Великая Кавказская Стена. Прорыв 2018

Дело в том, что он мог и не устоять, а это не входило в его планы на сегодняшнее утро. Хватит с меня страданий, решил он, стискивая зубы и заворачивая себя в тугой клубок воли. Его ждали аэропорт и длинная дорога. И вообще он не любил, когда им управляли, хотя бы исподволь, с тонким изяществом красивой лгуньи и обольстительницы. Правда, это не значило, что он считал себя жертвой, но и лицемерить тоже не хотел.

– Ты, Феля… – сказала она с величием, достойным королевы, подкрашивая губы и поправляя копну волос цвета спелой ржи, – мне должен…

– Сколько?.. – разочарованно хмыкнул Феликс, поспешно дернувшись от ключа, который вставлял в зажигание, к карману, где лежал бумажник.

Всё встало на свои места. Он даже вздохнул с облегчением, хотя и обманулся в своих лучших чувствах: нет в мире бескорыстия, нет и не было, как, впрочем, и большой любви. Миф всё это. Сказки для дураков. Ба-сен-ки!!! Разочарованию его не было предела: мир давно и безнадежно погряз в лицемерии, мало того, он плескался в этом лицемерии, возводил его в ранг высшей доблести и поклонялся ему, как идолу. Таковы были нравы, таковы были правила игры. Это ли не пример, подтверждающий прописные истины. Он покосился на рыжую чёлку, под которой искрились карие глаза, но почему-то не желал разочаровываться, и сердце его тревожно билось, как не билось никогда в жизни. Мало того, он готов был впиться в этот алый рот, и страсть бунтовала в нём.

– Ха! – воскликнула она презрительно, усмотрев в его жесте уничижение. – Феличка… дорогой… – она говорила так, словно была мудрее и опытнее его, – неужели ты не понял, что это было по любви… ты не находишь?.. – она дунула на свою чёлку, которая взлетела, как пушистое облако, и опустилась на место.

Сердце его ёкнуло ещё слаще. Как долго, оказывается, он ждал именно такого мгновения – всю жизнь, не меньше, и, должно быть, дождался, потому что через мгновение обнаружил себя страшно изумлённым да ещё и с открытым ртом. Лора засмеялась, заставила-таки его покраснеть, и он растерялся и не знал, то ли ставить ей ещё один плюсик, то ли кидать бонус в свою копилку тщеславия. Ах, как давно с ним не случалась эта самая любовь! Она осталась где-то там: на первом или втором курсе универа, в школе, а еще раньше – в песочнице, где он играл во дворе, и на радостях за такие речи Феликс готов был страстно расцеловать её, лишь бы только она подтвердила исключение из правил, но она вдруг добавила абсолютно трезвым голосом:

– Я еду с тобой! – и всё испортила.

– Зачем?.. – не понял он. – Куда?.. – он вообще забыл, что должен делать, и медленно дефилировал в сторону реальности.

Ба! Рассудок взял верх. Феликс вдруг покраснел ещё гуще: это был финал комедии. Мы знакомы, вспомнил он. Это было на корпоративной вечеринке полгода назад. Тогда она блистала в обществе учредителей, издателей, генеральных и главных. Каким-то образом она очутилась рядом с ним в баре. Да, я помню, что вёл себя, как высокомерный болван. Мы чокнулись, выпили коктейль и обменялись ничего не значащими колкостями, потому что страшно понравились друг другу, но не хотели в этом признаться, потому что находились на разных полюсах большой, сложной машины под названием «журналистская конкуренция». Я даже не помню, припоминал он, чем же она меня тогда удивила? Нашла, что называется, коса на камень. И вообще работа в конкурирующих фирмах накладывала на сотрудников обязательства. Я служу в «Единогласии», она – в «Свободном мире». Нельзя сказать, что мы явные враги, но стоим по разные стороны баррикады: «Единогласие» за «новую свободу», а «Свободный мир» – за патриархальную Россию, но с новым укладом, поэтому мы и не праздновали друг друга. Вот откуда я её помню, её чёрные, как маслины, глаза и рыжеватую пушистую чёлку, которую она имела привычку раздувать, как павлин хвост, к месту и не к месту. А шикарные ноги, как у лучших фотомоделей? За одни только ноги можно было отдать богу душу. Звали же её на самом деле не Лора, а Лариса Максимильяновна Гринёва – восходящая звезда «Свободного мира» и «секс-символ» этой же газеты. Так, по крайней мере, утверждалось на глянцевых обложках гламурных журналов и на вестниках самых модных тусовок. Так вот кого я нежданно-негаданно подцепил вчера, понял он и невольно застонал, словно от зубной боли, потому что это была даже не большая, а сверхбольшая ошибка и очень непростительная ошибка, подобная «Титанику». Точнее, ошибок было две: первая – всё это неспроста, а заговор (Феликс не любил историй с неясной концовкой), вторая – Гринёва ему понравилась, настолько понравилась, что он даже целую неделю думал о ней, и это при той ситуации, что девушек вокруг пруд пруди, стоит только поманить пальцем. Теперь надо держать ухо востро, ведь не из-за любви же она прыгнула в мою постель? Конечно, нет. Я знаю, что она цинична и спит с их главным. И я ни на секунду не обольщаюсь на свой счёт. Зачем ей какой-то журналист, пусть даже он и хорош собой: с твердым взглядом и внешностью киногероя? При этой мысли ему пришлось выкинуть из копилки тщеславия сразу десять бонусов. Но легче от этого не стало. Значит, и здесь тонкий расчет с дальним прицелом. Ведь я тоже считаюсь самым перспективным и модным, перед которым открываются самые что ни на есть крепко запертые двери. Неужели она думает раскрутить меня на какой-нибудь ерунде типа любовь? Не выйдет! Он вздохнул, как перед прыжком с парашютом. Циничность, которой он был заражён не меньше любого столичного журналиста, снова поднялась в нём тёмной, мрачной волной.

– Всё! Вылазь! – потребовал он, останавливаясь там, где было запрещено. – Приехали!

Она посмотрела на него с удивлением, как на полного идиота, сбежавшего из Кащенко:

– Фелюшенька, ты что? Хочешь оставить меня одну на улице в три часа ночи?

Они находились на Смоленском бульваре. Бледная луна висела над городом. Редкие прохожие выгуливали собак. Вот-вот должен был загореться зелёный цвет, и сзади уже нервно сигналили.

– Ну, во-первых, уже не ночь, – напомнил он и посмотрел наружу: серые весенние сумерки наполняли его старый, знакомый район Пречистенки, в котором он провёл детство, юность и отроческие годы. С восходом солнца начнётся жара, которую он, как северный человек, плохо переносил. – До метро здесь пара шагов. А во-вторых, не называй меня Фелюшенькой! – заволновался он.

– Феля, ты забыл, что метро ещё не работает? – капризно напомнила она и скрестила свои шикарные ноги, которые даже в джинсах не вызывали никаких благородных чувств, кроме вожделения.

Он не стал возражать – глупо, если женщина не хочет выходить из машины, не вытаскивать же её силой. Народ сбежится. Советы будет давать.

– Я тебя очень прошу, – сказал он, передумав ставить ей очередной жирный плюс в своём гроссбухе, – не называй меня Фелюшенькой, Фелом, как угодно, но только не Фелюшенькой.

– Почему же, Фелюшенька? – издевательски удивилась она. – Мне нравится.

Он чуть не зарычал от бешенства и не укусил руль. Насколько он не любил телячьи нежности, настолько же не хотел вспоминать своё детство, потому что его воспитывали в казарменных условиях жизни военного: лагеря, походы, лыжи, бег, гимнастика, и когда наконец он вырвался из-под родительской опеки, то быстренько наверстал всё то, что упустил в детстве и в ранней юности, – свободу, пьянящую, бескрайнюю свободу, поэтому из принципа не пошёл по стопам отца, а занялся тем, что ему казалось интересней всего, – журналистикой. Всё это промелькнуло в голове у Феликса, и он с испугом покосился на Гринёву, не угадало ли это чудовище его мысли: в её чудесных глазах, глубоких, как бездонный колодец, плавал и искрился смех. Она была очень уверена в себе, словно заранее знала результат своих ухищрений.

– Потому что меня всю жизнь называли так в детстве, и мне это ужас как надоело, – неожиданно для самого себя признался он и покрылся холодным потом. Ещё никому из девиц не удавалось низвести его до подобных откровений, потому что в его понимании они не должны были знать его слабости.

– Хорошо, Фелюшенька, – беспечно согласилась она и дунула на свою шикарную чёлку, – поехали!

– Куда? – мрачно буркнул он, хватаясь за руль двумя руками, словно за соломинку.

Сердце бешено колотилось, ноги стали, как ледышка, на лбу выступил холодный пот. Гринёва несомненно была ведьмой, но такой, от которой во рту становилось сухо, а голова шла кругом. Что случилось, лихорадочно думал он. Что? Вертит мной, как хочет.

– Так, куда тебя вызвали? – произнесла она беспечно. – На твое задание. Ты ведь не просто так был готов оставить меня в постели одну в три часа ночи?

– Нет, – упёрся он, хотя ему было очень жаль расставаться с ней, – просто скажи, где ты живёшь, я тебя подкину, – пошёл он на компромисс.

– Или… – произнесла она загадочно, – ты меня берёшь с собой, или… – поведала она с милой непосредственностью шантажистки и кокетливо закусила губу.

– Или что?.. – промямлил он, совсем не ожидая такого поворота событий.

Незаметно для себя он сунул в рот сгиб большого пальца и грыз его, грыз, грыз, грыз.

– Или я сейчас позвоню начальству и узнаю, что назревает за «стеной». Ведь ты же об этом говорил со своим шефом?

– Хорошо, хорошо, – согласился он, прибавляя газ, – только это задание находится совсем не в городе.

Господи, что я болтаю, подумал он, это же военная тайна, Соломка меня убьёт.

– А где? – удивилась она и подула на свою чёлку. – Дай догадаюсь. Что-то случилось со «стеной»?..

– Ну да… – сглотнул он слюну, заворожённый её голосом, воздушным движением чёлки и блестящими глазами, которые сулили вечное блаженство.

– Да, точно! – решительно произнесла она. – Ты говорил о заварушке. Значит, что?..

Она издевалась с хитростью обольстительности, и Феликс чувствовал, что ещё чуть-чуть, и он ляпнет что-то вроде того: «Я тебя люблю» или «Прости меня, идиота, я полный болван, я был слеп и глуп, я безоговорочно сдаюсь на милость победительнице, и делай со мной, что хочешь». Он бы так и вякнул, но чувство самосохранения останавливало его. Надо было держать оборону любыми способами, однако силы были явно на исходе.

– Моджахеды должны прорваться, – выдал он тайну и едва не откусил себе язык, который, казалось, действовал по своей воле.

Господи, чего я несу, подумал он, холодея всеми частями тела. Такую информацию можно было подарить любой другой девице, чтобы произвести впечатление, но только не Ларисе Гринёвой. Это всё равно, что бросить спичку в бочку с бензином. Что делать?!

– Ах, вот в чем дело! – обрадовалась она и подула на свою шикарную чёлку. – Тогда тебе действительно лучше высадить меня у ближайшего метро.

– Я могу довезти тебя до дома.

Его покоробило, что Гринёва моментально стала прагматичной, как все другие девицы из его стойла.

– Не надо, опоздаешь на самолёт, – сказала она абсолютно трезвым голосом и принялась собираться, проверила сумочку, достала телефон, но звонить передумала: – Куда мы, собственно, едем?

Даже голос её неузнаваемо изменился и потерял тот волнующий тембр, который воздействовал на Феликса не хуже волшебной палочки мастера Олливандера. В своё время Феликс зачитывался романами «Хоббит», «Властелин колец» и в душе, оказывается, остался вечным романтиком.

– На Киевский, – промямлил он, грызя костяшку пальца. Всё было кончено. Очарование ночи растаяло как дым. – Там Лёха Котов живёт… – добавил он постным голосом.

Лёха Котов действительно жил на Можайском Валу. Иногда они заседали у него в берлоге, заполненной пустыми бутылками и кино-видео-фотоаппаратами всех моделей и систем, ибо Лёха Котов был фанатом своего дела и безумцем, когда речь заходила о фотографии.

– Вот там меня и выбросишь! – заявила она и подула на свою забавную чёлку, но это было уже данью всего лишь привычке, а не очередной попыткой сбить с панталыку Феликса Родионова, хотя эта её привычка действовала на него, как заклинание факира на кобру. Каждый раз, как только её шикарная чёлка взлетала, Феликс терял дар речи, а если Гринёва ещё бралась за своё контральто, то он вообще таял, как мороженое на асфальте в августе где-нибудь в Крыму.

– Только я тебя очень прошу, – попросил он, объезжая выбоины на дороге, – не выдавай меня, а то ведь сожрут и не подавятся.

Господи, что я делаю, что я делаю? – вопрошал он сам себя и не находил ответа.

– Не бойся, Фелюшенька, – очаровательно пообещала она, глядя на него своими искристыми, карими глазами, брызжущими темпераментом. – Я скажу, что мне позвонили из Европы.

– Кто?.. – упавшим голосом спросил он, потому что в подобную ложь могли поверить разве что весьма наивные люди, а таких в редакциях не держат. В редакциях держат пронырливых и дотошных людей с железной хваткой волка. Ягнята там не водятся.

– Ну, например… знакомый из Турции. Мало ли у меня знакомых на той стороне.

Всё, понял Феликс, я пропал. Это ж надо так вляпаться. Кто поверит в такое совпадение: знакомый звонит из другой страны, чтобы предупредить журналистку о готовящемся выступлении моджахедов.

– Почему ты мне не доверяешь? – спросила она, заметив его кислый вид.

– Потому что на кону моя работа и жизнь.

И пять он поймал себя на том, что никогда не говорит с таким пафосом. Не свойственен ему пафос от рождения.

– Ты проживёшь сто лет, – пообещала она, – а с твоей работой ничего не произойдёт. Я сделаю всё так, что комар носа не подточит.

Обвела-таки, обвела вокруг пальца, подумал он, холодея от дурных предчувствий, обвела, не задумываясь о последствиях, а мне расхлёбывать.

Гринёва снова подула на свою шикарную чёлку, потом посмотрела на него так, что его бедное, измученное сердце бессильно ёкнуло, и он сдался на милость победителя: ещё одно её слово, и он признается в любви, в беспомощности, в беспредельной покорности и растечётся у её ног подобно луже патоки и будет там лежать и исторгать фимиам.

– Не бойся, я тебя не сдам, – ещё раз заверила она его, абсолютно ничего не замечая.

Всё равно через пару дней их газета кого-то пришлёт, утешил он себя, и всё равно они будут писать о прорыве. Однако от этих мыслей легче не стало, опростоволосился он дальше некуда, а на кону «военный отдел».

– Ладно… – слезно попросил он, вспомнив с некоторым облегчением, что Соломка прокололся, обсуждая такие вещи по телефону. Пусть сам и расхлебывает, решил он. – Только, чур, меня не подводить и имя моё не светить, а то меня начальство сожрёт с потрохами и не подавится.

Она засмеялась своим чудесным смехом, с тем низким контральто, которое ему так нравилось и которое делало его безвольным, потом потянулась и поцеловала его с милой непосредственностью в щеку. Он ощутил запах её волос, помады и понял, что когда тебя так целуют, ты не способен к рассудочной деятельности, и все его благие намерения полететь на Кубань и честно отработать свой хлеб рассыпались прахом. Нет, конечно, я поеду, думал он, и всё сделаю, как положено, но это будет уже работа из-под палки, потому что, кажется, у меня появилась другая, более волнующая проблема, чем прорыв несчастных моджахедов. И проблема эта, надо сказать, весьма и весьма соблазнительна. Признаюсь, за эти несколько минут я уже забыл, как эта проблема выглядит в постели, и я снова готов отправиться туда и решить эту проблему сызнова. К тому же, чего греха таить, Лора, думал он, мне чертовски нравилась ещё до того, как мы поцапались на корпоративной вечеринке. Я даже думал о ней некоторое время, потом, правда, забыл настолько хорошо, что ей удался фокус с прыжком в мою постель. Но теперь, надеюсь, всё изменится. Он немного успокоился, и они ещё быстрее понеслись навстречу судьбе.

Лёху Котова они подобрали на Лущёвке. Без него Феликс никак не мог. Во-первых, Лёха должен был всё профессионально заснять, а во-вторых, он давно был живым талисманом их тандема. Расследования, проведённые в компании с ним, получались легко и изящно, на одном дыхании. А самое главное, они дружили давно, лет пятнадцать, ещё со школы, и водки перепили немерено. На Лёху можно было положиться. Местами Лёха был парень-кремень.

Разумеется, Феликс рисковал, представив ему Гринёву, потому что по своей природе Лёха Котов был неисправимым бабником, в этом вопросе он перещеголял даже Феликса, и женщины вились вокруг него, как осы над вареньем. Чем же ты их берёшь? – часто задавал вопрос Феликс. Но Лёха Котов хранил глубокомысленное молчание, даже в подпитии не выдавая свою тайну, а объяснял феномен всего лишь природным обаянием. Феликс ему не верил. Какое может быть обаяние, если бог не наделил Лёху ни ростом, ни приличной физиономией, ни богатырскими плечами, разве что – лёгким характером. Но поди разгляди этот характер первые семь с половиной минут? Но именно в это время, не больше и не меньше, Лёха укладывался блестяще, как профессиональный ловелас.

– Фу-у-у… – произнес Лёха, вваливаясь с вещами на заднее сиденье и на первых парах вовсе не замечая Гринёвой. – Приве-е-ет… – пропел он таким тоном, когда хотел сообщить, что у него всё в полном порядке и что он тоже не доволен ранними сборами. Именно таким Феликс и воспринимал Лёху – бодрым, неунывающим живчиком, с животиком и короткими ножками, готовым к любым подвигам, лишь бы куда-нибудь нестись, разрезая фарами ночной туман.

– Привет… – ответила Гринёва, глянув на него в зеркало заднего обзора.

И тут он, конечно же, её увидал. Сказать, что Лёха впал в ступор, значит, ничего не сказать. Естественно, он вытаращил глаза, и несколько мгновений его глотка рождала нечленораздельные звуки, какие может рождать только младенец. Только эти звуки были ещё и восторженными. Казалось, такой шикарной пшеничной чёлки, чёрных-чёрных бровей и алых губ он в жизни не видел. Впрочем, это у него было всегда: при каждой новой юбке он словно заново рождался и вначале, как пойнтер, делал стойку. Феликс только зверски завидовал: так естественно даже он не умел маскировать свои намерения.

– Ёх!!! – только через целую секунду у Лёхи прорезался голос. – Это твоя знакомая?! Фел, это твоя знакомая?! – произнёс он на высокой ноте и полез между передними сиденьями, и если бы мог, то упал бы на колени Гринёвой, но зацепился, естественно, животом и захихикал глупо, как гиппопотам в болоте: – Господи! – орал он. – Но почему мне так не везёт? Почему я такой несчастный? Почему я такой маленький, плюгавый и никчёмный? Почему я всегда опаздываю, а все красавицы достаются этому охламону?

– Э-э-э… – добродушно сказал Феликс. – Осторожней на поворотах и сядь на место, ты мне мешаешь.

Лёха захихикал ещё глупее, угнездился позади, однако сунул свою ряшку вперёд и бесцеремонно принялся разглядывать Гринёву:

– Везёт же людям! Везёт же!.. Эх… Девушка, а девушка, а который час?..

Естественно, у него случился словесный понос, и он исторгнул на Лору Гринёву такой поток комплиментов и так дёргался и прыгал на заднем сиденье, что пару раз треснулся головой о потолок салона, прикусив язык, но и это не охладило его пыла. Впрочем, кажется, Гринёва сама была в диком восхищении. Остаться равнодушной и не поддаться обаянию Котова мог разве что манекен. Гринёва тоже стала глупо хихикать и поддакивать на той же самой идиотской ноте, что, мол, только и слышала о Лёхе как о человеке и профессионале только самые превосходные комплименты. И через пару минут Феликс понял, не просто ревнует к Лёхе, а дико ревнует, да ещё и с огромным желание заехать ему в морду. С чего бы Лёхе иметь такой успех, с его-то внешностью. Однако с кем бы Феликс ни разговаривал, с кем бы ни общался, все, как один, утверждали, что Лёха Котов – это высокий, гибкий, как тростник, брюнет с ястребиным проникновенным взглядом или, наоборот, блондин со стальными мышцами и громоподобным голосом. Не знаю, неприязненно думал Феликс, ведя машину по набережной, как по морю, по-моему, глаза у Лёхи водянистые и блеклые, а сам он маленький и толстенький с битой-перебитой мордой, потому что вечно лезет не в свои дела, в общем и целом вылитый Санчо Панса, только без осла. Осёл у него где-то в сумках спрятан.

Но тем не менее, он запоминался именно таким – высоким, непобедимым брюнетом с талантом обаять. Таким вот талантом обладал его друг Лёха Котов, и с этим явлением ничего нельзя было поделать, а надо было принять как должное и смириться.

– Скажите! Скажите! – никак не мог успокоиться Лёха. – Где я вас видел?! Ну где?! – он подпрыгнул от избытка чувств и ещё раз ударился макушкой о потолок, и ещё раз прикусил себе язык.

Гринёва засмеялась своим грудным смехом и отвечала так, словно была королевой, а он её пажом:

– А вот и не скажу… а вот и не скажу…

В общем, Феликс сразу понял, что заигрывать она умеет и делает это весьма искусно. Но Лёху так просто провести было нельзя. Он был стреляным воробьём и знатоком по женской части.

– Всё, вспомнил! Ёх… – хлопнул он в ладоши, и морда его засияла, как начищенный пятак. – Фотосессия в Сокольниках!

И Феликс понял, что, кроме их газеты, Лёха подрабатывает в столичных журналах. Это была тайна Полишинеля, о которой Лёха ничего не рассказывал, потому что стоял на позиции: «Немного хитрости никогда не помешает». Впрочем, он был свободным художником, и подобные фотосессии были его личным делом. А ещё у него была очень хорошая черта характера – на него всегда и во всем можно было положиться, в этом плане он был надёжным, как «Опель» Феликса. Стоит ли упоминать, что родом Лёха Котов был из Санкт-Петербурга, но с тех пор, как перебрался в столицу, хотя и не находил, что она лучше его родного города, и, кажется даже, тосковал по нему, но это никоим образом не отражалось на их дружбе. Впрочем, адаптировался он так же быстро, как Феликс, например, успевал вымыть руки перед обедом. В этом отношении он был человеком мира.

– Слушай! – заорал он, переключая своё внимание на Феликса. – Ёх… Что там Рыба твердил о «стене»? Я ничего не понял!

Феликс так на него глянул, что Лёха понял, что обмишурился, смешно прикрыл рот ладонью и произнёс:

– Всё… понял… о работе ни слова. Брат, прости, свалял дуру. Но всё равно, – он с обожанием взглянул на Гринёву, – она узнает! Правда ведь? – Он заглянул ещё дальше, туда, где мягкая ложбинка терялась под верхней пуговицей блузки.

– Правда, – ответила Лора, ничуть не стесняясь. – Я уже знаю.

– Вот как?! – вопросительно посмотрел Лёха на Феликса, словно поймал его на воровстве.

– Дама нас покидает, – безапелляционно произнёс Феликс, останавливаясь возле метро.

– Хм!.. – Лора Гринёва бросила на него взгляд победительницы и выпорхнула наружу, оставив на память слабый запах тонких духов.

«Цок-цок-цок» – она удалилась подобно королеве, не оглянувшись ни разу, – лёгкая, воздушная, божественная и бесподобная. И ноги обалденно, и попочка при том при всём в одном едином и неповторимом порыве мелькнули в толпе и пропали. Надеюсь, я её больше не увижу, с неприязнью подумал Феликс и, как всегда, ошибся. Лёха, высунувшись в окно и чуть не сломав шею, проводил взглядом Гринёву:

– Кто она?.. Кто?! Ну ты, брат, даёшь!.. – уставился он на Феликса.

– Фея, – c облегчением вздохнул Феликс, грызя костяшку пальца, – коварная и соблазнительная…

– Ёх… Везёт же идиотам! – в который раз высказался Лёха, с завистью нахохлившись на заднем сиденье среди своего барахла. – А мне такая ни разу не попадалась.

– Сплюнь, – посоветовал Феликс.

– А что, надо? – оживился Лёха.

– Надо, надо, – многозначительно признался Феликс.

Лёха Котов опустил стекло и харкнул так, что от его плевка «БМВ» в соседнем ряду возмущённо просигналил три раза.

– Ты что, дурак? – спросил Феликс.

– А то! – гордо ответил Лёха и опустил стекло. – Ёх…

Феликс водрузил на крышу «маячок», и они понеслись в Домодедово, потому что уже опаздывали.

Глава 3

Бой местного значения

Эфир потихоньку замолкал. Теперь связь казалась далёкой-далёкой. Герман Орлов и на этот счёт прошёлся с вполне серьёзным лицом:

– Как в Брестской крепости…

– Да ладно… – не поверил Лёва Аргаткин и внимательно посмотрел на него, чтобы проверить, шутит или нет, потому что от таких шуток охватывала дрожь.

– Я тебе серьёзно говорю, – заверил его Герман Орлов. – Началась большая Кавказская война.

Но ему никто не поверил. Все знали, что Герман Орлов большой фантазёр. А Олег Вепрев осуждающе заметил:

– Хватит разводить панику!

На всякий случай Севостьянихин приказал убрать лишних людей с крыши. Оставил на верхних этажах лишь двух снайперов да двух пулемётчиков, которые держали фланги.

Игорь спустился в подвал и обнаружил там командиров «диких гусей» в полном составе. Они играли в карты и пили. По их лицам было видно, что они страшно недовольны жизнью и заливают её коньяком, чтобы она не дала ещё одну трещину.

– Капитан, передай майору, что мы после обстрела уйдём! – заявил полковник Примогенов.

Был он лыс, толст и здоров, как буйвол. Под майкой бугрились жирные мышцы. Ощущение было такое, что человек сам себя загнал в ловушку и потерял совесть. Если попрёт, подумал Игорь, не остановишь, лёгок я стал, не справлюсь.