Крик

– Это все туфта, Захар Николаевич.

– Да как вы смеете! – кричит Алексеев.

– Ну ты тише, тише, Павел Иванович, – говорит Бажов Новикову. – Перед тобой государственный советник юстиции. А ты – туфта. Имей уважение.

– Извините, – говорит Новиков. – Но я знаю подпись Вероники Николаевны. Она у меня расписывалась в протоколах на десятках, если не сотнях страниц. Это не ее подпись, хотя и неплохо подделано, к тому же там стоит число тринадцатое февраля. Она в этот период времени была в отпуске с местопребыванием на Кипре, и нет отметок их канцелярии и экспедиции. Кстати и конверта нет.

– Неужели вам непонятно, что она отправляла письмо не из офиса. А подлинность подписи может установить только эксперт. Вам что молодой человек, это неизвестно?

– Регистрируйте заявление, возбуждайте дело, назначайте экспертизу, – говорит Бажов Алексееву. – Кстати заявление должно было быть подано не в Генеральную прокуратуру, а в районную.

– Но у вас уже есть дело.

И вдруг Новиков встал и говорит:

– Вероника Николаевна, дайте, пожалуйста, ваш паспорт.

Я вся похолодела. Все думаю, капут. Как любит говорить мой отец: «хенде хох». И капут. Я встала, взяла сумочку и начала ее открывать. Как всегда заело замок. Дергаю, дергаю, не открывается. У меня в глазах потемнело, стало тяжело дышать. Почти ничего не вижу, только красная морда этого Алексеева. И вдруг рядом со мной Новиков. Взял у меня сумочку. И так строго командует, именно командует:

– Сядьте, пожалуйста, Вероника Николаевна.

Я невольно подчинилась, уж очень решительно он командовал. Новиков вытащил мой паспорт, вернулся на свое место. И показывает паспорт и письмо Бажову.

– Захар Николаевич, даже невооруженным глазом любому нормальному человеку видно, что подписи эти разные. Без всякой экспертизы.

И тут я сообразила, что действительно в паспорте же стоит подпись гражданина.

Бажов посмотрел. И говорит Алексееву.

– Виктор Андреевич, посмотрите, пожалуйста.

Алексеев взял мой паспорт, долго сравнивал письмо с паспортом. И, ни слова не говоря, передал паспорт Новикову. Потом пожал плечами, сгреб эти бумаги и говорит Бажову:

– Однако, от твоих ребят я ожидал большего уважения.

– Я ему за это непочтение и неуважение к старшим отвешу по полной, не беспокойся. Ну, мы пошли. Извини.

Он уже приподнялся со стула, и Новиков тоже. И вдруг Бажов говорит Алексееву:

– А знаешь что, Виктор Андреевич, пожалуй, мы возьмем у тебя эти материалы. Мы все равно проверим эту операцию с векселем, если возникли коллизии, а у тебя готовый предварительный материал.

Алексеев поднял голову от стола и смотрит на Бажова снизу вверх.

– Ты же не хотел. Сам говорил – регистрация и прочее.

– Необязательно, если мы сами принимаем. Это же предварительный проверочный материал. Письмецо от тебя на две три строки. Вот и все.

Алексеев как-то выпрямился в кресле, и внимательно смотрит на Бажова. А тот спокойно и лениво смотрит на него. Сверху вниз. И вдруг мне показалось… Я прямо почувствовала, будто между ними что-то пробежало. Как бы понимание обоими всей ситуации.

Новиков так и не выпрямившись, опершись руками на стол, слегка приподнявшись внимательно смотрит на того и на другого.

– Да что там проверять, недоразумение какое-то. Пусть, пожалуй, все останется у меня, – и Алексеев смахнул эти листки себе в стол.

– Ну, дело твое, – говорит Бажов. И к Новикову. – Пошли, Павел.

Они уже дошли до двери, как Алексеев буркнул:

– Новиков, отметьте Корневой пропуск.

Я все еще сидела в нерешительности, не понимая – остаться здесь или со своими идти. Господи, надо же, уже своими называю. Вот жизнь.

– Вероника Николаевна, – позвал меня Новиков. Я быстренько встала. Попрощалась с Алексеевым со всем уважением и почтением, почти в пояс кланяюсь уроду со страху. Он в ответ ни слова. И я пошла за своими.

В кабине лифта, когда спускались, мы были одни. Бажов спрашивает у Новикова:

– Павел, а ты чего к Веронике Николаевне ринулся? И у меня и у Алексеева прямо глаза на лоб.

– Вы видели, как она сумочку теребила?

– Видел.

– Вот так же она теребила сумочку со Шнырем. А потом как давай его лупить по фэйсу.

Бажов как начал хохотать. Хохочет, аж лифт вздрагивает.

– Ну, порадовали старика, Вероника Николаевна. Вы что, вправду собирались лупить государственного советника юстиции?

– Ну, не знаю, но вряд ли.

– Ничего, не вряд ли, – говорит Новиков сурово. – Все признаки надвигающего мордобития были налицо. Я вас немного изучил, Вероника Николаевна, – и, на мой негодующий взгляд, добавил. – Не беспокойтесь. Немного.

А я и не беспокоилась. Пусть изучает, мамин мальчик. Пусть изучает. Чем-то он напоминал Игоря. Мне даже за него тревожно стало, когда Алексеев кричал на него. Немного, конечно. Но этот мальчик явно покрепче. Я видела, как он независимо похолодел, когда Алексеев пытался его запугать.

Мы вышли на пятом этаже, и они шли и посмеивались надо мной до самого кабинета Новикова. Около кабинета остановились.

– Все-таки есть женщины в русских селеньях. А Павел? Ну не перевелись еще. Признаюсь вам молодые люди, я всю свою сознательную жизнь мечтал набить морду вышестоящим товарищам. Всю жизнь – так вот и не решился. Это ведь в сериалах, да в Голливуде следаки такие дерзкие и решительные с вышестоящими. А в жизни – один такой выпад, и ты никогда не будешь заниматься любимым делом. А вы, Вероника Николаевна, не беспокойтесь. Никуда Алексеев этот материал не направит. Наверное, решил подзаработать, старый черт. Пенсия скоро. Однако мельчают людишки. Мельчают.

6

Когда мы вошли в кабинет, Бажов спрашивает, откуда у меня этот вексель на немалую сумму. Я ответила, что у меня не только этот вексель, у меня на фирме много векселей.

– И на какую сумму?

– Точно не могу сказать, но приблизительно на несколько миллиардов.

– Что же вы молчали, дорогая вы наша?

– А вы не спрашивали.

Бажов смотрит на Новикова, на эксперта. Новиков виновато пожимает плечами. Эксперт скромно молчит. Наконец Новиков говорит:

– Мы занимались договорами. Их несколько папок. До векселей пока и не добрались.

– Конечно, трогательно, но не очень убедительно. А это между прочим, как говорит Вероника Николаевна, несколько миллиардов. В общем так, хлопцы. И ко мне:

– Они у вас где хранятся? И сколько их?

– Как обычно, в депозитарии. Их штук так тридцать, точно не помню. Кстати на балансе они тоже значатся. Суммарно, конечно.

– Мы заметили – говорит Новиков. – Но руки не дошли.

– А как показывает этот случай, с векселями могут быть очень интересные разборки. Поэтому ты, Павел, в ближайшие дни с Вероникой Николаевной в этот самый депозитарий смотаетесь, – и ко мне. – Он у вас где находится?

– На Серпуховской.

– Вот хлопцы с вами и прокатятся. Не возражаете, Вероника Николаевна?

– Я только рада. Векселя у вас – мне работы меньше. А так бухгалтерии приходится следить за сроками, потом принимать меры по просроченным. А так все на вас свалим.

– Ну и отлично. Только хлопцы имейте в виду, их тридцать штук, выемка время займет. Ну не мне вам объяснять.

И Бажов вышел.

Я смотрела на Новикова, на эксперта, и видела, что их не очень радует перспектива заниматься векселями.

– Не очень удачно я выплыла со своими проблемами и векселями. Но так уж получилось. Вы же все сами видели.

– Если откровенно, то да, – говорит Новиков. – У нас и так достаточно доказательственного материала для этого дела. Хозяйственные дела, Вероника Николаевна, имеют ту специфику, что они никогда не кончаются. Зацепишь ниточку, а она как потянет за собой клубок, да не один. Так получилось с удивительным человеком – аналитиком Иваном Ивановичем. Ну зачем он брякнул про эти договора с куплей-продажей нефти? Нас он интересовал только как генеральный директор ООО «Брокер-Ю». Нефть по его договорам, это не нефть вашей НК. Конечно, там тоже воровство. Но это уже другое воровство. А нам хорошо бы управиться с вашей НК.

– Он действительно, удивительный человек. Я с ним немного поговорила в коридорчике, ну просто удивительный. Так жалко его было. Неужели его привлекут?

– По нашему делу – вряд ли. А по нефтяным договорам пусть начальство решает, но, думаем, тоже ничего не будет. Кстати, вы ему тоже понравились. «Неужели, – говорит. – эта очаровательная женщина – тоже Фунт. Я ведь про два фунта брякнул, чтобы вас повеселить, молодые люди. А потом поговорил с ней, и даже пожалел, что брякнул. Вдруг навредил человеку. Видите ли, молодые люди, на мой взгляд дилетанта красивая женщина не может быть Фунтом».

Атмосфера была немного расслабленная, и я вдруг брякнула:

– А мы останемся свидетелями, как вы считаете?

Они переглянулись, потом Новиков говорит:

– Мы понимаем вашу озабоченность, и даже страх. Поэтому вопрос даже не считаем бестактным. Мы достаточно изучили всех дочек, их положение, имущество. И считаем, что привлекать следует лишь самое высшее руководство, да и то не всех. Но я вижу, вы уже хорошо разбираетесь в нашей структуре и понимаете, что вопросы эти решают старшие товарищи.

Он обвел комнату глазами и постучал по столу. Я поняла, что все говорить он не хочет и понятно почему.

7

Конечно, по поводу всего этого ужаса в прокуратуре я позвонила Альке. Она тут же предложила встретиться. У меня, говорит, по этому поводу есть мысли, которые по телефону не могу высказать, не исключаю, что нас с тобой могут слушать.

Мы с ней встретились в нашем кафе. Там, как обычно, народу было мало. Но Алька села не за наш, а за другой столик.

– Прослушки боишься?

– Конечно. Ведь могут изучить наши привычки и в какой-нибудь столик прилепят, причем персонал и знать ничего не будет. Кстати по этому твоему векселю бояться надо не прокуратуры, а этого банка. Они за девятьсот миллионов кого угодно посадят.

– Знаешь, Алька, я со страху, когда Алексеев показал мне эти документы, как-то особенно к ним не присматривалась. Мне сразу бросилась в глаза печать нашего ЗАО, наш бланк, даже подпись моя издалека казалась очень даже похожей. Это Новиков рассматривал бумаги, имея их перед собой и внимательно. Мне-то этот гад показывал их на расстоянии и как бы мельком. Я сразу перепугалась, А сейчас вспоминаю эти бумаги и понимаю, что они все могли быть липовыми. Ведь это все копии.

– А что там было, в этом пакете?

– Заявление от президента банка, вот это, якобы мое письмо, и копии двух платежек на четыреста и пятьсот миллионов о переводе денег на фирмы. Ну, понятно, якобы для обналички.

– Значит так, – начала Алька. – О заявлении и говорить даже не буду. О твоем, якобы письме, тоже. Остаются платежки. А с ними так. Ведь это же банк. Через него эти деньги и должны проходить, через свой же банк. Да они не только копии, они могли представить платежки за синими и гербовыми печатями. Это же их банк.

– Теперь-то понятно, а я со страху по своей привычке чуть не описалась. Но Новиков, надо сказать, сразу это просек. Я видела, что он посмотрел и никакой особой озабоченности или удивления. Наверное, не раз с таким сталкивался.

– Подруга, да мы с тобой сами сколько раз занимались обналичкой. Руководство даст задание и делали. И когда мы это делали через свой банк, да и через другие банки, никаких проблем. Да, если это банк ментовской, они, может быть, сами занимаются обналичкой. Это может быть их бизнес, как говорят. А Алексеев может быть их крыша. Могли его попросить, не бесплатно, конечно. Они же знают, что прокуратура ведет дело НК и что тебя допрашивали.

– Меня знаешь, что удивило еще. Это спокойная в принципе реакция и Новикова и Бажова на этот случай. Будто они десятки раз видели такое, причем и в отношении сотрудников прокуратуры. Никакого особого удивления. И вот еще что. Когда шли по коридору Бажов сказал такую фразу: «Захотел на пенсию заработать, старый черт». Это он про Алексеева. А мне сказал, чтобы я не беспокоилась. Говорит, что никуда он эти бумаги не пошлет. Туфта очевидная.

– Знаешь, Верунчик, а я думаю, что этот Алексеев хотел сделать…

– Ну-ну?

– Он рассчитал так. Он тебя ругает, пугает так, что у тебя поджилки трясутся.

– Так и было.

– Дальше. Запугивая тебя тем, что сейчас отправят в КПЗ, он одновременно предлагает написать чистосердечное и идти домой: «Это ведь так просто, напиши и иди домой. Или в КПЗ. Выбирай дорогая». И дорогая со страху выбирает – хочу домой. А что написала признание – это потом, это еще не скоро. Главное – сейчас иду домой.

– Слушай, точно как в тех сериалах.

– Ты, ради того чтобы пойти домой, подписываешь и действительно идешь домой. А этот гад отправляет бумаги с твоим чистосердечным признанием на регистрацию. И все. Дело готово. Миллионы висят на тебе. А они делят их между собой. Тебя даже под стражу могут не брать. Куда ты птичка сбежишь. От детей от семьи. А могут и взять, конечно. Ты потом вопишь своему Шнырю: «Это я подписала с испуга, что меня арестуют!» Шнырь тебя успокаивает, что он будет писать жалобы. Ты сидишь, а он пишет жалобы. Больше он ничего не может сделать.

– Алька, ну жуть какая-то.

– Слушай дальше. Дело направляется в суд. И наш суд, самый либеральный в мире, на твой вопль, что ты этого не делала, задает тебе вопрос: «Это ваше признание? Написано вашей рукой?» Ты говоришь, что тебя запугали, но доказать что тебя запугали ты не можешь. На твоем прекрасном личике побоев нет. Кости у тебя целы, даже нет синяков. А для них бывает даже и это не доказательство. Тут Шнырь тоже заявляет о беспределе. Его, конечно, слушают, у нас же свобода слова. Слушают и выносят тебе приговор. За девятьсот миллионов с учетом семейного положения и хороших характеристик шесть лет лешака. Да еще взыскать ущерб с тебя же. На это жизни не хватит.

– Ну как же так, Алька? Как же так можно? Как может этот гад Алексеев? У него, наверняка, дети нашего возраста.

– Помнишь, что сказал Бажов? На пенсию зарабатывает. Ради благополучия детей старается, но своих детей. Ты же сериалы смотришь?

– Там вроде все с другими, с нами этого не может быть.

– Оказывается, может. Это хорошо, что ты уже общалась со следователями. Что у нас есть опыт работы с банками, сами обналичивали и знаем, как банки делают липовые платежки. Ну и характер, конечно. Ведь могла ты ему по фэйсу?

– По-моему могла, если бы Новиков не остановил. Когда он сказал, покажите паспорт, думаю – все. Если паспорт отбирают, значит в КПЗ. Зачем еще? Я так и подумала.

– Странный у тебя характер, Верунчик, – смеется Алька. – Тебя в туалет тянет от малейшей опасности, но когда доходит до петли – тут ты готова на все.

8

Новиков позвонил через день и попросил, чтобы фирма составила список векселей со всеми соответствующими данными и сбросила этот список ему. Потому что если все это переписывать на месте, уйдет уйма времени. Я поручила Федоровне подготовить список и переслать его в прокуратуру.

На следующий день у Новикова все было готово, и мы договорились, что он подъедет к нашему офису, а затем поедем в депозитарий. Он подъехал на черной «волге», в которой кроме него сидели еще двое парней.

– А где же ваш Санчо Панса? – спросила я.

– У него сегодня свои заботы, а эти парни – понятые.

Через полчаса мы были на месте. Мы спустилась в хранилище. Я здесь не была более трех месяцев. Я предъявила свои документы, Новиков свои полномочия и разные там постановления. Решетки, синий цвет, опять решетки. Мы попросили отдельную комнату, и нам ее предоставили. Понятые помогли мне донести железный сейф в эту комнатку.

– Ну вот, – говорю. – Наше бумажное богатство.

– Согласно списку у вас этого богатства на тридцать два миллиарда рублей. Тридцать восемь векселей.

– Совершенно точно.

– Приступим, – говорит Новиков. – Граждане понятые, смотрите внимательно.

– Большущие деньги, однако, – говорит один из понятых, улыбаясь.

Новиков, конечно, умеет организовать работу. Если бы он стал составлять протокол здесь, на месте, на это ушло бы несколько часов. Но у него было уже все готово, и мы начали сверять векселя с уже готовым и отпечатанным текстом. Номер, дата, должник, сумма, условия и время возврата. Но и на это тоже ушло не меньше часа. Наконец все расписались в протоколе, и я отнесла копии, которые Федоровна сделала заранее, снова в ячейку. Персонал смотрел на все эти процедуры и на незваных гостей с нескрываемым интересом. Но как всегда при этом – ни слова. Профессионалы, однако.

Когда вышли из подземелья и уселись в автомашину, Новиков спросил, куда меня доставить.

– Куда угодно, только не в КПЗ.

– Помилуйте, – смеется Новиков. – Из хранилища ценных бумаг в этот гадюшник.

– Да не такой уж это и гадюшник, – говорит один из парней.

– А вы откуда знаете?

– Так мы работники милиции.

Я с удивлением смотрю на Новикова.

– Они сейчас не на службе, Вероника Николаевна, – улыбается Новиков. – Так что никаких процессуальных нарушений. Просто граждане РФ исполняют свой гражданский долг, выступая в качестве понятых. Что вы на меня с таким удивлением смотрите? Мне, чтобы достать понятых, не один час приходится тратить. Кому хочется отвлекаться на половину дня?

– Есть такая категория граждан, – засмеялся один из парней. – Как же мы вам сразу их не предложили?

– Кто же это?

– Как кто? Те же самые бомжи из КПЗ. Вы нам следующий раз звоните, мы вам десяток их доставим за пару бутербродов. Или просто за досрочное освобождение.

Мы дружно рассмеялись.

– А что вы, Вероника Николаевна. Это особенности нашей кухни, – говорит Новиков. – Я когда начал работать следователем, меня это так убивало. Честное слово. Я был согласен взять любое дело. Лишь бы не бегать, ловить и умолять граждан быть понятыми. Со временем, конечно, освоился. Но вначале так меня это убивало, что хотел даже со следствия сбежать.

– А где же вы поймали этих красивых хлопцев?

Хлопцы после этих слов расцвели в улыбках. Правда они и до этого в полутемном хранилище ели меня глазами. Даже активнее, чем свое начальство.

– Позвонил начальнику группы МВД, которые с нами работают. Сейчас я – Генеральная прокуратура. Уровень другой, – Потом смеясь, спрашивает. – Так куда мы едем, Вероника Николаевна?

– В наш офис, на Гусарский. Вам по пути или нет?

– Не важно, – смеется водитель. – Доставим, куда пожелаете. У нас лучший сервис в МВД.

– Так машина тоже из МВД?

– Вероника Николаева, прокуратура самая бедная из правоохранительных организаций. Мы бедней церковных крыс.

– А вот под стражу – можете.

– Это мы, пожалуйста, – смеется Новиков. – Все что не требует денежных затрат – это мы завсегда.

9

Когда я вошла в наш кабинет, Алька уже была там. Увидев меня, она включила кофейник и вытащила пирожки.

– Мама напекла. Говорит, угости Веруньку.

– Я с ее пирожков весу прибавляю. Видишь, опять пополнела. Первую неделю со страха худеть начала. А как более-менее успокоилось, опять в бедрах лишняя полнота.

– Сексом надо активнее заниматься.

– Объекта нет. Тебе хорошо. У тебя Валерий следит за твоей формой. Кстати, сейчас была в депозитарии с Новиковым и двумя понятыми, очень даже статными хлопцами – в КПЗ работают. Новиков сказал, что они не на работе. Так что, никаких нарушений.

– Это они часто так делают. Мне ребята из группы говорили, что для них понятые – целая проблема. Никому не хочется исполнять свой гражданский долг. Да еще бесплатно, да еще, не дай бог, в суд начнут вызывать. Ну а с векселями что?

– На месте, куда они денутся. Новиков молодец. Он все документы заранее отпечатал. Не пришлось писать вручную, поэтому быстро сделали, а то сидели бы в подземелье до вечера. Знаешь, у него и машина из МВД. Он мне сказал, что прокуратура самая бедная организация из всех правоохранительных.

– Это верно. Мне ребята на курсе рассказывали. У нас там и оперативники из ментов, и оперы из ФСБ, и из прокуратуры.

Мы выпили по чашечке, съели по два пирожка. Хотела один, но не сдержалась. И Алька пристала ко мне, чтобы я подравняла ей прическу. Она села в кресло, которое я всегда использовала для этих целей. Я провела гребенкой по ее волосам, пригладила челочку.

– Ну, как всегда?

– Ну да. Много снимать не надо, подровняй, да и по бокам чуть сними. Знаешь, Верунчик, я там на Кипре дважды ходила в местные парикмахерские. Скажу тебе без лести, ты лучше делаешь. Светка там просто выла без тебя. Жаловалась, что платит бешеные деньги, а по сравнению с Верунчиком им лишь лошадей стричь или коз.

– Кстати, она еще замуж не вышла?

– Почти уже. А что – ей просто. У нее мать с ребенком останется. А когда замуж выйдет, там видно будет. Надо будет, и парня к себе привезет. Детей не будут задерживать, не такие уж наши дубаки. Кстати Новиков меня спрашивал о Светке, когда, мол, у нее отпуск заканчивается.

– Ну а ты?

– Ответила, что не знаю. Она – генеральный директор, она сама решает эти вопросы. Но они почему-то знали, что мы все были в одном отеле. Спрашивали так уверено, что я побоялась ответить, что не знаю, где она отдыхает. Зачем напрасно лапшу на уши вешать?

– А Чайка моей прической была довольна? Я ее тоже однажды уговорила.

– Слушай, просто в восторге. Когда ты улетела, говорит, как же я без нее. Удивлялась, откуда это у тебя.

– Не может быть. Правда, довольна?

– Я тебе что, лапшу вешаю? Я ей сказала, что ты закончила какой-то там колледж искусств, точно, говорю, не знаю какой.

– Она поверила?

– А чтобы ей не поверить, чудная ты, Верунчик. Прическа великолепная, чего бы ей не поверить. Только спросила, почему ты в генеральные пошла. Могла бы и салон открыть. Ну я не стала ей объяснять что, как и почему. Говорю, что так карты легли. Она даже так задумчиво произнесла: «Кто же тебя рекомендовал, не Лобов ли?»

– Думаешь, у нее подозрения возникли, в связи с нашей поездкой в Лондон и моим скорым отлетом?

– Не знаю. Но спросила, не случилось ли у тебя что-нибудь с Лобовым. Кстати, а этот гад не пытался с тобой связаться?

– Не пытался. Звонить боится. А как еще свяжешься? Я так боюсь, что он вспомнит про свой пьяный бред.

– Верунчик, я вот думала по этому поводу и пришла к выводу, что тебе опасаться нечего. Вот слушай. Даже если он вспомнит, что рассказывал тебе про желание хозяина, чтобы тульский мужик замолчал. Первое – он никогда никому не скажет, что он тебе проговорился. Это ему крайне невыгодно самому. Второе – по поводу своей судьбы он уверен, что его никогда не выдадут. И твои показания против него не имеют особого значения. А против хозяина имеют, поскольку хозяин в России. И третье – он, я думаю, совершенно уверен, что ты никогда никому ничего не скажешь. Ты даже ему не призналась, что узнала его. Хотя он понял, что ты его узнала, невозможно не понять. И он эту твердость оценил. Мне кажется, очень оценил.

– Он так меня умолял, чтобы я признала, что я – это тот самый полуночный менеджер, что я уже была готова сдаться и разреветься. И прочее. Он даже кричал – ты оскорбляешь мой разум.

– Вот сволочь.

– Но я, помня твои слова – никогда, ни за что, и никому, держалась. А потом уже и саму охватила злость – пусть хоть убивает – не признаюсь. Хотя я, откровенно говоря, не верила, что он решится применить насилие. А в случае чего решила биться до последнего дыхания – я все-таки девочка не слабая.

– Он, наверное, тоже помнил об этом – по тому греку.

– Я заперлась в ванной комнате, а он вопит под дверьми. Потом все тише, тише, а затем и почти миролюбиво начал говорить, чтобы я открыла. А я молчу. И тогда он вдруг заговорил – ну не ты, не ты. Ну открой же. Я ошибся. Не бойся.

– Так и говорил – не ты? Ошибся?

– Ну да.

– А чего ты молчала? Мне ни слова. Там, на Кипре.

– А ты и не спрашивала. Ну, я вышла. Он стоит в коридоре. Я иду мимо него, ко всему готовая. И вдруг, как-то чисто по-бабьи, ляпнула: «Дурак с деньгами». Он как начал хохотать. Сел на корточки и хохочет. А потом пожелал мне удачи и пошел в Лондонский суд. Ему еще утром звонил адвокат.

– У нас был курс по виктимологии. Это наука о поведении жертвы, когда совершается преступление. Часто жертва сама провоцирует преступника. А особенно вот такая ситуация между мужчиной и женщиной. Так вот, я думаю, ты действовала совершенно правильно. Во-первых, ты не старалась его самого унизить, обвинить в чем-то. Ты просто стояла на своем, защищала себя. Свое достоинство. Вопреки всему. И он гад это понял. И еще. Твое упрямство говорило о том, что ты никогда, никому на это не пожалуешься. Никогда, никому. И как умный мужик он принял решение – пусть будет так. В конце концов, у меня это каприз – признайся и все. А у нее это жизнь.

– Вообще верно. Он с раздражением, даже со злостью требовал, а потом как-то вдруг изменил поведение, будто действительно принял какое-то решение.