Оберег на любовь. Том 2

– Ну, мать, ты загнула! То «Провал», а то – вождь мирового пролетариата. У нас, между прочим, даже путевка называется «по Ленинским местам». Лично я себя идиотом не считаю.

– Значит, я одна идиотка. Пусть так, – обиделась мама.

– Ладно, Люция, успокойся. Проехали, – примирительно сказал папа. – Я за фельдшером побежал… Ирина, ты со мной?

Мама подсела ко мне на кровать. Она мочила в тазу свернутое полотенце, слегка отжимала и клала мне контрастный компресс на пылающий лоб. Эта процедура сразу воскресила меня.

– Водички попить?

– Только похолоднее, мамочка.

– Похолоднее ей! Горло краснющее. Еще и гнойное! Небось, вчера ледяной воды из ручья нахлебалась? На, пей потихоньку. Глотать-то больно?

– Так себе. Знаешь, мам, от горла хорошо помогает варенье из лепестков роз.

– Ой! Не пугай ты меня, ради Бога. Ты и в бреду все какого-то розового варенья просила… Полина, я что еще спросить хотела… Мы когда с отцом только зашли, ты все какого-то Лешу звала. Это кто?

Крепко же меня плющило, если я целиком и полностью контроль над собой потеряла. Тут меня, чуть тепленькую, врасплох и застали. Оказывается, болезнь может вышибить из колеи не только тело, но и мозги. Я была дерзка и честна. С больной какой спрос? Набралась смелости и с вызовом прохрипела:

– Мы любим друг друга!

– Вот как?! – обалдела мама. – И давно?

– Давно.

– Давно это как? Со вчерашней ночи? – она смотрела на меня недоверчивым и жалеющим взглядом. – Детка, да ты у меня опять бредишь! Совсем плохо тебе, Полюшка?

– Не знаю. Сейчас, вроде, стало полегче от твоего компресса. Мам, только вы больше с папой не ругайтесь. Ладно?

– Ладно, не будем, – твердо пообещала мама.

Чего не сделаешь ради улучшения самочувствия несчастного больного ребенка.

…Я всегда остро переживала ссоры родителей, и удивлялась спокойствию иных одноклассников, которые запросто рассказывали, как «папка мамке» между глаз засадил, а та его по башке сковородкой. Умная по жизни Соня разложила мою нетерпимость к родительским конфликтам по полкам. В ее теории содержалась определенная логика. «Во-первых, – рассуждала подруга, – твои крайне редко ругаются. Потому у тебя не выработалась привычки, как у большинства нормальных детей… ну, тех, чьи родичи собачатся каждый день. Ведь когда несчастные детишки буквально с рождения слушают брань – для них она звучит почти как музыка, и потом они уже просто не замечают этого каждодневного ужаса. А во-вторых, ты папина и мамина дочка в равных долях, и любишь обоих одинаково сильно. Не то что, к примеру, я. Всю жизнь исключительно мамина дочка, хотя надо отдать должное папане, честно пытавшемуся меня воспитывать аж до пяти лет. Концерты родителей не могут тебе нравятся по определению, так как ты не можешь принять сторону ни одного из них. Сердечко-то твое за каждого в отдельности болит. Вот и мечешься ты между двух огней…».

На крылечке послышалась возня.

– Проходите, пожалуйста. Тапочки, пожалуйста.

– Спасибо. Ой, надо же! Вот совпадение! Представляете, у меня дома точно такие же. И размер мой! Где у вас тут руки помыть?

На глаза будто кто давил. Но любопытство взяло верх над болью, и пудовые веки с трудом, но разлепились. В комнату белой тенью медленно вплыла моложавая, приятной полноты женщина, облаченная в халат. В руке она держала кожаный саквояж. Голову докторши венчал колпак, из-под которого выглядывали белокурые волосы. Шустрая темноволосая и чернобровая Алена ни грамма не походила на свою мать.

– Что беспокоит? – а вот голос напротив – один в один, как у дочери, только тембр участливый и мягкий.

– Горло. Глотать не могу.

– Чайную ложечку, будьте добры.

Ирина пулей слетала за ложкой.

– Горло рыхлое, с гнойниками. Так, красавица, теперь я должна тебя хорошенько послушать. Не нравится мне твое дыхание. Жесткое. Вот так, повернись-ка ко мне спинкой.

Я села на койке, свесив ноги. От соприкосновения с ледяной блямбой фонендоскопа пылающее тело вздрогнуло и непроизвольно съежилось.

– Ясно. Температуру можно и не мерить. Тридцать восемь и семь, как минимум, – на глаз определила женщина, проанализировав мою реакцию на неприятное металлическое касание.

Я виновато взглянула на маму. Очень хотелось перед ней извиниться за свою несвоевременную болезнь. Но на ее лице в этот момент отразилась такая растерянность и ужас, что я отложила это дело на потом. Она воззрилась на мои ступни, все еще опутанные бинтами, хотя порядком уже размотавшимися. Видно, когда мне было совсем плоховато, я бессознательно крутилась на кровати, как неуемная заводная обезьянка, вот все повязки и слетели.

– Полина, Боже! Что у тебя с ногами?

Я не успела ответить, потому что за меня ответила докторша.

– Похоже, уважаемые, это мои родные тапки! – рассмеялась она звонко. – Не зря я их сразу приметила. Ведь мои же? Сознавайся, Полина.

Я кивнула головой. Мама ничего не понимала. Папа тоже не понимал, но уже тайно веселился.

– Поля, ты что, украла тапки у тети врача?! – Ира округлила глаза. – Чужое же брать нельзя!

– Я только напрокат взяла.

Тем временем доктор аккуратно разматывала бинты, профессионально скручивала в рулончики, постепенно обнажая старые раны и представляя их на всеобщее обозрение.

– Ленка обработала? Ну что ж, неплохо. Здесь все в порядке. Подсыхает быстро. Теперь-то я понимаю, кто у меня ночью гостил!

– Извините меня, пожалуйста. У меня босоножки порвались. Мне пришлось босой бежать. Я о камни чуть-чуть поцарапалась.

Ирка, как верный паж, в доказательство моих слов и, главное, в оправдание моего противоправного поступка уже перла на показ пострадавшую обувь. Ох, лучше бы она этого не делала! Вчера мне казалось, что я достаточно надежно спрятала туфли, затолкав их подальше под обувную полку. С глаз долой из сердца вон. Прибрала даже не столько от родителей, сколько от себя, чтобы лишний раз не расстраиваться. Сейчас в руках сестры болталось жалкое подобие выходной обуви, больше похожее на хлам с помойки. Перемазанная пробковая платформа с засохшими нашлепками из глины с прилипшей к ней травой и мхом. То там, то тут торчали нитки от выдранных с мясом ремешков. Оригинальная металлическая застежка в виде милой стрекозки на одной из туфелек, похоже, была утеряна навеки.

– Да-а-а… хорошие были босоножки, – только и мог вымолвить папа.

– Черт с ними, – махнула рукой мама, – лишь бы ребенок быстрей на ноги встал.

Врачица что-то быстро писала и комментировала свои рецепты, но я уже ни во что не врубалась. Апатия и упадок сил – непреложные симптомы острого бронхита и гнойной ангины. Лишь слабая искорка возрождения промелькнула в мутном сознании, когда посетительница уже прощалась.

– Ну, до свидания всем. Давайте, выздоравливайте. Я сейчас Лену пришлю, дочь. Она меду принесет. Смотри, Полина, босиком у меня больше по ночам не гуляй, а то уколы буду ставить!

– Хорошо, – промямлила я, но, кажется, моего осипшего гласа никто не услышал.

Этим вечером я так и не дождалась Алену, потому что провалялась в забытье. Хотя, как оказалось, она забегала на минутку, приносила липовый мед. Этим медом меня потом отпаивали, смазывали горло и натирали. От бесконечных примочек и процедур все вокруг плыло, как в тумане.

Поутру голова была еще тяжела, однако работала исправно. Мама кормила меня с ложки манной кашей и ласково мне выговаривала:

– Ты о матери вообще когда-нибудь думаешь? Знаешь же свою проблему. Если с вечера ноги промочила, к утру непременно температура подскочит. А ты по холодной земле без обуви скачешь! Не пойму, ну отчего ты у нас такая слабенькая? Вроде и спортом занимаешься. И в воде по многу часов тренируешься. Должна бы уж закалиться. А у тебя чуть чего – ангина. Нет, придется, видимо, тебе гланды удалять. Видно, от них все проблемы.

– Мам, ты же сама говорила, что в «Здоровье» была сенсационная статья, вроде как гланды – это ворота для инфекции. Нет, не правильно я выразилась. Не ворота, а наоборот – барьер для заразы.

– Что-то не верится, чтобы хоть что-то испортило обедню твоей ангине.

Я с отвращением, через силу, глотала остывшую кашу, лишь бы не расстраивать маму, и думала только об одном: только бы не попался комок. Иначе все!

– Мама, можно я хоть один малюсенький конвертик себе возьму, – прервала мою кормежку Ира, которая восседала за столом, подложив для удобства подушку под зад, и рисовала, слюнявя карандаш.

– Ирочка, рисуй в тетрадке. Там еще полно чистых листочков. Зачем же конвертики портить?

– Да… Поле – дак можно… – как обычно начала канючить сестра. – Поля вон уже сколько испортила. Почти все.

И Ира вывалила из блокнота всю мою тайную переписку.

Я рванулась, в два прыжка достигла стола, вырвала письма у сестры, успев наградить ее заслуженным подзатыльником, и опять очутилась в кровати. Чуть маму не снесла. Все произошло настолько стремительно, что Ирка даже не успела зареветь, а мама, совершенно не ожидавшая от больной такой прыти, растерянно держала тарелку с кашей в одной руке, вымазанную ложку в другой, и совершенно не представляла, что дальше с этими столовыми приборами делать. Я же торопливо прятала конверты под подушку. Вот уж точно, надежнее места не найти. Потом натянула до подбородка одеяло и затаилась, ожидая законного вопроса от мамы. Но она ничего не спросила. После длительной паузы, висевшей в воздухе не менее минуты, мама обратилась к Ирине:

– Ира, детонька, ты должна запомнить на всю жизнь. Никогда нельзя брать без спросу чужие вещи. Особенно письма. Понимаешь, это как секретики, что ты в песочнице прячешь.

– Секретики?! Значит, Поля все равно их потом мне покажет. Я же ей все свои секретики раскрываю.

– Правильно. У тебя свои секретики, а у Поли свои. Время придет, и покажет, и расскажет… если, конечно, посчитает нужным, – хитро поглядывая на меня, обещала мама и обращалась уже ко мне: – Полина, напрасно ты конверты под подушку затолкала. Помнешь. Никто твоих писем читать не собирается. Давай, клади обратно сюда.

Она подала мне раскрытый блокнот:

– Целей будут. Ну, вот и пусть хранятся здесь для истории.

– Почему это для истории? – встрепенулась я, и с непоколебимостью, достойной всеобщего признания, заявила: – Мы и сейчас переписываемся! И всегда будем переписываться!

Мама сразу стала озабоченно ощупывать мне лоб и участливо заглядывать в глаза.

– Ну, Слава Богу. Температуры вроде нет. Полина, ты зачем меня пугаешь? Словно опять в бреду. Вот объясни мне, каким образом ты сейчас можешь с кем-то переписываться? От почты не близко. От цивилизации далеко… Отец вон, с утра за лекарством уехал, так его уже больше двух часов нет.

– Все равно мы переписываемся, – как заклинание твердила я, проявляя железную твердолобость.

Больные всегда становятся невыносимо капризными и упрямыми, и я не исключение.

– Хорошо, хорошо. Успокойся. Переписывайся, только не хандри, – поспешно и испуганно согласилась мама.

…День для меня вышел длинным и суматошным.

Вернулся папа. Судя по количеству лекарств, болеть мне предстояло еще пару месяцев. Только мама успела напичкать меня таблетками и сделать на спине йодную сетку, согласно предписанной доктором схеме лечения, сразу пошли посетители.

Первой явилась Алена. Выслушав мой отчет об общем самочувствии – надо заметить, не слишком внимательно – девушка присела на краешек кровати и попросила откинуть одеяло. На самом деле ей не терпелось полюбоваться на свою работу. С профессиональным интересом Аленка осмотрела мои подживающие раны. И залюбовалась… Похоже, свою работу она оценила на пять с плюсом, потому что показала мне большой палец и воскликнула: «Молодцом!». Я молодцом? Или она? Видимо, обе. Потом мы посмеялись, вспомнив, как неслись, не разбирая дороги, напуганные высшей силой. Вспоминали казус с тапками и опять хохотали. Чувствовалось, что моей маме девушка понравилась. Она смеялась с нами за компанию, а когда гостья засобиралась, мама вышла ее проводить, и я услышала:

– Аленушка, вот… возьмите.

– Что это?

– Тут вам шоколадка. А это ваши тапочки, то есть не ваши, а вашей мамы. Я вчера в суете о них и забыла совсем.

Вот это да! Я даже открыла рот от изумления: называть девчонку, ровесницу мне, на «Вы»! Надо полагать, Аленка заслужила высшую степень маминого расположения.

– Ой, ну что вы. Какая шоколадка? – вежливо отказывалась моя новая подруга. – Вам вчера точно не до тапок было. У Полины-то, говорят, под сорок было!

– Не говорите. Напугала она нас. Вы приходите. Я смотрю, Полинка вам рада. Да и я вместе с вами посмеялась от души.

– Обязательно приду.

Алена сдержала обещание. Через пару часов в комнату ввалилась толпа посетителей под предводительством юного санинструктора. Перед этим я только было задремала, но теперь сестренка трясла меня, как грушу, и кричала в ухо:

– Поль, Поль, проснись, к тебе опять докторша пришла. Пускать? Только не которая старая, а которая молодая. А с ней еще какие-то люди.

Спросонья я ничего не соображала:

– Какие еще люди? А мама? Где мама?

– Они в столовку за обедом пошли, а мне наказывали твой сон охранять. Я и охраняю, и дверь никому не отворяю, – видно, сюжет сказки «Волк и семеро козлят» прочно засел в голове сестренки.

– Ира, не дури. Открывай иди быстро.

Навестить меня пришли мои собратья по ночным приключениям. Алена бережно прижимала к себе какой-то пакет. Рослый Костя зашел и чуть не ударился головой о притолоку. В дверях остались стоять длинноволосый Дима и с ним под ручку модная, одетая по-городскому Дина. Я вспомнила, как Алена вчера расстроено бросила: «Она далеко не альтруистка», а в ее интонации я тогда уловила: «Похоже, мы ее теряем». Выходит, не совсем еще потеряли, раз Дина притопала за компанию, проведать не слишком симпатичную ей больную.

Алена приглашала всех в комнату, будто была хозяйкой. Делала она это как обычно в своей манере – громогласно и бесцеремонно.

– Эй, вы почто застыли-то, как вкопанные? И с чего это вдруг мы стали такими скромными? – обращалась она к этой не очень гармонизирующей парочке и делала мне в их адрес непонятные намеки. – Поль, ты их скромности-то не верь! Эти ребята себе на уме…

Дина мышью проскользнула в комнату и пристроилась за шкафом, изучая обстановку из засады, а Дима так и остался стоять в дверях. Все гости поначалу вели себя чинно, как и подобает посетителям, которые являются с благородной миссией проведать страждущих. Видимо, их смутило наличие непустой больничной койки и примыкающего к ней стула, застеленного стерильной салфеткой и заставленного невероятным количеством склянок, банок с полосканиями, упаковок с таблетками, притирок и примочек. Но больничная атмосфера сохранялась в доме считанные минуты. Друзья освоились быстро.

– Очень приятно, проходите, садитесь, – лепетала я, стараясь следовать правилам хорошего тона, хотя, честно говоря, особой приятности не испытывала.

Чего уж тут приятного, когда незваные гости, в числе которых молодые парни, застали тебя врасплох? Причем, абсолютно не в форме: неумытую, непричесанную, в пропотевшей насквозь мятой фланелевой рубашке. Да еще вокруг шеи обмотана дурацкая повязка – мамино «гениальное» изобретение, слаженное из шерстяной Иркиной кофты, ввиду отсутствия в доме хоть какого-нибудь завалящего шарфа.

Одно дело – свои. Оказывается, я уже причисляю Алену и Костю к своим! По крайней мере, их я почему-то не очень стеснялась. И совсем другое дело – эти загадочные земляки. Во взгляде Дмитрия присутствовало что-то такое, от чего мне все время хотелось съежиться. Дина, напротив, на меня не глядела, зато шныряла любопытным взором по комнате, будто чего-то выискивала. Хотя, чего интересного здесь можно найти? Стены казенные. Мебель стандартная. Домики все одинаковые…

На полуслове я резко закашлялась. Реакция Алены последовала незамедлительно: она уже сидела рядом на краешке постели и протягивала мне стакан воды. Другие тоже переместились поближе и столпились у кровати. Костя выкладывал из пакета на стол гостинцы: бутылку лимонада Дюшес, коробку монпансье, какую-то сдобу в промасленной обертке и комментировал:

– Это от всех. Тут пирожки с яблоками и ватрушки. Баба Шура постряпала. Ешь. Еще, теплые.

– Большое спасибо. Я с удовольствием, как только аппетит появится.

Алена взяла жестяную банку и играючи свернула ей голову, крутанув крышку до положенного щелчка.

– Тогда конфетки бери. По себе знаю, когда болеешь, всегда кисленького охота. А больше и вправду ничего в рот не лезет.

– Я люблю сосательные, – вежливо и слабо благодарила я друзей, польщенная их заботой.

Димка вцепился в спинку кровати и не сводил с меня глаз. Что за удовольствие – изучать практически недвижимый объект? Меня бросило в жар. Наверное, опять температура подскочила. Какого черта так пялиться? Я натянула одеяло по самые уши. Кажется, именно такой блуждающе-беспардонный взгляд и зовется в народе «раздеванием глазами». Нет, видно не случайно Аленка бросила камешек в Димкин огород, брякнув что-то по поводу его сомнительной скромности, когда гости еще только входили… Молодой человек водил взглядом от моего пылающего лба до укутанных пяток, застревая на определенном отрезке. Я даже про себя усмехнулась: кривизну моих ног, мирно покоящихся под одеялом, что ли, оценивает? Правда, в следующий раз он уже наткнулся на препятствие в виде согнутых коленей и, заметив мою едкую ухмылку, густо покраснел… Значит, мне не показалось: он действительно пытался раздеть меня глазами! «Бредятина… Зачем ему это надо? Может, все-таки дело не в нем, а во мне? Может, у меня паранойя, а вовсе никакая не ангина?» – одолевали меня туманные сомнения. Однако наблюдатель смущался недолго. Он подмигнул мне, в черном зрачке его вспыхнул огонек, будто у него в глазу чиркнули зажигалкой, и… опять вперился в мое закамуфлированное тело. На этот раз я не могла ошибиться: в его взгляде была страсть!

Костя и Алена спорили между собой. Абсолютно ни о чем.

– Завтра бегать будешь, вот посмотришь! – с оптимизмом заявил мне Костик. – Вот и Ленка говорила, что на тебе все как на собаке заживает.

– Дурак! Я такого в принципе не могла сказать о пациенте.

– Какой мне смысл сочинять? Сама же так выразилась.

– Я сказала только, что у Полины заживляемость ран хорошая, на глазах все затягивается.

– Ну, я и говорю. Как на собаке!

– Отстань. Про собаку я не говорила…

Вмешался Димка, ни на секунду не отрываясь от своего основного занятия – созерцания полуживой обитательницы скомканной постели:

– Эй, может, хватит? Вот удовольствие хворой – слушать вашу сказку про белого бычка. Вы что, не понимаете – девчонку и без того ветром качает…

И в его очах, мерцающих каким-то потусторонним ультрафиолетом, в тот момент промелькнуло нечто, похожее на материнскую нежность.

– Гляньте, он нам замечания еще будет делать! Ты, Дим, вообще лучше бы помолчал! – возмутилась Алена. – Между прочим, если бы не твои бесноватые эксперименты, Полина, может, и не заболела бы. Босиком по сырой земле побегай-ка!

Я не могла понять. Что случилось с ними? Их всех будто подменили. Не было больше той задушевности в компании, и не казались они мне больше такими дружными, как вчера. Вот и Алена даже как-то странно сегодня причесалась: она заплела косы где-то на макушке, и теперь они воинственно торчали у нее в разные стороны. Если бы мне вздумалось сейчас сравнить ее с озорной и доброй девочкой Пеппи, по фамилии Длинный чулок, то у меня вряд ли получилось бы. Никакого сходства, кроме прически. Ни веселости, ни задора от Пеппи в нашей Алене сегодня не было ни на грош, зато необъяснимой агрессии – хоть отбавляй! К спору о том, кто виноват в моей немочи, подключились Дина и Дима… Динка, естественно, кричала: «Она сама виновата! И нечего тут…», а вот что кричал Димка, я уже совсем плохо понимала: кажется, он брал вину на себя… Наконец, Костя почувствовал, что бесконечные препирательства больной не в радость, и решил собрать их всех в одну кучу:

– Слушайте, да прекратите вы уже! Давайте лучше нашу поездку обсудим.

Они стали наперебой обсуждать поездку на Саяно-Шушенскую ГЭС, запланированную ими на послезавтра. И перекрикивать друг друга, и спорить, кто чаще там бывал, и хвалиться, кто из них лучше знает, как туда добираться. Как маленькие…

– Полина, надеюсь, ты с нами? – резко прервал их спор Костя, заметив, что я совсем заскучала.

На самом деле от этого гама у меня просто раскалывалась голова.

– Вряд ли, – хрипя, как испорченный динамик, еле пролепетала я, – меня родители, наверное, не отпустят.

И тут из тени, вернее, из-за шкафа вышла Дина:

– Да уж. Адекватные родичи точно не поймут. Если в такую даль намылилась, тогда какого рожна всю дорогу умирающей лебедью притворялась?

В ее реплике я не услышала дружеской поддержки. Глаза были холодными, пустыми и отливали цветом темного бутылочного стекла.

Почуяв, что перебрала, Динка равнодушно бросила:

– Не подумайте: мне вообще пофиг, кто поедет… Просто я выразила свое личное мнение: больная, так болей! Знаешь, по-моему, тебе не стоит с нами ездить.

С какой стати она мне советует? Ведь я едва ее знаю. Не терплю, когда на меня кто-то давит.

«Поеду!» – решила я.

Открытая жестянка отчего-то сильно притягивала гостей. То и дело кто-нибудь из парней подскакивал и нагребал себе горсть разноцветных, пахнущих букетом фруктовых эссенций, леденцов, запихивал в рот, при этом каждый продолжал что-то доказывать товарищам. Димка перестал пожирать меня глазами и теперь с тем же успехом пожирал конфеты. Алена хлопала плутов по рукам и пыталась образумить:

– Э! Куда! Хватит угощаться-то. Это больной.

Сама же при этом, не жалея своих белых зубов, с хрустом разгрызала желтую прозрачную монпасьешку, распространяя по комнате ярко выраженный цитрусовый аромат – довольно искусное подражание запаху настоящего лимона.

Дина, по-прежнему шныряющая взглядом по всем углам и стенам, победно окинув взглядом присутствующих, радостно известила:

– А картина-то висит криво! Вот!

Словно та въедливая ревизорша, что, наконец-то, в ходе строгой проверки выискала-таки серьезное нарушение, и теперь душа ее взыграла от невиданной удачи.

– Криво – так поправь, – раздраженно порекомендовала ей Алена, совершенно не разделяя ее восторга.

– Не… кто-нибудь другой пусть. У меня маникюр! Муха, давай ты.

Возможно, Дина, действительно не любила диспропорций, может, и правда не выносила беспорядка в доме, но мне думается другое: сейчас ей любыми путями нужно было оторвать своего Диму от этой жалкой симулянтки Полины, к которой ЕЕ парень вдруг начал проявлять странный интерес.

У нее получилось. Дима сразу отлепился от моей кровати и от коробки с леденцами, живо подскочил к раме и стал совсем неделикатно, в присущей ему резкой манере ворочать, наклонять и тягать картину в разные стороны, стараясь выровнять ее относительно плинтуса и линии потолка. «Эй, эй, уважаемый, поосторожней с моей Седой Заимкой!» – встрепенулась я, намереваясь, было, осадить горе-помощника, но не успела… Тонкая бечевка, на которой держалась картина, не выдержала столь небрежного обращения и лопнула, издав звук, похожий на щелчок в суставе. Тяжелый фанерный планшет ухнул вниз, краем зацепив графин на столике: все это загромыхало, затрубило, заскрежетало, посыпалось, зазвенело, словно какой-то стихийно образовавшийся оркестр сыграл мимолетную оглушительную какофонию. Мне подумалось, что у меня сейчас взорвутся мозги.

Костик тут же поспешил на помощь Диме и, неуклюже повернувшись, своротил микстуру от кашля. Еще не легче! Резиновая пробка с тугим чмоком выскочила из бутылки, тягучий сироп пролился на «аптекарский» стул и закапал рядом весь пол. В комнате повис резкий, до боли знакомый запах нашатырно-анисовых капель, с детства вызывающий у меня неприятные ассоциации с моими вечными простудами.

Да… Прямо скажем, так «весело» я еще никогда не болела… Когда вернулись мама с папой, ор стоял такой, что у меня голова уже гудела, как чайник со свистком, который вот-вот закипит.

– Что за шум, молодежь? – громко спросил папа, и от неожиданности все резко замолчали.

– Здравствуйте, – тоненьким голоском пропела Алена, не поднимая головы. – Вы нас извините, мы и вправду что-то разошлись. Не волнуйтесь, мы уже уходим, – и рявкнула: – Быстро все на выход!

– Полина, ты все-таки подумай над нашим предложением. Ты по-любому должна поправиться к послезавтра, – напомнил Костя, словно давая мне установку на выздоровление.

– Хорошо, я подумаю.

И они удалились.

– Быстро все на выход! – картинно нахмурив брови, очень похоже и очень смешно передразнил папа Аленку. – Это что за генеральша с косицами?