Крик

Она замолчала и с интересом и улыбкой смотрит на нас.

– Ты что замолчала? Или прослушки испугалась.

– А что мне прослушка, они и без меня все знают. У них есть очень даже неплохие специалисты. Это я просто передохнуть. В общем, ладно, продолжаю. Договорилась она с хозяином, и как-то заходим к нему. Он встретил нас нормально. Смотрит с любопытством, приветливо. Он же умный человек. Спрашивает:

– Елена Федоровна, я о вас много наслышан. Так какое ваше мнение по тем опасениям, о которых мне доложила Полина Ивановна? Скажу вам сразу – это правильно, что вы беспокоитесь, я это приветствую. И за эту инициативу премия за мной. Эта действительно наша безопасность.

Тут я ему высказываю свои соображения. Мол, структура НК, которую вы создали, она очень рациональна, действительно при ней доход наиболее высок, все фирмы НК, у вас под контролем. Это в первую очередь за счет единого ЦБК, Казначейства, других управлений, нашего банка. Рубль не уйдет незамеченным. Но при этом видно, что НК единый организм. И вся структура дает возможность эффективно уходить от налогов. И скажем прямо – воровать у государства, у акционеров. Ведь НК – это открытое акционерное общество. А он мне отвечает:

– Я ценю ваш трезвый взгляд. Но во всем мире предприниматель старается что-то урвать у государства и у ближнего, я имею виду акционеров. Таковы законы бизнеса.

– Вот тут вы неправы. Закон подразумевает справедливость, чтобы и государство было довольно и бизнес. Но я не про это. Мы на вас работаем, и мы вас поддерживаем. Но вдруг государство обидится, и начнутся разборки.

– Елена Федоровна, но мы ежегодно приглашаем аудиторские фирмы международного уровня, они дают заключения о том, что у нас все в порядке, работа с документами и бумагами проводится по международным стандартам. Эти заключения мы представляем и в налоговые и другие заинтересованные организации. Если в каких-то случаях требует правительство, мы предоставляем и туда. У нас нет оснований для беспокойства, у нас серьезная защита. Это же международный аудит.

Я ему говорю:

– Ну да, может сейчас все по-другому. У нас ведь раньше, что было: придет опер и эксперты из ОБХСС в костюмах от «Большевички» и сандалиях на босу ногу. Они почему-то летом в сандалиях любили ходить.

Все расхохотались, и Чайка говорит:

– Точно, точно в костюме от «Большевички» и сандалиях на босу ногу.

– Интересно, интересно, – смеется хозяин. – Пришли, ну а дальше?

– А дальше: документы – на стол. Посидят день, другой, кормятся бутербродами. А к вечеру третьего дня они вызывают тебя: объясните то, объясните это. Ну как я вам сейчас объясняла. И никакие аудиты, никакие международные организации не были для них авторитетом. И что им ответить? На аудит сослаться? У них свой аудит. И результат: «Хенде хох». И передачки в Бутырку или Матросскую Тишину.

Тут уж и мы как принялись хохотать. Алька заливается и бросилась обнимать Федоровну.

– Федоровна, да ты чудо. Ты же просто чудо…

Обхохотались и спрашиваем, что дальше.

– Они тоже посмеялись и хозяин говорит: «Это же давно было и уже никогда не будет. Спасибо вам. Очень и очень вы меня взбодрили». С тем и откланялись. А я его вот эти слова вспомнила, когда к Чайке, пришли эти ребята из генеральной прокуратуры. Пригласила она меня и других бухгалтеров для подкрепления. Пришли аудиторы международные, все в золотых цепях, на руке «Ролексы». Костюмы по две тысячи долларов. А со стороны следствия пришли Бажов, ну вы его знаете, пришел этот мальчик Новиков, а с ними эксперт, его Федя зовут, в затертых джинсах, он оказывается кандидат экономических наук, мне говорят, он на допросах присутствует, ну вы его тоже видели. И эти международные – в золотых цепях, «Ролексах» и костюмах от кутюрье плюхнули на стол несколько томов своего заключения и целый том отзывов на них. О том, какие они грамотные, ценные, высокого класса, так и было указано в заключениях, с мировым именем. Бажов спрашивает Федю: «Вы ознакомились с их заключением?» – тот ответил утвердительно. «У вас готово заключение по этому заключению, извините за тавтологию?» Тот говорит, что готово. Мы вас с ним уже знакомили. Ознакомьте, говорит, господ из аудиторской компании. Федя раздает им заключение на трех листиках. Они так недоуменно повертели листики. Ну как бы говоря: «И это все?» Чайка прочитала и сидит молча, будто она тут уже и не хозяйка. Эти аудиторы, которые в цепях, и долларовых костюмах, прочитали и переглядываются. Бажов говорит: «У вас есть вопросы к нашему эксперту господа?» Господа молчат. А Федя очень мне вдруг стал напоминать чем-то того опера из ОБХСС в костюме от «Большевички» и сандалиях на босу ногу. Ну, прямо копия. «А если нет вопросов, – говорит Бажов, – тогда должен вас спросить господа, настаиваете ли вы на своем заключении? Если вы настаиваете, мы будем вынуждены возбудить уголовное дело, потому что на наш взгляд ваше заключение носит заведомо ложный характер». Тогда один из этих, в цепях и «Ролексах», говорит, что они не настаивают на полной объективности, потому что им могли дать данные не соответствующие действительности, а часть данных скрыли. С тем и расстались. А Чайка после этого прямо на следующий же день улетела в Лондон. Журналюги начали кричать, что этих аудиторов запугали. Конечно, запугали, это же липовое заключение. Тут кто угодно перепугается. Вот тут журналюги впервые сказали правду, но как всегда по-своему. Вон Алька, как наш эксперт по уголовному праву, вам все объяснит.

– Ну да, это заведомо ложное заключение, – подтвердила Алька. – причинившее значительный вред. Кому хочется под суд? Вот они и продали хозяина.

12

Антон мне рассказывал, что его допрашивал следователь Исаев. Вопросы в основном были те же, что и у нас с Алькой. Иногда его спрашивали по конкретным сделкам. У него были очные ставки с региональными руководителями НК, дела которых вели не в Москве, а в других городах. Он сказал, что у него была даже очная ставка с хозяином. Пока только одна, но следователи сказали, что возможно и еще будут. Я поинтересовалась, как хозяин держится.

– Уверено и спокойно. Когда не согласен со мной, спокойно утверждает свою позицию. Вот адвокат его ведет себя довольно агрессивно. Конечно, в рамках закона, но агрессивно. Хозяин даже его сдерживает и иногда одергивает. Но однажды хозяин не сдержался и прямо спросил:

– Объясни мне, Антонио. Ну на кой черт ты вернулся? Ведь тебя никогда бы никто России не выдал. Ну вот объясни мне. Ведь для тебя это и на Западе в бизнес-кругах какая-никакая, но потеря репутации. Ты же знаешь, как на Западе к этому процессу относятся. Объясни мне, никак я не пойму – вот и все тут.

– И что ты ему ответил?

– Следователь, адвокат и эксперт тоже разинули рты и уставились на нас. Хозяин говорит следователю, что он может не записывать это в протокол. Тот говорит, что никаких записей. Без проблем.

– Ну, Антонио. Почему, зачем?

– А что я ему отвечу? Сказать, что я счастлив, что вернулся? Конечно, хотелось сказать. Но тогда начнут искать люди хозяина, откуда это счастье. Знаешь, а так хотелось. Но я ему так ответил: «Когда-нибудь узнаешь. И, может быть, поймешь. И не осудишь»

Приближался день рождения Антона и следствие разрешило ему отметить эту дату в ресторане, в небольшом кругу. Но не в Москве, а где-нибудь в Подмосковье. Сейчас таких небольших ресторанчиков предостаточно.

Алька попросила это сделать Валерия. И тот предложил ресторан в их районе. Валерий с руководством там неоднократно отмечали разные торжества и события. Валерий же и взялся все заказать и оформить. Алька мягко объяснила Валерию, кто такой Антон и почему приходится соблюдать меры предосторожности. Безопасность выделила нам машины и двух парней для охраны. До ресторанчика добрались быстро. Алька и Валерий были уже на месте. Нас встретили и отвели на второй этаж за столик в углу. Очень было удобно и уютно. В ресторане все под русскую старину: и столы, и стулья – массивные, из дерева. Стол был уже накрыт, и мы с Алькой пошли привести себя в порядок. Я ее спрашиваю в комнате:

– А как же ребята из охраны? Они что, в машине остались?

– Не переживай, – важно отвечает Алька. – У них все налажено и все предусмотрено. В случае перестрелки прячься под стол.

– Да ты что!

Она смеется, подкрашивая ресницы и брови, смахивая что-то с воротничка блузы. Нас просили одеться как можно проще, чтобы не привлекать внимание, можно и джинсы и блузки.

Первой слово взяла Алька. И как мы договорились, чтобы не открывать, кто мы и откуда коротко произнесла:

– Здоровья тебе, Антон и удачи в нашем общем деле. Бесконечно рады, что ты с нами. Мы тебя любим.

Посмотрела на меня, зараза, и прибавила:

– Не сомневайся.

Потом мы как и водится ели, пили и слегка захмелели. И вдруг неожиданно мужики нащупали знакомую им тему. Оказывается, дед Валерия был летчиком и в составе наших военспецов воевал в Испании. Был там ранен, вернулся, потом воевал в Отечественную. А дед Антона воевал в рядах республиканской армии. Потом был в плену у французов, когда республиканцы потерпели поражение, а потом оказался в Штатах и оттуда вернулся в Испанию, когда была объявлена амнистия.

– Ну и как твоему деду Испания? – спрашивает Валерия Алька.

– Он в восторге. Он говорил, что испанцы по характеру или по менталитету, совсем как мы – с поправкой на южные широты. И с такой же ленцой, и такие же отважные раздолбаи. Это, говорит, и привело к поражению. А потом, говорит, у Франко появились мессершмиты, и нам в небе совсем стало плохо. Он говорил, что немецкие советники навели у Франко порядок, и он одолел. К тому же республиканцы не могли договориться между собой.

– Наверное, правильно, – говорит Антон. – Отец не любил вспоминать. Но о русских всегда говорил с симпатией. И вообще у нас меньше разногласий и споров по поводу гражданской: кто франкист, кто республиканец. А у вас, я смотрю, такие возникают баталии по телевидению. Их стараются примирить, а они ни в какую.

– У вас не было таких поворотов в истории и такой вражды как у нас, – говорит Валерий. – Вот у меня вся семья из красных.

– Мои из крестьян, – говорит Алька. – Мама сейчас перешла в категорию рабочих. А я вот и не знаю, в каком классе нахожусь.

– Мы с тобой, Алька, принадлежим к среднему классу. Так мой папаша установил.

Алька смеется, показывает мне кулачок.

– А вот Антон – компрадорская буржуазия.

– Я не буржуазия, я иностранный специалист, – возражает Антон. – В силу судьбы влипший в ваши дела.

Мы все дружно расхохотались, и стало как-то свободнее, а может быть и от выпитого.

– А вот мне все это не нравится, – говорит Алька. – И я как оглянусь на нашу историю, почитаю о гражданской войне – про Отечественную молчу – там все ясно, у меня дух захватывает от восторга. Мне кажется, в Испании такого раздрая как у нас, не было. С одной стороны дворцы, особняки, автомашины, и кабриолеты, дамы в изумительных нарядах, в бриллиантах. А с другой стороны – лохмотья и нищета. Вы посмотрите на старые кинокадры. А о крестьянах мне бабуля рассказывала, какая нищета была. И когда пришла революция ясно, на чью сторону встал народ. Вот вы смотрите – гражданская война. С одной стороны великолепно экипированные, вооруженные всей буржуазией, Антантой и прочей сволочью белогвардейцы. Генералы, адмиралы, у них даже рядовыми были офицеры. А с другой стороны простые солдаты и некоторая часть низшего офицерства, в командирах армий и фронтов поручики, прапорщики, унтеры, рядовые. Поручик Тухачевский разбил в пух и прах Колчака, потом окончательно добил Деникина, потом повел блестящим маршем войска на Варшаву. Я когда про него прочитала, я обалдела. И вот сейчас соображаю, почему о нем так мало говорят. Это же гений. Он по существу разбил основные силы белогвардейцев.

Алька прямо вся воспламенилась, ну атаман Маруся, да и только, или Роза Люксембург.

– Я наизусть помню строки Бориса Гуля, в его биографической книге о Тухачевском, когда большевики шли на Варшаву. Хотите, прочту?

Все согласились. Алька начала:

– Громадной брешью в 80 километров разорвав польские армии, безоглядным марш-маршем Буденный бросился в польский тыл, сметая на пути все, что попадалось. Это вовсе не армия. Разношерстная, в штатских пальто, в шубах, в лаптях, в щегольских шевровых сапогах, снятых с расстрелянных на Дону офицеров, в гусарских чикчирах, папахах, шлемах, с драгоценными кавказскими шашками, в опорках, в английских толстоподметных ботинках на босу ногу добытых в южных боях, это народ, посаженный на коня, но и народ совершенно особый.

«Даешь Европу!» – ревели буденновцы. Лозунг, рождавшийся случайно, был страшен тем, что подхватывался действительно широчайшими русскими солдатскими массами. Он выражал сущность всего таранного удара Михаила Тухачевского, поведшего в 1920 году на Европу русские войска.

Откровенно говоря, я такого никогда не слышала, вижу, и Антон, и Валерий слышат это впервые. Мы даже притихли под впечатлением.

– Это пишет белогвардеец, который был участником первого белого похода, так называемого ледового с Корниловым. Я эту его повесть тоже читала. Он посмотрел на эту белую сволочь и вышел из белого движения. Потом уехал в Европу и стал писателем. Он никогда не стал красным, но он был честным русским писателем.

– Но ведь под Варшавой Тухачевский потерпел крупное поражение, – говорит Валерий.

И тут Алька опять загорелась, ну прямо полыхает.

– Да, его подставила эта партийная сволочь: Троцкий, Сталин, да, на мой взгляд, и сам Ленин, в общем, вся эта партийная сволочь. Они умышленно затормозили переброску ему войск. Ту же Первую конную отправили подо Львов, где она хрен знает что делала – штурмовала город. Конная армия штурмует город – абсурд, а ему не давали никаких резервов. Его фронт в наступлении делал по 60 верст в день. Этого не было даже во Второй мировой при танках и другой технике. И это при тех дорогах, которые тогда были, когда даже поезда ходили черте-как. А ему говорили – делай. И он все рассчитал, он бы сделал. Он уже обошел Варшаву. Потому что поляки от страха уже пускали пузыри, но ему обещали Первую конную, но не дали ни одного солдата, ни одного патрона.

Мы уставились на нее выжидательно и чуть не вместе выговорили:

– Но почему?

– Потому что большевики были образованное люди. Они великолепно знали историю французской революции. И видели, если Тухачевский возьмет Варшаву, он приобретет колоссальную популярность, причем уже не только в России, но и во всем мире. И тогда эти партийные деятели не будут ему нужны. Он победитель, он талант, а они бюрократы, писаки. Ну почти как французские деятели после революции, до того как Наполеон стал императором. Они этого боялись. В отношении власти они были очень грамотными. И принцип – лучше синица в руках, чем журавль в небе великолепно знали. Об этом свидетельствуют и дальнейшие события. Репутация Тухачевского в глазах армии, конечно, пострадала, такой провал. Но они-то знали, что он не причем. И когда на следующий год возник Кронштадский мятеж, посылают именно Тухачевского на его подавление. А ведь у них были и другие полководцы, и очень даже неплохие. Тот же Фрунзе. Причем Фрунзе был совершенно свой человек – революционер со стажем. А Тухачевский, из обедневшей дворянской семьи, поручик Семеновского полка. Самого привилегированного полка царской армии. Но посылают опять Тухачевского, потому что он талант, он гений.

Тут вставил слово Валерий, наконец-то удалось Альку прервать. Антон дипломатично молчал, понимая, что в дела истории другой страны лучше не встревать.

– Но ведь за подавление Кронштадского мятежа, его сейчас критикуют даже коммунисты. Даже сторонники сильной государственной власти. За Кронштадт и за подавление Тамбовского восстания крестьян.

– Сейчас даже государственники вынуждены мириться с этими оголтелыми либералами. А те не хотят думать. Им лишь бы рот разевать о правах человека. Между тем и Кронштадский мятеж и Тамбовское восстание – это раковые опухоли государства, которые со всей очевидностью не могли победить, но которые представляли опасность для порядка в стране. Ну, если нужны какие-либо примеры – так это восстание шуанов во Франции. Но заметьте, как грамотно и эффективно он провел эти операции. Это не то, что наше беспомощное ковыряние в Чечне. Я в школе училась и с каким ужасом смотрела на унижение этого ничтожества Черномырдина, который на всю страну по телефону униженно блеял Басаеву: «Куда вам автобусы подавать?» Унижение и позорище. Вы не поверите, я плакала от отчаяния и стыда. А потом эти пустоголовые либералы в автобусах сопровождают убийц женщин и детей. Они же захватили не Кронштадт, а роддом. И едут, прикрывая их, весело и с улыбками, на глазах всей России. После этого позора рейтинг боевиков вырос в сотни раз. Позорище. И война затянулась на годы. А поручик Тухачевский провел бы эту операцию в считанные месяцы и, думаю, без больших потерь. И что интересно – его не любят и замалчивают и демократы и коммунисты. Потому что он воевал за интересы России.

– Ну, Алевтина, – говорит Антон. – Ты просто Дантон или Марат.

– Я бы предпочла Марию Спиридонову или, в конце концов, Троцкого. Между прочим, он позначительнее и Марата и Дантона. У нас много в своей истории замечательных фигур.

После Алькиных речей самое время было расслабиться и потанцевать. Антон приглашал меня, потом Альку. Танцуя со мной Валерий говорит:

– Ну, Алевтина, ну просто действительно Мария Спиридонова. Никак от нее такого революционного энтузиазма не ожидал. А главное, зачем это ей? Сейчас у нее очень престижная должность в солидной компании. Чтобы там с вашим руководством не случилось, компания останется, она неплохо материально живет. Действительно, это ведь средний класс, дальше и выше будет. Она умная, способная. И вдруг такой революционный пыл.

– Характер у нее такой.

А про себя думаю, как Валерий поведет себя? Если вдруг узнает всю нашу подноготную… Пожалуй и испугается. Алька права, никому нельзя ничего говорить.

Так мы безмятежно веселились, пока нас с Алькой не стали приглашать молодые мужчины из-за соседнего стола. Как они там расположились, мы даже не заметили. Их было шестеро за столом – две женщины и четверо парней. По громким веселым восклицаниям мы поняли, что эта компания из наших состоятельных граждан. Некоторые из них учатся, или уже закончили Гарвард. Так мелькало из неясных восклицаний с их стороны, громких и нарочитых. Но девушки, надо сказать, у них были не очень. И вдруг один из них подходит и приглашает меня на танец. Парень был видный, но мне так с нашими было хорошо, что я отказалась. Потом один из них подошел к Альке, та тоже отказалась. Это, наверное, их задело, и у них начался какой-то гомон недовольства и легкого хамства, подогретого, конечно, спиртным.

Один из них вновь подходит ко мне и спрашивает у Антона, он, наверное, заметил, что я с ним, разрешения. Тот кивнул головой, но я опять отказала, теперь уже умышленно.

– Непонятная дискриминация, – натянуто улыбается парень. Видно второй отказ задел его самолюбие.

– Никакой дискриминации, просто отдыхаю, – отвечаю я.

– Но вы ведь танцуете, я вижу.

И тут Алька, у нее в этот вечер, просто настроение было для конфликтов, говорит:

– Вам же сказали, дама не желает. У вас есть свой курятник, ну и забавляйтесь у себя.

– Извините, я не с вами разговариваю.

– А я с вами. Валите отсюда в свой гарвадский курятник и не мешайте нам отдыхать. Наши мужчины ваших дам не тревожат. Ну и вы успокойтесь.

И Алька смотрит на него жестко и дерзко своими голубыми глазами, взгляд которых умеет сдерживать наглых и ретивых. И мужик это почувствовал, и хотя видно было по нему, хотел сказать какую-нибудь пакость, но промолчал. Он отошел к своим, и они опять там шушукаются, поглядывая в нашу сторону.

Валерий, видя возможность конфликта, говорит Альке:

– Алевтина. Ну, зачем так вызывающе? Вы с Вероникой, конечно, великолепны, и его разочарование можно понять. В конце концов, несмотря на вашу, не подлежащую сомнению независимость, мужчины мы с Антоном. Или вы сомневаетесь в нашей доблести?

Алька смеется и вдруг погладила его по русой голове.

– Не сомневаемся нисколько, не беспокойся.

Тут Антон говорит:

– Алевтина, а я, между прочим, тоже Гарвард закончил.

– Ты впервые нам сам об этом сказал только сейчас. Хотя мы это знали с момента, как с тобой познакомились. Наше ЦБК все обо всех знает. И за все это время с твоей стороны ни одного намека на этот престижный колледж. Ни одного ведь. Так что как говорят в Одессе – две большие разницы.

– А я уже подумывал, что ты начнешь и меня клеймить.

– Тебя мы любим. Не имеет значения, что ты там закончил.

– А вот для следствия Гарвард имеет большое значение.

И Антон, видимо вспомнив, что Валерий не наш, вопросительно посмотрел на Альку – мол, не промахнулся ли он со своим замечанием?

– Да он знает, – говорит Алька и спрашивает у Антона.

– А они что, говорят тебе об этом?

– Прямо не говорят. Но по их вопросам на эту тему я понял, что это будет иметь значение.

– Какие-такие вопросы? – удивилась я. И тут тоже вспомнила, как Новиков переглянулись с экспертом, когда надо было записывать какое учебное заведение я закончила. И вместо колледжа, записали старое название – ПТУ.

– Как вам сказать, – отвечает Антон. – Ну например, когда речь идет о структуре НК, они выжидательно так смотрят на меня. И я чувствую, что если я скажу, что не понимаю, они тут же заметят – окончил Гарвард и не понимаешь. И думаешь, мы тебе поверим? Шалишь, дядя.

Алька видя, что я даже расстроилась, говорит:

– Ладно вам все о работе и о работе. Пойдем, Верунчик, приведем себя в порядок. Уже несколько часов веселимся.

И Алька встала и пошла, сделав мне рукой, чтобы я следовала за ней. Я поднялась, и мы пошли в нашу комнату.

– Ну чего ты ополчилась на этих гарвардских? – говорю я, приводя себя в порядок.

– Не нравятся они мне. Ты слышала их разговоры – что ни слова, что ни реплика – Гарвард. У нас в Гарварде и прочее. Твой курс, мой курс, а помнишь наши шутки с тем то… Весь Гарвард был в восторге. Причем нарочито, чтобы и другие слышали.

– А я вот и не слушала. Хотя кое-что я слышала, конечно. Но конфликт нам все равно не нужен. Особенно Антону.

– Тут ты права. Да конфликта и не будет. Не беспокойся, наседка.

– Ладно тебе, – обиделась я.

– Верунчик. Это же замечательно, что ты беспокоишься. А ты видела, какие у них занюханные девицы? Вот хоть и Гарвард, а настоящих баб нет. А женщина всегда в тусовках важнее любого Гарварда. Я же видела, как они на тебя смотрели, когда ты танцевала.

– И на тебя смотрели. Я тоже видела. Мужики так всегда смотрят. Что тут удивительного?

– Здесь не просто так, Верунчик. Любое небрежное движение твоих бедер вызывало у них дрожь в коленках, а может быть и выше. Я же видела.

– Ладно тебе пургу гнать. Фантазии у тебя, Алька, не вполне здоровые, – смеялась я.

– Не надо скромничать, подруга, я видела, как у них слюна по подбородку текла. У них же таких женщин нет, и может никогда не будет. И в этом вопросе для мужика любой Гарвард ничто по сравнению с этим основным инстинктом. Они таких чудесных бедер, пусть закончат хоть сто Гарвардов, не получат. И они это чувствуют и знают, уроды. Потому и злятся. И самолюбие их задето до самых колен.

– Может, давай не откажем им в следующий раз, когда пригласят, чтобы не вызывать скандала?

– Ни в коем случае. Смотри у меня, Верунчик, тут дело чести и даже больше – национальной гордости. Поняла? Пусть щенки гарвадские слюной изойдут. Они на папашкины деньги могут любые бедра купить, но таких как у нас – никогда. Вспомни бедолагу Клинтона с Моникой Левински. На эту Монику без слез смотреть нельзя. Хотя Клинтон мужик нормальный. А почему? А потому что хороших баб всегда не хватает.

13

Когда мы вернулись в зал, там происходила какая-то перестановка. Антон и Валерий о чем-то увлеченно беседовали, наверное, об испанских интербригадах. А стол гарвардских наполовину опустел. Мы с Алькой сели на свои места, а Антон и Валерий пошли покурить. И тут я поняла, почему столик опустел. Двое из них стояли на эстраде. Один пристраивался к микрофону, а другой взял в руки гитару. Часть оркестра, воспользовавшись таким случаем, пошла отдохнуть.

– Смотри, смотри, – говорю я Альке. – Гарвардская самодеятельность.

– Сейчас они нас удивят.

И действительно, тот, что у микрофона запел что-то по-английски и, надо сказать, очень даже неплохо. Алька окончила школу с английским уклоном в своей сельской местности и очень неплохо знала язык.

– О любви настоящей тоскует, – сказала она.

– Переводи, – смеюсь я.

– О любви перевести нельзя.

Зал зааплодировал, и мы тоже надо сказать с вполне искренним удовольствием, парень пел неплохо. Не хуже какого-нибудь нашего барда.