Крик

И тут я вспомнила, что мне говорил Олег. Как ни странно, я с испугу только сейчас про него и вспомнила. От него никаких вестей. С другой стороны, что звонить не будет, это понятно. Ну и вообще, зачем ему светиться? А по поводу его откровений, может, неправа была Алька с ее дедукцией? Может, поторопилась я сбежать? Может он ничего и не помнит? А может и помнит, но доверяет мне. Уверен, что я никогда никому не скажу. А Альке – это исключительный случай. Алька это я сама, только умней и решительней. А с другой стороны, многое прояснилось в прокуратуре. Да и вообще, так вот и не знаешь – где найдешь, где потеряешь.

9

Прошло три дня и Новиков позвонил.

– Вероника Николаевна, не могли бы завтра посетить нас, как всегда в десять ноль-ноль.

– Конечно, могу, от ваших приглашений не принято отказываться.

Когда я вошла в знакомый кабинет, там перед Новиковым на стульчике сидел мужчина, лет так под пятьдесят.

– Проходите, Вероника Николаевна. Мы вам решили провести очную ставку вот с этим удивительным гражданином.

Удивительный гражданин заулыбался мне навстречу, действительно замечательной улыбкой. И хотел мне представиться, даже привстал со стула, протягивая руку для рукопожатия.

– Не торопитесь, Иван Иванович, – улыбался Новиков, а за ним и эксперт. – Вам Иван Иванович вопрос и вам тоже, – это он мне. – Вы знаете друг друга?

Ни я, ни Иван Иванович друг друга не знали.

– Вопрос Ивану Ивановичу. Кем вы являетесь, я имею в виду должность, профессию?

– Ну в общем так. Как я уже говорил, – он указал на Новикова. – Я являюсь генеральным директором ООО «Брокер_Ю», Савелов Иван Иванович.

– Расскажите, пожалуйста, как вы стали генеральным директором ООО «Брокер-Ю»?

– Значит так. Я работал раньше в НИИ и, как многие мои сослуживцы, остался без работы. А сами понимаете – семья, детей кормить надо. А девочка у меня почти невеста. Ну и один мой знакомый предложил мне сотрудничать с банком «Петрополь». Меня сделали генеральным директором фирмы, оформляли на меня все документы. И когда нужно, меня вызывали. Я приходил в банк и мне давали подписывать договора. Иногда договор был подписан другой стороной, иногда он был чистый. Печать и уставные документы были, конечно, в банке. За все это мне платили двести долларов в месяц. Иногда я смотрел договоры, так, какую-нибудь страницу, ну мельком, и видел, что договоры в основном были о нефти. У вас тоже о нефти? – спрашивает он меня.

– О нефти, о нефти, только другой, – смеется Новиков. – Иван Иванович, вы о своей нефти.

– Хорошо, хорошо. Однажды они мне предлагают взять еще фирмы. Опять за двести. Ну, лишние деньги не помешают. Я согласился. Я даже не смотрел и не запомнил название. И вдруг вот они приходят ко мне позавчера домой и говорят, что я генеральный директор ООО «Брокер-Ю», которая проводит тендеры по закупке нефти. Офис где-то там на Чкаловской. А я ни ухом, ни рылом. Извините, пожалуйста.

Он поворачивается ко мне и спрашивает:

– А вы с какой фирмы? Тоже ничего не знали?

– Иван Иванович, не торопитесь. Она вам сообщит.

– Хорошо, хорошо, я просто так.

– Вы проводили хотя бы один тендер? – спрашивает Новиков.

– Как я могу провести, если я ничего не знал?

Новиков обращается ко мне.

– Вероника Николаевна, вы все-таки были один раз на Чкаловской. Вы видели там Иван Ивановича?

– Не видела. Тендер проводила какая-то женщина. Я забыла фамилию. И эта женщина привозила к нам в офис документы по тендеру. И я их подписывала.

– Я – Фунт, – говорит Иван Иванович. – А вы выходит тоже – Фунт. Встретились два фунта. Между прочим, это уже сумма.

Мы, конечно, хохочем. Новиков сдержано, а эксперт тот прямо чуть под стол не лезет от восторга.

– Это же замечательно! – кричит он сквозь слезы. – Два фунта – это уже сумма.

– Вам, я понимаю, что смешно, молодые люди. А что с нами будет? – вежливо и учтиво говорит Иван Иванович.

Новиков выдернул листы из компьютера и пошел, как я понимаю, к начальству, смеясь на ходу.

– Вы в коридоре отдохните.

Мы вышли с Иван Ивановичем в коридор. Я вытащила сигареты, угостила Иван Ивановича.

– Вы извините, я на мели, – говорит он. – Уже несколько месяцев. Когда начался весь этот шум по поводу НК, конечно, все прекратилось. Сейчас работаю сторожем в одном ателье. А там копейки платят. А вы, как я понял, из НК.

Я кивнула.

– Понимаю, – говорит. – А у меня с этим брокером там такое оказалось… Там кто-то действовал по доверенности от меня. Я откровенно забыл, давал я эту доверенность, не давал. Ну а когда посмотрели подпись на доверенности, оказалось, что там вообще не моя подпись. Надо же, так безответственно. Но это для меня лучше. Вроде бы я вообще не при чем. Я так понимаю. Я правильно рассуждаю?

– По-моему правильно. Вы вообще ничего не знали.

– В банке, когда началось вот это с нефтью, только между нами, они меня вызвали. Дали денег и дали целый список договоров, которые я оказывается, подписал. И сказали, что бы я их изучал. Мол, когда вас вызовут, чтобы я был в курсе. Я попробовал изучать. Но потом вижу что по списку изучать бесполезно. Учить наизусть даты и номера договоров, контрагентов. Это же не стихи Пушкина. Я им прямо и говорю. Они согласились. Но договоры посмотреть так и не дали. Но меня они по договорам не спрашивали. Когда спрашивать будут – не знаю, что и отвечать.

– Отвечайте правду – как работали. Вы сами видите, что отвечать иначе просто нет смысла.

– Вы правы, нет смысла. Эти мальчики совсем не глупые ребята. Они быстро меня в угол загонят. А то и в КПЗ, не дай бог. А так они ко мне хорошо относятся. Я же действительно ни при чем. Да ведь и проверить все это нетрудно, я ведь аналитиком работал по ценам на строительные материалы. Я это вижу. Ну и еще вопрос. Я вам не надоел?

– Да что вы, Иван Иванович.

– Я с вами поделюсь своими мыслями. В отношении «Брокера» я вижу, что я тут ни при чем. Повезло еще тем, что и на доверенности подпись не моя. Я это понимаю. А вот в отношении нефти… Тут вопрос. Тут как посмотрят. Подпись ставил? Ставил. В соответствии с уставом ты за все, что делается на твоей фирме, несешь ответственность. Так по закону. Ты же, урод, подписываешь. А может там бог знает что? И к каким последствиям приведет исполнение этого договора? Ты мог отказаться подписывать? Мог. А если мог и не отказался по корыстным соображениям –деньги ведь платили – неси ответственность, дружок. Как, правильно я мыслю?

– Правильно, Иван Иванович.

– То-то и оно. Все-таки я аналитик, хотя и гребаный. Не знаю, как все повернется. Но по нефти они меня пока не спрашивали. Их в основном интересовал «Брокер». Они так обрадовались, что меня нашли. Ведь все регистрировали на липовый паспорт. Там и адреса не мои. Приходят ко мне домой. Спрашивают: «Вы Иван Иванович Савелов?» Я говорю – он самый. Они заулыбались, смеются. «Наконец-то, дорогой вы наш Иван Иванович. Спасибо что нашлись». Мальчишки, одно слово. Но если эти мальчишки предъявят мне обвинение, честное слово, не обижусь. Ведь все понимал, аналитик гребаный. Но рассчитывал, что все обойдется, ведь я у них не один год так подрабатывал. Думал – солидная организация, банк, не какое-то там вторсырье. А во вторсырье, глядишь, было бы надежнее. По крайней мере, объемы не миллионные. Я когда список-то посмотрел, суммы там указаны по договорам. Там миллиарды, миллионы. А нашему брату – двести долларов и тюремный срок. Ведь выходит, что я помогал воровать миллионы долларов. Фунт да и только. Выходит, такая нам цена при демократии. Потом засмеялся и говорит мне:

– Вы на меня не обижайтесь за Фунта. Я-то точно Фунт, а вы может быть и не Фунт. Смотрю, как вы одеты, вы точно не Фунт. А я вас в свою команду. Вы уж извините, я чтобы ребят повеселить. Думаю, глядишь и зачтется.

– Вы не беспокойтесь, Иван Иванович, – заверила я его. Но что тоже Фунт признаваться не хотелось.

Когда Новиков вернулся, он меня разу отпустил, сказал, что теперь вызовут не скоро.

– А я? – обиженно говорит Иван Иванович. – Значит один Фунт уходит, а второго вы себе оставляете?

– На время, Иван Иванович, на время. Вы нам должны еще кое-что рассказать. Ведь вам есть, что рассказать? Мы по вашему виду видим, что есть, – говорит, улыбаясь, эксперт.

Я пошла и Иван Иванович дружественно помахал мне рукой.

10

Вечером я, как всегда после допроса, позвонила Альке. Но на этот раз не я ей стала рассказывать, а она мне.

– Знаешь, – говорит. – Приходили к моей маме. Наконец-то, наверное, нашли ее адрес и заявились вчера. Надо сказать, этого и следовало ожидать. Расспросили о доходах, в том числе и моих, о составе семьи, об имуществе, о недвижимости. Мама сказала, что мы держим скотину. Сказали: «Пойдем, покажите». Увидели кроликов, рассмеялись. Спросили, конечно, когда я вернусь из отпуска. Мама сказала, что я на Кипре. Какой резон говорить неправду, что-то скрывать. Сказали, что как явлюсь, чтобы позвонила следователю. И оставили номер телефона. Вот и все.

– А кто был, мать не сказала?

– Ну как она мне их описала, не похожи на Новикова. Их там, в бригаде много.

– Знаешь, – говорю я. – Забыла тебе сказать. Меня Новиков прошлый раз спрашивал, когда ты вернешься из отпуска. А когда вас там распустят?

– Пока неизвестно.

– Ну а у меня такие дела. Была очная ставка с генеральным директором ООО «Брокер-Ю», который проводит тендеры. Оказалось, что этот генеральный даже не знал, что он генеральный директор «Брокера».

– Как так?

– Чайка в сердцах рассказывала, помнишь. Про генеральных из бомжей. Вот он такой же. Но он не бомж, а очень даже интеллигентный человек. По профессии аналитик.

– Что за аналитик?

– Он работал в каком-то НИИ стройматериалов, занимался анализом роста цен. Забавный такой дядечка. На нем две фирмы значились. С одной он нефтью якобы торговал, а другая «Брокер». Но он только подписывал и все, у него вообще ничего не было. И даже тендеры проводили по доверенности, в которой оказалась не его подпись. Вот так-то. А Новиков сказал, что я могу быть свободна на неопределенное время. Если понадоблюсь, они мне позвонят. Так что я теперь вольная птица в статусе свидетеля. Алька, может, пронесет? Что там твоя дедукция говорит на этот счет?

– Да вроде пока все нормально идет. Ты по-прежнему в статусе свидетеля. Изменять этот статус они не собираются. А значит действительно, ты свободна. Ты у них не спросила, можешь ли ты куда-нибудь выехать. По статусу, так можешь – ты свидетель.

– Ты предлагаешь мне опять на Кипр, – говорю. – Замуж за грека?

– Не прибедняйся. Тебя Антон хоть завтра в Испанию отвезет. Вот сейчас скажу ему, и он тут же тебе позвонит.

– Ты что. Боюсь я за него. А тут теперь этот привязался.

– Да, – вдруг встрепенулась она. – По моим наблюдениям, Светка собирается замуж. Она очень активно с одним греческим бизнесменом шашни крутит. Она мне говорила, что может быть срастется.

– Ну а ты?

– Ты что, подруга? Не нравятся мне местные. Не местные тоже не нравятся. А Антон по тебе сохнет. Мать говорит, что Валерий часто звонит ей, интересуется. Я ему, между прочим, тоже звонила.

– Что же ты молчала? Скрытничаешь.

– Ну, не хотела, пока все неопределенно.

– А как там Шнырь, Деревянченко?

– Шнырь не появляется А Деревянченко ходит, как обычно. Наставляет генеральных директоров, но уже без прежнего апломба. О тебе ни слова. Все вроде тихо. Твой лондонский друг тоже не появлялся.

– Может все заглохло. Он и не может появиться, я тебе говорила.

– Дай бог.

11

Видя, что все более-менее успокаивается, я на следующий день вечером решила забрать Степку к себе. Его из садика всегда забирал отец, потом отводил к Анне Егоровне. Я хотела забрать Степку и потом уже позвонить Анне Егоровне. Тяжело мне было с ней встречаться. Только я взяла Степку, как Анна Егоровна нам навстречу. Я ей объяснила, что сегодня Степка будет у нас, а потом, мол, решим. День был замечательным, солнечным, по-настоящему весенним. Снег почти растаял, и ручейки весело блестели в солнечных лучах. Я думала, мы коротко обсудим и расстанемся, но она пошла вместе с нами. Степка бежал впереди, а мы не спеша шли за ним. Я, как всегда, не знала о чем с ней говорить. И вдруг она сама спросила:

– Я вижу по тебе, что у тебя на работе все идет нормально.

– На работе нормально, как обычно, но на допросы вызывают. Вот вчера была. Сейчас сказали, что какое-то время беспокоить не будут.

– Ты у них свидетелем проходишь по делу?

– Свидетелем. По НК ведь почти всех вызывают, даже секретарей, охрану и уборщиц, не говоря уже о бухгалтерах и генеральных.

– А уборщиц-то зачем?

– Не знаю, но вызывают.

– Думаешь, у тебя все будет нормально?

И что-то в ее тоне было такое, что у меня мелькнула, даже не знаю почему, мысль, что она разочарована, что меня не суют в Тишину, а потом по этапу. Какая-то подозрительная я стала в последнее время. Конечно, это на первый взгляд дико, а впрочем, ненависть – чувство глубокое. И тут я ляпнула:

– Вы, наверное, разочарованы, Анна Егоровна?

– С чего ты взяла?

– Так мне показалось почему-то.

– Да, я не скрывала, по-моему, никогда, даже при Игоре, что я тебя не люблю. Но желать человеку каторги – это уже слишком. Как ты такое могла подумать? Хотя да, не любила и не люблю. Его нет, а ты цветешь. По-прежнему красивая, а одеваешься так, что любая женщина позавидует. Духи у тебя, я же чувствую, дорогущие, и парфюм тоже высшего разряда.

– Но я на фирме иначе не могу. У меня положение такое.

– Ты не можешь, а вот я могу. И все женщины вокруг меня могут. Между прочим, у всех высшее образование, а не ПТУ. Или как там по-современному – колледж. С каких это заслуг ты можешь, а другие не могут? А ведь погиб он из-за тебя.

У меня от этого заявления, хотя оно и привычно для меня, слезы невольно наворачиваются.

– Из-за меня, да.

– А как же. Не будь тебя, не влюбись он в тебя, жил бы, да жил. А тут жена красивая, хочется, чтобы она хорошо была одета, ни в чем не испытывала нужды. А у него и там не ладится, и здесь не ладится. А ведь он закончил Физтех с красным дипломом. Мечтал о научной работе. В России не получается, уехал бы, как другие ребята, за границу. А с семьей куда уедешь?

– Знаете, если бы он мне прямо сказал, что я ему обуза, и Степка, я бы не возражала расстаться. Тяжело, но не возражала бы.

– Он не мог этого сделать, не мог. Вот ты его никогда не понимала, никогда и ни в чем.

– Ну, извините, что сама не могла его понять и это предложить.

Степка подбежал весь напуганный, видя мои слезы, и ластится ко мне. Я ему говорю, улыбаясь сквозь слезы: «Иди, иди, мы сейчас с бабушкой. Иди не бойся». Пошел вперед и оглядывается испуганно, как зайчонок.

На Анну Егоровну это, видимо, подействовало отрезвляюще.

– Ты меня извини, – говорит. – Ты за Степку не беспокойся. Пусть Николай Иванович мне его приводит, пока у вас неспокойно на работе, пусть будет у меня сколько нужно.

Она засуетилась, подбежала к Степке, расцеловала его и пошла. Степка опять ко мне, весь испуганный. Присела, обняла его. Жаль, тяжелый уже, а то взяла бы на руки и понесла. Он успокоился. И идем с ним, взявшись за руки. А ведь я ей не все высказала. Не хотела окончательно расстраивать. А хотела сказать, что Игорь меня предал. Как же иначе это расценивать? Оставил одну с ребенком. О чем думал, когда шел к краю крыши? О нас со Степкой точно не думал. Ведь здоровый, сильный. Ездил бы зарабатывать, как другие мужики, хотя с этими шмотками погаными. Да, противно, но если не мог найти другого заработка. А со временем что-нибудь изменилось бы. Вот разве я думала, что у меня так все повернется? Пусть погано на душе, но ведь надо Степку растить. Вон он как смотрит чудными глазами. Идет, поглядывает на меня тревожно, родная душа, многое уже понимает. А сейчас, как бы дела не повернулись, а я уже собрала сумму. Отец знает, на какой грядке, что лежит. Хватит ему и Степке и на старость и на учебу Степке, если меня упекут. Да я ради этих чудесных глаз все могу.

12

Шел день, второй, третий, а меня из генпрокуратуры не тревожили. Анна Егоровна на четвертый день позвонила отцу и просила, чтобы тот вечером привел Степку к ней. Говорит, что соскучилась по нему, если, говорит, Вероника не возражает. Конечно, я не возражала. Она действительно любит его и умеет обращаться с детьми. А когда отец привел Степку, она просила оставить его на неделю. Сказала, что она занимается с ним по какой-то там программе и перерывы нежелательны. Опять же, если Вероника не возражает. Ну а весь Кипр прильнул к телевизору в ожидании кардинальных перемен в деле НК. У нас начался саммит семерки, в которой, как говорит отец, Россия выступает в роли шестерки, и в НК, затаив дыхание, следили за этим саммитом. Также пристально следил за ним и мой отец. Но он с другой целью. С целью беспощадной и непримиримой критики самого саммита, а также российских деятелей и зарубежных. Но так как ему одному было скучно просто смотреть, а я ему, конечно, была слабым партнером в спорах, и, обычно, лишь молча слушала его, а ему это было скучно, он приглашал к нам соседа Сергей Сергеевича, пенсионера, как и отец, но демократа по убеждениям. Сергей Сергеевич был убежденным демократом, в свое время ходил на митинги, принимал участие в демонстрациях. Он был даже у Белого дома, когда Ельцин залез на танк, и ручкался с самим Ростроповичем, тот даже дал ему подержать автомат. Но после шествий и митингов пришла суровая действительность и Сергей Сергеевич, он был профессором, преподавал исторический материализм и логику в институте, оказался на мели. Им так снизили заработную плату, что ее хватало только на оплату квартиры, которую он получил в свое время и простую пищу. Простую и здоровую. Мы себе могли позволить пищу несколько иную, но тоже здоровую. Отец любил его угощать, он у меня вообще хлебосольный, и любил с ним дискутировать по всем вопросам бытия и текущей жизни. А поскольку я вечерами на всякий случай сидела дома – Алька меня запугала своей дедукцией, то я вынуждена была присутствовать при этих разговорах и спорах. Поводом был любой кадр на экране телевизора. Появляется, например, там Чубайс и отец сразу начинает:

– Я бы этого рыжего, будь моя воля, четвертовал бы на лобном месте, как Петр Первый стрельцов. Чтобы видела вся Россия и страны СНГ тоже. То, что он и убогий Гайдар сделали с экономикой, уму непостижимо. Они нанесли стране ущерб гораздо больший, чем гитлеровское нашествие. Гораздо больший. Они, вкупе с Ельциным, по существу выполнили и даже перевыполнили гитлеровский план «Барбаросса».

– Ну вы хватили, Николай Иванович, – мягко возражает профессор. – Конечно, спорить тут трудно, вред причинен значительный, но больший чем фашистами… Нет, это вы чересчур. Тут я с вами согласиться не могу.

– А вы смотрите, профессор, смотрите. Большевикам, которых вы почему-то не любите, удалось в короткий срок перебросить почти всю экономику за Урал, и основные заводы были сохранены. Ведь эти заводы выпускали продукцию, которая стала превышать по объему немецкую. Мы уже к середине войны стали выпускать продукции больше чем немцы, на которых работала вся Европа.

– А за счет чего? За счет немыслимого напряжения человеческих ресурсов. И какие затраты. А уж про выпуск промышленной продукции для народа, я имею в виду простейшие предметы первой необходимости, почти и речи не было.

– Тогда не выпускалось – военное положение, но после войны все стало налаживаться, потому что база сохранилась. А сейчас все разрушено. До основания. Передали предприятия бандитам и ворюгам. Разве они способны что-то производить? Они привыкли воровать.

– Ну это вы преувеличиваете, Николай Иванович.

– Я преувеличиваю? Возьмите наш завод. Производил станки для всей России и Восточной Европы. Что мешало продолжить это делать? Так нет, новые хозяева все разрушили. Станки распродали. Ведь они их не сломали, они их распродали, и осталось только здание и корпуса, которые они теперь сдают в аренду, наживая довольно крупные суммы на этом. А всех рабочих и инженеров – на улицу.

– Я понимаю вашу боль. Но, наверное, нерентабельно было.

– При чем тут нерентабельность? Это либералы придумывают себе в оправдание. И некоторые со стороны воспринимают это благосклонно. Особенно наши журналюги. Но я-то знаю этот завод, я на нем работал. А мне кто-нибудь дает хоть слово сказать по тому же телевидению? Нет. Говорят только те, кто поет осанну демократии. И якобы передовым преобразованиям.

– Мне с вами, если говорить о конкретно вашем заводе, конечно, трудно спорить. Даже невозможно. Я это признаю, но в объеме всей страны вы неправы.

– Так вот, исходя из ваших же слов, следует логический вывод. В общем, все хорошо. Ну а вот в каждой отдельном случае, в каждом отдельном – катастрофа. Такова по-вашему логика преобразований.

Профессор с удовольствием прихлебывает пиво с красной рыбой. Покачивает седой головой и произносит:

– Логика здесь ни при чем. В этом случае выходят на первое место вопросы пропаганды новых идей. И, как обычно, в пропаганде, возможно всякое, возможны свои приемы.

– Ну да, в том числе не подпускать к эфиру противников. Вообще в одном вы правы, – вдруг говорит отец. – В этом Чубайсе я вижу судьбу России. Наверно в чем-то мы прогневили всевышнего, и он нам мстит.

– Вот этого я от вас не ожидал. Объясните.

– Пожалуйста. Вы присмотритесь к Чубайсу.

Чубайс в это время что-то там вещал на телевидении.

– Присмотрелся.

– Вам не кажется, что Чубайс похож на Гитлера?

У профессора, да и у меня тоже, глаза стали квадратными.

– А вы посмотрите, – не унимался отец. – Видите нос, губы, рот, овал лица. Ну точно как у фюрера.

–Да у фюрера рост другой, прическа другая, сложение совершенно другое, по крайней мере, по кадрам хроники, – не выдержала я.

– Это так, – соглашается отец. – Некоторые различия есть. Но главное – голова. Вы что же, хотите совершенную копию? Его бы тогда до лобного места не довели. Но ведь голова похожа.

Мы с профессором стали внимательно присма-триваться к голове Чубайса. А ведь на самом дела похожа.

– Ну что? Сказать нечего, – торжествует отец. – Согласитесь, да и только – вылитый Адольф-два.

В другой раз появляется на экране Гайдар. И отец тут же.

– Вот он, наш убогий. Наше чмо. Заведующий отделом научного коммунизма. Великий реформатор. Ну что ты скажешь про его реформы?

– Гайдар ввел рыночную экономику в стране. Ты возражаешь против этого. Но это уже свершившийся факт. Ввел или не ввел?

– Ввел, не спорю, но как он это сделал? Разве то, что он сделал, можно назвать реформой? Взять и в одну ночь отпустить цены. Это ты называешь реформой? Да это могла сделать дрессированное шимпанзе. Махнуть рукой – и все. И вся реформа.

– Он был поставлен в такие условия. В магазинах нет продуктов, в банках нет денег. В ЦБ нет валютных резервов.

– Это все вранье. Нам же не дают точной информации. А в девяностые много накопилось валютных резервов при так называемом свободном рынке? А дефолт – это что тебе, валютные резервы? Вот и тогда надо было поступать по умному, а не рубить по живому. Вот ты знаешь историю лучше меня. Что скажешь про реформы Столыпина? Может он, как Гайдар, выделил землю крестьянам, загрузил их в эшелоны и направил на новые места? Вот Гайдар так бы и поступил. А ведь он что? Ты же лучше меня знаешь.

– Конечно, Столыпин делал это в течение нескольких лет. Создал комитеты, банки стали выдавать тем, кто переезжал кредиты. Вопрос о переезде решала община. Не каждому разрешали.

– Вот что значит по уму. Вот что значит государственный человек, а не шпана, строящая из себя экономистов. Отношение Гайдара к народу и государству в одной только о фразе: «Я взял на себя роль камикадзе». Нет, ты вдумайся профессор. Ты только вдумайся.

– Ну что тут скажешь? Действительно, риск огромный.

– Ты не юли, ты не юли. Камикадзе не просто рисковал, он шел на смерть, шел сознательно. Но шел один. Он и самолет – и все. А тут в качестве самолета весь русский народ и все государство. Нет, ты чувствуешь, а? Он за одну ночь ввергнул в хаос экономику великой страны, бросил в нищету сотни миллионов людей. Сам, между прочим, при этом ничем не рискуя. Ты видел, какая у него морда, у этого камикадзе? К тому же еще и миллионы наворовал при приватизации. Себя любимого этот камикадзе не забыл. Ты разницу-то понимаешь, демократ хренов?

Тут профессор рассердился и обиделся. И собрался уходить. Я его еле уговорила остаться. Отец и сам понял, что перебрал, стал перед ним извиняться.

– Сергей Сергеевич, ну извини, ты-то, конечно, не при чем. Ну извини, погорячился. Душа, знаешь, кипит и выхода просит.

Чтобы помирить их, я даже предложила им водки. Принесла бутылку и рюмочки. Потому что знала, если профессор уйдет, отец точно выпьет больше нормы и будет приставать со своими сентенциями весь вечер.