Лига добровольной смерти

Как журналист Рон по-хорошему завидовал Колчину, который сумел раскопать такой материал и обнародовал. Показал изнутри работу этой организации. И где: под боком у Говарда. Правильно сказано: мы ленивы и нелюбопытны. Сто раз пройдём мимо глухого высокого забора, но не удосужимся поинтересоваться: а что делается за этим забором? Что за народ там обитает? Произойдёт вопиющее безобразие, схватимся за голову: просмотрели.

Уже второй репортаж Колчина Рон читал на полосе родной газеты. Дежурил по номеру, верстал и вычитывал материалы, чтоб избежать ошибок, убирал «хвосты» статей, которые вышли за рамки объёма. Попросту сокращал лишнее. Освободившись, прочёл публикацию уже спокойно, долго обдумывал, убеждаясь в том, что Колчин копнул глубоко.

Интерес читателей к публикациям Колчина оказался настолько велик, что во Франции номер газеты «Фигаро» со вторым репортажем разошёлся двойным тиражом. Впервые за годы существования Лиги никто ничего подобного не писал о буднях пансионата, его сотрудниках и обитателях. Особенно о работе корпуса «X», проще Дома прощания. Люди без комплексов называют это место бойней.

В корпусе «X» клиенты задерживались не более двух суток и прощались с жизнью. Возвратить их назад было невозможно. Никакие даже самые веские доводы не принимались во внимание. Переступив порог Дома прощания, клиент подписывал себе окончательное решение. Быть или не быть? – такой вопрос имел смысл только до порога корпуса «X». В противном случае, как полагали специалисты пансионата, авторитет их заведения мог потерять доверие общественности. Коль принято решение, то оно окончательное и бесповоротное.

Скандальные новости, как известно, разносятся по свету молниеносно. В особенности, если это касается лишения жизни.

Из стен пансионата Лиги никакой информации, которая могла, пусть в малой степени, скомпрометировать высокую репутацию фирмы, до сих пор не просачивалось. Имена, по крайней мере, десятка специалистов держались в строжайшем секрете. Как и работа этих специалистов. Они готовили и провожали клиента Лиги в последний путь. За разглашение тайны Совет ЛДС выносил суровое наказание.

Доктор Тосс не любил, когда к Лиге применялось понятие «фирма». Он без устали повторял: Лига – это община! – община свободных людей, наделенных заботой о ближнем. В статье, которую доктор Тосс опубликовал в шведском медицинском журнале, он прямо заявлял: желающие покончить с жизнью, должны получить возможность обратиться за помощью. «Они имеют право мирно заснуть, приняв «таблетку смерти». Только в обществе свободного предпринимательства, утверждал Тосс, человек по-настоящему волен и вправе распоряжаться своей жизнью. Надо дать ему его право, надо охранять и беречь это право, бороться за это право.

Первым из репортёров Колчин, заинтересовавшись работой Лиги Добровольной Смерти, не только наблюдал за подготовкой клиентов к смерти по их завещанию, но и сам переступил порог, который отделяет человека от вечности, – жил в корпусе «X». Видимо, неизбежность участия в эвтаназии лично, поставила Колчина перед необходимостью бежать из пансионата.

В печати, правда, появлялись интервью с руководством ЛДС. В них приоткрывалась завеса молчания о смерти граждан, если последнее оговаривалось в договоре как одно из требований клиента. Тогда печатался в газете некролог.

Но о процессе подготовки клиента к смерти, способах эвтаназии, – об этом люди узнали из репортажей русского журналиста.

Обратившись за помощью в Лигу Добровольной Смерти, человек получал направление в пансионат. Новенького поселяли в Доме прозрения (доктор Рагнер Тосс предложил дать такое название в память о Клубе прозрения), окружали вниманием и заботой. Врачи и обслуживающий персонал старались создать пациенту комфортные условия для проживания, чтобы облегчить жизнь, ставшую невыносимо тяжелой и беспросветной.

Вызывало восхищение само здание: белокаменный корпус с отделкой мрамором, овальными потолками в вестибюле и по всему зданию. Широкий коридор тянется от вестибюля до дальней цокольной стены. В коридоре по центру два ряда составленных друг к другу кресел. В конце коридора широкие мраморные лестницы на второй этаж, он напоминает бельэтаж. Здесь и расположены комнаты клиентов.

Глухая стена здания выполнена в виде сплошного окна, за которым начинается парк: ели и берёзы, дальше дубовая рощица, а за ней – зелёный овраг с речкой, притоком Фюрис. Таким образом, жизнь в пансионате продолжается в гармонии с окружающим миром. Клиенту пансионата не возбраняются прогулки по парку, он вправе посидеть с удочкой на берегу речки.

На первом этаже – кинозал, библиотека, театральная студия. На бельэтаже, в холлах, где медицинские посты, радуют глаз уголки с фикусами, цветущими филодендронами, монстерами.

Жилые комнаты клиентов обставлены дорогой мебелью. Каждая комната – с душевой и туалетом, отдельно спальня, уголок для работы: письменный стол с компьютером, телевизор, холодильник. Во всём корпусе скандинавский дизайн – эмигрантские сундуки, картины Сандры Рассел, массивные столы из дуба.

В коридорах и холлах, в жилых комнатах – идеальная чистота, полный покой. Пройдёт кто из медперсонала или прислуга с подносом, затихнут шаги и зависает тишина. Только медсёстры на постах бодрствуют, оберегая покой, да охрана при входе и в дальнем углу каждого из этажей.

В таком тихом пристанище, писал журналист Колчин, невольно возникает мысль: когда омерзеет суетный мир, опротивеют лживые люди с их ничтожными делами, когда человек ищет только примирения и душевного успокоения, невозможно найти более мирный и успокаивающий приют. Здесь и жить в радость, и умереть готов с наслаждением. Словно ты не умираешь, а возносишься на небеса…

Любого, кто впервые переступит порог пансионата, удивит парк: широкие газоны с цветущими розами и беломраморными статуями, между газонами асфальтовые дорожки кирпичного цвета. Под кустами жасмина зелёные скамейки для отдыха. Берёзовые аллеи пролегли во все стороны парка, приятно по ним гулять, особенно в пору листопада, когда жёлтые и багряные листья тихо падают на асфальт, на зелёную подстриженную траву газонов, словно роняет осень прощальные аккорды фортепиано…

Два месяца желающий получить право на эвтаназию живёт в пансионате по мягкому режиму, имея возможность обдумать решение, написать заявление с просьбой поставить на учёт и подготовить договор с Лигой. За два месяца клиент вправе отказаться от своего намерения и вернуться к прежнему продолжению бытия и мирски наслаждаться, совершая прежние деяния и поступки. Или стать затворником, посвятить себя служению Господу.

Администрация пансионата и обслуживающий персонал придерживаются строгого правила: никакого принуждения, никаких уговоров. Человек волен распорядиться своей жизнью так, как ему подсказывает разум. Задача коллектива пансионата – не только предоставить клиенту возможность самостоятельного выбора, но и охранять это право от постороннего вмешательства.

Подав заявление и получив разрешение поселиться в пансионате, клиент в Доме прозрения не лишён возможности посещать театр, ходить на выставки, волен встречаться с родными. Последнее особо приветствуется администрацией, поскольку беседы в кругу близких людей либо убеждают человека в правильности задуманного, либо родня делает всё возможное, чтобы отговорить сбившегося с пути не бросаться головой в омут.

В том и другом случае обе стороны остаются удовлетворёнными. Специалисты пансионата не испытывают вины, а родственники после эвтаназии не поднимают скандала, не бегают по судам, доказывая, что их мнением никто не интересовался.

Тут Колчин делает важное уточнение. В Доме прозрения клиент в обязательном порядке проходит психологическую обработку. Врачи должны точно определить психическую устойчивость личности, твёрдую его уверенность в избранном пути. Проще говоря, врачи либо подтолкнут клиента к эвтаназии, либо на всю оставшуюся жизнь отобьют охоту играть со смертью. И те, кто вернулся из пансионата ЛДС, после пережитого в Лиге остаются счастливы до конца дней своих. Общество получает от них только пользу, что надо поставить Лиге в заслугу.

Работая с клиентами, специалисты Лиги Добровольной Смерти нередко получают ценную информацию о членах правительства, сенаторах и лордах, крупных бизнесменах. И случается так, что иной политик или министр, выступив с критикой в адрес Лиги, через день-другой читает в утренней или вечерней газете скандальную информацию о собственной персоне.

Нечто подобное произошло, в частности, с председателем Следственного комитета. Что о нём знали?

Видный юрист, доктор наук, высказался нелицеприятно в адрес Лиги Добровольной Смерти, заявив, что не следует торопиться с размещением филиала Лиги в Подмосковье, мол, в делах ЛДС много тёмных пятен, есть подозрение на нелегальную торговлю человеческими органами.

И тут же на страницах газеты «Московский комсомолец» появилась статья Александра Хинштейна «Богемское право». В ней подробно рассказывалось о том, что главный следователь России много лет тайно ведёт собственный бизнес в Чехии, у него есть фирма «Богемское право», она занимается торговлей недвижимостью. Три квартиры в центре Праги, а одна за городом – собственность четы. «Словом, есть, где разгуляться, – возмущался автор статьи. – Цены на пражскую недвижимость растут как на дрожжах – три тысячи евро за квадратный метр… Понятно, что за хозяйством нужен глаз да глаз. Вероятно, по этой причине председатель летал в Чехию с завидной регулярностью. При этом умудрился оформить себе… двухлетнюю предпринимательскую визу. Она была выдана чешской полицией и продолжает действовать до сих пор. Причём поставлена она в… его служебном паспорте»…

Следователю пришлось спешно оставить кресло председателя Следственного комитета, чтоб самому не оказаться под следствием.

«Благими намерениями вымощена дорога в ад, – указывал в одном из репортажей Колчин, – дни, которые провёл в пансионате, доверительные беседы со специалистами, имена и фамилии кого по вполне понятным причинам назвать не могу, но готов представить по требованию Международного трибунала, дают мне право утверждать: в деятельности Лиги Добровольной Смерти случались ошибки. Как юридического, так и медицинского характера. Возможность злоупотреблений, измены профессиональному долгу не исключена, чем и не пренебрегают воспользоваться при случае не чистые на руку. Опытному врачу без надобности доказывать, что существует много способов спрятать концы в воду, выдав желаемый для кого-то диагноз как истинный и отправить на смерть человека, у которого есть все шансы на выздоровление.

Десятки клиник в Европе и США стоят в очереди за донорскими органами, платят немалые деньги за печень или почки, чтобы пересадить их состоятельному больному, который лежит в ожидании спасения, ждёт и не дождётся, когда кто-то повесится. Или попадёт под поезд, колёса автомобиля. Что жалеть разочаровавшегося в жизни или покалеченного, если толстосумы готовы платить миллионы, только бы пожить дольше. Извечна простая истина: одни едят, чтобы жить, а другие живут, чтобы есть. Бесчисленные аварии на дорогах – поставленная на конвейер торговля человеческими органами. Одни устраивают аварии, другие отправляют пострадавших на тот свет, изымая их органы для продажи.

В этом нет ничего удивительного. Спрос на донорские органы растёт во всех западных странах. По оценкам специалистов, почти 60 тысяч больных в Западной Европе ждут орган для пересадки. Среднее время ожидания выросло до 10 лет, говорится в докладе Парламентской ассамблеи Совета Европы.

Эми Фридман, профессор хирургии медицинского факультета Йельского университета в British Medical Journal пишет: «Спрос на трансплантацию органов для спасения жизни настолько опережает предложение, что ожидающие пациенты в отчаянии»…

Деньги не пахнут… Мудрое изречение императора Веспасиана и сегодня в обиходе. Император так ответил сыну, который укорил отца в жадности. Римский император Тит Флавий Веспасиан первым додумался ввести плату за пользование туалетами»…

Прогуливаясь по городу, Говард обдумывал репортажи Колчина, и невольно сворачивал к пансионату Лиги, проходил мимо глухих ворот проходной.

Территория с постройками за высоким забором с охранной сигнализацией и камерами видеонаблюдения, ухоженная и безлюдная, с аккуратно подстриженными газонами и лужайками впрямь напоминала тишиной приют свидетелей Иеговы. Там тоже всё тихо и пристойно, только к вечеру стекается молчаливый народ – женщины и дети, мужчины – и проваливаются в распахиваемую дверь, исчезают беззвучно.

Не оставляла Рона в покое одна мысль: как сумел Колчин втереться в доверие администрации пансионата, затем бежать? Откуда взялся дирижабль? Бежать пришлось, конечно, по простой причине: через проходную охрана не пропустила бы, много знал. Если судить по репортажу «Дом последней ночи», Владимир жил в этом корпусе. Под крышей Дома последней ночи клиенты, заканчивающие свой земной путь, получают право на исполнение любого желания.

Рассказал Колчин о некоей Зинаиде, её многие сотрудники называют русской Клеопатрой. Издевательства и унижения, которые она перенесла в девичестве, подвигли красивую женщину на искреннее служение культу Молоха. Жрица храма Молоха, как Зинаида себя называла, она старалась хотя бы малым восполнить то упущенное, что недополучили в жизни клиенты пансионата. В древности, поклоняясь Молоху, женщины приносили в жертву самое дорогое – детей. Зинаида дарила себя.

Легенда о русской Клеопатре с лёгкой руки Колчина пошла гулять по миру. Поведал репортёр, как ласково и нежно общалась Зинаида с клиентом в последнюю его ночь. Она уединялась с избранником в его комнате. Дежурный персонал не нарушал покой пары, понимая суть происходящего.

Утром журналист увидел, как клиента, с которым общалась Зинаида, повели в операционную. Мужчина выглядел спокойным, на лице не прослеживалось и следа страха.

Через час из операционной отправили на кремацию ещё не остывшее тело мужчины. Колчину открылась вдруг простая истина: жизнь человека зависит от окружающих условий бытия. Меняются условия, в которых ты находишься, меняется и отношение к явлениям действительности. Либо ты цепляешься за самую малую возможность выжить, либо, доведённый до отчаяния, расстаёшься с миром в ожидании, что все метания, наконец, прекратятся, так как жил по принципу: «Да, да – нет, нет, а что сверх того, то от лукавого».

Не всё мог узнать и поведать читателям репортёр из России. Наверное, думал Говард, кто-то из служащих пансионата тайно ведёт дневники с намерением опубликовать их и поведать о пережитом после ухода из пансионата. Или после своей смерти, передав записи кому из родных или знакомых. Один такой, но должен отыскаться в корпусе «X», где приводят в исполнение смертный приговор.

Уж больно заманчивая идея: работать в закрытом заведении, видеть смерть знаменитостей, знать их последнее желание. Знать и молчать? Унести с собой в могилу?

Рано или поздно даже под присягой, которую ты дал письменно и устно, кто-то должен нарушить обет молчания и рассказать о жизни пансионата в обыденной обстановке и в обыденное время. Это будет сенсация большого масштаба. И почему судьба не может обласкать своим вниманием Рона? Оказался бы дневник в руках Рона… Такой случай журналисту выпадает раз. Поймав удачу, Говард получил бы широкую известность. Только поведёт расследование не для удовлетворения журналистских амбиций, думал Говард, а для полного понимания сути происходящего в Лиге, которое скрыто от широкой общественности.

Почему и нет? Рон не лишён был тщеславия, и хотел, чтобы о нём тоже говорили. Говард ощутил потребность ознакомиться с бытом пансионата Лиги поближе и, быть может, собственными глазами увидеть порог, который отделяет человека от вечности. Живёт Говард в Упсале, многократно проезжал, и будет проезжать мимо наглухо закрытых ворот пансионата. Надо действовать, а не ждать, когда удача повернётся к тебе лицом. Везёт тому, кто везёт свой воз.

Так размышлял Говард, склоняясь к одному твёрдому решению: он должен повидаться с Колчиным, о многом расспросить его, чтоб не ломиться в открытую дверь. Процесс захватил его. Поднята большая буча, миром дело не закончится. Оставаться в стороне Рон не хотел.

– Ты какой-то потерянный, – заметила Хилеви за ужином. – Не находишь себе места, что-то бормочешь под нос.

– Как он смог бежать из пансионата Лиги?

– Ты о Колчине?

– О нём. Не зря служил в морском спецназе.

– Намерен встретиться с ним? – догадалась Хилеви.

– Надо лететь в Москву. Встреча с Колчиным многое прояснит. Ты полетишь со мной? А то мы всё врозь да врозь…

– Спохватился! Раньше бы подумал о жене…

– Что имеешь в виду?

– Прости, сорвалось с языка… Нечего мне делать в Москве. Ты расследованием займёшься, а мне сидеть в отеле? Красную площадь с Мавзолеем и храмом Василия Блаженного видела…

В приступе нежности Рон обнял жену, начал покрывать поцелуями лицо и грудь Хилеви.

– Вот всегда так, – ответила Хилеви, – сначала доведёшь до слёз, а затем… – Хилеви уступила…

Порывался Рон и раньше поговорить с Хилеви, приголубить. Часто ли откровенничают? Если виноват Рон, то почему Хилеви не начнёт разговор, чтоб излить душу и расставить всё по местам? Он пытался осознать причину их отчуждения, но что-то сдерживало, вспомнил отца, уж он наверняка подсказал бы выход, пусть и отругал бы Рона.

Этого Рон заслужил. Пора бы взяться за ум, не витать в облаках и не рассчитывать на одинаковое с ним понимание бытия другими. Могут быть расхождения, в них разобраться надо, а не отметать как надуманные. А у него подход, как у многих мужчин: жена должна быть простой и понятной, домоседкой. Так оно спокойнее.

Много ли он знает о жене? Если говорить прямо, Говарду ничего не было известно о том, как прошла молодость Хилеви. Знал, что родилась в Стокгольме, училась в гимназии. В студенческую пору случилось в жизни Хилеви событие, омрачившее существование, но никому она не рассказывала. Рон и не настаивал. Видимо, была у Хилеви любовь, но из этого ничего не вышло, её крепко обидели. Пыталась вырваться из порочного круга, но молодой человек не оставлял в покое, преследовал и мстил.

С переменой места жительства Хилеви вздохнула свободно, выйдя замуж за Говарда, она утаила от него прежние свои неурядицы, надеясь, что ничто больше не заставит страдать. А коль и случится что подобное, сумеет за себя постоять.

Что греха таить, тугодум и упрямец по натуре, Говард не привык плыть по течению и делать поспешные выводы. Он предпочитал учиться на чужих ошибках. Иногда говорил: на собственных ошибках учатся лишь дураки. К числу положительных качеств своего характера Рон относил то, что он не разменивался по мелочам. Неприятности встречал без суеты и паники, не отступал от намеченной цели, стойко преодолевая преграды, не вводя себя в заблуждение. И на пути к истине, когда проявляется ясность, очевидность сущего, не сбить его никакими уговорами или страшилками.

С такой же меркой подходил и к Хилеви, требуя от неё, наверное, больше того, что могла, чем причинял обиду, но не замечал. Как не замечал и того, что Хилеви так и не привыкла к мужу. Не стала для Рона опорой в житейских ситуациях. Оставалась сама по себе, а муж… Сам себе судия и первый ответчик.

Работа с туристами тяготила. Подобрать бы что более значимое, соизмеримое с работой мужа. Тогда бы у них оказались общие интересы, что сблизило бы их, скрасило жизнь. Пыталась Хилеви найти, но ничего приемлемого найти не смогла…

Под конец, уже смирившись с участью, Хилеви неожиданно для себя самой получила предложение от руководства пансионата Лиги. Однако признаться мужу о своём намерении сменить место работы не решилась, сохранила в тайне.

Порой Рона обижало, что Хилеви ни разу не поинтересовалась, как идут его дела в редакции. Что нового узнал, побывав в командировке. И остолбенел однажды, когда девочка из квартиры этажом ниже, обычно доверчиво рассказывающая Рону во дворе на спортплощадке о своих маленьких открытиях, которая только учится жить, вдруг с серьёзным видом взрослого спросила:

– Дядя Рон, а над чем ты сейчас работаешь?

Рон замер от неожиданности, сбивчиво поведал о новой книге, выхода которой ждёт. И даже подтянулся внутренне, чтоб выглядеть достойно.

Весь вечер он просидел за письменным столом, потерянный и поражённый искренностью девочки. Этой маленькой женщины.

После случившегося Рон заговорил с Хилеви, прямо высказал ей, что она чёрствый человек, не вникает в круг его профессиональных забот и поисков.

– Ты многого обо мне не знаешь, – последовал ответ.

– Так не таись! Давай сядем и выскажем друг другу всё прямо!

– Боюсь, ты будешь разочарован. Я обыкновенная женщина. Гусыня, так бы сказала. Но у меня есть свои привязанности и желания.

– Открой!

– И разойдёмся… Поговорим о чём-нибудь другом. Не будем портить друг другу настроение… – Хилеви надеялась на понимание, а его, понимания, в их семье и не было. – У меня хватает забот…

– Каких, расскажи!

– Ты можешь превратно истолковать моё признание и приписать мне что угодно.

– Тогда для чего живёшь со мной?

– Для чего жёны живут с мужьями? Для того чтоб детей воспитывать. И внуков нянчить…

Вспомнив стихотворение журналиста из редакции, Рон подошёл к жене со словами:

Ты не бойся, я тебя люблю.Я так хочу, чтоб ты была спокойнаИ знала б всё, что ты всегда со мной,Никто не нужен нам, мы вместе, мы вдвоём…

– Чего же раньше не говорил об этом? – сказала Хилеви. – Жила в постоянном ожидании. Не жила, существовала…

Было ясно: Рон прозевал момент. Вместо того чтобы искать пути к сердцу и уму жены, он ждал. Скорее всего, по той причине, что ничем ей не мог помочь. Надеялся, что холодок их отношений изгладит время как самый надёжный целитель. Молчал и ждал.

А Хилеви страдала, пряча душевную боль. Не зря говорится: всякому своя рана больна. Хотела понять, почему оставаясь с Роном, чувствует себя более одинокой, отстранённой от друзей и знакомых, остального мира, если бы на самом деле была брошенной…

Глава 7

Москва задыхалась от жары, многокилометровых автомобильных пробок на улицах и проспектах, вдоль набережных Москва-реки и Яузы. Пешеходы ругались с водителями, а водители грызлись между собой в пробках. Доходило до драк и увечий. Город пришёл к пределу с обилием личного транспорта, отсутствием добротных стоянок и надёжных развязок в центре столицы.

Владельцы дорогих машин с пренебрежением смотрели на снующую толпу, норовили проскочить, требуя к себе уважения, но простодушный народ спешил и попадал под колёса. Возникал затор, поскольку полиция старалась разобраться в причинах аварии без спешки. Водители честили на чём свет стоит и виновника происшествия, и госинспекцию. Все оказывались втянутыми в водоворот городской жизни, из которой не было возможности выбраться.

К ночи город затихал, забив улицы машинами, оставленными у обочин и во дворах домов, на тротуарах и газонах. Скопление автотранспорта под окнами домов злило проживающих. Машины, истинные трудяги и мученики, дремали, прижимаясь боками, не повинные в участи, какую уготовили им хозяева, не позаботившиеся о местах стоянок для автотранспорта. Вскрикнет какая сработавшей охранной сигнализацией, заойкает в тишине и стыдливо умолкнет. От резкого повизгивания люди просыпались, звонили в полицию, но там лишь отмахивались от назойливых жалобщиков. Злость обиженные жильцы выкладывали в письмах правительству Москвы и мэру Собянину.

Дошло до массового поджога автомобилей. По ночам то в одном, то в другом районе, а то и в нескольких сразу, полыхали машины, оставленные у подъездов и на тротуарах. Госавтоинспекция не вдавалась в суть проблемы, пытаясь всю вину свалить на уличных хулиганов. Хотя поджигатели и являлись настоящими правдолюбцами, но максималистами по существу.

Терпение у мэра лопнуло, он потребовал открыть в центре города платные стоянки, ограничить проезд грузового автотранспорта.

Встреча с Колчиным не только прояснила ситуацию с происходящим в пансионате Лиги Добровольной Смерти, она заставила Говарда серьёзно подумать об эвтаназии, и том, что связано с ней и происходит в сложном переплетении с жизнью.

– Отрицал и отрицаю категорически утверждения некоторых политиков о праве личности на эвтаназию, – сказал Владимир резко и вышел из-за стола. – Демагоги, так называемые правдоискатели, свои утверждения основывают не на знании действительности, а на эмоциях, слепо принимая доводы сторонников эвтаназии на веру, забывая о падении морали, разъедающей общество корысти и вседозволенности. Вчера включил телевизор и оторопел от услышанного. Девушки популярного ансамбля распевают: «Чем выше любовь, тем ниже поцелуи»… И никакого тебе смущения у певиц, совестливости. Как это охарактеризовать? Конечно, распущенностью нравов и желанием выделиться.

Колчин прошёл к письменному столу, взял какую-то бумагу.