Катарсис

Подросток покорно принял тычок, не сделал никакой попытки противиться жестокости офицера.

– Бош, переводи! Ваш фюрер фашист и ваши братья, фашисты, убивают наших солдат, разоряют деревни, насилуют женщин. Они бомбят наши города и села, сжигая поля с хлебом…

Было ясно, что Мокин демонстрировал свою власть и делал это с показным удовольствием.

– Думал, что вы приедете сюда, и все будет готово для вас? Вы хотите ковровую дорожку и избы пятистенки с железной печкой? – он снова обратился к Бошу и был намеренно груб, – Мне все равно, если мы найдем вас здесь всех мертвыми завтра или когда мы придем сюда в следующий раз. Ты понимаешь это, заключенный Бош? Ты понимаешь, тля? – Мокин прохаживался перед заключенными с высоко поднятой головой, изредка косясь на солдат. – Скажите «спасибо», что я не приказал моим солдатам расстрелять вас при попытке к бегству прямо сейчас… Кстати, если мы обнаружим, что кто-нибудь из вас сбежал, я отдам приказ пустить вас на мясо, и ты будешь первым, Бош. Переводи Бош! Когда наши люди придут вас проверять, покажи им каждого заключенного – живого или мертвого в могиле в соответствии со списком. Понятно, заключенный Бо-о-о-ш? – он еще сильнее рванул немца за ухо.

Вальтер Бош взглянул на баржу, напоминающую Ноев ковчег с десятком вооруженных солдат на палубе, на серое небо с низкими тяжелыми облаками, оглянулся на лес и две сотни душ, которые вдруг стали его ответственностью. Среди них была его беременная жена. Он должен быть для нее опорой, кормильцем, но в этот момент был лишь жалким, растерявшимся и беспомощным свидетелем ее страданий. Как он может помочь ей и своим собратьям? Покорно и обреченно она смотрела на него, безмолвно принимая всю тяжесть выпавшей на их долю беды.

– Да, это ясно, гражданин начальник, – произнес Бош, не глядя на Мокина.

– То-то же, Бо-o-o-ош, – он снисходительно похлопал его по плечу, – ваши друзья, – Мокин указал на баржу, – тоже будут организовывать свою жизнь. Мы должны двигаться. Вам разрешено строить здесь… ваше светлое будущее для вас и ваших детей, потому что наше правительство и лично товарищ Сталин, позаботились о вас, фашистах. Наш вождь дал вам три палатки, две лопаты, топор и пилу. Вам повезло, сучье отродье! Другие не получили и этого. А вам он дал два фунта гвоздей, мешок картошки и ведро ржи. Вы можете их съесть или развести здесь свой огород, тогда вы не умрете от голода. Понятно, Бош?

– Товарищ младший лейтенант – один из солдат отдал честь – разрешите обратиться. Он подошел к Мокину и что-то быстро сказал.

Мокин запнулся, грязно выругался и раздраженно спросил:

– Как так используем как харч? А этим гадам что? – И как будто решив что-то он пристально посмотрел на безмолвных людей и, артистично развернувшись на каблуках, направился к барже.

Охранники последовали за ним под аккомпанемент гальки, перекатывающейся под неровными тяжелыми шагами.

Усиливающийся дождь, переходя в ливень, все плотнее покрывал серой, тяжелой, как театральный занавес, пеленой людей, кучу хлама, и единственный символ человеческого бытия – плавучую тюрьму. Поляна как будто съежилась под ливнем, и казалось, лес шагнул еще ближе к реке, толкая людей в воду, оставляя для них только узкую полоску земли.

Двое мужчин последовали за охранниками.

– Назад, суки! Мы будем стрелять! – приказ прозвучал, как удар кнута и остановил заключенных.

Баржа, отрыгнув черный перегар копоти, тяжело оттолкнулась от берега и продолжила свой мрачный путь, для кого-то последний.

Оставшиеся на берегу со страхом наблюдали, как темный разрыв между ними и баржей становился все больше и больше. Они были свободны, но хотели убежать от этой страшной свободы, лишь бы не оставаться здесь одинокими, брошенными на погибель.

Ужас неминуемой смерти охватил их. Мертвая тишина повисла в воздухе.

Внезапно детский крик раздался из толпы – жалостный и печальный, как зов умирающей птицы. Женщины поддержали его сдавленным рыданием, перешедшим в раздирающий душу вопль. Вскоре на барже и на берегу причитали и плакали в один голос. Плавучая тюрьма удалялась все дальше и дальше, пока не скрылась за изгибом реки.

Теперь люди на берегу могли слышать только самих себя. Их плач напоминал смертельный вой животных, загнанных в ловушку и ожидающих неминуемого конца.

* * *

У них не было иного выбора, кроме как выжить.

Зима была совсем рядом. Иногда трудно было сказать, что моросит с неба – последний замороженный дождь или первый растаявший снег. Три гнилые палатки не могли вместить всех, поэтому поставили шалаши-курни, накрыли их пихтовым и еловым лапником, а землю застелили лиственницей. В середине курней развели костры – для тепла и так спасались от мошки да комарья.

Бош немедленно приказал рыть землянки – широкие плоские ямы около трех метров в глубину. Даже при желании рыть глубже, это было невозможно, Вечная мерзлота сцементировала землю. поэтому разводили костры, отогревая землю. После того, как она оттаивала и превращалась в болотную жижу, ее можно было копать. Но она была полна камней, больших и маленьких, занесенных сюда рекой, и увязанных многочисленными корнями деревьев. Поселенцы могли использовать только немного случайно оказавшихся у них топоров и ножей, чтобы вырезать деревянные лопаты и наколоть дров. После нескольких дней непомерной работы, лопаты приходили в негодность, и новые едва поспевали в соревновании на скорость с погодой и со временем.

Над ямой, как продолжение стены, ставили жерди. Крышу крыли в один слой из таких же жердей, укрепили лапником, застелили палаточным брезентом и всяким тряпьем, а сверху засыпали землей. Но после первого жилища, как поселенцы назвали свое жалкое строение, они построили и второе, и третье. До наступления морозов почти все уже спали под крышей.

«Бог поможет, наши постройки выдержат одну зиму, а там будем строить что-нибудь по-лучше» – с надеждой говорил Бош.

Последняя землянка оказалась самой трудной.

В центре площадки, где пытались обосноваться брошенные на произвол судьбы люди, лежал огромный валун. Эта булыга была самой крупной среди всех, которые они уже выкопали – отшлифованная дождями и ветрами, она имела почти сферическую, идеально круглую со всех сторон форму. Кто-то сказал, что валун может быть памятником их первой зиме, но камень лежал на том месте, где должна была быть их последняя землянка, поэтому, по совету Боша, валун решено было сдвинуть немного в сторону и закопать в грунт.

Все взрослые и дети взялись за лопаты, и довольно скоро была вырыта большая яма, оставалось только столкнуть в нее эту каменную махину, но у истощенных, измученных людей не было сил сдвинуть камень. После долгих мучительных стараний, глыба все же подалась. Под ней открылась черная щель, похожая на гигантский беззубый рот, смеющийся над измученными, вымокшими до последней нитки и едва державшимися на ногах от истощения людьми. Деревянные лопаты, подсунутые под камень как подпорки, не могли удержать его громадного веса. Невысокий худенький паренек подбежал с двумя большими камнями и попытался подтолкнуть их под валун, чтобы укрепить зазор. Но камни упали слишком далеко от щели. Пацан быстро скользнул на животе между взрослыми и задвинул оба камня в щель под валун. В то же мгновение одна из лопат надломилась, валун медленно откачнулся назад прямо на руки ребенка. Пронзительно, отчаянно мальчик закричал, рванулся и освободил одну руку из нежданной смертоносной ловушки. Рука была оцарапана, вся в грязи и крови, другая же застряла намертво.

Все бросились к камню, пытаясь удержать на весу, но тот продолжал скользить в свое належенное место, где он провел тысячи лет. Медленно и неотвратимо валун перекатился на плечи мальчика.

– Ich will nicht sterben! Ich will nicht…(Я не хочу умирать! Я не хочу…) – крик прервался.

Свободной рукой ребенок несколько раз слабо толкнул скользкую поверхность и, вздрогнув всем телом, замер.

Мальчишка был сиротой. Сначала из деревни, где они жили «энкэвэдэшники» забрали отца и мать, затем взяли деда, обеих бабушек и сестру. Старики не пережили высылки в Сибирь. Никто не слышал о его родителях, и только старшая сестра оставалась вместе с ним.

Рев и проклятия огласили окрестности, достигли, казалось, и мутного неба. Но низкое и равнодушное небо не откликнулось на людские мольбы и боль. В отчаянии и гневе люди бросились рыть землю лопатами, руками и палками. Они рыли весь день и всю ночь, не прекращая эту страшную работу ни на минуту. Утром глубокая яма зияла возле валуна.

– Dies ist das Grab für Sie, Mokin! (Это могила для тебя, Мокин!) – Вальтер Бош плюнул в яму.

Несколько пар рук раскачали валун, и он сполз на свое новое место.

– Das ist der Stein auf dem Grab, den Mörder! Sie für immer verflucht sein, und Sie und Ihre Kinder, so dass Sie nie wieder hier! Und ja, man wird keinen Frieden haben, weder hier noch anderswo im Land! (Это камень на твоей могиле, убийца! Чтоб ты был проклят навеки, и ты, и дети твои, чтоб ты никогда не вернулся в свой дом! И да не будет тебе покоя ни здесь, ни в каком другом месте!)

Это была первая смерть среди поселенцев.

Первая могила в деревне.

* * *

Снег сыпал на людей и в неширокую мелкую яму, на дне которой лежал маленький гроб из горбыля. Сестра мальчика беззвучно плакала. Ее утешали несколько женщин. Вальтер Бош пытался вспомнить молитву, которую полагалось читать в такой момент. Но он был партийный, молитвы не знал ни одной, оглянулся в поисках поддержки, хотя хорошо знал, что среди поселенцев нет ни одного священника.

Седовласый человек в лапсердаке и вязаной ермолке на голове сделал шаг к Вальтеру и что-то сказал ему.

– Er wird sagen, ein Gebet (Он будет читать молитву), – Вальтер встал позади старика.

Никто не знал наверняка, почему этот странный еврей оказался среди поселенцев: он мало подходил для тяжелой физической работы и, тем не менее, нашел свой путь, чтобы помочь им. Кто-то показал ему, как вязать петли-ловушки, и он научился этому. Каждый день с раннего утра реб Фишер, как все называли его, отправлялся в лес, ставил и проверял силки вместе с ребятишками, которые хвостиком следовали за ним. Лес вокруг деревни был полон дичи, и они почти каждый день возвращались домой либо с зайцами и рябчиками, изредка попадающимися в силки, но непременно с грибами, единственным постоянным источником так необходимого для поселенцев белка. Дети сушили грибы прямо на валунах около реки, ревниво следя за тем, чтобы их не стащили бурундуки или не намочил дождь.

Старик внимательно посмотрел вокруг, как бы проверяя, все ли готовы, и начал бормотать молитву. Незнакомые певучие слова плавно сливались в успокаивающий речитатив. Кисея падающего снега, как на негативе, контрастно вычернила на фоне темного леса угловатую, ритмично покачивающуюся взад-вперед фигуру старика. Не понимая языка, но чувствуя искреннюю скорбь в словах молитвы, поселенцы в едином выдохе повторили «аминь», разобрав единственно известное им слово. Реб Фишер закончил молитву и бросил на гроб горсть земли. Все последовали его примеру.

Когда мужчины уже взялись за лопаты, старик подошел к краю могилы, неожиданно для всех, опустившись на колени, положил возле гроба старую консервную банку и, не глядя ни на кого, присыпал ее землей. Вальтер подошел ближе, чтобы увидеть, что он делает, но реб Фишер протянул ему руку, и Вальтеру ничего не оставалось, как только помочь старику встать. На быстро выросшем над могилой холмике установили крест с прибитой к нему щепой, на которой было вырезано имя мальчишки и короткие годы, прожитые им.

Зима подпирала. Последнее жилище заканчивали в спешке. Ходить в лес и рубить жерди было уже практически невозможно, поэтому хижину покрыли лишь тонкими ветвями, положив на них одну из старых палаток, а поверх парусины набросали для укрепления немного грязи. Все делалось наспех, в попытке обогнать наступающие морозы.

* * *

Мокин шел по деревне, построенной людьми, которых он оставил здесь умирать. Он знал, что никому не придет в голову нанести вред ему или его солдатам. Если что-то случилось бы с ними, все поселенцы без следствия были бы отправлены в лагеря на общие работы или приговорены к расстрелу. Солдаты кожей ощущали разлитую в воздухе ненависть и держали винтовки наготове.

Мокин похлопал кобылу по крутому заду:

– Не дрейфь, старуха, ничего не случится, они даже тебя покормят… Ты являешься государственной собственностью, – обратился он к лошади, зыркая глазами по сторонам – а повреждение государственного имущества наказывается сурово, до десяти лет каторжных работ в лагере. – Мокин перевел взгляд на поселенцев.

Как бы поняв сказанное, те понемногу отступили назад.

– Видишь, Бош, все получилось хорошо для вас, – Мокин улыбнулся, – даже все ваши бабы беременны!

– Это не ваш кредит, гражданин офицер, – обрезал разговор Бош.

* * *

Через пару недель после смерти мальчика село накрыл настоящий холод и вязкая, как машинное масло, шуга уже шелестела у шершавого берега и между обкатанными голышами.

Небольшая, возникшая ниоткуда, металлическая плоскодонка пробилась сквозь ледяное крошево, и два бородатых мужика ступили на берег. Их одежда состояла из потерявших цвет телогреек и прожженных, залатанных во многих местах штанов. На ногах у них были густо смазанные дегтем сапоги. С большими ножами у пояса, они походили на уголовников или бандитов, с которыми поселенцы не раз сталкивались на пересыльных пунктах. За ними выскочила сибирская лайка на сносях.

Поселенцы стояли в напряженном молчании, держа колья и лопаты наперевес.

Мужчины, оказавшиеся геологами, возвращавшимися с полевых работ на их главную базу в Красноярске, подошли ближе, приветливо улыбаясь. Они пробыли в деревне всего пару часов, согрелись горячим чаем, заваренным на сухом листе черной смородины. Это было единственное угощение, которое поселенцы могли предложить неожиданным гостям.

Гости оставили в подарок поселенцам почти новый топор, две металлических лопаты, стальной нож и попросили позаботиться об их собаке.

– Она приучена к лесу и будет охотиться на бурундуков и мышей. Да и детишкам с ней веселей, – один из гостей объяснил Вальтеру, что они не могут взять собаку с собой в город. – Для нее будет лучше остаться с вами, вы хорошие люди. Когда мы поедем обратно весной следующего года, мы ее заберем у вас.

– У нас нет никакого оружия для охоты, – один из поселенцев с завистью и надеждой смотрел на их двустволки.

– Мы не можем оставить вам даже одно, – извинился геолог, – они зарегистрированы.

– Недалеко от вас есть деревня Каменный Ручей, она примерно в двадцати километрах вверх по реке. Староверы живут там, – сообщили геологи. – Вы должны сходить к ним. Они добрые люди, как и вы. Небогатые, но могут помочь.

Когда последняя землянка была, наконец, построена, Вальтер Бош с небольшой группой поселенцев отправился в деревню Каменный Ручей. Вернувшись через несколько дней, они принесли с собой небольшой мешок соли, шесть коробок спичек, старые керосиновые лампы, банку керосина, немного зерна, картошки, вяленой оленины, медвежатины и рыбы, ржаных сухарей, заплесневелых, но все еще съедобных, старые гвозди, два рыболовных крючка, тупые, без ручек долото и отвертку (это было настоящее богатство), которым поделились с ними в русской деревне.

У поселенцев появилась надежда, и впервые за долгое время они устроили праздник.

А спустя несколько дней, когда толстый слой льда уже покрыл реку почти до середины, в поселении появились двое доселе невиданых людей.

Поднимая клубы снега и ловко маневрируя между деревьев и кустарников, незванные гости лихо въехали прямо в центр поселка. Это были местные охотники-тунгусы. Они остановились, опираясь на длинные шесты, поверху украшенными цветастыми ленточками, а внизу заканчивающимися небольшими лодочками, вырезанными из корневой части дерева, и их тут же окружили поселенцы.

– Здравствуйте, однако! – темные зрачки дружелюбно светились сквозь щелки глаз на плоских, расплывшихся в улыбках лицах. – По-русски они говорили очень плохо и вставляли слово «однако» в нужных и ненужных местах. Они источали безудержную радость встречи, крепко пожимали руки всем: и взрослым, и детям. Делали они это с легким поклоном, слова выговаривали тихо, а на Вальтера смотрели с нескрываемым восхищением, дивясь его высокому росту.

Мальчишки с восторгом рассматривали экзотических пришельцев, пытались потрогать их диковинную одежду, расшитую бусинами и костяными безделками.

Охотники были невысокого роста, одеты в меховые штаны и куртки. Трехклинные, обшитые мехом шапки, похожие на детский капор, плотно закрывали лоб, уши и затылок. Рукавицы были также меховыми. Ноги обуты в мягкие торбаса с меховыми же чулками. Даже недлинные широкие лыжи были подбиты шкурами с коротким и жестким мехом. Гости пыхтели длинными деревянными трубками, предлагая их в знак дружбы хозяевам – мужчинам и женщинам. Расстегнутые верхние куртки открывали свободные сорочки, вышитые разноцветными нитями, украшенные плетеными шнурками. Сагда и Дойту, так они представились, весело и заразительно смеялись, будто рассказали ужасно смешную историю.

Охотники спешили – зимний день короток, но согласились выпить горячего чаю.

Сагда рассказал Вальтеру о бревенчатых домиках, в которых останавливались местные охотники, когда травили соболя, норку и выдру. Он ловко выстругал маленькую дощечку и ножом нацарапал на ней карту.

– Здесь был старый ружье, однако, – ткнул ножом около точки и объяснил Вальтеру, как мог, где это ружье спрятано.

Дойту во время разговора осторожно, как будто они были сделаны из хрупкого стекла, положил на стол несколько крупных желтоватых кристаллов. Это оказались куски колотого сахара. Дети, загипнотизированные невиданным доселе лакомством, смотрели на чудо, не отрывая глаз. Дойту взял один кусок и аккуратно расколол ножом на две половинки, затем разделил еще на две, а потом еще и после этого с улыбкой подал каждому ребенку крошечный сладкий кусочек. Глазенки детей возбужденно загорелись, они схватили драгоценные подарки и выбежали из хижины. Оставшийся сахар Вальтер аккуратно сложил в жестяную коробку.

Оставив немного чая, соли и пару патронов, охотники тепло распрощались с поселенцами и с последним «однако» пропали в завалах снега.

* * *

Вальтер остановился на краю выстроенной деревни, почти у самого леса.

– Это место, – он указал на большой сарай на четырех толстых деревянных сваях. – Вы можете оставаться здесь, гражданин начальник. Человек принесет пищу и будет заботиться о вашей лошади.

– Не беспокойся о лошади. Мы позаботимся о ней сами, – Мокин резко оборвал Боша.

Вальтер не ожидал благодарности от этих людей. Он повернулся и пошел назад в деревню.

Амбар представлял собой просторный бревенчатый сруб с двускатной крышей, проемом без двери открывающимся на реку. Приятный свежий ветерок проникал под конек и выдувал всех насекомых. Внутри сарая царил полумрак и пахло свежескошенным сеном, лежащим в углу.

– Здорово! – Мокин рухнул на сено во весь рост, зарываясь лицом в плывущий аромат недавнего сенокоса, впитывая всем существом дурманящий запах полевых трав. Затем перевернулся на спину и, глядя в потолок, довольно потянулся: – Настоящий рай!..

– Эти фашисты не предложили нам остановиться в своих домах, – Панов не разделял энтузиазма начальника. Он снял сапоги, и сильный запах давно не мытых ног заполнил сарай.

– Эй, Панов! Ты что, омудел? Катись отсюда со своими вонючими портянками, – Дубин схватил сапог и швырнул со злостью в товарища.

– Заткнись, Дубина! – Панов огрызнулся, но отошел к двери и сел на пороге.

– Мы не можем спать в доме нашего врага. Это вам должно быть понятно, рядовые Панов и Дубин, – внимание Мокина привлекло движение под крышей сарая. Три черные головки с желтыми клювиками торчали из щелки.

– Ласточки, – с нежностью подумал Мокин.

– Это уж точно, что они наши враги! Но вы знаете, товарищ Мокин, я подумал, что, может быть, их женщины одиноки и нуждаются в любви и ласке настоящего советского солдата, – Дубин лежал на сене, закинув руки за голову, покусывая сочную травинку.

– Дубин, ты заметил, что все их бабы или с грудными детьми, или брюхатые. Они размножаются здесь, как тараканы. Они не одиноки, вот кобыла наша одинока, – незлобно посмеиваясь, Панов кивнул в сторону лошади.

– Может быть, в Каменном Ручье, на обратном пути, – миролюбиво закончил Дубин, улыбаясь своей радости.

Теплая ночь неожиданно и мягко опустилась на поселок, как будто кто-то набросил, обугленно-черное, протертое до дыр покрывало, через многочисленные прорехи которого голубовато сияли яркие звезды. Ровный и сильный свет пепельной Луны выхватывал из темноты прибрежные кусты и пространство перед амбаром, оставляя нетронутой тьму под сараем, в его углах и где-то там, высоко под крышей.

Было тихо и спокойно и только пара прибрежных коростелей перекликались между собой. Трое мужчин сидели в проеме сарая. Небольшой костер горел перед ними, отпугивая насекомых, которые становились все смелее в безветренный теплый вечер.

– Вот и наш ужин, – Мокин, показал на светлячка, который, увеличиваясь, двигался по прямой из деревни к сараю.

Два человека материализовались из темноты. Один нес керосиновую лампу, а другой небольшую корзину из ивовых прутьев. Они поставили корзину на камень у костра и молча, как лесные духи, растворились в темноте.

– Посмотрим, что там, – Дубин легко спрыгнул с платформы и направился к корзине, опередив Мокина и Панова, спрыгнувших следом.

– М-м-м, как пахнет! – Панов передал офицеру половину буханки домашнего хлеба. – Картошка и рыба, – он достал еще теплый картофель и три увесистых куска вяленой рыбы.

– Черемша!

Большой пучок свежей черемши передавался из рук в руки. Хрустящие, мясистые и сочные стебли мгновенно исчезли в жерновах зубов, истосковавшихся по витаминам.

– Смотри, постное масло. Гады, могли бы и побольше налить, – Панов закончил обследование корзины. – Да, у этих фашистов не растолстеешь…

– А что, у Рябова было лучше?

– Да все они, как жиды…

– Не бузи, Панов, лагерной баланды захотел? – Мокин направился в темноту. – Без меня не жрать. Я скоро вернусь.

– Куда это он пошел? – Панов с сожалением отодвинул плетенку.

– Откуда я должен знать, он мне не докладывает…

– Могу поспорить, что поискать бабенку, – хихикнул Панов, – давай рубать!

– Отлезь! – отрезал Дубин. – Он сказал ждать, значит, будем ждать.

* * *

Вальтер Бош стоял посередине улицы, ожидая Мокина, словно точно знал, что тот придет говорить с ним.

– Все идет не так уж плохо для тебя и твоих людей, Бош.

– Слава Богу, – ответ был коротким.

– Енде гуд – аллес гуд. Что было бы, если бы вас послали на рудники, а?

– Это то, что все говорят, – Бош аккуратно укладывал табак в сухой лист малины.

– Твой табак? – Мокин достал четвертушку бумаги из нагрудного кармана, не сомневаясь, что Вальтер поделится с ним. – На, возьми – предложил он бумагу немцу.

– Да, я растил его сам… – Бош осторожно принял подарок.

Спичка пропылала жарко и мгновенно, но Мокин заметил, что рука Боша дрожала, когда тот прикуривал ее от предложенного огня.

Он ухмыльнулся и отвернулся, глядя в сторону реки. Там, в вышине, сияли яркие и невероятно близкие звезды.

– А ночи здесь такие мирные… – Мокин глубоко вздохнул всей грудью. – У меня есть хорошие новости для тебя, Бош. Я возьму только вашего еврея. Ты останешься здесь, – он шумно затянулся дымом, выдерживая паузу, – если пришлешь мне свою жену, а в лагере я скажу, что ты был болен или совру что-нибудь другое.

Мокин услышал в темноте глубокой вздох, как будто крупное животное нырнуло в воду.

– Вы не можете сделать это, гражданин офицер. У нас уже было наше наказание за то, что мы не сделали. Вы не можете ободрать тот же кошка в два раза. Это не баржа. Это наш дом теперь.

– Это не наказание. Я просто думал немножко расслабиться. Я не собираюсь быть слишком грубым с ней, не волнуйся.

– Не делайте этого, гражданин офицер. Она беременна.

– О, поздравляю! – Мокин понял, что противник на коленях, новые усилия могут сломать его, а это испортило бы удовольствие, которое он уже получил.