Мужик и камень

Быстрее бежать!.. – молниеносно промелькнуло у него в голове, и

он, с особой сложностью, то касаясь пола, то снова приподнимаясь,

зашагал к двери.

– Куда? Куда же я?! – вдруг в сердцах простонал Гомозов и

остановился. В мгновение он понял, в каком безысходном

состоянии находится. То было достойным только феноменального

позора, и ему не стоило бы показываться людям… а тем более ей…

ей на глаза… Но идти было надо. Непременно! Идти и не медлить!

Ни секунды! Тогда он созрел к следующему выводу. «Я пойду!

Пойду… – бурчал себе под нос. – Но только необходимо взять с

собой какую-нибудь тяжелую вещицу, такую, чтобы та не позволяла

бы приподниматься над землей и тем более парить. Парить… Какая

мерзость»! Он брезгливо покорчился и заметался по комнате, в

поисках неизвестно чего.

«Стол. Журнальный стол… – почти сразу ворвалась идея, но

Гомозов тут же откинул ее: – Нет… Слишком легкий. Не удержит.

Тогда кресло. Да, да, кресло! Это куда еще ни шло… Ну уж нет!

Будет как-то нелепо и смешно, если я пойду с креслом», – лепетал

Филолет Степанович, оставив последний упомянутый предмет

мебели в покое.

Так, на что ни падал его взгляд – все не подходило. Все

громоздкое и легкое, а требовалось что-нибудь маленькое и

увесистое. Но таких объектов Филолет Степанович ни только

усмотреть, да даже придумать не мог.

Может быть… Может… – с трудом закрадывалась в голову

идея. – Вполне подошла бы гиря… Да, да! Именно гиря! Большая

увесистая гиря, как у циркачей, – но новая возникшая мысль, так же

поспешно испарилась, как и возникла. Гомозов не был ни циркачом,

ни культуристом, такой гири у него и быть не могло.

– Камень! – самодовольно рассудил Гомозов, удивляясь своей

сообразительности. – За увес вполне мог бы сойти камень! Камень!

Камень! – и тут Филолет Степанович вспомнил про недавнего

своего серого врага, попавшегося по ноги на снежной тропе,

вспомнил, и, засуетившись, как заблудший муравей в горящем

муравейнике, начал отыскивать веревку.

Через несколько секунд в его руках уже лоснился новехонький

крепкий шпагат, и Гомозов, с неудобством нацепив на себя пальто и

на весу натянув ботинки, как ошпаренный вскочил за дверь.

Камень все лежал на том же месте.

– Ах, вот ты, мой друг! Ну, здравствуй, здравствуй! – на распев

язвительно поздоровался с камнем Гомозов. – Скучал или нет, серая

гадина?! Теперь-то ты мне сгодишься! Пора бы и тебе для меня

службу сослужить! Теперь ты у меня расплатишься за свою

подлость, ирод ты проклятый!

И Гомозов, нагнувшись, накинул на камень веревку и, в

несколько витков, крепко перемотал его. Свободным же концом

шпагата он, не стыдясь уличного открытого пространства, опоясал

и себя, затянув под грудью узел понадежнее. Для пущей

уверенности Филолет Степанович придерживал эту привязь левой

рукой. Он сразу обязался держать камень как можно ближе к себе, у

самых ног, чтобы тот, избави Боже, не позволял ему

приподниматься над поверхностью.

Первые шаги Гомозова с камнем были весьма затруднительны.

Наверняка булыжник превосходил по весу ту самую гирю, что не

так давно представлял в своем воображении Филолет Степанович.

Но успокаивало одно: по крайней мере, волочить за собой этот

камень было куда менее постыдным, чем парить над желтоватым

тающим снегом, как те «влюбленные черти».

Гомозов пошел по улицам в обход, так меньшая вероятность

повстречать хронически любопытных людей (а таковыми в его

понимании были все, принадлежавшие к человеческому роду). И

благо, его предсказания на счет пустоты улиц сбывались. От дома,

по городу и вплоть до самой реки ему встретилось только двое

прохожих, да и те никудышные: первый – чудаковатый и

подслеповатый старик, второй же – конопатый мальчишка,

пугливый, бестолковый до некуда. Мальчишка молниеносно

проскользнул в переулок, как только заметил обмотанного

шпагатом мужчину, надрывно тянущего за собой камень. Старик

же, казалось, вовсе ничего странного не узрел.

– Она уедет! Она вот-вот уедет!.. – вот, что больше всего

волновало Гомозова. – Уедет! Уедет! – так неумолимо канючило его

сознание, терзая все нутро.

Стоило бы поторопиться. И без того, обход по улицам удлинил

путь на четверть часа. Перетянул и камень на себя уйму времени.

Глядишь, если бы не он – Гомозов давно бы был на месте. Время

поджимало, и продлевать путь более не представлялось

возможным. В мытарствах дойдя до реки, Филолет Степанович

далее придерживался обычного своего маршрута, и никак не

намеревался петлять.

– Она уехала! А что, если она уехала?! – шумно колотилось в

мозгу. – Нет! Нет! Не уехала! Она еще тут! Тут! Только собирает

чемоданы! – успокаивал себя Филолет Степанович.

До общежития мужчине оставалось немного – только пересечь

реку по тропе и преодолеть каких-то сто, двести метров. Филолет

Степанович уже вступил на лед и торопливо зашагал по реке,

передвигая за собой камень, как его начал волновать еще один

момент, момент появления в поселке Оставной. Как он объяснит

привязанный к себе камень, если Елена вдруг спросит? А она

спросит. Непременно спросит.

– Объяснит, как есть, – тут же рапортовал он. – Нечего

стыдиться. Так должен поступать любой, даже мало-мальски

уважающий себя человек. Да, да! Именно так! Он же личность, и

должен, в конце концов, волю иметь, жить по нормам разумного

существа. А Елена… Что Елена?! Я научу ее жить по-новому, –

возвышенно думал Филолет Степанович. – Объясню ей, как следует

жить! Как следует «любить» в новом понимании.

Любовь – и что за глупое слово, пустой звук, с детских лет

запудренный мечтаниями. На деле же – мнительная привычка, и

только. Любить. Может ли это привести к хорошему? Кто-то путает,

что может. Только кто припомнит это время «настоящего счастья»?

Секунды, по сравнению с величиной среднестатистической жизни.

«Настоящая любовь», как они ее именуют, даже смешно… Верно,

должно быть иное название? Да, иное. По причине, что любовь –

всегда подвох, крепкая ловушка под цветочными стеблями. Но нет,

пришло новое время, и нужно учиться любить по-новому. Да, да!

Нужно учиться по-другому воспринимать значение этого слова. А

они списываются на сердце… на душу… или что там еще… К

черту душу, ответит разумный! Она чаще шепчет пропащие идеи,

чем что-то дельное. Любовь, – размышлял Филолет Степанович,

волоча за собой камень. – Кому нужна эта чувственная любовь?! От

нее нет никакого прока. В наше время, в век небывалого прогресса,

человеку нужно новое, разумное чувство, так называемая «умная

любовь». А старое понятие любви – пусть оно катиться в пропасть,

к чертям собачим, в самую непостижимую глубь, и пусть его никто

не сыщет… – так он размышлял и далее, и не заметил, как лед под

камнем у его ног вдруг треснул, только тогда внутренний монолог

Филолета Степановича на несколько секунд прервался.

Вместо того, чтоб развязывать узлы, Гомозов только крепче

схватился за веревку, и не известно, то ли от бессознательности, то

ли из-за столь неожиданного потрясения, что накрыло его мысли.

Но обстоятельства не ждали, они требовали моментального

решения, и через короткое мгновение ранний весенний лед треснул

повторно, теперь наверняка, дав сквозной разлом.

И как ни странно, Гомозову стало так хорошо и спокойно, что

он вдруг перестал торопиться, и, наоборот, даже замер на месте,

словно ожидая чего-то прекрасного, доселе неизвестного и

разрешающего все внутренние противоречия. Теперь не нужно

было ни перед кем оправдываться за свой приход, ни придумывать

объяснения привязанному камню и ни бороться с самим же собой,

со своими мыслями. Тяжесть камня рассекла холодную водную

тьму, и устремила мужчину вниз. В мгновение Филолет Степанович

ощутил весь «кипяток» леденящей воды, и вместо положенного

страха, ощутил несказанную радость. Никогда еще ему не было так

славно. И все его тело ощущало это, погружаясь в тихую,

невероятно мудрую, всезнающую мерзлую бездну.

– Мои мысли верны, – шептала в голове Гомозова, последняя,

запутавшаяся в извилинах мозга, словно в водорослях, закоренелая

мысль, и даже холод не пугал ее. – Человек должен быть горд и

волен над собой. Человек должен управлять собой и знать свои

рамки… Человек, ему нужно учиться любить по-иному. Да-да…

Так, чтобы… так…так… – и мысль Филолета Степановича

прервалась, стоило ли утверждать такие понятные, разумные вещи,

все же слишком очевидно.

Гомозова тянуло на дно.

Так Филолет Степанович и не предпринял никакой попытки

высвободиться от своих пут, он не побарахтался, и даже не подумал

отвязать камень. Ведь, отвяжи он его – то тут бы и взвился в воздух,

а это означало только одно – недопустимый позор. И что может

быть хуже этого позора?! Нет. Хуже ничего быть не могло. Гомозов

принял свое погружение за должное, на лице его странным образом

застыла безумная неестественная улыбка, а в голове сделалось так

мирно, что захотелось вздохнуть всей грудью. Так он, впрочем, и

поступил.

Один запоздалый и отважный рыбак, нуждающийся в рыбалке,

пожалуй, куда больше, чем во сне и еде, в столь поздний для

данного занятия час пришел к реке.

Придти раньше у него не получилось, все жена виновата.

Встала в самую рань и пресекла все планы пахаря голубой нивы,

напридумывав несчетное количество «важных» дел.

Шантажировала, угрожала. А если уж она встанет на своем – так и

не сдвинешь вовсе. Да и еще, при отказе от «заданий» обещалась

испортить всю рыбалку. А уж это-то она могла. Хорошо бы, если

она так буравила лед, как меня, – думал удильщик. – Тогда бы

видный был от нее толк. Но главное, что он сейчас добрался до

реки. Добрался, и вопреки всем запретам и опасениям

слабонервных, вышел на весенний лед, который еще держался

довольно прочно, чтобы совершить последнюю в промерзшем

сезоне рыбалку. Мужик все шел и рассматривал приманку для рыб

– цветастые глянцевые блесна, что поочередно вытаскивал из

кармана (их он схватил впопыхах, удирая из дома), и не сразу

заметил поодаль от себя ледовый разлом. Узрел он его только час

спустя. Рыбин было наловлено около двух десятков, покоритель

реки встал, и чтобы размять косточки решил пройтись, оглядеться

на оттаивание природы. Ведь кто, как не рыбак, знает толк в

природе и в ее состояниях.

Но насладиться мирным созерцанием так и не удалось.

Скользнув по слегка оттаявшей ледяной поверхности, взгляд

усталых, но счастливых глаз рыбака, упал на темную пробоину

посреди реки. Смутное подозрение уже тогда охватило удильщика.

Он подступил чуть ближе, на безопасное расстояние, и обмер от

нового открытия: к разлому от берега шел сплошной след, и,

вероятно, от чего-то тяжелого, также проглядывались следы сапог.

Это несчастное происшествие! Ничто иное, как несчастное

происшествие! – почувствовал на себе ответственность рыбак и

быстрым шагом направился в сторону ближайшего берега, чтобы

протелефонировать.

Уже через полчаса, после того звонка, под лед ныряли

водолазы, а на берегу собралась толпа зевак.

– Ну, что? выловили кого? – надменным тоном донеслось с

берега из толпы любопытных, когда водолазы поднялись на

поверхность и с тяжестью тащили за собой увесистый и гладкий

предмет, к которому была примотана веревка.

– Да, что же вы делаете?! – опять кричали с берега, только

теперь уже с насмешливой интонацией. – Разве не видите, что это

обыкновенный камень! Слышите, камень! А вам человека надо

искать!

– Много командиров нашлось! – в ответ выкрикнул

отвлекшийся участковый. Он был на льду и о чем-то беседовал с

водолазами, когда те уже взваливали булыжник на сани с широкими

и длинными полозьями во избежание нового разлома.

Разговор до берега не доносился, однако любопытствующему

собранию и без того открывалась суть дела от одних только жестов.

Участковый кивал на разлом и что-то спрашивал у водолазов, а те в

свою очередь не знающе пожимали плечами, что-то

растолковывали, и опять пожимали плечами. Очевидный итог

подвел подручный водолазов, отмалчивавшийся до этого момента.

С деловым непоколебимым видом, произнес:

– Больше здесь ничего нет, все чисто, – ветер подхватил фразу

и швырнул ее к берегу.

– А где же утопленник? – тут же отозвалось, из толпы зевак.

То, выступив вперед, кричала женщина не хрупкого десятка с

певучим именем Елена.

– Кто его знает?! – озадаченно махнул рукой участковый,

наконец решившийся объясниться. – Скорее всего, уплыл вниз по

реке. Туда ведь течение.

– А камень зачем? – выкрикнул с берега любопытный задавака

в серенькой куртенке.

– Энто вон у тех спросите, – кивнул участковый на водолазов.

– Видать, булыжник как улику вытащили, мне показать. Мол, бишь,

на нем веревка намотана. Разыскиваемый к реке за тем и шел,

чтобы топиться. А куда теперь этот булыжник? Не обратно же в

воду кидать?

– Ну, ладно! Ладно! – тут же успокоила участкового дама

неробкого внешнего вида, активно принимающая участие в данном

мероприятии. – Тащите сюда камень! Пропавшего не нашли – хоть

камню цветов возложим, да за него киселя выпьем! Надо ведь по-

человечески! Хоть и незнаем, кто преставился.

– В этом я вам не откажу! – ответил участковый и зашагал к

берегу, а водолазы понятливо повезли сани с камнем следом.

Булыжник сбросили на снег возле реки, со стороны поселка

Оставной. Кто-то из жителей, неравнодушный к происшествию

изъявил желание пригласить священника, но его тут же пресекли,

рассудив, что к самоубийствам священничество не пристало. Зеваки

еще с минуту потолпились и начали расходиться. Так бы и

разошлись все, если бы бойкая женщина вновь не вступилась:

– Ну, что ж вы как нелюди-то?! – возмущенно воскликнула

она, отчего некоторые из окружения вздрогнули. – Нельзя же так!

Помянуть надо! Тоже ведь человеком был!

Кто-то из оставшихся сомнительно зашептался, однако даму

сие обстоятельство не смутило:

– Пойдемте ко мне, хоть компоту наварим! – продолжала

взывать к народу она. – У меня соседка съехала – в общежитии

теперь весь дом свободный.

Приглашение восприняли не все, за инициативной дамой

устремились лишь некоторые: самые сердечные и безрассудные

люди. Другие же посчитали, что устраивать поминки камню

смешно, и равнодушно разошлись по домам.

***

Только через две недели предположительно определилась

личность утопленника. Делу поспособствовали показания

подслеповатого старика, и конопатого мальчишки, который

наблюдал на улице странного мужчину, волочившего за собой

камень.

Старик и конопатый точнейшим образом описали

подозрительную личность, и их сведения достоверно сошлись с

листовкой «пропал человек», расклеенной по всему городу и близ

прилегающим селениям. Подобная листовка с очерком и

фотографией, а так же и заявление пылились на столе у местной

полиции – «дело об исчезновении личности» завели бывшие

коллеги Гомозова по работе, обеспокоенные его всегдашним

одиночеством и необоснованными прогулами. В конторе Филолета

Степановича хватились в первый день после выходных. Не

приходить на работу без объяснений, было не в его привычках.

Уже к концу первой недели после исчезновения к дому

Гомозова направились посыльные. После того, как пришедшим

никто не открыл, дверь взломали. Пропавший не был обнаружен.

Досмотр, показания свидетелей и опасения работников

сложились воедино и, наконец, по городу и окрестности разнесся

слух о предполагаемой личности пропавшего.

Слух дошел и до поселка Оставной. Там в одном из окон

общежития тихим поздним вечером горестно всплакнула

нехрупкая женщина, казалось бы, вовсе не умеющая плакать. По

недавним объявлениям на столбах, Елена узнала исчезнувшего, и

горькое чувство утраты охватило ее.

Спустя день опечаленная дама принесла к камню цветы и

закрепила на высоком столбике табличку, что заказала давеча, сразу

после скверного известия. Теперь возле камня на посеребренной

табличке, отражающей лучи весеннего солнца, возвышалась

короткая невинная надпись: «Здесь похоронен прынц». И пусть эта

надпись не выражала особенно глубокого смысла, но что-то важное

она значила для той нескромной и не хрупкой женщины с

благозвучным, приятным именем.

Document Outline

Мужик и камень.

– О какой помощи вы говорите? Я вас не совсем понимаю.

– Мда… Бывало.

– Вы… Вы ведь так давно не заходили, – все неуверенно объяснял Гомозов. – И я просто пришел проведать вас.

– Не то что бы умею…

– Не думаю, что сейчас это будет уместно.

– Нет, – коротко и смело прервала Елена. – Ошибаетесь.

– Да. Но это только догадки, а я хочу знать, как было на самом деле.

– Но, я мало, что помню. Разве какое-нибудь легонькое произведение.

– Да, можно, – ответил Гомозов, и женщина вскочила и побежала на кухню

– А вы заходите. Вы все равно заходите ко мне.

– Я? Приходил?.. – замешкал он. – Ну… Как бы так… Как бы…

Печально, что так все у нас.