Крик

Я как начала хохотать, совершенно искренне.

– Не может быть.

– Точно. Мемуары сохранились на эту тему, этого самого мамелюка.

– Пошто он так женщин обижал?

– Обида у него была на женщин. У его ног вся Европа, а вот женщина которую он любил, ему изменяла. Вся Европа у ног, а женщине на это плевать. У нее свой герой.

Нам, конечно, далеко до Наполеона. Но вот этот исторический пример хозяин взял на вооружение. Маски и прочее. Это, конечно, хозяин. Перед нами, опять же, был исторический пример. Президент Клинтон и Моника Левински. А хозяин уже захотел стать президентом. И, учитывая международный опыт, не хотел повторять этих ошибок. Так, на всякий случай. Так и возникло это ООО «Палки-елки», ресторан быстрого питания. Привлекать девиц готовых на это не хотелось. Надоели они – эти профессионалки. Хотелось непосредственности. Чтобы женщина удивлялась, боялась, искренне реагировала на близость. В общем, была женщиной, а не станком для трахания.

Я, между прочим, все помню. Вначале было как эпизод. Сделал и почти забыл. А потом я уже без тебя не мог. Ты не могла не чувствовать это. Ну и ты – вначале, конечно, была напряженность, суета, непонимание. А потом тебе это начало нравиться. Я же чувствовал твою реакцию. Один раз можно обмануть. Но обманывать натуру всегда невозможно. Если хочешь откровенно, я готов был хозяину башку отвернуть за то, что он к тебе прикасается. Но ведь я тебе нравился, как мужчина. Тут невозможно обманывать раз за разом. Ты же не могла не видеть, что я не просто так, лишь бы как бы. Я наслаждался тобой.

– Ну, ты же помнишь? – не отставал он. Улыбаясь и поглаживая мои руки, плечи, шею, да и все остальное. Мне стало так невыносимо приятно, что я сама просила, чтобы он шел ко мне.

– И теперь не узнаешь? – спросил он, когда мы успокоились.

– Замолчи, дурачок. Ты можешь немного помолчать? Ты же видишь, что я к той женщине не имею никакого отношения.

– Я просто хотел все высказать. Может и неправ. Но когда мы теперь увидимся… Хотя, если желаешь, перебирайся в Лондон или на Кипр. Это можно сделать. Все что потребуется я обеспечу.

– У меня дома ребенок и отец.

– Переберутся со временем. Ребенок уж точно, а отец потом.

– Ну отец у меня никогда не поедет. А ребенка вдруг не выпустят.

– Сейчас не старые времена. Пусть только попробуют не выпустить. Мы тогда тут такое в прессе устроим. Они же не глупые люди. Ну что им ты и мальчик. Ну и, в конце концов, ты свидетель.

– Володька Макаровский тоже был свидетелем.

– Тут ты права, у них это просто. Сегодня свидетель – завтра в Тишину. Но у вас разные фирмы. Макаровский – это далеко не ты, и не другие фирмы. Его фирма одна из ведущих в НК. С ним рядом стоит только Антонио Вега.

– Ладно, может быть и так уладится, – говорю я. – Ну а твоя семья, твоя жена? Конечно, я без всяких надежд и претензий. Но вдруг через этих проклятых журналюг дойдет до них? Повторяю, я без всяких претензий.

– Да никаких проблем не будет. Когда есть деньги, все можно скрыть и уладить. Я не такая уж заметная фигура в мире бизнеса, чтобы журналюгам за мной гоняться. А с женой у меня и так проблемы. Давай еще выпьем. Без стакана, как говорят у нас, такие вещи нельзя рассказывать. Кстати, а ты совсем не пьянеешь. Так раскраснелась. Щечки полыхают, но глазки смотрят внимательно и спокойно. А вот я, прямо скажу, что-то сегодня слегка захмелел. Ну так вот про жену, – говорит он, когда мы выпили. – Я еще до того, как взяли хозяина, переправил семью в Канаду. Устроились они там нормально. Но когда началась вся эта компания против нашей НК, когда в прессе замелькало, что я являюсь чуть ли не главным киллером НК, организатором всех убийств и прочих безобразий – тут жена стала как-то меняться по отношению ко мне. Женились мы, конечно, по любви. Со временем, к сожалению, чувства притухают, да и поведение женщины непредсказуемо. Опять же, исторический пример: Наполеон и Жозефина. Она же поначалу его любила. Она была старше его. У нее уже были дети. И тем не менее, именно она изменять начала. Может быть, и у жены так. Может, сказывается ее воспитание тепличное. Она ведь из потомственной профессорской семьи. Отец профессор, дед профессор и прадед профессор. Вот такое генеалогическое древо. Словом не знаю, но она заметно охладела ко мне. Она пытается это скрыть, но я чувствую. Я ее устроил на работу в Канаде, говорит: «Дома скучно». Она сейчас, как и предки, преподает в одном из канадских колледжей. И по моим данным завязывает разные знакомства. Как она говорит, в своей среде.

– Ну, это естественно.

– Понимаешь, у нее постоянно вырывается – в своей среде. Как бы – у тебя там жестокость и насилие. А у нас тут свое, благородное… Я даже ректором университета стал, чтобы подчеркнуть, что я тоже теперь в этой самой среде. И ты знаешь что – она потешается над этим. Прямо никогда ничего не говорит. Но иногда улыбнется так, уголками губ. Будто говорит – черного кобеля не отмоешь добела. Это она по другому поводу сказала и вовсе не про меня, но я все понял. Для меня в этом самое обидное то, что она не может и не хочет понять, что у нас такое время было. Ну как вот не попытаться понять другого, близкого тебе человека? Будто у нее своя жизнь была, а у меня своя. Как так? Прожили столько лет, двое детей. И вдруг я не из той, оказывается, среды. А то, что в тех условиях, в которых мы начинали свое дело, иначе нельзя было, это совершенно не принимается во внимание. Временами было так: или мы или та, другая сторона. Это же было по всей России. Между прочим, ее семья в той среде, когда наступила беспредельщина и демократия, нищей оказались. Когда я как-то вытащил из бумажника пачку долларов, ейный папаша чуть в обморок не упал. А она сама стодолларовую бумажку увидела впервые только в моих руках. Она сама тогда мне об этом говорила. Мы боролись за выживание, причем, конечно, не брезговали ничем. И взятки давали, да и сейчас даем, и кое-кому угрожали, и угрожаем. И кое с кем поступили жестоко. Всякое бывало. И не мы одни. По России нефть по трубопроводам течет, разбавленная кровью. И если говорить о проценте содержания, то пятьдесят на пятьдесят. И все было бы нормально, если бы хозяин и впрямь не почувствовал себя Наполеоном, забыв при этом, что Наполеон стал Наполеоном лишь когда стал императором. А до этого был капитаном, генералом и мог не раз сложить буйну голову. Не судьба, наверное. А хозяин в принципе погорел почти на мелочи. Этому тамбовскому мужику захотелось заработать чуть больше, чем он зарабатывал. Ну, считал, что те услуги которые он оказывает, стоят больше, чем ему платили. И нашему хозяину, нет, чтобы к этому прислушаться и в чем-то доплатить. Денег предостаточно, да и сумма невесть какая. И просил-то он даже не деньги, а должность хорошо оплачиваемую. Так нет: «Какой-то там простой смерд смеет требовать у меня, у Наполеона». А тот наглым оказался, и пошел к его папане, и ненавязчиво объяснил папане свои обиды. Тот, конечно, сообщил сыну. Хозяин вызывает меня, что, мол, такое, что за беспредел. Какая-то мошка смеет шантажировать меня. Принимай меры. Чтобы я больше о нем не слышал. Какая наглость – пришел прямо к папаше. Приняли меры. И все бы нормально, да этих санитаров прихватили по другому делу. И они поплыли. А тут такой след – за месяц до смерти заходил к папаше. Сразу думать надо было. Я его предупреждал и отговаривал. Лучше потратиться. И по-иному решить вопрос. Так я же не Наполеон. Ну и закружилось, завертелось. Для его противников в руководстве страны этот случай – подарок. А тут еще всплыла эта его фраза. О стоимости думы. Каждому депутату миллион – и дума наша. Она и так была наша, но зачем же говорить вслух об этом. Для истории что ли? Потомки и так узнают все со временем. И что странно, в этом следствии на меня у них нет никаких доказательств, а на хозяина мотив в чистом виде. И для демократичного суда тех же штатов, этого достаточно, чтобы посадить человека на электрический стул. А я тут вообще не при чем. Но с убийством у них почему-то не получается. Для меня это даже удивительно. Тогда они его как Аль-Капоне – за неуплату налогов, ну и еще за мошенничество.

Ну а окончательно у них созрело решение наехать на хозяина после того, как он ляпнул в сенате США, что России не нужно ядерное оружие. А НАТО уже рвало на части Югославию. Откровенно говоря – глупость на уровне предательства. Второго Ельцина в течении десяти лет – это даже для России многовато.

А ведь мы были самой богатой фирмой России. Денег у нас было больше, чем у правительства. Когда что-нибудь возникало срочное, Касьянов у нас просил взаймы. У них нет, а у нас есть. А про прессу и телевидение я уже не говорю. Проплаченные журналюги заполонили статьями о нашем богатстве, прозрачности и добродетели все печатные средства. Каждый редактор считал за честь опубликовать что-нибудь хвалебное о нас. Фирма шла по стране, как космонавт по ковровой дорожке. И, конечно, во главе единственный и неповторимый. Платили всем. Причем не отдельным там руководителям, и их лично не забывали, а целым учреждениям. Прокуратуре. МВД. У них же, как у церковных крыс – пусто и бедно. Мы им автомашины, передовую технику. Боритесь с преступностью, не щадя никого! Только, конечно, наши фирмы к этой самой преступности не имеют никакого отношения. У нас самая прозрачная фирма в России, а может быть и в мире! Помнится, этот термин о прозрачности Дятлов выдал. Ну а журналюги заламывали руки, рыдали от умиления и восторга. Самая прозрачная. Заключения проплаченных иностранных крупнейших аудиторских фирм, которые за солидные деньги лишь листали наши балансы, закрывая глаза на очевидное. А это очевидное даже наши бухгалтеры в ЦБК видели. Мне Чайка не раз говорила, а она при Советах бухгалтером работала и знает, что такое ОБХСС. Так она говорила: «Вы повлияйте на него. Меня он не слушает, мол, из застойного прошлого мира». Я ей: «А как же заключения серьезных западных аудиторов?» А она отвечает, что туфта все это, придут наши простые эксперты, бухгалтеры со стодолларовым окладом в месяц, и эти многотомные заключения в пыль превратят. Она работала, она знает. Я ей говорю, что они не посмеют, кто их допустит до наших балансов. Она мне – всегда кто-нибудь находится, кто-нибудь всегда находится, поверьте моему опыту. Бухгалтера первого в России кооператива.

И вот эта неприступная крепость, эта линия Мажино споткнулась об тамбовского мужика. Алчного и наглого. Это с одной стороны – с другой наполеоновские замашки хозяина. Он думал деньги – это все. А оказалось, что власть, пожалуй, будет и повыше статусом, если ей умело пользоваться. Если не размазывать сопли по вечно пьяной роже, а посмотреть на все трезвым взглядом, оценить и принять меры. И если воля крепка, никакие миллиарды не помогут. И какой-нибудь следователь, деревенский мальчишка с окладом, который не дотягивает до обеда в хорошем ресторане, вколотит гвозди в твой гроб, – у него уже слегка заплетался язык, и было видно, что он почти спит.

– Может еще коньячку и баиньки? – уже предлагаю я сама.

– Кто бы возражал.

Мы выпили, и он тут же отрубился.

6

На следующее утро я проснулась первой. По виду Олега было видно, что он еще намерен спать и спать. Я приняла душ, сварила кофе. А он даже не пытался открыть глаза. И вдруг резкий звуковой сигнал в прихожей – и запульсировала красная лампочка в спальне. Я ее даже и не замечала. Он вскочил, как солдат на побудке, и помчался в прихожую, как я поняла, к телефону. Слышу, как он с кем-то разговаривает. Затем прямо из прихожей, махнув мне рукой, ринулся в ванную комнату. Вышел через несколько минут в халате и с полотенцем в руках. Я стояла в дверях кухни, допивая кофе. Он обхватил меня и впился в губы поцелуем. А у меня в одной руке чашка с кофе, в другой рогалик. Так и стою с поднятыми вверх руками, как тот пленный фриц.

– Извини, что промчался в ванную мимо тебя. Но в прихожей посмотрел, какой у меня видок, и решил тебя не пугать и сразу под ледяной душ.

А у него и правда волосы влажные, прохладные и щеки и губы тоже.

– Кофе готов.

– Потом, потом. Тут срочное сообщение получил. Оказывается, меня уже два дня не может отыскать мой адвокат. Вынужден был уже через офис получить код на эту квартиру, и дал сигнал. И сообщил, что на сегодня в четырнадцать ноль-ноль нужно быть в суде. Какие-то там требуется соблюсти формальности, и я должен быть собственной персоной. Так что в аэропорт поедешь без меня. Водитель будет здесь к одиннадцати. Ну, ты его знаешь, он нас встречал.

Я накрыла на стол, налила ему рюмку коньяка и себе тоже.

– Нет, нет, не буду, – замахал он руками. – У них тут свои порядки. Не то, что у нас в России – никакой свободы. А ты, между прочим, можешь принять.

– И приму. Надо соблюдать культуру похмелья, а до вылета еще есть время.

И я лихо опрокинула рюмку.

Он выпил кофе, но до завтрака не притронулся.

– Не могу, – говорит. – После такой крепкой бухаловки, что мы с тобой вчера устроили, я сутки не могу ничего в рот брать. Организм не принимает. Так, я бегу собираться. Опаздывать в суд у них не принято. А я хоть и за все плачу, но приличия надо соблюдать. А ты не торопись. У тебя есть еще время. Твой билет у водителя.

Он оделся. Попросил, чтобы я ему поправила галстук и вообще дала заключение, как он выглядит.

– Зер гут, – говорю. Он и вправду быстро пришел в себя. И выглядел очень даже неплохо.

И я уже собралась с легким сердцем с ним попрощаться, как вдруг он заявляет:

– Не знаю, когда мы еще увидимся. И при каких обстоятельствах, поэтому хочу просить у тебя прощения.

– За что? – удивилась я.

– Ну что подвергал тебя унижению с этим чертовым гаремом. Подлец я, конечно. Я ведь знал твое положение. И смерть мужа. И материальное положение. Дятлов все это изучил и проверил, и дал заключение, что ты находишься в таком состоянии, что вряд ли сумеешь отказаться. Ну а я видел лишь твою красоту. На тот период только ее. Ну а хозяин так запал на тебя, что требовал у Дятлова принять все меры, чтобы ты согласилась. Подлец я. А по настоящему я уже потом тебя узнал. И Дятлов систематически докладывал.

Я слушала его и готова была уже расплакаться. Но прямо в ушах звенели слова Альки: «Никогда, ни при каких обстоятельствах. Нельзя доверять, даже когда тебя любят. Будь выше их».

– Ты о чем? – говорю. – Я что-то не понимаю.

Вижу, он слегка притух со своими чувствами вполне искренними. И с некоторым удивлением смотрит на меня.

– Ну, я про гарем.

– Какой гарем? Ты меня с кем-то путаешь. У вас олигархов столько баб, что для тебя они уже все на одно лицо. Если ты считаешь гаремом мое ЗАО, то я там, в соответствии с штатным расписанием, числюсь одна, да еще на балансе стол и стул. И договоры на обслуживание с ЦБК и прочими подразделениями НК.

– Я же серьезно.

И правда, на лице такое недоумение, что мне даже стало его жалко. И я провела ладонью по его щеке.

– Ты ошибаешься.

Он отбросил мою ладонь. И вижу, начинает злиться.

– Я же тебе серьезно.

– И я не шучу. Ты ошибаешься. У тебя столько было баб, что ты начинаешь путать лица.

И тут он с силой схватил меня за предплечье. И уже со злостью и раздражением почти кричит:

– Я не знаю, чего ты там затеяла. Я за это время узнал, что ты очень непростая штучка. Но этим тупым отрицанием ты просто оскорбляешь мой разум! Все можно понять, но такое прямое, намеренное упорство…

Когда он с силой схватил меня за предплечье, у меня рефлекторно возникло желание отпора. Не выношу насилия над собой. У меня прямо сил в такой ситуации прибавляется, как с тем греком. Я рванулась из его рук и, хотя он сильный мужчина, вырвалась, прошла мимо него в ванную комнату и быстро закрылась. Минуты две было спокойно. Потом он, наверное, испугавшись – неизвестно, что я задумала, что буду делать, начал стучать и просить, чтобы я открыла. Я решила, что не открою. Пусть уезжает. А там – что будет? Некоторое время он молчал, вдруг слышу:

– Вероника. У меня нет времени сидеть около ванной комнаты. Ну пожалуйста. Ну извини. Ну не ты это, не ты. Я ошибся.

Думаю, надо открыть. Физического насилия я не боялась. Он видит, что без боя я не сдамся. А не открывать? Нет, надо было прояснить ситуацию. И показать, что я ему доверяю.

Я открыла дверь, вышла и вижу – он стоит около стенки в коридоре и, как ни странно без озлобления и даже раздражения, но серьезно смотрит на меня. Я иду мимо него, вся собравшись, готовая к неожиданностям. И вдруг, сама не знаю, чисто по-бабьи, брякнула:

– Дурак с деньгами.

Он как принялся хохотать. Сел на корточки, закрыл лицо руками и хохочет.

– Верно, верно. Дурак с деньгами.

Потом поднялся и пошел к дверям. И уже от дверей, повернувшись, говорит:

– Не прощаюсь, Вероника. Даст бог, еще свидимся. Удачи тебе. И вот еще что. К тебе от Тэди прилетит человек. Спросит про дела фирмы, про следствие. А потом скажет: «Лобов просил передать маляву», – он усмехнулся. – Передашь ему письмо Тэди. То самое. Ну, удачи.

– И тебе удачи.

7

С аэропорта я позвонила Альке, что вылетаю, и она, конечно, примчалась меня встречать на нашем микроавтобусе. И сразу же про Олега, про лондонский офис и про Тэди.

– Ты подожди про Лондон. У вас здесь как? Антон не очень допытывался, где я, почему улетела с Лобовым? Ну Чайка в курсе, а он как? Мне так перед ним неудобно за все это.

– Неудобно, неудобно. Тут вопрос жизни и смерти. А ты – неудобно. Ты с Лобовым совершенно права. Старые грехи держат крепко. А у нас они с тобой на крови замешаны. Уж так получилось. На нас сейчас сошлись не только деньги и похоть, а кое-что и покруче.

– А как ему объяснишь?

– А никак. Даже и не думай пробовать, и не переживай. Я тебе уже об этом говорила. А ты опять. Рассказывай, что в Лондоне.

Когда она услышала, как Тэди струсил и со страху пригласил нас в шикарный ресторан, заявила:

– А что я тебе тогда говорила? Что я говорила? Он за эту сделку получил бы с «Югани» миллионов двести, не меньше. Двести ему, остальные они между собой распилили бы. Но это бог бы с ними, но они же, сволочи, тебя подставляли.

– Так ведь письмо же было. Как подставляли? Мы же всегда так работали.

– Простота библейская. Неужели не понимаешь? Раньше был порядок. Ни у кого и в голове не было от указания письменного отказаться. А сейчас – они из бухгалтерии изъяли бы это письмо. Федоровна и не пикнула бы. Да она могла этого и не знать, сделали бы без ее ведома. По договору подпись твоя, как генерального, ты за все и отвечаешь. И все по закону. И сейчас бы следствие изъяло документы. А там только твои незаконные действия. Тебе надо было потребовать с него 100 тысяч зеленых за то, что ты его гада от статьи спасла. Не меньше.

– Да какая статья, что ты Алька? И еще сто тысяч. Ну нехорошо как-то.

– Покушение на мошенничество, какая. Он потому, гад, и задрожал. А ты нехорошо, нехорошо. Им хорошо, а нам нехорошо. Неправильно это подруга. Несправедливо. Они нас трахают во все щели, а как мы что-нибудь потребуем по справедливости, так сразу нехорошо. Вот тебе сколько обещали за правильные показания на следствии?

– Пятьдесят тысяч зеленых. Это когда все закончится. Ты же знаешь, нам всем это обещали.

– Вот видишь, а тут сразу сто. У этого Тэди денег куры не клюют. Они сейчас все без хозяина воруют безбожно. Ты думаешь у этого Тэди один такой случай? Помнишь, Крайнова арестовали, якобы за обналичку 300 миллионов? Там почти такая же схема. Крайнову было письмо от Тэди. Он перевел деньги, а письмо потом исчезло. Крайнов, конечно, и сам получил немало. Но Крайнов сидит в Тишине, а Тэди с тобой ходит по ресторанам.

– Ну у Крайнова другое.

– Там другая сделка, не векселя, но суть та же. Слушай, – встрепенулась Алька. – А может гад Лобов с него что-нибудь вытянул? Это жучило тот еще.

– Ну, я не знаю…

– А он тебя, гад, не обижал?

– С чего ты взяла? Нормально провели время.

– Нормально, говоришь? А ну гляди мне в глаза. В глаза, говорю!

– Да перестань, Алька, – смеюсь я.

– Не прячь глаза, не прячь, – схватила она меня за плечи. – Так, так, вижу – довольна. А ну, колись! Утехами занимались и по твоему состоянию, вялому и блаженному виду вижу, что активно. Колись – были утехи?

– Ну были. Мне кажется, я ему вправду очень нравлюсь. Правда он так и не сказал: «Люблю». Но говорил, что я – удивительная женщина.

– Ой, – сморщилась Алька. – Простота библейская. Приласкай нас хозяин немного, и мы верим в любые их фантазии. Да, чуть не забыла самого главного. Ты призналась ему, что узнала его?

– Нет, Алька, ты что.

– Молодец, моя школа. С этими волками главное –прикинуться овцой. Тогда они начинают нам доверять. Понемногу, конечно.

– Слушай, он мне про жену рассказал, что у него с ней разладилось. Она у него с детьми в Канаде живет. И он считает, что из-за этой всей шумихи вокруг НК и его лично. Она у него из старой интеллигентской семьи. И все эти дикости, которые на него вешают, на нее сильно подействовали. Именно по части морали.

– Ей бы хлебнуть, чего мы хлебнули. Тогда бы было не до морали. А когда все к твоим услугам, тогда можно и о морали вспомнить. Не люблю таких чистеньких. Все мы готовы быть чистенькими, пока дети есть не просят, и родители не сопьются, и по помойкам не пойдут. Ну что тебе сказать, подруга. Исследуя эти события методом дедукции, хочу тебе сказать…

– Вот-вот, включай дедукцию.

– Не перебивай. Так вот, хочу тебе сказать, что когда мужик жалуется своей любовнице, или как там тебя назвать сейчас на жену, это уже кое-что, это уже признак уважения. Мне даже откровенно до сих пор не верится, как все идет. Не верится, да и только.

– Да, он мне вот что предложил. Перебираться на Запад. Он для меня и Степки все устроит. Материальная поддержка, работа. Слушай, он откуда-то узнал, что я неплохой парикмахер.

– Как откуда? Стучат. А ты что?

– Отказалась. Говорю, что сейчас это невозможно. Если например прямо из Кипра бежать, так ведь сразу объявят в розыск и в Интерпол. Как с другими работниками НК. Кстати их там, в Лондоне предостаточно. С одной мы даже подружились. А у нас глядишь, и обойдется. Он знаешь, что мне сказал, когда я говорила про Володьку Макаровского? Он говорит, что наши фирмы нельзя равнять. У Макаровского, мол, свое.

– А что же еще у Макаровского?

– Не знаю, он не говорил.

– Но одно я не пойму. Все-таки, зачем Володька вернулся? Ну зачем? Раз там еще что-то есть.

И Алька даже погрустнела. Все-таки что-то было у них с Володькой. Алька с ее характером просто так за мужика не будет переживать.

– Ну ладно, подруга, расслабься, – продолжала она. – Метод исследования продолжается. То, что он предложил – это серьезно. Все-таки при всех обстоятельствах ему незачем вешать тебе лапшу на уши. Просто незачем. Ты и так стала его любовницей. И, исходя из твоего характера, не собиралась капризничать. И претендовать на что-то большее. А характеры наши они изучили с помощью Дятла. Ведь не лохи они. Это, конечно, серьезно. Он на тебя запал. Ну и нет причин, чтобы слегка не втюриться, а может и не слегка. Он уже не тот студент, чтобы верить в христианские добродетели женщин. Про него самого уже и не говорю. И он, исходя из своего жизненного опыта, понял, что в женщине главное. Это, конечно, подруга серьезно. А с другой стороны – не надо принижать себя, бить в красивую грудь, рвать чудесные волосы, как Мария Магдалина. Сейчас времена другие. Кстати, Христос простил грехи Магдалины. Простил. Глядишь, и нас простит. Ты же красивая, цветешь как роза, несмотря на все наши страхи. Только вот к туалетам у тебя тяга со страху.

– Я по маленькому.

– Ну не хватало нам с тобой еще медвежью болезнь подхватить. Так что, подводя итоги, можно сказать, что твои с ним отношения движутся в правильном направлении. Еще что-то было?

– Было. И я рассказала, что Олег жаловался на хозяина и на те дела, в чем его обвиняют. Ну и что хозяин был возмущен наглостью тульского мужика в отношении его отца и приказал убрать его.

И тут Алька аж потемнела от изумления.

– Он тебе это рассказал?

– Ну он уже хорош был. И не очень контролировал себя. После этих жалоб сразу уснул. А утром встал, откушал кофе и помчался в суд по поводу его экстрадиции. А меня подвез до аэропорта сотрудник НК, какой-то Миша. Вот и все.

– Ой, подруга, ой бедная ты моя, – запричитала Алька.

– Ты что запричитала? Я вообще не хотела тебе про это рассказывать, сама знаешь почему.

– Хорошо, что рассказала. Простота ты моя библейская. Нет, ты что, не понимаешь, что произошло?

– Да что ты меня пугаешь, что тут такого? Про это вся пресса болтает. По телевизору показывают. Его же в этом и подозревают.

– Неужели не понимаешь?

– Не понимаю.

– Одно дело – болтают. И совсем другое, когда тебе главный киллер НК в этом признается. Уловила, балда? Ведь нас будут вызывать в качестве свидетелей. Он про это великолепно знает. Будут допрашивать. И ты можешь быть важным свидетелем.