Крик

– Высокий лондонский суд узнал, что на Кипр прилетели два удивительно симпатичных генеральных директора НК, и пошел мне навстречу.

Он подошел к девочкам и поцеловал руку одной, потом другой.

– У них через час самолет на Москву, – поспешно говорю я.

– Я смотрел расписание.

– Нам надо было выяснить, как быть с векселем к банку «Митроль» на девятьсот миллионов, – сдержанно говорит, как бы оправдываясь, Вероника.

– Ну, выяснили?

– Решили, что делать, – поспешно говорю я. – Вот Вероника Николаевна собирается на них в арбитраж подавать.

– Ну, так им и надо, – и, обращаясь к Веронике, говорит. – Мне с вами переговорить надо, Вероника Николаевна.

– Как бы не опоздали, – говорю я. Что-то мне тревожно стало за Веронику. Я сразу вспомнила, что она все-таки сбежала после Лондона. Чтобы там они не говорили, я им не поверила. Она все-таки сбежала. Это было очевидно. Значит, там что-то произошло.

– Ничего, успеют, – отвечает Лобов.

– Слушай, давай отойдем на минуту, – говорю я ему. Я отвела его в сторонку и спрашиваю:

– Олег, ты что затеял?

– Да ничего. Что я, не могу поговорить с генеральным директором одной из фирм НК?

– Олег, не дури. Что-то все это мне не нравится.

– Ты что, собственно, беспокоишься?

– Да времена сейчас беспокойные. Ты, конечно, имеешь право с ней поговорить, но я буду здесь ждать в машине.

– Если у тебя нет другой работы, сиди и жди.

Он взял Веронику за руку, ну прямо как родного человека, и они пошли в сторону кафе.

И тут не выдержала Алевтина.

– Если что случится, – говорит она громко. – Я тут такой шухер устрою, мало не покажется.

– Нисколько не сомневаюсь, – отвечает, не оборачиваясь Лобов. И вдруг запел. – Гулял по Уралу Чапаев герой. Он соколом рвался с полками на бой, – и помахал рукой.

– Вот, гад! – в сердцах бросила Алевтина.

– Что это он про Чапаева запел? – удивилась я.

– Юность комсомольскую вспомнил, гад.

2

Времени до вылета оставалось впритык, когда они наконец появились. И он опять вел Веронику за руку.

Девочки, подхватив сумки, бегом устремились на посадку, а Лобов сел ко мне в автомашину за руль.

– Ты водителя не вызывала?

– Я тебя ждала.

Он завел двигатель и, стремительно развернувшись, мы помчались в сторону отеля. Довольно долго молчали, потом он говорит:

– Мне из Москвы звонили. Дело хозяина назначили. Я, собственно, для этого и прилетел. Не хотелось в Лондоне все это обсуждать. Лучше среди своих.

– Мне уже тоже сообщили.

– А Деревянченко здесь?

– Здесь. Он мне и сообщил.

– Собственно нам и нужны он, ты да я. С Падалкой говорили, и он сказал, что его участие в обсуждении вопросов защиты вместе с Деревянченко нежелательно. Тот ему потом все сообщит. А мне, пока мы одни, хотелось поговорить. Ведь у тебя на руках все материалы. Молодец ты, Полина Ивановна. Очень даже профессионально. Почти как адвокат.

– Больше чем адвокат. Я еще ведь знаю то, о чем адвокаты, да и следствие и не догадываются.

Лобов засмеялся.

– Ну и как наши дела?

– Хреновы наши дела, если говорить о деле хозяина. Они ведь его с генеральными разделили. Хотя хозяин лично ничего не подписывал, у них есть схема нашей НК, структура наших подразделений, показания генеральных директоров, руководителей и работников подразделений, работников ЦБК, откуда можно сделать вывод, они его и делают, что НК это единая компания строгой подчиненности, эффективно руководимая хозяином. Официальные средства на счетах фирм, а прибыль уходила в офшор, на солнечный Кипр, на фирму Перелезина, который ее и обналичивал.

– Перелезин как там?

– Перелезин держится. Макаровский держится. А вот Вега нас крупно огорчил. С какой стати он вернулся в Россию? Ведь многое теряет. Никогда не думала, что из-за женщины кто-то в нашем мире еще способен совершать такие рискованнее глупости. Он очень многое теряет.

– У тебя были на этот счет какие-либо подозрения?

– Не поверишь. Никаких. Ну гуляли они здесь. В кафе ходили. Вот и все. Здесь ведь все под серьезным колпаком. У него, кстати, как со следствием?

– Обвинение ему предъявили, как Макаровскому и Перелезину. Но мера пресечения – подписка о невыезде с неопределенного места жительства. У тебя есть сведения, где его содержат?

– Никаких. Охраняют его добросовестно и профессионально. Наверное, ФСК. Но раз предъявили обвинение, в суд его направят, как и остальных.

– Должны, конечно. А как там далее – видно будет.

– Ну, и какие у нас надежды? Только трезво.

– Если девочки откажутся от своих показаний, глядишь и Вега – за ними. Судя по всему, он ради Алевтины на все готов. Тогда надежда появляется. Так сказал Деревянченко. Да я и сама вижу.

– Я откровенно говоря удивляюсь, как это девочки сумели додуматься до этой самой концепции защиты.

– Начнешь думать, когда петля на шее. И скамеечку из-под ног в любой момент выбьют.

– Да ты, я вижу, сочувствуешь им?

– А у меня что, сердца что ли нет? Я с ними несколько лет работала. У них дети, семьи. Сами на загляденье. И при этом исключительная порядочность. Ты же лучше меня это знаешь, как руководитель безопасности.

Лобов нахмурился и говорит так примиряюще:

– Знаю, знаю. Это я так.

Я смотрю на него, а у самой на языке так и вертится вопрос по поводу Вероники. Но вслух я все-таки говорю:

– Да и ты что-то работаешь без былого энтузиазма и дерзости. Нет, ты все делаешь правильно, но как-то без вдохновения. Неужто укатали сивку эти самые горки?

– Взрослеем. Некоторые взгляды приходится пересматривать.

– Тут ты прав. Знаешь, поделюсь с тобой, Олег, своими наблюдениями над нашими людьми, переменами которые в них происходят в последнее время, да и над собой тоже.

Наш человек, добившийся финансовой независимости, вдруг обнаруживает через энное время, что жить в таком состоянии скучно и неинтересно.

Мы, бывшие советские, привыкли жить от зарплаты до зарплаты, даже когда она была очень хорошая. Но все равно, она была нам необходима и мы были заинтересованы, чтобы она росла. И что бы там не говорили о любви к делу, работали и за это. Ну и еще интересы страны. Как не усмехались, а мы ими жили.

Сейчас многие русские здесь, в Лондоне, имеют, назовем это так, достаточный финансовый задел, надежно вложенный во что-то. И они оказались в состоянии, когда они независимы от денег. Когда их достаточно – перестаешь их замечать.

И вдруг мы обнаруживаем, что жить в таком состоянии скучно и неинтересно. Если нет каких-либо особых влечений. А у большинства из нас их нет. А Англия для нас чужая страна.

– Пожалуй, я с тобой соглашусь. И я наблюдаю очень похожие картины.

– На то ты и безопасность, чтобы смотреть.

Лобов засмеялся, покачивая головой.

– А ты наблюдательная, Полина Ивановна. Как ты бросилась грудью вперед, когда я с Корневой Вероникой решил поговорить. Между прочим, интересы службы, не более.

– Я так и поняла.

– У меня сейчас забот достаточно. Дело уголовное висит на мне. Ты же в курсе. Последствий, связанных с осуждением, я не боюсь. Никто, никогда меня не выдаст. Но осадок, конечно, остается, даже здесь на Западе. Кстати у тебя какие-нибудь новости по делу Дятлова имеются?

– Никаких. Дятлов молчит. Это точно. Иначе у хозяина были бы уже серьезные изменения. С этого дела сведения просачиваются очень скудно. Они и адвокатов и свидетелей предупредили так, как они это могут. И практически никакой утечки.

– Кстати, а ты с девочками сейчас об их позиции не говорила?

– Ни слова. Их же будут в суде допрашивать. И как повернется все, неизвестно. А вдруг их арестуют. И они тогда со страху – меня научила Чайка. А вот адвокаты могут говорить, советовать, убеждать. Кстати, Деревянченко бегает по отелю, шумит, что в суде все перевернет. Кричит – я их утоплю. Но на следствии у него плохо получилось. Кстати – это ведь ты его нашел?

– Я, конечно. Но раньше его бюро и он сам очень даже неплохо справлялись, решали дела. Мы ведь пользовались услугами его бюро по всей России. Он всегда решал вопросы успешно. Он мне сам говорил, что после того как на нас наехала демократия, адвокаты разделились на следующие категории. Законники – это те, кто защищает в соответствии с законом. Несуны – это те, которые несут следователям и судам. И пиарщики – это те, кто работают на СМИ и Страсбургский суд. Самые ничтожные – это пиарщики. Потому что наши суды на СМИ не обращают никакого внимания. А Страсбургский суд по существу не может рассматривать наши дела. И реагирует лишь на нарушение прав человека. Самое большое – штраф на РФ. Это, конечно, не результат. Это, действительно, пиар – не больше. Законникам иногда удается что-то решить и в наших судах. Ну а самые эффективные – это несуны. Вот Падалка – тот законник. Деревянченко – из несунов. Но тут у него ничего не получается.

– Вот давай его и послушаем. Что он нам пообещает. Я ему звоню.

3

Олег остановил машину у главного подъезда, и мы поднялись ко мне в кабинет, только уселись за стол, как появился Деревянченко.

Увидев Лобова, не скрывал своего радостного удивления.

– Уже вольная птица.

– Конечно, еще не Чайка, но вольная, – пошутил в ответ Лобов и продолжал. – Лондон не Москва, соблюдает закон и правила приличия. Как у тебя-то дела?

– Тебе, наверное, уже рассказали, – кивнул он в мою сторону.

– Рассказали, рассказали, – говорит Лобов. – Так что, сразу к делу, или пойдем, пообедаем?

– Давайте, мужики, вначале дело. А уж потом обедайте сколько хотите.

– Вот что значит, хозяйка, – улыбается Лобов.

Деревянченко вытащил из портфеля том дела и положил его на стол, торжественно, со значением, глядя на нас.

– Оперативно, – говорит Лобов, взяв дело и открывая первую страницу. – Обвинительное заключение.

– Оно самое, – усмехнулся Деревянченко. И добавил. – Знаете, как обвинительное заключение называют наши клиенты? Я имею в виду, подсудимые.

Он с радостной усмешкой обвел нас глазами.

– Ну-ну, – заулыбался Лобов.

– Объебон, – развел руками Деревянченко. – Объебон.

Мы невольно расхохотались.

– Однако в юморе и точности определений криминалу не откажешь, – смеялся Лобов, листая страницы. – Посмотрим, что в этом самом объебоне имеется. Представляю себе лицо нашего хозяина, когда ему вручили этот самый объебон.

– Меня вообще их язык поражает точностью и сочностью. Например, знаете, как на их языке звучит состав суда?

Мы с улыбками уставились на него.

– Значит так: судья – темнило, секретарь судебного заседания – кашолка, совещательная комната – яма, прокурор – гудок, адвокат – балаболка.

Мы с Лобовым искренне расхохотались.

– Очень жестко они вашего брата, адвоката, – смеется Лобов.

– Знаете, ничего не могу возразить. Даже не обижаюсь. Верно и по сути, для наших судов по уголовным делам. По гражданским и арбитражным делам – там положение нашего брата другое. Я как-то знакомился в суде небольшого городка Московской области с делом. Секретарь, молодая девочка, посадила меня прямо в зале суда за свободный столик. Сама сидит, напротив, вокруг стопки дел, что-то пишет. Вдруг входит молодой веселый парень и к ней.

– Привет, кашолка. Темнило в яме?

Она показывает ему рукой на дверь совещательной комнаты.

– Иди. Пока она свободна.

Парень опять, весело улыбаясь, пошел в комнату. Я с удивлением смотрю на нее. Девушка, увидев мой взгляд объясняет.

– Видите, какой радостный. За угон без цели хищения автомашины получил два года условно. Пошел у судьи приговор заверять. Она сегодня дежурная.

– А вы, я вижу, не обижаетесь такой форме обращения.

– А как я на него, дурака, могу обижаться? Я с ним в школе за одной партой несколько лет сидела. Напился балбес и захотелось покататься. А так неплохой парень.

Деревянченко кивнул головой на том с обвинительным заключением и с усмешкой говорит Лобову:

– Как в той зэковской песне: «Рыдаю над каждой страницей. И глаз не могу оторвать»

– Да вы поэт, Петр Данилович. Не ожидала.

– Это не я. Это клиенты, – и продолжал. – Ну и с чего начнем? С международного положения, или со статей уголовного кодекса.

– Если с международного положения, – говорит Лобов, листая страницы. – то утешительного мало. Шуму, конечно, много, средств Полина Ивановна не жалеет. Но нелегал уперся и никаких подвижек.

– Слушай, Олег Игоревич, – смеется Деревянченко. – А что ты его нелегалом зовешь? Ведь Сэм тебе разъяснил, что он работал легально.

– Работал-то он легально, – усмехается Лобов. – А вот на должность проник, как в тех шпионских романах – незаметно и неожиданно. И многие считают, что, в общем-то, несправедливо. Были и более весомые претенденты. К слову скажу, на мой взгляд, именно такое выдвижение на должность президента и побудило нашего хозяина решить, что и он тоже имеет право, и что и у него может получиться.

– Выходит, ирония судьбы.

– Сейчас, даже пока и не ответишь, ирония это – или рок.

– Ну, для хозяина, наверное, рок, – говорю я.

– Ничего, мы еще поборемся. – говорит Деревянченко. Самое главное все-таки суд. И я плавно перехожу к делу. Нашу задачу сейчас облегчает то обстоятельство, что Полина Ивановна к моему глубочайшему удивлению и уважению, владеет всеми материалами дела. Скажу без преувеличения, я впервые сталкиваюсь с таким феноменом. Чтобы один из моих заказчиков, имел, как мы говорим, досье, полнее, чем у многих адвокатов! Гораздо полнее. Причем если у них, как правило, только один клиент, то у нее все фигуранты дела. Поэтому скажу коротко. И без обычной в работе с клиентами лапши на уши. Дело очень и очень непростое, но, тем не менее, не безнадежное.

– Что они там собрали против хозяина, как ты сам видишь мы знаем, – говорю я. – Давай сразу к теме – что можно сделать, чтобы, как вы говорите, развалить дело.

– Самое интересное, – говорит Деревянченко, – в хозяйственных делах, что там многое зависит именно от точки зрения суда на те документы, которые имеются в деле. Скажу без всякой иронии. При тех документах, которые имеются в деле, можно выносить оправдательный приговор. Без всякой иронии. Вот ты, Полина Ивановна, как главный бухгалтер, все отлично понимаешь. Может лучше меня. По документам хозяин к тем хищениям, которые были вскрыты, имеет какое-либо отношение?

– Не имеет. К нам и претензий со стороны налоговых, а там работают знающие люди, не было.

– Вот-вот. Так что же дает следствию основание выдвигать претензии, что это – кража?

– Структура нашей НК и порядок принятия решений.

– Совершенно верно. Возникает вопрос. Какие к защите могут быть претензии, если сама структура указывает на возможность хищений.

– Мы теперь это понимаем Петр Данилович. Мы это все отлично понимаем, – говорит Лобов. – Даже признаем, что в начале процесса были резки к тебе, в частности я. Но сейчас клиент хочет положительного результата.

– И клиент всегда прав, – усмехается Деревянченко. – Я тоже это понимаю. Поэтому я и был против всяких соплей в отношении генеральных директоров. Потому что это наша самая реальная возможность развалить дело. Повторяю – самая реальная. И у нас частично это получилось. Макаровский дал нужные показания, потом Перелезин, Паршина. И вдруг обвал. Я считаю, что все это из-за этой чертовки Астаховой. Именно она до всего докопалась, и, я думаю, именно она повлияла на всех остальных генеральных. Я сужу совершенно реально, с уважением к ее способностям. Она общается на факультете, она ведь на вечернем, с операми, со следователями, с помощниками судей, с которыми она учится. Сама очень даже хорошо соображает. Я ее даже уважаю за это. Но она нам враг, и она очевидное препятствие в решении вопроса. Жаль, мы это вовремя не распознали. Я совершенно уверен, что это она надоумила Корневу сбежать в Москву. И из-за нее, а вернее к ней сбежал Вега. Она красивая женщина, и этот идальго потерял голову. Они же тут чуть ли не за ручку ходили.

– Знаешь, тут было все чисто, – возмутилась я. – У меня сведения точные. Вон, Олег подтвердит. Да и что ему стоило сделать ей предложение здесь, и она бы осталась.

– Так ведь не сделал, – возбужденно говорит Деревянченко. – А она хитрая, чертовка. Я же говорю, она очень сообразительная. Она тут его держала на расстоянии, умышленно причем. А когда умчалась, и он понял, что не увидит ее, возможно никогда, воспылал. Он же испанец, наконец. А у них желание иногда сильнее смерти.

– Ну ты прямо романтик Петр Данилович. «Юнона и Авось» выходит, что ли?

– Я мало во что верю. Но кое-что все-таки видел.

– Что ты скажешь? – обратилась я к Лобову.

– Скажу, что всякое бывает, – ответил тот хмурясь.

– Ну ладно, в чем-то ты прав, – говорю я. – Но ведь все началось с твоего Шныря. Когда на его глупость Вероника так бурно возмутилась, И тоже начала думать и соображать, хотя и не юрист.

– Шнырь дурак, – вздохнул Деревянченко. – Но все-таки все началось с Астаховой.

– Но и ее можно понять. И других. Она не хочет сидеть в Матросской Тишине. Они как увидели, что взяли Макаровского, а затем и других генеральных, так стали думать. Следствие очень неплохо рассчитало этот удар. Смотрите и думайте, уважаемые генеральные.

– А я разве не понимаю, что это ее право защищаться. Я же говорю, я ее уважаю. Вот она заканчивает в этом году последний курс. Так я ее сразу же, без практики взял бы в бюро. Но на войне, как на войне. Иначе не будет результата.

Все вдруг как-то притихли и замолчали. Деревянченко с удивлением посмотрел на нас и говорит:

– Да вы меня не поняли, вижу. Я не призываю к варварским методам. Да и поздно уже что-то делать, сейчас не она одна. А мы не в Голливуде. Да и наше законодательство отличается в части доказательств от американского. У нас убрать свидетеля, рокового, показания которого уже зафиксированы, не значит развалить дело. Есть показания других генеральных, а показания отсутствующего по уважительным причинам, огласят. Вы что, я даже и не думал, что так можно понять. Просто жалуюсь. Ну а сделать можно следующее – я их утоплю в суде. Я их там так разделаю, что они у меня сами сядут, а ваш хозяин выйдет.

– Мы, в общем, так и думали, – говорит Лобов, усмехаясь, и поглядывая на меня. – Давай, разваливай. Только мы тебя об одном просим, Петр Данилыч. Я не знаю, как там в нашем суде. Но смотрю вот голливудские фильмы и вижу, как адвокат прохаживается по залу перед судом и присяжными, как на подиуме, и подходит для того чтобы задать вопрос к свидетелю или подсудимому. Так вот, исходя из опыта общения с нашими девочками, мы тебе не советуем подходить к ним близко. Тем более, если ты собираешься их топить. Ну, ты сам все видел.

Мы невольно начали смеяться.

– Видел, видел, – смеется и Деревянченко. – Знаете, я без личных обид, и уважаю людей, умеющих себя защищать.

– Кстати, как там нос у Шныря?

– Зажил у него нос. Даже шрама не осталось. Но как напомнят ребята ему про Корневу, сразу идет бурыми пятнами и начинает оглядываться невольно, как заяц на поляне. Экспрессия у Вероники Николаевны великолепна. Ну а ваши пожелания учтем. Будем держаться на расстоянии. Да у нас и система в судах другая. Мы там за столами кучкуемся. И залы Басманного слишком малы для прогулок.

Гады грустными не бывают

Наконец, после спешки с оформлением документов и суеты при посадке, мы с облегчением откинулись в креслах. Самолет стал выруливать на взлетную полосу. Нам повезло – в нашем ряду одно кресло так и осталось свободным. Алька достала из сумочки фляжку с коньком, две шоколадки.

– Думаю, сервис не будем ждать, – говорит. И прямо из горлышка сделала пару глотков. Протянула фляжку мне.

Мне и вправду, после всех этих событий, захотелось выпить. Я сделала пару глотков. Алька протягивает мне шоколадку. Но я даже не развернула ее. Алька смотрит на меня, покачала головой.

– Вижу, серьезный разговор был. Если после первой не закусываешь.

– Да никакого разговора не было.

– А что тогда так озабочена? И чем вы там целый час занимались?

– Да ничем. Разговаривали.

– Что? Даже в трусики на слазил? Сексуально взбодриться.

– Алька, брось. Он что, пацан что ли?

– А что, некоторым нравится. Пустячок, а взбадривает. Даже очень солидные мужички, бывает, балуются.

– Он, конечно, не ангел. Но и не пакостник. Понимаешь, он расспрашивал о семье, об отце, о Степке. Даже как идут допросы не спрашивал. Про следствие – ни слова. Благодарил, что письмо Сэма передала. Говорит: «Я с Сэма за это письмо компенсацию потребую для тебя. Вот все уладится, он окончательно успокоится. И я ему напомню. Кстати, он понимает и не возражает».

– А ты?

– Я, конечно, не надо. А он говорит – а я это не тебе. А Степке – на развитие.

– Вот это уже, правда, серьезно. Зная его характер, я нисколько не удивилась бы, если бы он попытался затащить тебя в темный уголок. А тут такое. И про Степку вспомнил.

– Он какой-то грустный был.

– Гады грустными не бывают.

– Выходит, иногда, бывают.

– Может что в Лондонском суде?

– Нет. Сказал, что все нормально. Знаешь что, я вот чего боюсь. Вдруг, правда, у него ко мне это сейчас серьезно. А мне зачем все это? И если он со временем узнает про Антона, как бы чего не возникло.

– Да. Этот гад свое отдавать не любит. И идальго, пожалуй, не уступит. Он тебя упорно два года ждал, ринулся к медведю в лапы. Нет, идальго не уступит. Если его наши исправительные лагеря не напугали. Вот дела. А, Верунчик?

– Меня знаешь, что еще удивило. Ведь по его «Гулял по Уралу Чапаев герой» видно, что он в курсе того самого дня рождения, где ты так ярко выступала. А он про это ни слова. Хотя ведь он – безопасность. Мог и спросить.

– И Чайка про это говорила. А если бы у него были бы сведения, что ты там была, наверняка бы спросил. Значит, нет у него таких сведений. Значит, кто-то только меня там запомнил. И видно по всему – случайно. А ты хотела возмутиться перед Чайкой?

– Но это же несправедливо.

– А если бы ты огласила, что это из-за тебя, думаешь лучше было бы? Так одну прикончат, а если бы ты брякнула – обоих.

– Да плюнь ты, Алька. Кому мы нужны? Даже сейчас Олег не стал меня спрашивать про это.

– Не Олег. А этот гад Лобов.

– Ну ладно, гад. Но ведь ничего не спрашивал.

– Надеешься, совесть у него проснулась?

– Ну, не знаю. Но он какой-то другой.

– Чайка одну верную мысль высказала. Тем, кто занимается освобождением хозяина, главное показать свою работу. И если бы ты сказала, что из-за тебя – это повод. Вот, мол, выявили двоих предателей. Но до суда вряд ли они решатся на мокрое дело. Слишком много будет шума. И разного рода подозрений и ниточек. И для прессы и для следствия. А на ход следствия уже практически не повлияет.

– Слушай, Алька, – удивилась я. – Как так получилось? С фотографией. Из этих гарвардских кто-нибудь рассказал, да еще фотография.

– Эх, – говорит Алька. – Хорошо бы посмотреть на эту фотку. Какая я там получилась? Они мне даже прозвище дали: красная бестия. Здорово. А кто настучал безопасности трудно сказать. Я думаю, кто-то случайно сидел в зале. Причем, не связанный с нашей безопасностью. Всякое может быть. А по факту действительно сходится все на мне. Отмечаю с Антоном день его рождения, и телефонные переговоры с ним. Так и прилепили меня к Антону. Так что, отдавай мне мужика. Отдашь? Нет? – начала она дурачиться.

– Брось ты, дело же серьезное.

– Может это и к лучшему. Настоящая роковая женщина ушла в тень, где ей и положено быть по всем авантюрным романам.

И она, смеясь, бросилась целовать и обнимать меня.

– Алька, да брось ты дурачиться. Мне тревожно, очень тревожно и за тебя и за себя. Особенно сейчас за тебя.

2

Сведения Чайки оказались правильными. Едва мы прилетели с Кипра, из СМИ узнали, что в суде назначено дело хозяина. Дело генеральных будет слушаться отдельно. Вначале хозяин – потом они. А я решила дать задание Юрику – подготовить исковые материалы по векселю к банку «Митроль» на подачу в арбитраж, и мы договорились встретиться с утра у Федоровны, в ЦБК. Поднимаясь на второй этаж вдруг вижу, мне навстречу Деревянченко. У него и нескольких его адвокатов были пропуски в ЦБК для работы с материалами фирм и бухгалтерами. Увидев меня, расплылся в улыбке.

– Вероника Николаевна, добрый день. Как у вас идут дела?

И хотя мне Алька давала строгие инструкции – с нашими адвокатами ни о чем не беседовать, я ответила ему на приветствие. Хотела уже пройти мимо, но он попросил задержаться на минуту. Мы стояли на площадке между этажами. Алька меня еще предупреждала, что бы я с ними была осторожнее в разговоре, они могут его записывать.

– Вероника Николаевна. Я хотел бы лично извиниться перед вами за ту оплошность, которую допустил наш адвокат Шнырь. Это действительно большая оплошность.