут реванш. Главное для них суд. Но я тут у ребят из группы узнавала, что это не так просто, хотя сейчас все возможно. Чайка верно говорит, что им нужно показать, что они работают. Так что надо готовиться, подруга. Как там в песне: «Это есть наш последний и решительный бой».

Басманный суд

Я с ужасом ожидала суда. Само по себе это не очень приятно, а тут еще угрозы адвокатов, что они нас утопят. Первой вызвали Альку. Ей позвонили из суда и просили явиться в суд в качестве свидетеля во вторник к одиннадцати часам. В этот же день позвонили и мне, и просили быть в суде, тоже в качестве свидетеля, на следующий день в двенадцать. Нас удивило, что вызывали не повесткой, а телефонным звонком. Наверное, так же, как на Техническом, у суда на повестки денег не было. Я сделала Альке прическу а-ля «Мисс железная леди». Ну как у Маргарет Тэчер. У Альки и волосы и голова такие же, только красивее. «Это не английское, – говорила Алька, – это архангельское. Там еще остались не затронутые монголами истинные русичи». У нее кто-то из родственников со стороны отца был оттуда родом. Она надела строгий костюм и выглядела, как генеральный директор самой прозрачной в РФ фирмы. Я, конечно, поехала вместе с ней. Она поставила свой «опель» в Орликовом переулке. И передала мне ключи и мобильник.

– Вот когда меня на Технический вызывали, – говорит она. – я ключи и мобильник Валерию оставляла. И документы тоже. Хотя уже и был твой опыт, но все равно дрожала от страха – вдруг не выпустят, как Володьку Макаровского.

– А сейчас, чего дрожишь?

– Я не дрожу.

– Да ладно, я же вижу. Может, коньяку хлебнешь? – у Альки всегда на этот случай в машине лежала фляжка и шоколадки.

– Ты что! Вдруг запах учуют. Хотя очень даже было бы в строку. А возбуждена я от предчувствия схватки с Деревянченко. Эта морда кирпичная получит у меня по полной программе. А ты сходи куда-нибудь. Кофе откушай. Два часа можешь гулять. Только далеко не уходи. И мобильник не выключай.

– Ну, я пошла, – она махнула рукой и зацокала каблуками в сторону суда. Я до того была вся на нервах и в ожидании, что осталась в машине. Пересела на заднее сиденье, и задремала. Как ни странно, страх, что с Алькой может случиться что-то нехорошее, оставался. Бог ее знает, что там эти адвокаты могут придумать. Учинят любую пакость. Все-таки они, действительно, опытные. К тому же там сам Падалка их бригаду возглавляет.

За этими страхами и грезами я задремала. И мне даже сон приснился. И не знаю почему – Новиков. Улыбается своей мальчишеской улыбкой, как тогда в аэропорту, наклоняется ко мне, и говорит:

– Вероника Николаевна… Ведь вы Вероника Николаевна?

И вдруг слышу стук в окно, и – Алькина смеющаяся физиономия.

– Уснула на посту, подруга.

Алька села за руль и сразу тронула автомашину.

– Да ты подожди. Что и как?

– Отъедем немного, а то за мной там журналюги увязались.

Мы проехали несколько улиц. Алька убедилась, что за нами нет хвоста, и вытащила фляжку из бардачка.

– Давай, подруга, с почином.

– Ты же за рулем.

– Черт с ним, суд не каждый день бывает.

– Ну как ты там? – не терпелось мне.

– Как мне, верно, рассказывали знающие люди, ничего особенного. Даже скучно. Это в кино черт знает что покажут, а на самом деле скука, хоть топор вешай. Они там – и судья, и адвокаты, и наш олигарх сидят уже месяц и прилично друг другу надоели. И каждый день почти одно и то же. Ну, мне рассказывали, про такие хозяйственные дела. Поэтому я для них явилась неожиданным развлечением.

– А как тебя топили адвокаты?

– Не торопись, я по порядку. Заодно и ты мотай на шпильку, слушай внимательно. Первое – это спокойствие. На коридоре стоит судебный пристав. Ты называешь свою фамилию, он смотрит список у себя и тебя пропускают. Вначале ты, конечно, пройдешь сквозь журналюг и зевак. Но на них не реагируй и ноль внимания – шагай гордо и независимо, не глядя по сторонам. В коридоре немного ждешь на скамеечке. Выходит секретарь и приглашает тебя в зал. Входишь и видишь перед собой трибуну и судью за судейским столом. Ты прямо к этой трибуне. Секретарь проверяет по паспорту твои личные данные. Ты у него расписываешься, что предупреждена о даче заведомо ложных. Ну, как у следователей. И встаешь опять за трибуну. Тут я впервые огляделась. Слева от меня, в синей форме, два прокурора, а справа человек пять или шесть, я даже и не считала, сидит бригада защиты.

– А наш олигарх?

– Он и Журавлев у тебя за спиной, в клетке. Я на него ни разу не посмотрела. Вот хочешь, верь, хочешь, нет. Сил не было на него смотреть. Только я умышленно, и не раз переступала с ноги на ногу. Ну знаешь, так, чтобы бедра колыхались. Пусть знает гад, что потерял и теперь только издали видит. Ты тоже так время от времени переступай. Ты со спины вообще неотразима.

– Да ладно тебе.

– Ты, вообще-то, крупнее меня. А бедра у тебя и попа – глаз не отведешь. Пусть смотрит, гад. Глядишь, может там, за решеткой, ему конец и наступит. Как в том анекдоте.

– Жаль мужика. В таком положении…

– Тебе жаль, а я бы их всех на Лубянку, к Феликсу Эдмундовичу. Да ладно об эмоциях. Не отвлекай меня.

И Алька продолжала:

– Ну а справа сидят адвокаты, их у него целый взвод. Денег-то немерено. Надеется, что хоть кто-нибудь из них да поможет, как утопающий… Среди них наш Деревянченко и сам Падалка.

– Шныря нет?

– Шныря среди них нет и моего козла нет. Но чувствуется, что главный среди них все-таки Падалка. Ты его сразу узнаешь. Он лицом похож на Свердлова Якова Михайловича. Только тот в пенсне, а этот в роговых очках. Но прическа, овал лица, борода – ну чисто Яков Михайлович.

– А кто такой Яков Михайлович?

– Большевик. Ты что, по истории не проходила?

– Я уже нет.

– Ну ладно, черт с ним. Главное, я его тебе нарисовала, ты его сразу узнаешь. Ну так вот, –продолжала Алька. – Я, как меня учили в группе, сразу заявила, что показания данные на следствии, я подтверждаю. Ты тоже сразу об этом заявишь. Чтоб сразу вся эта адвокатская свора это знала. Мне говорили, что и суду так легче. Он сразу к тебе с доверием отнесется. Но все равно, меня, конечно, стали расспрашивать. Ну, я что на следствии показала, то и там отвечала – одно и то же. Все шло как по маслу. Вопросы задавал прокурор.

– А почему прокурор?

– Мы с тобой – свидетели обвинения, выходит. И у него других вопросов, кроме тех, что были на следствии, и не было. Так, кое-что уточнил и все. И тут, после, вопросы стали задавать адвокаты. И первым вылез этот гад Деревянченко. Наверное, именно у него задание – нас топить. Он меня спрашивает. Так, с ехидцей:

– Вы устав своей фирмы изучали? Знаете, какие обязанности у вас, как у генерального директора?

– Конечно, изучала, особенно внимательно после того, как нашего президента НК арестовали. Тут я этот устав стала учить почти наизусть.

– Почему же вы тогда утверждаете, что подписывали приносимые вам документы, не вникая в их содержание? Вы же понимали свою ответственность.

– Вы меня невнимательно слушали. Я же сказала, что выучила устав после того как нашего президента арестовали, а то этого я в устав даже не заглядывала.

– Почему же?

– В этом не было необходимости. Всю работу выполняли подразделения НК. И мне оставалось лишь поставить подпись. Мне сказали, и я сама это видела ежедневно, что моя подпись сама по себе ничего не значит. Мне приносили бумаги, и я подписывала, почти не глядя.

– Выходит, вы могли подписать, что угодно? – спрашивает он, почти радостно.

Я ему отвечаю, так небрежно…

– Совершенно верно.

– Так вам могли принести любую бумагу? И вы, не глядя, ее подписали бы?

– И тут я его уела. Ой, Верунчик, как я его уела. Я ему говорю, что любую не подписала бы. Например, туалетную не стала бы подписывать. А вот документы, на которых стояли подписи всех лиц, которые обязаны были его визировать, например начальников управлений, ЦБК, вице президента. Вот эти бумаги я подписывала.

У него рожа стала краснее кирпича. Она и так у него красная, а тут вообще стала как кирпич строительный.

– А как вы определяли, какие должны быть подписи на том или ином документе?

– Когда приносили документ, на его оборотной стороне был указан список лиц, подписи которых должны были быть.

– А кто ставил эти фамилии?

– Как, кто – руководство НК. У нас было разработано специальное положение о визах.

– Постойте, постойте, – вдруг обрадовался прокурор, – Так было специальное положение о подписях и визах? А вы раньше об этом не говорили.

– Так меня не спрашивали.

– И где это положение находится?

– Как, где? В ЦБК. Они у нас не принимали ни одной бумаги, ни одного документа, если не был соблюден этот порядок.

– Так, так, так, – радостно восклицает прокурор.

А я вижу, что Падалка с укоризной смотрит на Деревянченко и так, слегка, покачивает головой. Мол, нарвался со своими дурацкими вопросами. А у Деревянченко, мне кажется, совсем крыша поехала. Он вдруг спрашивает:

– Ведь вы, в соответствии с Уставом, должны были самостоятельно принимать решения?

– А я и принимала решения самостоятельно. Когда все визы были на месте. Я самостоятельно принимала решение и подписывала документ.

И тут и суд, и прокуроры начали подсмеиваться, а адвокаты сдержанно улыбаться. Думаю им даже доставляло удовольствие, что Деревянченко садится в лужу. А я нарочно из себя простушку строю. И чтобы его гада доконать, говорю: «Я действовала самостоятельно, как вы нам на Кипре и говорили. А вот с обезьянником вы были неправы. В обезьянник нас не сажали. И насчет ментов и бомжей тоже неправы»

– При чем тут Кипр, что за обезьянник? – недоумевающе произнес судья.

– Да это нам адвокат лекции читал на Кипре, на отдыхе, про устав и обезьянник.

На Деревянченко было любо-дорого посмотреть. Морда у него из кирпичного цвета перешла в фиолетовый, он поперхнулся и стал кашлять в кулак. А Падалка на него так глянул из-под очков, ну как Яков Михайлович на буржуазию. И Деревянченко замолк. И больше мне никто вопросов не задавал.

Судья спрашивает:

– У сторон к свидетелю вопросов нет? У подсудимого вопросов нет?

Ни у кого вопросов не было.

– А что, и олигарх вопросы может задавать?

– Ну а как же? Он же там основное лицо. И когда его спросили – есть ли вопросы – меня так и мелькнуло, спросить его про позу Ромберга. Про ночь олигарха. Про санитарный вагон. Прямо на языке вертелось. Так хотелось брякнуть.

– Ты что, с ума сошла?

– Смелости не хватило. А надо было бы ему врезать, подлюке. Туда же, в президенты, сволочь. А с другой стороны – все равно бы никто ничего не понял. Ну, если только пощипать.

И вдруг она ко мне:

– Ты, Верунчик – не вздумай.

– С чего ты взяла?

– С чего, с чего. Знаю я тебя, тихоню. Разозлят тебя эти адвокаты поганые, ты и врежешь им всем. И решетка его не спасет и приставы. Ты, главное, не волнуйся. Вот я тебе как рассказала, так и будет – вот увидишь.

2

Это здорово, что Алька все так рассказала. Потому что так и было. Пристав на входе проверил мои документы. Я прошла в коридор, села на скамеечку. И когда секретарь позвала меня, я почти спокойно вошла в зал. Отдала секретарю паспорт. И поднялась на кафедру. Судья там чего-то ковырялся в деле, перелистывал том, у него было несколько томов, которые стопкой лежали на столе, потом взял другой том. Наконец открыл том, который, наверно, ему был нужен, долго листал его, и поднял на меня глаза. И тут я начала волноваться и брякнула сразу, думая, что пора.

– Показания, данные на предварительном следствии, я полностью подтверждаю. Вот.

Судья искренне удивился мне и улыбнулся:

– Вы не торопитесь.

– Да боюсь, забуду. Я эту фразу весь вечер учила.

Судья засмеялся. Адвокаты тоже заулыбались. Заулыбался и Падалка, я его сразу заметила по описанию Альки. И вроде вспомнила его, как-то по телевизору видела. А Деревянченко почти крайний за столом адвокатов, и тоже, гад улыбается, глядя на меня.

– А чего в ней трудного? В этой фразе? – поинтересовался судья.

– Да я в суде первый раз в жизни. И всех, кто у вас был, спрашивала, с чего начинать. Мне сказали, с этой фразы. Потом, говорят, пойдет лучше, почти само собой.

Судья, улыбаясь, повернулся к прокурорам – два мужика средних лет в синем и с погонами:

– Ваш свидетель. Пожалуйста, вопросы.

Прокурор спрашивал то, что я уже отвечала на следствии. И я повторила все эти показания. Правда не забыли спросить про положение о визах, про которое Алька им сказала. Я все рассказала.

Судья смотрел на протоколы в деле и вдруг спросил:

– У вас был адвокат, вот вижу по протоколам и документам, Шнырь Борис Петрович.

– Да. Был.

Судья посмотрел на Деревянченко.

– Он из вашего бюро?

Тот подтвердил.

– Тут вот имеется ваше заявление, где вы отказываетесь от адвоката. И далее вы на период следствия адвоката не приглашали. Это в связи с чем?

– Да я этого Шныря побила.

– Как побили и почему? – удивился судья.

Тут и прокуроры заулыбались, а адвокаты возбужденно зашипели. Вот, думаю, влипла. И чего судья полез в это мое заявление?

– Ну как побила? Сумочкой. Вот этой вот, – а сумочка эта, как раз была у меня с собой.

– Она как раз под рукой оказалась, ну я его по физиономии. Следователь и там был такой паренек – эксперт вроде, меня от него оттащили.

– Так вы в кабинете следователя?

– Так не улице же бить. Я что, хулиганка?

– Да как же? – удивляется судья. Вижу, что он просто никак в толк не возьмет, как это, бить адвоката.

И я стала объяснять:

– Налоговая инспекция вынесла постановление об освобождении фирмы от штрафов и пени, поскольку мы являемся дочкой НК, зависим от нее. Шнырь написал жалобу на это. Я подписала. Я же ничего не понимала в этом. А Шнырь говорил, что так надо. Мол, концепция такая. Общая. Он же адвокат, я ему доверяла, думала, знает. А следователь, Новиков, говорит: «Как же так, Вероника Николаевна. Вашу фирму освобождают от уплаты штрафов. А вы на это жалуетесь? Вы радоваться должны. Непонятно все это – говорит. – У следствия даже сомнения в вашей психической полноценности возникло. Может вам экспертизу назначить?» И тут я вспомнила, что Володька Макаровский, вы, наверное, знаете, он по делу тоже проходит, рассказывал, что ему тоже говорили про экспертизу психиатрическую. А на следующий день арестовали. У меня как-то все помутилось. Это же ужас – арест. Лучше сразу пристрелили бы, что ли. Ну, нельзя же так подставлять! И у меня прямо все смешалось. И не знаю как это я… Не помню, как сумка оказалась под рукой. Вот так…

Я стала вертеть сумочкой, показывая ее судье. И тут я опять расстроилась. Не знаю, почему. Слезы как-то сами собой поползли, и никак не успокоюсь. Вытащила платок, тереблю эту проклятую сумку.

–Успокойтесь, успокойтесь, – говорит судья и как-то поспешно к адвокатам. – У защиты имеются вопросы к свидетелю?

Думаю, сейчас начнут. Но они все промолчали, а Падалка сказал за всех.

–У нас нет вопросов.

Деревянченко вылез и говорит, что со Шнырем разобрались, конфликт этот улажен, ни у кого нет претензий.

– У вас есть вопросы? – спросил судья у нашего олигарха и Журавлева, а сам все смотрит, как я вожу из стороны в сторону сумочкой.

Журавлев встал, сказал, что вопросов не имеет и сел. Затем встал хозяин, зачем-то подошел к решетке, и ответил, что вопросов не имеет.

Секретарь поспешно отдала мне паспорт, и я пошла к выходу. И тут, иду я вдоль решетки, и прямо рядом со мной вижу лицо нашего олигарха, и чего он не сел на скамеечку, стоит и смотрит на меня, и я не знаю, как это у меня вышло, остановилась и ударила его по щеке. И так звонко получилось. И пошла к выходу. И вижу, пристав у выхода преграждает мне дорогу. И тут слышу сзади шум и голос нашего олигарха:

– Уважаемый суд, у меня заявление.

Я повернулась и вижу, что все вскочили со своих мест: и судья, и прокуроры, и адвокаты. И все как-то застыли, потому что тихо. И наш олигарх говорит:

– У меня к этому свидетелю нет никаких претензий, – Потом он повернулся ко мне и говорит: – Вероника Николаевна. Прошу меня простить за те ужасы и страхи, которые вы испытали в связи с этим делом. Простите меня.

И он сел – сидит прямо, лицо как будто застыло. И смотрит прямо перед собой.

Судья, ни слова не говоря, поспешно махнул рукой приставу. Тот открыл передо мной дверь и еще приговаривает – пожалуйста, пожалуйста – и я вышла. Прошла половину по коридору, и тут меня догнала секретарь.

– Может вам скорую вызвать?

– Нет. Не надо.

И смотрю, платка носового нет.

– Вот, платочек обронила.

– Я сейчас посмотрю.

И секретарь побежала к дверям зала. Но я не стала ждать и вышла из здания. И даже не помню, как прошла мимо толпы.

Подошла к машине, села на переднее сиденье, а Алька смотрит на меня и испуганно спрашивает:

– Что ты там еще натворила?

– Я его ударила.

Алька выразительно смотрит на сумочку. И испуганно кивает.

– Нет. Ладонью. Ты меня не спрашивай ни о чем. Потом расскажу.

Хованский трибунал

В начале июня я перевезла отца со Степкой в Хованское. С ними уговорили поехать и Сергея Сергеевича. Тот поначалу отказывался. Но тогда я сама поговорила с ним.

– Ладно, поеду, – согласился он. – Только ты, пожалуйста, возьми с меня хотя бы за продукты. Сама понимаешь, что мне очень и очень неудобно. Я и так по существу являюсь у вас нахлебником.

– И не совестно вам, Сергей Сергеевич, – упрекала я его. – Вы же видите, что для нас с отцом сейчас это совсем не обременительно. А без вашей помощи отец там один со Степкой пропадет. А так вы все вместе. Соседи у нас там замечательные. Вы же видели. Пруд великолепный. На рыбалку будете со Степкой ходить. И что вы будете в жаркой и душной Москве потеть и пыль глотать?

– Это ты верно. Что-то жаркие и душные в последние годы летние месяцы.

В общем, уговорила я профессора, к великой радости отца.

Пыталась уговорить Анну Егоровну. Но та была непреклонна. Но Степке на лето составила программу занятий. Как она говорила – щадящий курс. Причем ответственным за выполнение назначила Сергея Сергеевича.

– У профессора есть опыт работы с аудиторией, – важно заключила она.

Рядом с нашим СНТ находится деревня с магазином на окраине – буквально в пятнадцати минутах пешего хода. В этом магазине были все продукты, и неплохого качества, а также пиво, водка и всевозможные инструменты сельскохозяйственного назначения, что дало возможность профессору сделать заключение, что если бы коммунисты улучшили снабжение населения продовольствием, особенно водкой и пивом, а еще и предоставило инструменты и строительные материалы, которые сейчас имеются в изобилии, они бы правили страной до сих пор.

– Ведь всего-то ничего нужно было сделать. Народ не напрягался бы в поисках продовольствия и выпивки. И был бы занят своим любимым занятием – копаться на садовых участках и дачах. Главное, у народа были деньги. Ведь были. Ведь даже самогонку перестали гнать. А это серьезный показатель благосостояния. Не то, что сейчас. Все есть, а денег нет.

Тут отец вынужден был с ним согласиться.

– Действительно, туповато было наше руководство. Но это все мелкие недостатки, незначительные, я же этого не отрицаю.

– Эти недостатки, – говорит профессор. – и есть жизнь простого народа, к которому принадлежим и вы и я.

Но в главном, в неприятии распада СССР и губительных реформ Гайдара и Чубайса, они были солидарны. Вместе с нашим соседом Николаем Алексеевичем они объединились и начали собирать материал для общественного суда над виновниками трагедии, произошедшей с народом нашей страны в последние годы. Когда я сообщила об этом Альке, та расхохоталась, а потом воодушевилась и сказала, что она должна обязательно принять участие как консультант, который уже сдал такие предметы как судебная система в России, в организации этого общественного трибунала. Антон тоже настаивал, что он должен поехать в Хованское, потому что очень хочется пообщаться со Степкой. А чтобы у Степки не возникли какие-либо подозрения по части дяди Антона, мы объявим, что Антон приехал с Алькой – это ее приятель по работе.

Чтобы не торчать в пробках, мы решили поехать в будни, нам как генеральным было это нетрудно сделать, надо было лишь Антону уладить со следствием. Те тоже не возражали. Мы и поехали в четверг вечером, когда нет пробок на шоссе, на алькином «опеле», с Антоном, парнем его охраны и Леночкой. Автомашин на Ленинградке в этот ранний час было немного, и мы через час подъезжали к нашему Хованскому. Я по телефону предупредила отца, что подъезжаем, и они со Степкой уже стояли около ворот нашего участка. Едва притормозили, и Степка бежит, обегает автомашину и ко мне. Загорелый, грязный, счастливый. Повизгивает от восторга. Отец стал оправдываться, что испачкался Степка совсем перед нашим приездом и наотрез отказывается идти умываться – боится, что прозевает вас.

Антон так сдержано подошел к отцу, представился нашим работником. Потом нагнулся к Степке, протянул руку.

– Ну, здравствуй. Меня зовут дядя Антон. А тебя?

– Степан, – важно так проговорил Степка. И пытливо смотрит на меня, на Альку, на Леночку, на охрану.