3 Нижнекамские истории о любви (сборник)

Потом подошёл к нему друг его, Миша, и начали они о какой-то чепухе разговаривать. Говорит, говорит, а сам всё не меня смотрит. И, главное, немножко нравится он мне, всё-таки симпатичный, хотя, конечно, и не мой идеал. Смотрит, смотрит на меня, а как увидит, что я гляжу на него, у него глаза так и начинают сверкать.

– Вы что же, так вот и стояли всё время?

– Ну, да. А что? Потом мы ушли, и они тоже.

– Надо было тебе к нему подойти, подошла бы и спросила – что это ты на меня так смотришь?

– Ну, вот ещё. Нет, я так не могу. Была охота позориться! Нам в классе своих мальчишек по горло хватает.

Марина устроилась поудобнее и дотронулась до груди Лены.

– А что, мальчишки – то, небось, тискают уже?

– Да, ну, тебя! Нашла о чём спрашивать, – Лена попыталась отодвинуться от сестры к стенке, но та и там настигла её, и сжала крепкими пальцами небольшую упругую грудь Лены.

– А это ведь приятно, когда грудь ласкают…

– Вот ещё, всякие там придурки или шизики хватаются, как за шарик и держатся. Совсем даже не приятно, а скорее больно. Особенно, вон, когда Толька…

– Что Толька? Это тот высокий, кучерявый, тот, что к нам однажды приходил? Да? Он мне ещё тогда понравился, вежливый мальчик…

– Да, уж, вежливый… Особенно в день Советской Армии. Когда мы с ним танцевали, то он так прижался ко мне, что… Ну, ты меня понимаешь. Ужасный нахал! А потом я с ним вышла из класса, и мы спустились на первый этаж, там никого не было.

Идём себе, спокойно разговариваем, и вдруг он прижимает меня к стенке, и давай сразу руками лапать. Я его оттолкнула, но он же сильнее меня. Просто вжал меня в стену, размазал по ней всем своим телом, придавил, и ещё целовать пытается, в губы. А я ему не даюсь. А он руками потом… И дальше… Стыд один.

Я вырвался, убежала, а потом захожу в класс – он сидит, как ни в чём не бывало, и ухмыляется. Глаза бы мои на него не смотрели…

– Ну, это ты зря. Это самое лучшее время – молодость, особенно, когда ты в школе. И первая любовь тоже в школе. Я думаю, что ты ещё девушка?

– Пока ещё не женщина.

– Жаль, в твои годы пора бы уже познать радости любви. Я читала одну китайскую сказку, так в ней писалось, что в тринадцать лет девушке ещё рано любить – это у них называлось «узнать цветок», в четырнадцать лет «раскрыть цветок» – самый раз, а в пятнадцать лет – «сорвать цветок» – уже опоздала. Сейчас к тому же акселерация. Сама-то я впервые полюбила в пятнадцать лет.

– А кто он был?

– Один парнишка из техникума. Мы тогда вечера делали в уютной компании, и ночевать иногда оставались «у подруги», вот он меня и заломал в один из этих вечеров.

– Ну, а как это было?

– Да, мне сперва не показалось. Больно было, потом какое-то удовлетворение. Но по настоящему радость любви я узнала только сейчас. И, ты знаешь, сейчас мне это нравится…

– А это… очень приятно?

– Как тебе сказать… Надо самой всё испытать. Всё познаётся в сравнении. А так, что – слова ложь, и то, что в книгах – тоже не правда. Не вся правда. Для мужчин самое главное всё-таки не душа, а то, что находится у женщины вот тут, – и Маринка ткнула пальцем в надлежащее место, и Лена взвизгнула от волнующего восторга. – И вот тут, – Марина выпластала над сорочкой одну из своих пышных белых грудей с ярким пунцово устремлённым вперёд соском.

– Дай бог, чтобы тебе попался настоящий мужчина, а не такой молокосос как мне. Чтобы он понимал толк в любви, и в настоящих ласках…

– А разве этого не хватает? – Лена показала жестом.

– Что ты, что ты… Это же так просто. От этого только мужчины получают удовольствие, а вот нам женщинам надо, чтобы… – тут начался строго специфический женский разговор, слишком откровенный и слишком прямой, который явно недостоин того, чтобы его слушали мужские уши. А не то ненароком они могут и побагроветь. От стыда.

Женщины ведь в разговорах между собой «tet-a-tet» гораздо более откровенны, чем мужчины… И, даже если они и не разговаривают площадной бранью, как мужчины, но они склонны разговаривать так и о таком, что даже у ангелов на небесах краснеют уши, и иные части тела.

Глава вторая

1

Вадим Зотов по своей натуре никогда не был драчуном. Но в детстве слишком многие, в том числе и учителя, пытались подчинить его своему влиянию, но он уже тогда никого не признавал за авторитет. Результатом этого были дворовые и школьные драки. Его били, много раз били, больно и жёстко, до крови, но он всё равно оставался таким же независимым от всех. И отвоевал-таки себе право не подчиняться и быть независимым.

С ребятами из своего дома он был на равных отношениях, они были знакомы с ним и даже пару раз приходили по его просьбе на помощь, когда он дрался с чужаками. Однако неизменно они были против него при его драках со своими. Они чувствовали в нём что-то явно чуждое им.

Он большей частью сидел дома, чем выходил на улицу. Эти выходы обычно заканчивались потасовкой. Он не терпел лжи, хотя и сам в некоторых случаях мог нагло врать, с удивлением обнаруживая в себе то, что ненавидел в других. Но при этом он нисколько не стыдился подобного поведения, и даже не краснел.

С самых юных лет он познал науку лицемерия, и для себя вывел даже особую теорию, что у каждого человека на самом деле не одно, а несколько лиц: у кого – пять, а у кого – и по – более. Одно – на работе, на учёбе, другое – на улице. Третье – дома, среди близких, четвёртое – он сам, такой, какой он и есть. А пятое лицо – это то, чего он ещё сам про себя не знает.

Он моментально приспосабливался к любой обстановке, но одновременно при этом оставался свободным. В школе он был неизменным ударником, примерным учеником, правда несколько неактивным по общественной линии. В классе он близко ни с кем за все годы учёбы так и не сошёлся, если не считать Володю Ливника, с которым он был в весьма приятельских отношениях. Так, по крайней мере, считали многие, в том числе и учителя.

Только в каком роде это были приятельские отношения? Они сидели на одной парте, списывали друг у друга, у них были общие увлечения – книги, фотографирование, но за пределами школы они встречались очень редко. Впрочем, он сам был виноват в этом: после первого посещения Володи дома он, с присущей ему резкостью, заявил, что родители Ливника ему не понравились. А к себе он Володю почему-то не приглашал. Но и без этого все в классе знали, что отец его пьёт, а мать, больная и издёрганная женщина была не в силах влиять на него.

Из своих одноклассниц он более или менее хорошо относился только к Лидочке Буренцовой. Однажды, это было в восьмом классе, они остались после уроков дежурными. Он тогда вытер мокрой тряпкой свою половину класса, а она – свою. Причём молча. И, когда она поднялась и подошла к доске, чтобы стереть написанное там, он сидел на корточках на полу и смотрел на её ноги прямо перед собой.

Лида густо покраснела, заметив, куда направлен его взгляд, и хотела отодвинуться, он внезапно поднялся и решительно обнял её. Губы его прильнули к свежему алому рту, а руки в это время тискали маленькую упругую, только начинающуюся распускаться, девичью грудь. Они некоторое время стояли, тесно прижавшись, друг к другу, затем Лида резко вырвалась и, схватив свой портфель со стола, со слезами выбежала из класса.

Он вытер доску, вылил грязную воду и, собрав вещи, пошёл домой.

На другой день Лида ничего не сказала, но начала всячески сторонится его.

С тех пор он и начал более или менее хорошо к ней относиться. Но попытки своей приблизиться к ней больше не повторял, даже тогда, когда для этого однажды возникла превосходная возможность: их класс отправился в поход в лес с ночёвкой. У них на всех было, всего лишь пять палаток, а в классе тридцать человек, так что в палатках было более чем тесно. В тесноте, да не в обиде. А теснота, как и темнота – друг молодёжи.

Наступила ночь. Некоторые дремали около костра, а он же лежал в палатке рядом с Лидой, совсем вплотную. Лида лежала, закрыв глаза, не двигаясь, но Вадим чувствовал, что она не спит. Рядом раздавалось хихиканье. Он приподнялся на локте и в полутьме увидел, что это Витька щупает какую-то девчонку. Ему захотелось выругаться, но он сдержался.

Посмотрел на Лиду, она тоже напряжённо прислушивалась к смеху рядом. Их взгляды встретились. Он хотел отвернуться, но вдруг увидел, понял её взгляд. И уловил её сдержанное дыхание, и её откровенное желание. Лида робко улыбнулась ему, но он резко отвернулся от неё и больше не поворачивался.

Он много читал, и знал всё, многое не изведав. Да у него и не появлялось желания что-либо испытать. Под влиянием книг он почувствовал себя высшим существом, стоящим над всеми остальными людьми, и ему претило то, что он может чувствовать то же самое, что и они. Кроме того, он уже довольно ясно представлял себе свои недостатки, выяснил их и довольно честно признавался в том, где и чего он может достичь.

У него была плохая память. Не то чтобы совсем плохая, но несколько своеобразная, даже избирательная. Ему вспоминались какие-то мелочи, а главное, необходимое, в самом деле, почему-то обычно в голову не приходило. Отсюда, как следствие то, что он не знал в школе математики и точных наук.

После окончания школы он как-то очень удивился, что ничего не знает и не помнит из того, чему десять лет учился. Но он ошибся: всё то, что он когда-то узнал, на самом деле осаждалось в тайниках его памяти, и само собой начало приходить к нему в нужную минуту.

Он был терпеливый человек, но когда его терпение лопалось, или когда он давал себе волю, то он становился в буквальном смысле этого слова страшным. В минуты ярости он мог натворить всё, что угодно, мог лезть на рожон, не взирая ни на ситуацию, ни на обстоятельства, ни на место, ни на время.

Интересно, что разум его в это время всё понимал, анализировал, но действовал абсолютно самостоятельно и не предпринимал никаких попыток обуздать свои инстинкты и беснующееся тело.

Это были его главные недостатки, которые он в себе признавал. Но самым главный недостатком в нём был его слишком трезвый разум, ничего не принимающий на веру и не признающий постоянных авторитетов.

Он иногда поступал, так же как и все, выключая свой собственный разум. И жил тогда одним лишь осознанием того, что раз уж он живёт на этом свете, на этой земле и на той планете, в это время и с этими людьми, то ничто человеческое и ему не должно быть чуждо, но всё же очень часто после этого раскаивался в этом.

После окончания школы Зотов, несмотря на то, оценки в аттестат ему вывели хорошие, и даже вручили грамоту, решил в институт не поступать. Сначала поработаю немного, потом отбарабаню в армии, а вот после армии можно будет и поступать куда-нибудь. И льготы будут, и умнее немного стану.

Но была ещё одна причина, по которой Вадим решил отдаться на волю волн судьбы. Он в ней никому не сознавался, и никто об этом не знал – он хотел стать писателем, и хотел писать хорошие настоящие рассказы, печататься в журналах и выпускать свои книги. Но для этого был нужен опыт и знание жизни. Именно поэтому он решил познакомиться с областью материального производства, то есть, в его понимании с жизнью простых людей, работяг, с их работой.

Он много раз пытался писать – рассказы, повести, романы, но у него ничего не выходило, и он сжигал их, одну за другой, на кухне, на газовой горелке. После этого в квартире обычно долго пахло гарью. Ему также не хватало терпения, что-либо закончить, из того, что он начинал. В первое мгновение, воспламенившись идеей, он мог написать десять-пятнадцать страниц, но стоило оторваться ненадолго, и пыл его быстро пропадал, и Вадим, перечитывая то, что он написал, безбожно ругал себя бездарью и вновь зажигал газ.

Он устроился подсобным рабочим на ремонтный участок, ведь специального образования-то у него не было, всего-навсего оставалось перекантоваться около полугода до того времени, когда его заберут в армию. На работе его не совсем принимали всерьез, девушки прозвали философом, мастер относился к нему как к глупому несмышлёнышу, а у рабочих старше среднего возраста, при разговоре с ним, проскальзывали нотки превосходства и снисходительности.

Несмотря на это, он старался поддерживать дружеские отношения со всеми. Ведь это уже было не детство, и не школа, а реальная жизнь, и в ней надо было устраиваться, и надо было её познавать. Он старательно прислушивался к разговорам рабочих, стараясь понять жизнь «простых» рабочих людей изнутри, погружением в рабочую жизнь, и он старался анализировать про себя, их речи, поступки, не высказываясь, разумеется, вслух, искал в своих товарищах характерные черты, привычки, и сюжеты для своих будущих книг.

С молодыми рабочими своего участка, ребятами своего приблизительно возраста, он подружился. С комсоргом, Степаном Лукичёвым, с Рустемом Замалиевым, с Володей Юдинским они стали друзьями. Вместе ходили по вечерам в кино, на танцы, на совместные вечеринки.

Их компания устраивала для молодёжи вылазки в лес, вечера танцев и музыки, бросали новые идеи в комсомольскую работу, всячески пытались оживить ребят и молодёжно-общественную жизнь. Иногда это удавалось…

Завтра они должны были вечером собраться у Степана. Хотели сделать вечер, пригласили знакомых девушек и парней, приготовили магнитофон и новые записи иностранных песен, вино и закуску. Немножко отдохнуть в тёплой дружеской атмосфере, выпить в лёгкую, для храбрости и веселья, послушать музыку и пообщаться с девушками – была их основная цель.

Одной из целей было также более близкое знакомство с красивой девушкой по имени Марина. Вадим представился ей на танцплощадке, их познакомил Степан, и ему очень хотелось быть более близко знакомым с ней, если не сказать больше. Зотов пригласил Марину на завтрашний вечер, и поэтому с нетерпением ждал субботы.

2

Суббота началась относительно хорошо. Когда Андрей раздевался, то он заметил Лену, которая уже без верхней одежды шла в класс. Но потом целый день её не видел, – ни на перемене, ни после уроков. Соответственно, Андрей в весьма мрачном настроении вернулся домой. Этот день он почему-то посчитал убитым. Одно его утешало, что завтра воскресенье, и что он завтра вновь встретится с друзьями.

Он пришёл домой, поел и принялся читать древние записки, которые нашёл прошлым летом на чердаке деревянного дома в деревне, когда был в гостях у бабушки. Отдельно в сторону отложил свой дневник.

Андрей открыл первую страницу старинной тетради. Там, крупными чернильными буквами, но красивым и понятным женским почерком было написано следующее:

Бом-бом-бомНачинается альбомХи-хи-хиНачинаются стихиПишите, милые подругиПишите, милые друзьяПишите всё, что вы хотитеТолько глупости нельзяПрошу альбом не пачкать,Листов не вырыватьИ маленьким детишкамВ руки не давать.

На следующей странице шёл текст, обращенный, очевидно, к хозяйке альбома:

Стихи.

Звени, звени гитараЗвени, не унывайМилая подруга ГаляМеня не забывайМежду многими подругамиТы забудешь и меняХоть этими стихамиПомнить будешь ты меняГалина!!!Моя просьбаГаля: Ты молода, ещё хохочешьВ головке бродит ветерокНо если плакать ты захочешьНе верь ребятам мой дружок.У них сердца так рано бьютсяСтраданья наши им не впрокОни над нами лишь смеютсяНе верь им, Галина, дружок!Гуляй, кокетничай пороюВедь это вовсе не порокНо только ради богаНе верь им, Галина, дружок.Галя: Живи, пока живётсяО смерти думай иногдаИ плач, когда придётсяНо веселись всегда.Галя: Живи, лови минуты счастьяОни порою хорошиНо, не узнавши человекаНе отдавай ему души.Галя: Огонь горит, пылаетЛюбовь жарче огняОгонь тушат водоюЛюбовь ничем нельзяГаля: Нетрудно влюблятьсяНе трудно любитьА трудно расстатьсяИ трудно не любить!

Конец.

Следом шли старинные, комсомольские и иные, не поддающиеся классификации песни: Каток; Мы с тобой не дружили; Молодёжная; Матросские ночи; Прощальная песня; Голубой конверт; Играй, мой баян; Хороши весной в саду цветочки; Скалистые горы; Лазарет; Рябина; Пшеница золотая; Варяг; Комсомольцы – беспокойные сердца; Аринка; Наш край; Мы кузнецы; Эх, хорошо; Бескозырка; Юный барабанщик; Марш советских патриотов; Раскинулось море широко; Летят перелётные птицы.

Часть из них была известна Андрею, а часть он читал в первый раз в жизни. Особенно ему понравились слова: Тот, кто тревог не боится, Кто Сталина сердцем прочёл, Кто смело к победе стремится, Такие идут в комсомол.

И слова насчёт того, «и сияет орден Слава на Аринкиной груди». Периодически в тексте попадались следующие фразы, такие как: Вспомни нашу дружбу. Вспомни иногда, чем никогда.

Пролистав всю тетрадку, в конце её Андрей нашёл особого рода душещипательные тексты и сентенции, которые очевидно когда-то грели девичьи души:

Во саду ли, в огороде, пойте: (повторяются 5 строк 1-го куплета и 4 строки 2-го куплета, кончается песенка так: Её поёшь, всегда поёшь. Пам-пам. 10.12.56. Светлое Озеро.

«Жизнь… сделай из неё произведение искусства, вложи в неё весь свой талант; сыграй свою маленькую роль и будь готов уйти со сцены прежде, чем ты наскучишь публике». Крушение мира.

«Удел женщины – слёзы».

«Любовь частицей входит в жизнь мужчины, для женщины – вся жизнь в любви». Там же.

«Странная штука любовь, бывает так, что любить мучение и не любить тоже мучение» Там же.

«Жизнь как река большая. Один на сухом месте отсиживается, в кусточках, другой у бережка барахтается, в осоке да тине, боится, как бы не унесло, а третий на самую стремнину выгребает». Дом на горе. Мусатов.

Хорошо, если собака – друг, но плохо, если друг – собака.

Мужчина не умеющий хранить тайны женщины, презреннейший негодяй.

Шути любя, но не люби шутя.

Казаться легкомысленной, но быть недоступной – вот верх искусства!

«Чем меньше удобств, тем меньше потребностей, а чем меньше потребностей, тем человек счастливее». Жюль Берн. Дети капитана Гранта.

Тексты из прошлого, написанные ещё до того как мы появились хотя бы в проекте у наших родителей, – внезапно подумалось Андрею. Надо бы тоже оставить нечто подобное, чтобы какой-нибудь шестнадцатилетний пацан изучал написанное сегодня.

Он взял листок бумаги и записал на нём: Решая одни проблемы, мы неизбежно получаем другие, ещё более серьезные и менее разрешимые. Так стоит ли решать проблемы. И потом полез за томиком стихов восточных поэтов, где нашёл следующие строки, прочитанные им ранее, но пригодившиеся сейчас, под сегодняшнее настроение.

Радость жизни – до тридцати лет,К сорока – умерить надо работу.Когда подойдёшь к пятидесяти, найдёшь ты слабость,К шестидесяти – не найдёшь здоровья.К семидесяти смерть мужчины красива,К восьмидесяти подошёл – свалился с ног.Девяносто – это безнадёжье жизни, о друг,К ста подойдёшь – надоест тебе жизнь.

Раздался пронзительный звонок и Андрей, второпях сунув тетрадку в шкафчик трюмо, бросился к двери. Открыл, а там стоял улыбающийся Володя.

– Ну, как, не ждал?

– Давай заходи, чего в дверях стоишь.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.