Четыре тетради (сборник)

Воскресная прогулка

– Давай, – робко, – поцелуемся?

– Давай.

9 Мая

Старик в чёрном, звеня медалями. Как ёлочка, которую несут выбрасывать вместе с игрушками.

Белая ночь

«Gott soll allein main Herze haben!..» – поют Баха под окнами на весь переулок Антоненко и бьют пивные бутылки.

Москва весной

– Плюм-бум, плюм-бум, – говорят колокола.

«Великому русскому художнику слова Ник. Вас. Гоголю от правительства Советского Союза. 2 марта 1952 года».

– Николай Васильевич в накидке, а как меня изобразят? – говорят на Гоголевском бульваре.

Улицы не знают, как их зовут: Тверская-Ямская. Уж ты реши сама: Тверская ты или Ямская. Или: Рождественка улица. Где ещё две буквы?

Ул. Крылатые Холмы. Красиво. Женщина – мужчине:

– Он тоже без грехов? – Нет, – отвечает.

Этот город с миру по нитке. Изба с хомутом, который надевает Ванька из сказки. Волки голову отъели, приготовляя барыню к естественному её употреблению.

Арбат. Из толпы просили «Подмосковные вечера». Трубач кивнул и сыграл «Город над вольной Невой».

– Мавзолей. Там прикольно, там уже 80 лет лежит зелёный человек, не портится и не воняет.

– Он единственный среди них оказался живой, и ещё играет с живыми.

– Да, правильно, нельзя же всё время изображать своё несуществование.

На Лубянке золотая табличка: «Приёмная ФСБ. Приём граждан круглосуточно».

– Я предпочёл бы поперёк картонную: тары нет.

– Я маленький нездешний человек. Пойду и плюну в Москву-реку.

Мама и мальчик, 1935 год:

– Мама, а почему у дедушки синее ушко?

Теперь там восковая маска работы скульптора М. Остальное – солома. Не похоронят. Никогда. Потому что его там нет.

«Что касается до грязных выходок, то мы видели их слишком достаточно». В. И. Ленин.

Чернильница

Фарфоровые туркмены. Композиция «Обсуждение конституции», 1935 год.

Встречные

Девочка в тёмных очках. Мальчик в галстуке.

– Слушай, ты меня – э-э-э – (я поравнялся, пока прошёл, э-э-э длилось…) – развратил, – услышал уже за спиной.

Альма

Соловьи кричат, как дерущиеся кошки.

«Соловьи – почему они поют? – Они хотят жениться. – Как четыре собаки, сегодня, бегающие – жениться?» У Пушкина, поставленного здесь от городского попечительского управления, сцена изнасилования собаки Альмы четырьмя кобелями, на пьяной скамейке компания трезвых старух:

– Ты ж когда гуляешь, тоже аться хочешь.

– Я шесть лет не усь-усь.

– Это щас. А по молодости?

– Да не бей ты её…

– Может, укусит тебя пару раз за задницу.

– Альмочка, умеешь делать минет?

– Не умеет. Даю ей сардельку, а она её – хрум!

– Он вообще, знаешь, – как её – он её передними лапами подгрёб под себя, а задние у него нависают прямо ей на лицо.

– Какие задние?..

– Альмочка, девочка, иди сюда!

– На Лиговском гуляли. Догу не дала.

– Дура!

– А кто будет роды принимать?

– Вон их сколько. И ещё один на Московском вокзале, жених.

«В столице нашей чухонство. В вашей купечество, а Русь только посреди Руси».

Гоголь – Погодину, 11 генварь, 34.

Первый надзиратель

Заседание …ской академии. Кувшинное рыло говорит о спасении России. Повсюду поставить надзирателей.

Когда выслушивал вопрос, из почтения к собеседнику с понимающей улыбкой опускал голову: дескать, что ж ты сам не знаешь ответа на такой детский вопрос, но если бы ты знал то, что знаю я, то и вопроса бы такого не задавал. Он выслушивал молча, замерев в сладком полупоклоне, а отвечая подробно и долго, делал перед собой жесты, будто задвигает и выдвигает ящички невидимого комода, в которых лежали ответы. Иногда ящики были миниатюрными, он открывал их двумя толстыми пальцами, беря нежно. Когда хранимые в ящиках идеи бывали сложными и, на его взгляд, трудными для нашего понимания, тащил с небольшим усилием, но, вызволив на свет, выдыхал в воздух сложноподчинённую конструкцию, которая летала над залом лёгкая и недоступная; невидимый комод был натёрт салом, ящики скользили легко, и спасительная идея рождалась без мук, и вот, извлечённая на свет божий, уже трепещет в его нежной лапе – на радость нам и государству российскому. Мысль-то была убога – к каждому государственному институту приставить зеркальный институт общественных надзирателей и оплачивать их труд из казны.

Когда выступающий задвинул на место последний ящичек, лицо его стало суровым, паноптикум зааплодировал, а старенький председатель собрания, расплакавшись, предложил оратору стать академиком, на что Первый Надзиратель ответил полным достоинства лёгким поклоном, почти невероятным по своему изяществу для его медвежьего сложения.

25 мая

– Иди, посмотрим, как птички щебечут.

Тропинка

Идут две улитки с шёлковыми рогами.

Утро под Калугой

Прилетел маленький серый соловей, и чёрный дуб наполнился музыкой.

Не сказал

– У вас очень красивая попа, и (её?) голубизна придаёт (ей?) целомудренность.

Голубые дни сменяются сиреневыми, как шарики на Невском…

«Сестра Прасковья, с крепкими толстыми ногами, чистый её мальчик, мечты…»

Смерть

Девица прошла по набережной, улыбаясь: «Идём со мной». Человек с лапой тигра, барышня с воспалёнными от сифилиса веками, взгляд: «Что?» «Жди меня, я не вернусь». Спроси у яндекса, кто написал.

Цитаты

Каждый день вижу ангелоподобных, как цитаты из книжек Тургенева, майских девушек. Но с порванными носами, губами, руками, платьями. А те, кто не изодраны, – беременны. Что там зимой с ними делают?

Первая строчка

«…За рисом на кладбище прилетели голуби. Нас посвящают в монахи. Стою перед шаром, – шар большой, с меня ростом, прозрачный. На мне красное, как колокол, платье. Я шагаю в овраг и тоже лечу счастливый и лёгкий.

Был мой разорённый дом, сквозь который росли деревья. Ходил за три поля. Слушал птиц под мокрым дождём. Лес такой дымчатый, в нём цветут цветочки синенькие и беленькие, и все приметы говорят о том, что ничего не будет…» Рассказ философа.

«Ехал я однажды в Самару. Пили водку. На второй полке лежал мужик. Слушал, свесив голову, терпел. Потом слез, решительно налил себе водки и сказал:

– Пошёл я однажды за стаканом на кладбище… Если я когда-нибудь, не приведи господи, буду писать роман, я начну его именно так: «Пошёл я однажды за стаканом на кладбище».

Июньские дни

Мальчик в метро играет с водяным пистолетом.

Старуха:

– Во время войны с оружием не играют.

– Похороны, где?

– В большом зале крематория.

– Какого крематория?

– Крематорий у нас один. Знай и люби свой город.

Мама рассыпала пуговицы, чтобы пришить к моему плащу.

– Она такая… Красиво-коричневенькая.

По радио сказали, что Тутанхамон умер в 18 лет.

– А-яй, как жалко, какой молодой! – сказала мама.

Воспитательница:

– Не плачь, жизнь вообще сама по себе штука тяжёлая, страшная, но, к счастью, короткая.

Мальчик перестал плакать.

Ларёк, старая и пьяная продавщица в очках:

– Молодой человек, вы не знаете, как прожить следующие двадцать минут?

И двадцать минут пройдут, и жизнь пройдёт, как следующие двадцать минут.

Я подумал и не ответил.

60 процентов школьников на вопрос «Как вы относитесь к Пушкину и Гоголю?» ответили: я их ненавижу.

Утро белой ночи, девочка в окне, крик в мокрую и свежую пустоту двора:

– Хочу мужика!

Книжка. «Под удовольствием мы понимаем отсутствие умственной и физической боли, а не оргии, пьянство и разврат с женщинами, мальчиками или рыбами».

Моховая, девочка лет семи в яркой красной куртке под руку с чёрной старухой.

– А моя мама умерла, – нараспев сказала девочка.

– Да, – нараспев ответила старуха.

Июньские дни, все уже на дачах, парикмахерская пуста, одна парикмахерша от скуки стрижёт другую.

У канала

Мешки путешествуют по городу и играют прохожими.

Один слетел с набережной, лёг, замер, опустил ухо, слушает. Плохо слышно, ветер? прошелестел и прилёг к самым ногам.

Три писателя

«Вы, цветущие девушки, прыгающие с зелёного неба на синие луга аэродрома от избытка сил и радости, оглянитесь на пройденный путь революции…» – граф А. Толстой, речь на дискуссии о Добычине.

«Превращение воды в китаянку и исчезновение китаянки в воздухе. Феерический аттракцион», – Леонид Добычин, письмо 141, афиша.

«Не забыть написать комментарий к Апокалипсису». Стерн.

Адрес

Ул. Печальная, 1.

Хожу, пою на мотив враждебных вихрей:

– Всё это печальное так изначально, как изначальное это печально!

Эпитафия на лютеранском кладбище

«Zu früh «1831–1874.

Дацан

Монах в оранжевой футболке пускает с каменного балкона мыльные пузыри.

Радужные пузыри летят над улицей Савушкина и лопаются в трамвайном вихре.

Оборотень

Летней ночью на Аничковом мосту, розовая прозрачная кофта, тонкая талия, чёрный лифчик, тонкий профиль.

– Вы такая красивая, что страшно подойти.

– Вам нужны проблемы? – удаляясь.

Голос, как у консервной банки, когда её открывают. Шпротной банки с режущим масляным язычком.

Девочка

Зеленогорск, ЗПКиО, как сказала одна барышня – парк с насморочной аббревиатурой. Девочка ревёт в голос:

– Где я теперь па-а-а-пу возьму?

– У тебя есть бабушка и дедушка.

– Где я па-а-а-апу возьму!

Лахта

Чёрные волны с белыми барашками. Девушка с огромной голой грудью, шатаясь, выходит из них. У бревна парень выжимает лифчик. Песок метёт, забивается в кроссовки и сечёт по ногам.

Перекрёсток

Деревенская улица, мальчик и девочка, он машет палкой, она наклонена к нему, и исчезли в солнце и зелени.

Если бы я не приехал в этот посёлок, не остановился, не спросил дорогу! Зелёная ветка, дачи, заборы, мальчик и девочка, – будет, будет всегда твориться с ними это счастье, этот нерв солнца.

Ещё девочка

Новожилово, лето, дорога, девочка.

– Здравствуй.

– Здравствуйте.

– Как дела?

– Хорошо.

Уходим, догоняет:

– А мама сидит на кровати и пьёт.

Девушка и цыган

Последняя ночь. Наутро табор уходит. Раздирая руки и белое платье, бежала сквозь лес. Поляна, огонь. Лицо в крови, на щеке висит выколотый о сучок глаз.

– А теперь ты мне вовсе не нужна, – засмеялся цыган и ушёл с табором.

Дорога

– Что у тебя в мешке?

– Дым да воздух, воздух и дым.

Счастье

Грозовая туча над морем. Голая немка кидает камешки в черепок кувшина.

– Das heisst Meerkrieg, – сказала немка, когда волна попыталась украсть тапочки.

Турок на боку, бросил ей на живот лёгкий камешек, другой.

Она повернула голову, улыбнулась юному турку.

Ушли в отель, и хлынул ливень. Я ринулся в море, буйствовал и орал от полноты стихий и счастья.

Немка вернулась одна, сняла лифчик и легла на камни, закрыв глаза от счастья и солнца.

Одуванчики небесных сирот

Худые поля и дворцы вокруг. Залитые свинцом бляхи солдатских ремней. Вбитый по горло в болото псковский крестьянин грозит кулаком великану с кошачьими усиками. «Господи, милости буди…» – срываясь на тенор.

Облака

Гости приходили в облаках запахов. Рядом с ними облака становились плотнее, наполнялись подкладками их одежд, чужими домами, детьми, болезнями и смертью. Я прятался за угольной печкой, в которой сгорали их облака.

Миро

– Что вы с ней сделали! – воскликнула смотрительница зала Рембрандта.

– Господи, что вы с ним сделали! Чем вы его облили? – всплеснула руками матушка Леонида. – По телу св. Александра Свирского на простыню операционного стола стекали золотые капли миро.

Бурая шевелящаяся жидкость текла по золотому телу Данаи.

Лаборатория наполнилась благоуханием.

– Цыц, дура, – сказал отец Лукиан. – Тихо, не видишь…

1 сентября

По дороге на дачу изнасиловали и зарезали учительницу английского.

Я видел её весной: как ледышка-студентка после воскресного катка. Юная, розовые щёки, строгие очки, недотрога.

1 сентября детям скажут, что уехала.

Перед школой

«Мы с Сашей стояли за трамвайным полотном. Над заливом шёл красный страшный дым. Вдруг в дыму появился жёлтый шар, он плыл, из него торчали какие-то палки, потом из шара вышли, я не знаю, как они поместились, высокая женщина и мужчина. Мы испугались и побежали. Они взяли Сашу. Потом все дети стали искать своих родителей. Я нашла тебя, я очень боялась. Опять бред какой-то приснился. И мюсли есть не буду. Не бу-ду! Потому что молока нет. А с йогуртом терпеть не могу. Я возьму яблоко. Насущное».

– Балда, – это за мюсли и за насущное яблоко.

– Сам балда.

Балда ускакала в школу.

На колоссально дощатой террасе близ конопляника веснушчатая жена подьячего Агриппина Саввична под аккомпанемент виолончели потчевала исподтишка коллежского асессора Аполлона Филипповича винегретом и прочими яствами.

Осталась открытой хрестоматия для седьмого класса. Георгий Иванов, стихотворение про Родину без названия: «Россия тишина. Россия прах. / А, может быть, Россия – просто страх. / Верёвка, пуля, ледяная тьма / И музыка, сводящая с ума. / Верёвка, пуля, каторжный рассвет / Над тем, чему названья в мире нет».

Ниже вопрос для учащихся: «Можно ли, читая стихотворение, сказать, что поэт отверг свою родину?» Здесь же «Песенка об Арбате» с проверочными вопросами: почему поэт назвал своё стихотворение не песня, а песенка и – «Как вы объясните последовательность определений Арбата в стихотворении: призвание, религия, отечество?»

– Я для глухих повторяю! Как! как вы объясните последовательность определений Арбата в стихотворении поэта Булата Окуджавы? Это и вас тоже касается!

Видение будущего

Сумерки падают на землю, поднимаются и улетают, как большие дома с окнами, трубами, или как облака;

ночи

не наступают,

впрочем, никто их особо не ждёт; (или: «все мы их ждём»; непонятно, кто эти «мы», если я совершенно один среди этого коловращенья, или, как говорили в школе, обмена веществ в природе; кстати, куда, спрашивается, подевались все остальные учащиеся нашего класса, если я совершенно один),

дни

вырастают из палки,

это необъяснимо;

лежу на каких-то мешках,

может быть, с рисом – по хрупкости, хрумкости, что ли,

в одежде и босиком,

шевелю от задумчивости пальцами ног;

(неверно: не очень-то грязными, просто немытыми, просто

я почему-то не мылся,

из лени, наверное,

вселенской, космической лени,

или других

приятных и добровольных соображений);

(когда получается в рифму – это случайно, это я не нарочно,

так получается);

шевелю пальцами ног

и очень хочется в кино;

и опять же:

не то чтобы очень, а платонически, что ли,

«экзистенциально»,

прости меня, господи! –

но не иду,

а исправляю в уме:

что там? –

сумерки,

дни вырастают из палки, лежу на каких-то мешках, задумчивый, а не печальный.

Бессонница

Меня подняли, как циркача, на стальном канате под купол неба с фальшивыми, вырезанными из фольги, звёздами, и я увидел, как через океан тянется электрический провод, полный человеческих голосов. А что, может быть, больше ничего и нет на земном шаре, и только провод с голосом и лежит на морском дне?

В голову от холодного окна дует, встану на колени, пытаюсь влезть головой в подушку. Книги рядом.

Как они там начинают романы? Посмотреть.

Кто-то дышит рядом с тобой, но в комнате никого нет.

Бросить копьё из Ленинграда в Киев.

Хата под снегом на берегу Днепра.

Остров Голодай, на острове, на пятом этаже десятиэтажного дома, как в каменном бутерброде, спит мальчик.

Если пролететь сквозь огненные камни, можно выпить с той стороны земного шара, в Австралии, холодного лимонада.

Тюбик зубной пасты в стакане полон, а будущее? сколько его?

Можно перекусить железную нитку, – но дальше? – катастрофа языка, возвращение мира в хаос, где уже нет ни автора, ни героев, ни букв, а ждущая девушка – частный случай.

Лечь головой в другую сторону от окна, чтобы не дуло.

Монета, упала на ребро: аверс? реверс? – нет, гурт!

«Накрасилась и ушла провожать подругу…» – «Они победили. Но у них были хвосты, на которых неудобно плясать гопака». – «Когда сумма знаний и наблюдений переполнится, я пинком опрокину корыто».

Четверг – не четверг? вот и дождик. Горестно-горестно! спать, спать, стерпится – слюбится.

Восемь строк

Белый петух

и серебряный нож.

– Ты молился ли, харе рама?

Ночь,

белоснежная лампа.

Только и памяти,

что перо.

Детское сочинение

«Изуми меня, Господи!»

Учитель кунг-фу

– Я всё могу! Я могу вызвать дождь! Смотри!

– Так сотвори новую землю, – ответил поп.

Летом учитель ходил на Острова и ел клевер. Он показал сколько: охапками.

Печаль

Священник в плаще с зонтиком и животом, вспучившимся от постной и правильной пищи:

– Никого мне не спасти, никого не исправить.

Щенок

Овчарка с белой грудкой, щенок. Обежал вокруг выросшей из асфальта липы, понюхал мои сандалии.

Рубинштейна, рок-клуб, вечер, солнце. Надписи чёрным на жёлтой стене: «Брест. Мы вместе. Ном – короли Петербурга». Парикмахерская, гаммы, гроздь облепихи в гранёном стакане. Девушка и гроздь облепихи, вернее её портрет у стакана, в котором стоит гроздь облепихи.

Вышла женщина, я не запомнил, как была одета. Глаза длинные и синие.

Щенок нашёл ветку, стал трепать.

– Сожрут, – сказала женщина. – Уедем на дачу. У нас в Псковской области теперь. Волков много. И ходят прямо через деревню. Учат волчат, следы…

– Я почему-то был уверен, что хозяин женщина, – сказал я.

Дети:

– Я, как только родилась, я была кубиком.

Старухи:

– Если уж мать невзлюбила, то она жизни может не дать.

– Апорт! – Ломает ветку, бежит со сломанной, грызёт, треплет, бросает, отвлекается на окно:

– Нет, вороны нас не интересуют.

На полукруге апорта засмотрелся на девушку, выходящую из парикмахерской. На втором – на чёрную машину, играл, разбрасывая лапы вразлад.

– Мицубиси, – сказала женщина.

Бросился мне на грудь. Хозяйка закричала: нельзя, нельзя! Ты должен быть сильным. Хитрым и сильным, чтобы зимой тебя не сожрали волки.

Вчерашний вечер

Плакала в трубку, когда поняла, что тоже умрёт.

– Папа, ты занят?

– Да.

– Тогда я перезвоню.

– Нет, да говори, что случилось?

– А ты когда придёшь?

– В восемь встреча, часа на два – два с половиной.

– Ну, тогда пока.

Положила трубку.

Перезваниваю, отвечает чужая, Лиза плачет и не хочет брать трубку. Не признаётся.

Вечером, когда засыпали, сказала:

– Я умру.

Я отвечал, что…

Эротодромомания

Еду в другой город к девушке с инструкцией про Глубокое Горло. «Когда делаешь глубокую глотку, как Линда Лавлейс, главное – научиться правильно дышать».

На Владимирском из асфальта светят фонари, дымясь под дождём. На Московском вокзале поют про двенадцать разбойников, про то, как сам Кудеяр из-под Киева выкрал девицу свою. И – «Кто-то мне судьбу предскажет, кто-то завтра, милый мой, на груди моей развяжет узел, связанный тобой».

Тенором – старик с тонкими усиками и лицом, как печёное яблоко.

Всегда думал: кто будет вечером снимать с тебя платье, которое утром надевал на тебя я. – Машина по городу Москве. Такси, такси, пожалуйста, такси. Такси недорого. Такси, пожалуйста, молодой человек, такси. Такси, девушка, такси, такси.

«Эротодромомания есть тяга к бродяжничеству с целью поиска сексуальных эксцессов».

Загадка

На дереве без листьев сидела птичка без перьев, пришла девка безротая и съела птичку без перьев с дерева без листьев.

1 ноября, утро

Гола постель.

Октябрь

отпразднован.

Протрёшь окно,

и лёгкий снег

огромен.

1 ноября

Дворники внесли во двор короб опавших листьев.

Сад

Падает в волосы вишня сухая,

идти ли? –

дома зажигают в туманах,

и светлеют до света постели,

не дождавшись из сада любовниц

или же главарей из преступного мира.

Идти ли? –

если ливнями сорваны паутины,

если пусто в ноябрьском этом саду,

и Орфей и Вергилий

идут в сандалетах

лёгкой и звонкой землёй.

Утренник детский! –

хоть ёлочку празднуй –

так просто!

7 ноября

Синие голуби на окровавленных лапках.

Рыбой пахнет

Рыбой пахнет. Мама ест вкусную жирную рыбу. Рыбой пахнет. Мама купила рыбу. Рыба маленькая и жирная. Мама ест рыбу. Очень вкусная рыба. Мама чистит и ест. У раковины мажет и ест рыбу. Пальцы у мамы жирные. Рот у рыбы вкусный и жирный. У мамы жирный рот и жирные пальцы. Мама ест рыбу на глазах у кошки. На глазах у кошки мама пахнет рыбой. Рыбы целый ящик в связках по шесть и по восемь. Полиэтилен жирный. Мама режет чёрный хлеб. Мама хочет пива. Кошка хочет рыбу: рыбой пахнет. Задница у кошки похожа на маленький чёрный рот. Кошка лижет задницу. Мама ест рыбу, жирную, хорошую рыбу. Как хорошо, что мама купила рыбу!

NB

17 ноября не забыть отпраздновать день рождения Августа Мёбиуса.

Мокрый снег

– У вас уже утро? У нас вечер. И на Литейном мокрый снег.

– Как так может быть? Коперник бы удивился. Не земля, а сумасшедший дом.

2 декабря, ню, фотография ч/б

Ты встала: снег.

Подошла к большому холодному зеркалу шкафа.

Наступила зима

после дождей.

Утро у окна

Ворона посмотрела с крыши котельной вниз и не решилась

лететь.

Трепыхание, треск. Бабочка? Пенопласт.

– Я знаю, как тебе помириться с девушкой, – сказала мама. – Нужно сделать ей что-нибудь приятное, сказать хорошие слова и подарить хотя бы маленький букетик ландышей.

– Это в декабре-то?

Спит, открыв рот и полуоткрыв глаза, зрачки ворочаются, следят за кем-то бегающим и летающим.

«Уезжай или оставайся. – Мне всё равно. – Оставайся, мы будем играть в лису в курятнике. – Мне всё равно. Ты тащишь сундук моего прошлого сюда, рассаживаешь и расспрашиваешь их здесь, эти фантомы, прикармливаешь. Зачем они нам?» Я сказал «уезжай»:

– Ты мне безразлична.

Она не плакала. Её глаза были синие, как протоплазма. Может быть, она плакала потом, я не знаю.

Во дворе детского сада живая ёлка и живая Снегурочка.

Мальчик стоит в стороне и смотрит вверх. Что его удивило?

Серое небо, на котором ничего не написано? услышанная в себе музыка? Мама, которая за мутным стеклом развешивает новогодние огни?

Строят дорогу. По насыпи ходит бульдозер. В снег, перемешанный с мёрзлой землёй, зарывают соловьёв. Тех, которые разбудили меня, когда в матраце тлела красная ядовитая дыра, и я, услышав их майский рев, распахнул дверь на балкон.

Господня земля и исполнения ея, вселенная и все живущие на ней!

Дочка болеет. Не ела три дня. «В глазах всё жёлтое. На третий день съела вишенку, и – тошнит».

Узор на окне

– Смотри, какой ледяной шар, который похож на солнце!

Зоопарк зимней ночью

Птицы гремят когтями о жесть, как драконы.

Философский кружок

Собираются по вечерам в мастерской с видом на Спаса на Крови. Спорят, вертится ли ось у колеса телеги, вертится ли ось Земли. О том, сколько чертей смогут одновременно станцевать на острие иглы. Об Ахилле и черепахе.

По ночам в доме воют канализационные трубы.

Дети! последнее время!

Историк

Лицо искажено улыбкой: он знает всё. Его обидели – не дали степень, теперь измывается над студентами. Я видел его в научной библиотеке, он читал вслух поваренную книгу:

– На один килограмм мяя-са…

Сказка

Он был богом. У него было две дочки, которые сидели в саду. Там ещё была стена. На дереве росли яблоки, которые если съешь до смерти – не умрёшь, а если после – воскреснешь.

Песенка

Почему ты плачешь?

– По дому.

Где твои детки?

– На небе.

Кто ты, песенка?

– Ненависть.

Чем успокоится сердце,

чем успокоится?

31 декабря

Брожу, никому не покупая подарки.

Был ограблен старухой, она собрала вывалившиеся из кармана десятирублёвые бумажки: «Ничего-ничего, я подберу».

– Ребята, попроще чего-нибудь есть? – Чего попроще? – Кроме тишины… – Он весь вечер просил попроще. – У меня яда не хватило, чтобы плюнуть, – продавщица.

Коробка: «Эвкалипта плутовидного счастье». Вместо «Эвкалипта прутовидного листья».

Написать письмо: «Утром, надевая трусы, вспоминал, о тебе».

Груши сбегали по склону холма.