Мужик и камень

Посмотрите, что на вас за наряды?!

– Вы меня еще и прогонять будете?! – возмутилась незнакомка

присутствием приказного тона, Бог весть от кого. – Какое, в конце

концов, вам дело?! Может, я не на той остановке вышла!

Представьте себе, перепутала! Бывает такое! А сейчас –

остановилась подумать. Кто знает, может, теперь придется пешком

идти?!

– Куда ж вы направляетесь, в столь поздний час? – недоумевал

Гомозов и становился похож на прилипало.

– Это уж точно не ваше дело! – с ядом прошипела незнакомка,

искоса вскинув на него взор холодных красивых глаз.

Вот ненормальная, подумал Гомозов, однако, охваченный

странным неизвестным доселе волнением, произнес:

– В такой легкой одежде по ночному городу нельзя! Вы

простудитесь! Даю вам гарантию! С таким отношением к себе

можно ненароком подцепить простуду, или, хуже того, вообще

воспаление легких! Поверьте, это возможно. Разве вы не

чувствуете, какой холодный ветер?! – Филолет Степанович

рассеянно посмотрел на враждебно качающиеся кроны деревьев. –

Я недалеко живу, за теми высотками одноэтажный дом… Хотите, я

принесу вам что-нибудь теплое, кофту, к примеру, или шаль?

Женщина внимательно, с неподвижным лицом, слушала

говорившего. Гомозов воспринял это молчание за согласие.

– Только побудьте здесь, я мигом! Мигом! И не думайте! Это

чисто по-человечески. И ничего не значит! Сочувствие, так сказать.

Только вы подождите. Несколько секунд. А я сбегаю! Кофту потом

вернете, как время будет. А я заодно и деньги захвачу, которые вы

на меня за проезд потратили. Все-таки, я не привык в долгу

оставаться! – пролепетав это, он расплылся в благороднейшей и

глупой улыбке.

Дама, доселе молчавшая, задержала победный взгляд на

стоящем перед ней мужчине, неожиданно усмехнулась, отчего

Гомозову сделалось особенно неловко, и, не скрывая превосходства,

заявила:

– По вечерам, не на своей остановке, ждать неизвестно кого, в

надежде, что принесут кофту и мелочь за проезд?! Вы знаете, это

что-то из ряда вон, – ее слегка подмерзшие малиновые губы вновь

потянулись в ухмылке с явным намерением унизить собеседника. –

Или, хуже того, вы меня к себе еще позовете?! Кто знает? Может

быть, это, в самом деле, вы и хотели предложить? – тут она колко

рассмеялась. – Но вы ведь даже не знаете, кто я. Даже имени моего

не знаете, к тому же, и я не знаю, кто вы.

От смеха у мужчины болезненно сжалось в груди, однако

женский ответ не привел в замешательство, он протянул руку и

быстро строго представился:

– Гомозов. Филолет Степанович.

Дама руки не взяла. Но смеяться перестала, и даже усмешка

слетела с ее губ.

– Знание имени не говорит о том, что ты знаком с человеком.

Думаю, спорить вы не станете, и спасибо за предложенную

помощь, за кофту, за мелочь, но мне ничего не нужно. Судя по

вашему добродушному тону, предполагаю, это вы из-за жалости, не

иначе как. Все же иногда человека должен кто-нибудь пожалеть.

Придерживаюсь этой позиции, сейчас она потребнее для меня. Я

обращусь к вам, когда мне понадобиться жалость. Разрешите? – ее

глаза заставили Гомозова пугливо кивнуть.

Более женщина говорить не стала, она развернулась и, не

попрощавшись, пошла вдоль дороги, будто никакого диалога и не

было. Мысли о том, чтоб ее проводить у Филолета Степановича не

возникло и не могло бы возникнуть, смотреть ей в след он тоже не

стал. С равнодушным видом, но с шатким потерянным внутренним

состоянием, Гомозов так же развернулся и пошел прочь, только в

сторону своего дома, туда, где вдали пялились неприятными огнями

многочисленные, ничего не обещающие глаза многоэтажек и

искрящийся электрический свет фонарей, зависших в черном небе,

звал за собой.

***

Следующим днем на работе Гомозову выпало особое

поручение, невероятно любопытное – папка с бумагами. Но, нет,

эти документы не требовалось перебирать, их полагалось снести в

одну кантору в центре города, и Филолет Степанович не мог не

согласиться (да и не пришлось бы). Экая же редкость: трудовой

день не ограничится пространством четырех стен с потертым

столом и скрипящим жестким стулом.

Дорога в назначенную кантору лежала через улицу

Переходную и она уготовила для Гомозова новые, весьма

пренеприятные известия. Так, проходя мимо Ливерпуля, Филолет

Степанович заметил своего друга, Журкина. И вот ужас, тот был не

один!

В компании давнего товарища состояла одна, достаточно

прелестная (в общественном понимании), дама. Григорий

Станиславович и сия кокетка нежно обнимались, что-то

нашептывали друг другу и приподнимались над землей. А дама-то,

дама! Она даже умудрялась пританцовывать в воздухе, мило

подергивая своими аккуратненькими ножками в светлых ажурных

колготах.

«Тьфу! И этот человек еще является моим другом?! Какая

низость!» – промелькнуло в голове у Гомозова. Его охватили злоба,

разочарование, расстройство, и все это возрастало с каждой

секундой в геометрической прогрессии. Теперь Филолет

Степанович, не ощущал под собой ног, но они тяжело хлопали об

асфальт, уже особенно широко шагал и деловито размахивал рукой

с документами. – «У меня был один товарищ. Был… И сплыл…» –

цедил он про себя, и ему хотелось побыстрей удалиться, чтобы

остаться незамеченным. Но тут Григорий Станиславович

обернулся, будто почувствовав, что о нем сейчас ведется мысль, и в

толпе прохожих он тут же разглядел резво шагающую знакомую

осанистую фигуру. Так обычно складываются обстоятельства для

тех, кто хочет промелькнуть незамеченным. Уж лучше не

скрываться, чем выглядеть дураком.

– Филолет Степанович! Филолет Степанович! Иди скорей

сюда! Скорей сюда! Я тебя кое с кем познакомлю! – закричал

Журкин, не выпуская из объятий фривольную, звонко

рассмеявшуюся, девушку.

Но шагающая фигура только больше ускорилась, спустя

несколько коротких секунд юркнула в сторону и бесследно

скрылась за поворотом.

Филолет Степанович ладонью смахнул со лба пот и стал

нащупывать в нагрудном кармане платок. Выходит у него теперь

никого не осталось, даже старого приятеля – и тот сплавился.

Теперь – никого. Вовсе никого. Гомозов едва отдышался, сердце

внутри словно раздулось и забилось так, что мужчину пошатывало,

в висках тоже колотило, но хуже того, атаковала жуткая мигрень.

Любой бы определил, что ему нездоровилось: лицо несчастного

побелело, а рука, поднося платок ко лбу с крупными каплями пота,

неистово тряслась. Но, ничего, ничего… Не привыкать. Не

привыкать!

Вечером, когда Филолет Степанович был уже дома и лежа на

диване в своем излюбленном флисовом халате, преспокойно

потягивая пятки, раздался телефонный звонок.

– Кто там ещё?! – пробурчал он себе под нос, переводя взгляд

на звенящее устройство. – Ах, да, знаю! Знаю! – Гомозов имел

абсолютную убежденность в своих доводах.

Брать трубку он не хотел, но все же, чтобы доказать себе

самому свою же собственную догадливость, он поднялся и лениво

зашагал к телефону.

– Да! Слушаю! – громко раздалось в комнате, как только

трубку сняли.

– Филолет Степанович! Филолет Степанович! – восклицал

сквозь потрескивающую связь Журкин. – Это я тебе телефонирую!

– Что и требовалось доказать, – в сердцах произнес Гомозов и

скинул звонок.

– Эх, Гриша, Гриша!.. Дурак ты, Гриша! – только это

расстроено пробормотал Филолет Степанович, и мысленно

добавил: – Нет больше друга.

Но телефон на этом не угомонился. Через короткий интервал

времени он снова затрясся в оглушительном звоне. Гомозов сел на

край дивана и все изображал вид, будто он ничего вовсе не

замечает, ничего не слышит. Но после второго звонка, безжалостно

разрывающего воздух, последовал и третий, а за ним, через

недолгую паузу – четвертый.

– Нет, так больше не может продолжаться!!! – завопил

Филолет Степанович, выходя из терпения. – Ну, сколько можно!

Гриша, Гриша… Неужели не ясно, если не отвечают, значит с ним

никто не хочет разговаривать! – но телефон неумолимо трещал, и,

наконец, Гомозов раздраженно вскочил и зашагал к нему. Сорвав

трубку аппарата, он озлобленно в нее процедил: – Что еще?!! Что

тебе нужно?!! У тебя там еще пальцы не поломались?! Какой раз

уже крутишь мой номер?! А?!

На двух концах провода возникло недолгое молчание.

– Первый, – наконец отозвался в трубке едва знакомый

женский голос.

– Кто это? – недоуменно фыркнул Филолет Степанович, чуть

умерив свой пыл. – Вы что, ошиблись?!

– Может, и ошиблась, – рассуждало мужчине в ухо. – На этот

номер я звоню впервые, но если считать верным то, что написано в

адресной книге, то я должна была попасть в квартиру Гомозова

Ф.С. Я ошиблась?

Филолет Степанович так и сел от удивления.

– Да, это я, – приходил он в себя. – Только не квартира у меня,

а дом! Частный дом! Что вам нужно? И кто вы еще такая?

– Мы с вами уже встречались. В автобусе. Помните?

Гомозов неожиданно для себя кивнул. Говорившая, будто

увидела этот жест, продолжила, стараясь немного уточнить:

– Это было в понедельник. Вы еще предложили мне свою

теплую кофту, только я отказалась.

– Ах, это вы! Помню, помню! Припоминаю, – удостоверил

Гомозов. – Вы, верно, беспокоите меня, чтоб я отдал вам долг?

Помните, в который вы меня втянули, тогда, в автобусе, за проезд.

– Ну что вы, копейки эти. Не исключаю, что я мелочная, но не

до такой же степени! Я звоню вам потому, что хочу к вам придти.

Сейчас.

Молчание.

– В этом городе у меня совсем нет знакомых, – женский голос

в трубке становился дрожащим, на том конце провода пошаливали

эмоции. – Понимаете?! Совсем никого…

– Что Вам нужно? – нетерпеливо прервал Гомозов, не

соизмерив свою грубость, в его планы не входило выслушивать

чепуху.

– Я сейчас! Я хочу сейчас придти. Только, пожалуйста, не

принимайте это всерьез, я помню, вы так сами говорили.

Понимаете, мне нужно с кем-нибудь поговорить! Я просто хочу с

кем-нибудь поговорить, сейчас. А иначе… иначе… – едва договорив

последнее слово, голос затих, раздались приглушенные

всхлипывания, верно трубку чуть отстранили от лица.

«Не принимайте это всерьез», – про себя повторил Филолет

Степанович и озадаченно приподнялся с тумбы, на которой сидел

все время разговора:

– Только не плачьте! Не плачьте! Ведь наверняка, нет причин!

И, конечно, я вас понимаю. Понимаю, что вам нужно с кем-нибудь

поговорить, чтобы успокоиться. Но, поймите, – медленно, на

распев, проговорил он, – пой-ми-и-те и вы меня. Мне завтра рано

вставать, на работу. Поверьте, это невыносимое время! Ужасное! И

у меня график. Еще и сегодня кое-какие дела есть, а вы меня и так

отвлекаете. Не плачьте, нет смысла, ведь придти я вам все равно не

позволю!

Девушка всхлипнула в трубку еще громче, теперь она,

кажется, совсем не пыталась успокоиться. Рыдания продолжались,

и не так был воспитан Гомозов, чтобы бросить трубку на середине

многозначительного разговора, тем более, что собеседник, до того

весьма объективный, оказался в аффекте. Он знал нужный подход:

требовалось выслушать, попрощаться и спокойно лечь спать. Но

нет, дама была слишком настойчива.

– Я приду! – твердо сообщила она в трубку, вдруг проглотив

слезы. – Отнимать много времени не буду, но приду! – раздались

короткие гудки, – она скинула.

– Вот так сумасбродка! – Гомозов вцепился руками в волосы. –

Так тревожить людей!

Он начал успокаивать себя тем, что дамочка не знает его

адреса, но потом одумался, что знает. Знает! Во-первых, он

припомнил, что в телефонном разговоре прозвучало

словосочетание «адресная книга», где явно значилась его улица, а,

во-вторых, – сам же и говорил этой особе, где он живет: «За теми

высотками одноэтажный дом». Эк, угораздило! Ну, да ладно!

Ладно! Не открою дверь. А если и открою? – он безнадежно потер

лоб. – Что с того?! Один визит длиной в пять минут не слишком

стеснит вечер.

Где-то, через полчаса, в дверь еле слышно постучали. Филолет

Степанович нехотя поднялся с кресла и приблизился к окну. У его

калитки стояла женщина, что не так давно телефонировала. Она

была в пальто, в осенних сапогах на среднем каблучке, вокруг шеи

– широкий шарф, связанный из толстых нитей, завидя Гомозова в

окне, женщина приветливо кивнула. Что ж, придется открыть,

подумал Филолет Степанович и двинулся к двери.

– В вашем распоряжении пять минут! – с порога заявил он. –

Думаю, вам не придется объяснять, что в наши дни время – это

самая ценная купюра, к тому же, мне завтра рано вставать!

– Да, да, я помню. Помню. Уже слышала, вам на работу. Не

пригласите в дом? – она передернулась и попрыгала с ноги на

ногу. – А то холодно. Не пригласите? – взгляд больших голубых

глаз пронзил Гомозова легким лучистым, чуть капризным светом, и

она грустно произнесла: – Знаю, не пригласите. Да, это ведь ваше

право.

Филолет Степанович, силясь над собой, шагнул в сторону,

освободил дверной проем. И женщина, приняв этот «натужный

жест» за приглашение, улыбнулась с ужимкой и вошла.

– Спасибо, что не прогнали, – ее плечи вновь вздрогнули, но

на этот раз от теплого воздуха, и она торопливо залепетала: –

Прошлый раз я вам не представилась. Меня зовут Елена. Так что

будем считать, что мы с вами знакомы. А то будете думать, что

шастает у вас по дому Бог весть кто. Так теперь хоть представилась,

– женщина переступила порог прихожей и огляделась. – Как тут

хорошо, жарко. Вы даже представить себе не можете, моей радости!

Пока шла, вся продрогла! Холодает.

Вид у нее и в самом деле был замерзший. Бледная, и в отличие

от других женщин, которые в морозные дни попадались на улицах

Филолету Степановичу, на щеках у нее не проступило румянца.

Словно «малокровная», – заметил на этот счет Гомозов, поморщив

правильным, чуточку длинноватым носом, и вслух произнес:

– Пройдемте на кухню. Я согрею чай.

Миновав прихожую, они оказались в кухне. То была светлая

комнатка, уютная и чистая, с небольшим столом, тремя

белоснежными табуретками, плитой, раковиной, курлыкающим

холодильником и неторопливо цокающими часами. На столе

позабыто томилась старая газета, которая так и умоляла своими

заголовками, чтоб ее наконец-то раскрыли и прочли, недалеко от

газеты покоились две заброшенные луковицы. Вещи здесь жили,

придерживаясь размеренного уклада, говорили о порядке.

Занавески на окне уныло покачивались, перекрывая едва заметное

дыхание сквозняку, сочившемуся из незримых щелей рам, вся

комната, тихая и уютная, мерно дышала ароматами корицы и сухой

мяты, таившимися в холщевых мешочках на подоконнике. В доме

гостья чувствовала себя превосходно, довольство читалось по ее

лицу.

Филолет Степанович вскипятил чайник (тот был уже горячим

– оставалось только подогреть). Налил дымящегося чаю себе и

несчастной заблудшей и присел за стол, как и присела его

собеседница.

– Спасибо вам! Спасибо! – почти шепчущим голосом

посыпались вновь благодарности. – Если б не вы! Мне даже

страшно подумать, что было бы со мной дальше, если бы не вы! –

женщина стыдливо опустила голову. – Да, и еще, я хочу извиниться

за то, что вот так напросилась к вам.

– Да уж! – раздраженно буркнул Гомозов. – Я уже пожалел,

что взял трубку.

Дама будто не заметила его бесцеремонного ответа и

продолжила:

– Никогда еще у меня не было такой необходимости с кем-

нибудь поговорить. Вы знаете, от чего может спасти обычная,

ничем непримечательная, с виду, беседа? Что она может изменить?

– Елена со значением помолчала. – Многое. Каждое вовремя

сказанное слово может спасти, перевернуть все ваше

существование, хорошенько встряхнуть его и поставить с головы на

ноги. Другое дело, когда это слово, пусть и самое приятное, не к

месту.

– Не совсем понимаю, о чем вы, – вглядываясь в лицо

женщины, произнес Гомозов и на короткий момент затаил дыхание.

– Я раньше не встречал вас в нашем маленьком городе. Вероятно,

вы недавно к ним переехали? Или я ошибаюсь?

– Нет. Не ошибаетесь, – Елена обожгла собеседника

мимолетным взглядом голубых, с бирюзовым отливом, глаз и

застенчиво улыбнулась. – Неужели так заметно?! Да, наверно

заметно. Вы правы, я тут недавно. И можно сказать, в этом городе я

вовсе по случайности. Не имело значения, где я остановлюсь, куда

направлюсь, главным было просто уехать, – она печально

вздохнула. – Сейчас я живу не в самом городе, а в небольшом

поселке, примыкающем к нему.

– Оставноой? Поселок Оставной, тот, что через реку? Да?

– А вы хорошо знаете географию своего города, любезный! –

просияла Елена. – Да. Там. Там я и живу. Он совсем крохотный,

этот поселок, тихий, спокойный. Жаль только, что подобное место

жительства сейчас не по мне. Я снимаю комнатку с отдельным

входом в доме, рассчитанном на несколько семей, это вроде

общежития, – тут говорившая ненадолго задумалась, неторопливо

отпила из кружки горячего чая и снова вступилась: – Поэтому в

свою комнату я прихожу редко. Все свободное от работы время я

стараюсь проводить в городе, и вы верно уж в этом убедились. Тут

больше суеты, больше шума, больше жизни, движения. Это все

хорошенько отвлекает меня, и я на время забываюсь от себя самой,

а в тишине совсем не могу.

– Ммм… Очень любопытно, – вдруг ни с того ни с сего

надменно бросил Филолет Степанович, намеренно прерывая

равнодушием складывающийся диалог. Дело в том, что он внезапно

уличил себя в несвойственной дружелюбности, и теперь с опаской

перевел взгляд на часы, подумав: а не пора бы ей…

– Поймите, у меня тут совсем нет знакомых, – начала

объясняться Елена, ухватившая намерения Филолета Степановича

спровадить ее. – Я имею в виду хороших знакомых. Поговорить не

с кем. Ни друзей, ни подруг, ни приятелей, никого! Вы знаете, что

это значит, никого?! А? Не знаете! Откуда же вам знать?! Я вам

скажу: хоть на стены кидайся! А я-то думала! Переезд, смена

обстановки, новые лица, коллектив, работа… – она с

разочарованием махнула рукой. – На новой работе тоже ни с кем не

поделишься. Слишком дорого встанет. Коллектив – дамы, гиены в

одной упряжке. Да, да! Вот кто такие малознакомые женщины.

Откройся им – одни сплетни развезут, как масло тебя по хлебу

размажут, себе только дороже. Да и то по праву, мы ведь не так

давно знакомы с ними, чтобы душу изливать. Да, и не верю я им

вовсе! И я вспомнила про вас. Про вас!!! Вы мне сразу

понравились, только скрыла я, характер такой, все утаивать, да в

другую сторону переворачивать. А вы, вы ведь сразу мне

понравились! Показались мне необыкновенным, таким честным,

внимательным, пусть грубоватым, но не способным обидеть

женщину. А не главное ли это в вашей мужской силе? Вы не

причините зла женщине, на вас можно положиться, опереться, как

на камень, вы настоящий, вы искренний и не будете лгать и

увертываться. Вы… Вы… – она задыхалась, и Гомозов не сразу

понял почему. По ее щекам потекли тонкие ручейки слез. – Вы… И

неужели вам жалко для меня хоть чуточку сострадания… Ведь я

прошу… Я прошу у вас, у сильного… Мне показалось, вы сможете

хоть чуточку позаботиться обо мне, на короткий срок! Я не прошу

надолго. Только сейчас, сегодня, один момент…

И она неуемно заплакала. Гомозов молчал, слушал и

сторонился этого режущего невыносимого звука. В одно мгновение

ему показалось, что перепонки в ушах не выдержали этих

частотных колебаний – взорвались. И теперь Филолет Степанович

слышал этот осколочный, всепроникающий звук нутром, будто

каждая клеточка, каждый капилляр, каждый нерв его организма,

сами порождали этот звук, и были его резонаторами. Все в мужчине

дребезжало и безостановочно колебалось, и он, готовый зажаться в

углу, беспощадно выдавил:

– Ни о ком я не заботился, и заботиться не собираюсь.

Говорите, наконец, что вам от меня нужно и идите уже. И хватит

глупостей!

Плач прекратился. Елена отвернулась и начала утирать слезы.

Подавив свои последние всхлипывания и осознав жалость своего

положения, она приосанилась и уверенным, но тихим голосом

произнесла:

– Я уже сообщала, зачем я тут! Я хочу с вами побеседовать.

Это единственное и большее, чего я прошу.

– Вы в своем уме? Скоро спать пора, какие еще беседы?! Ну,

это, ей Богу, сущее издевательство! Никогда не думал, что у кого-то

бывают такие проблемы, как у вас: «Не с кем побеседовать!» И эти

люди еще вламываются в чужие дома, чтобы как-то удовлетворить

свою мнимую потребность и мучают других! Да вы сумасбродка! –

в конце концов, вырвалось у Гомозова.

– Ах, так! – вдруг воскликнула женщина и неожиданно

ударила кружкой по столу. – Хорошо! Я сумасбродка! И я сейчас

уйду! Только если со мной вдруг что-нибудь случится, в этом будете

виноваты только вы! Я так и напишу в своей предсмертной записке!

– Пожалуйста! Пожалуйста! – одобрительно пробормотал

Гомозов. – Пишите, что хотите! Можете прямо сейчас и начинать.

Вам ручку принести? Бумагу тоже захвачу.

– Не надо! – фыркнула женщина и с шумом выдвинулась из-за

стола, Гомозов тоже встал. – Я ухожу! – героически взмахнув рукой,

отрапортовала Елена. – Сыта вашим гостеприимством по горло!

Закройте за мной дверь!

–Хо-хо! – самодовольно посмеялся Филолет Степанович,

вглядываясь на часы в углу, только теперь куда пристальнее и

бесстрашнее, чем раньше. – Вот видите, как вы вовремя! Почти так

и уложились в пять минут, которые я для вас уготовил! Но может,

чуть поболее…

– Хам! Я удивляюсь, как только мир держит таких людей?!

– Ну-с, представьте себе, прекрасно! Прекрасно! Всеми

ступнями в землю упираюсь, и представьте – ничего, жить можно! –

Гомозов в доказательство даже попрыгал на месте. – Так что, не

переживайте, не переживайте зазря, у меня все прекрасно! А вот

вам бы нервишки следовало подлечить!

– Посмотрите-ка только на него! Он еще и ухмыляется! До

свидания! Может быть, не приведи, конечно, Бог, увидимся! Но не

желаю встречи с вами ни в этом, ни в другом мире! – и она схватила

пальто, что лежало на табуретке, и выбежала прочь.

– Да и я того не желаю! Скатертью дорога! – крикнул Гомозов

и нарочито громко рассмеялся. – Всех благ!

Но как только дверь хлопнула, Филолет Степанович в момент

подскочил к маленькому окну, одернул занавеску, и увидел, как от

дома, на ходу запахивая пальто, удаляется, растворяясь в сумраке,

хрупкая женская фигурка. В каком-то странном чувстве он

приподнял брови, потом опустил, и теперь, будучи с прежним

невозмутимым выражением лица, отступил от окна и отрешенно

поправил шторку, как та висела до необъяснимого порыва.

Спустя десять минут после происшествия, свет в окошках

дома на окраине мирно погас. Соблюдение порядка в графике –

неукоснительный путь к дисциплинированности, сон в положенное

время – это главное в режиме.

Но не так-то спокойна, как могла бы представляться, прошла

сегодняшняя ночь Гомозова. Снова снился гнусный сон, он-то и

подорвал восстановившееся моральное равновесие рассудительного

самоуверенного мужчины.

На этот раз сновидение было совсем короткое, однако

невероятно отвратительное, и дурное на столько, что почивавший

Гомозов то и дело судорожно передергивался и елозил ногами. А

заключался этот злополучный сон в следующем. Стоит Филолет

Степанович посреди улицы, вокруг него люди, все измотанные,

худые, нищие, в рыхлом тряпье, лица в язвах, глаза впалые, веки

потемневшие, да и взор такой, будто нет у них к жизни ни