Катарсис

– Нет, Дойту, нет! Не делай этого! Они не должны пострадать из-за меня, – бормотал Йозеф в страхе оттого, что не сможет предотвратить недопустимое.

Держась за ветки, он поднялся с мягкой мшистой кочки и наступил на сухую коряжку. Звук сломаного дерева прозвучал в тишине леса как выстрел. Йозеф мельком подумал, что под его ногой хрустнул хребет неуловимого зверька по имени воля.

Охотник опустил винтовку, вопросительно глядя на Фишера.

– Ты хороший человек, однако, не хочешь уходить? – удивился охотник.

Йозеф подошел близко к своим спасителям. Он понимал, что времени нет, но не мог уйти, не сказав им чего-то важного.

– Вы должны уйти, Дойту. Я тоже должен идти. Спасибо вам. Доброй охоты и много добычи.

И он двинулся к дороге прямиком через заросли, не оглядываясь.

– Вот он, вот он, гад, никуда не делся, тут он! – Панов закричал радостно и ломанулся в кусты. С красной довольной мордой он вытянул оттуда пленника, который вышел покорно, не прячась, не сопротивляясь.

– Ах ты, сука, ты где шлялся? Тебе же сказано, что любой твой шаг в сторону будет рассматриваться как попытка побега! А за побег, знаешь… Расстрелять тебя, падлу – и всех делов!

Лицо Мокина было красное, когда он подскочил к Фишеру, готовый, кажется, разорвать его в клочья.

– Пожалуйста, простите. Я очень испугался.

– Простить тебя? А знаешь ли ты, падаль, что было бы с твоими немецкими друзьями, если бы ты сбежал? – Мокин прохрипел это с ненавистью в лицо Фишеру.

– Я не собирался убегать, поверьте, – Фишер покачал головой.

Мокин увидел все же что-то странное во взгляде старика и пристально вгляделся в темную глубину леса.

– Кто был в лесу? Твои сообщники? Сколько их? Где засада? Ты понимаешь, сука вражья, что я имею полное право тебя пристрелить?! Панов, давай туда! Мухой метнись, все проверь! – орал Мокин.

Панов бросился в чащу, но вернулся обратно подозрительно быстро.

– Нет там никого!

– Вам, мудакам, ничего доверить нельзя!

Он выхватил винтовку из рук Панова, взвел затвор.

– Дубин, не спускай глаз с этого гада, – приказал Мокин другому солдату и бросился в лес, на ходу выкрикивая:

– Убей его на фуй, если двинется! Патрон в ствол дослать!

Дубин вскинул винтовку и встал за телегу, словно враги должны были появиться из леса в любой момент. Чувство высокой ответственности за порученное дело и гордость переполняли его. «Я буду… Я готов…. Так точно… Не волнуйтесь, товарищ командир! Я до последнего патрона…»

Вскоре Мокин, тяжело дыша, вернулся из зарослей.

– Никого нет. Ладно, поехали, – Мокин злобно глянул на Фишера и дернул поводья. – Я все едино дознаюсь, жаль, что сейчас пора!

Процессия снова двинулась по дороге к Каменному Ручью.

Всем пришлось идти пешком, держась возле телеги, на которой были навалены звериные туши.

Во всей этой кутерьме Мокин позабыл про записи на берестяных рулонах. И лишь некоторое время спустя он велел:

– А ну, покажь мне свои секретные писульки, Фишер.

Йозеф неохотно полез в торбу и подал небольшой свиток бересты офицеру.

Мокин попытался распрямить рулон, но хрупкая кора раскрошилась в его пальцах.

Гримаса боли исказила лицо Йозефа, как если бы береста была частью его физического тела.

– Чего это ты мне суешь? Что за труха какая-то? – Мокин крутил перед глазами кусочки коры.

– Это мои заметки, записи. Самое ценное, что у меня есть. Позвольте мне оставить их у себя.

– Ну ты даешь, вражья сила, совсем дурной! Это ж вещественные доказательства, что ты немецкий шпиен. Бьюсь об заклад, что наш начальник будет этому весьма рад.

– Они безвредны. О чем я мог шпионить в глуши сибирской тайги? Пожалуйста, не забирайте их! – Йозеф прижал сумку к себе.

Но Мокин не слушал. Он грубо выхватил сумку из рук Фишера.

– Это не мое решение сейчас. С этого момента ты принадлежишь Лагерю. Начальник решит! – В голосе офицера слышалась некоторая радость, как будто он переложил груз на плечи другого человека.

* * *

Жизнь бывшего спецпоселенца Йозефа Фишера, ныне заключенного исправительно-трудового лагеря (ИТЛ) усиленного режима, была однообразной и каждый день предсказуемой с ранего утра до позднего вечера.

Фишер сразу начал работать в бухгалтерии, где он до позднего вечера помогал старшему бухгалтеру составлять не представляющие для него никакого смысла отчеты. Все эти манипуляции с цифрами не имели никакого отношения к математике, но так или иначе он складывал цифры, вычитал, умножал и делил их длинные столбцы.

Йозеф тосковал o трудной, но наполненной смыслом жизни среди немецких переселенцев, где он работал в школе и в своем саду, выращивая овощи и цветы. Там его бухгалтерия была своего рода переключением внимания и способом отплатить добром за добро людям, принявшим его членом своей общины.