В общем, руками-то он и уперся – в это. Заорав – и тут же прикусив язык – эхо плеснуло, как из кувшина, – он тут же отдернул пальцы от чего-то мягкого и шершавого. И отпрыгнул прочь не хуже тушканчика.

Шшайтан, как страшно…

Напряженно щурясь и переплетя пальцы – казалось, они так меньше дрожат, – аль-Амин вытаращился в грязно-серый полумрак.

Чпок – ха-ха-ха…

Это действительно походило на надгробие.

Высокий – по пояс ему – плоский камень. А на нем, круглясь под длинным сереющим покровом, вытянулось тело.

Укрывавшая нерегиля с ног до головы ткань оказалась простой и толстой – прямо как саван. Плотные складки спускались до середины… саркофага?

Аль-Амин поднес руку к тому месту, где, похоже, была голова. Дотронулся до ткани. И тут же отдернул руку, охваченный странным… отвращением? А что там будет? Вдруг разложившийся труп?

С верхней губы стекла капелька пота. Он ее слизнул языком.

Так, надо решаться.

Нужно отвернуть покров с головы. На лбу у нерегиля отпечаток сигилы. В сумке фляга с водой и кусок полотна. Смачиваем полотно водой и стираем печать, а потом…

Ой, шайтан… Ой, шайтан! Где та сумка?!

– О Всевышний, да что ж такое…

«ое…ое…ое…ое…» – эхом разошлось под черными сводами.

Чпок – ха-ха-ха…

Закусив губу – чтоб не дрожала, – аль-Амин до боли сжал сцепленные пальцы. Думай, Мухаммад, думай…

Чпок – ха-ха-ха…

Что ж мне… И тут его озарило – капля! Здесь есть вода!

Очень хорошо. А уж ткань-то он найдет.

Ну что ж. Пора.

Нужно сделать это. Отвернуть покров с головы.

Движение у него вышло резким – боялся все-таки. Взвилась туча пыли. Он тут же расчихался.

– Пчхи!.. Пчхи!.. Пчхи!..

«Чхи!.. чхи!.. чхи!..» – эхо билось, гуляло и прыгало, мячиком для чаугана отскакивая ото всех поверхностей.

Зажав себе рот и прочихавшись наконец, аль-Амин уставился на то, что открылось после оседания пыли.

И чуть не упал на спину – от отвращения. В выморочном, дурном полусумраке ему помстилось, что голову нерегиля оплела паутина – серебристая и мерзкая, как пух плесени на сгнившем персике.

Приглядевшись, Мухаммад понял, что это никакая не паутина. Это еще один слой ткани. Тонкой, прозрачной, сплошь затканной серебром. Он взялся за отвернутый край толстого покрова-савана и осторожно потянул его с груди.

Шшух!.. Дохнув пылью, полотно съехало с камня.

Прозрачная инеистая ткань покрывала тело с головы до ног, точно обрисовывая контуры. Профиль. Сложенные на груди руки. Ладони приподняты рукоятью меча. Длинный какой, ножны аж ниже колен заканчиваются. Да и нерегиль – длинный.

Мухаммад взялся за плотный от вышивки край и медленно-медленно потянул ее с запрокинутого лица.

Пальцы почему-то дрожали. Он осторожно отпустил блестящую каемку – невесомая материя легко вывернулась. Нерегиль лежал не в доспехах, а в белой – почему белой, кстати? ах да, конечно, Фахр ад-Даула считал себя Аббасидом, придворный цвет еще не сменился, – плотной одежде.

Ладони нерегиля еще закрывала ткань, рукоять меча торчала наружу – тигр, морда оскалена злобно. И впрямь можно поверить, что он живой, тигр этот. Россказни, конечно, но выглядит страшновато.

На горле лежала полоса сложенной вдвое ткани. Белой. Без следов крови. Горло ему чуть ли не до позвонков развалили, что там теперь? Рана?.. или… заросло?..

У нерегиля лицо было не как у спящего, а как у мертвого. Совсем пустое, неживое. Не дрожала ни одна жилка – ни под веком, ни на виске. Аль-Амин понял, что ясно видит эти замороженные черты потому, что кожа и волосы нерегиля слегка светятся.

Над здоровенными закрытыми глазищами смоляным оттиском пропечатался пентакль в круге. Во весь лоб его приложили, однако.

Чпок – ха-ха-ха…

Время шло.

Нужно было решаться.

Надо найти эту воду. Найти, где капает.

Эхо гуляло по всей пещере, но звук, похоже, доносился слева.

Чпок – ха-ха-ха…

Лужицу он нашел, слава Всевышнему, почти сразу. В нее капало откуда-то из обморочной черноты потолка. Мухаммад окунул в колеблющееся зеркальце конец своего кушака. Отжав ледяную – аж пальцы сводило – воду с ткани, аль-Амин начал красться – не захрустеть бы снова! – обратно.

Добравшись до камня, он сжал кулаки, глубоко вздохнул, подошел к самому изголовью и осторожно заглянул в мертвенно-бледное лицо. Правая рука дрожала. Мухаммад несколько раз отдергивал ее от черного страшного круга печати Дауда.

– Во имя Всевышнего!.. – наконец прошептал он – и коснулся кончиком влажной ткани оттиска сигилы на белой-белой коже.

Чернила размазались сразу – потеками, грязными и неопрятными. Темные струйки и капли тут же залили нерегилю лоб, виски, волосы и даже уши. Вот я морду-то ему разукрасил, растерянно подумал аль-Амин, отведя руку и уставившись на наделанное. Лицо оставалось неподвижным, как высеченное из мрамора, – и потеки краски на лбу казались от этого еще нелепее.

Мазнув еще пару раз, он понял – нужно снова идти к луже. Споласкивать пояс и смывать налитое. Вдруг волшебные чернила продолжают действовать, даже если сама печать стерта?

Уже отойдя прочь, он озарился удачной мыслью – белое верхнее полотно! Вот чем тереть-то удобно! Дотопал обратно, поднял, встряхнул тяжеленную тряпку пару раз. И, скомкав, чтоб не волочилось, пошел к луже.

Измочив в ней изрядно ткани, вернулся к телу. Намоченного хватило аккурат для того, чтобы смыть все до последней капли. Другим краем он вытер – ну старался как мог – мокрый лоб, острые торчащие уши и промокнул волосы. Все чернила в волосах у него остались, сообразил аль-Амин запоздало, но тут уж ничего не поделать.

Зато сверху все выглядело довольно чисто. Печати на лбу больше не было, грязи тоже.

Ну…

– Во имя Всевышнего, сотворившего небо и землю… – голос ему предательски отказал, и Мухаммад сухо закашлялся, – …милостивого и прощающего, единого живого, властелина жизни и смерти, я, Мухаммад аль-Амин, волей Всевышнего халиф аш-Шарийа, приказываю тебе, Тарик, – ой, тьфу, нужно было же по-другому его назвать, настоящим нерегильским именем…

Почесав в затылке, он начал все заново:

– Во имя Всевышнего, сотворившего небо и землю, милостивого и прощающего, единого живого, властелина жизни и смерти, я, Мухаммад аль-Амин, волей Всевышнего халиф аш-Шарийа, приказываю тебе, Тарег, – вот теперь правильно, – пробудись и служи мне и Престолу!

…олу!.. олу!.. олу!.. олу!.. Он так орал, что ли?.. Вот эхо-то разгулялось…

Довольно долго он вглядывался в неподвижное лицо, ожидая, что вот-вот дрогнут веки.

Потом от пристального всматривания в глазах пошли черные точки, и он сморгнул. Потом сморгнул еще. Подождал. И понял, что ничего не происходит. Нерегиль лежал, как лежал до того, – мертвой мраморной статуей.

Спина и руки снова стали замерзать. Да что ж такое…

– Просыпайся, шайтанова кукла… – в отчаянии пробормотал аль-Амин.

Ничего.

– Просыпайся!!

…айся!.. айся!.. айся!..

Чпок – ха-ха-ха…

Тут он понял, что злится больше, чем боится. Схватив жесткое от шитья плечо, аль-Амин пару раз крепко тряхнул лежащее тело:

– Просыпайся, чтоб тебе треснуть! Во имя Всевышнего, вставай, зараза!

В ответ на его судорожные толчки голова пару раз бессильно мотнулась.

Тогда он схватил нерегиля за оба плеча и затряс еще сильнее:

– Ну же, ну же! Просыпайся, сучий сын, чтоб тебя взял иблис, зачем я сюда за тобой приперся!..

Острая бледная морда завалилась на щеку, странно вывернув ухо и скулу.

Чпок – ха-ха-ха…

А может… Ой, шайтан… Ой, шайтан! Может – он мертвый? Сердце-то он, дурак, не послушал…

Бесцеремонно сдвинув вниз рукоять меча и ледяные ладони, аль-Амин положил ухо на грудь.

Слушал он долго – из упрямства. И от отчаяния, на самом-то деле.

Чпок. Ха-ха-ха…

И услышал – слабенько так. Тук. И потом, очень, очень не скоро, еще – тук.

Ффуух… Живой, зараза…

Отняв голову от груди, Мухаммад снова заметил полосу ткани на горле. Проверить рану?..

Стиснув зубы, он схватил за конец – и резко дернул. Ну?!..

Горло было белым и чистым. Ни единого следа, никакого шрама.

Так что ж ты лежишь, скотина?!..

– Что ж ты лежишь?! Вставай! Вставай, как тебя там, вставай, Тарег! Ну?!

Ничего.

И тут им овладело отчаяние. Настоящее отчаяние, такое, от которого начинает болеть в груди и хочется выть по-волчьи.

Схватившись за грудь, Мухаммад застонал и осел на пол. Прямо на мокрые, запачканные чернилами тряпки савана. Закрыл руками лицо и затих.

* * *

Тот же час на поверхности

Садун, недовольно смигивая и отворачиваясь от летящей в глаза пыли, осторожно шел к сосенке. За ним спокойно – молодец, парень! – шел Фархад. С ящиком инструментов наготове.

Оглянувшись, сабеец увидел, что за ними увязался и один айяр из Джаведовой шайки – видать, замучило любопытство: что столичным штучкам понадобилось от объеденного аждахаком тела?

Сам змей уполз. Давно. А перед тем, как уползти, долго катался по камням, взбивая тонким мерзким хвостом щебенку, выдирая когтями клочья травы. И беззвучно – для человеческого слуха – ревел от раздирающей челюсти боли. Сейчас аждахак должен был отлеживаться где-нибудь глубоко в пещере. Переваривать съеденное и восстанавливаться от ран.

– Что скажешь, мой мальчик? – холодно поинтересовался Садун, разглядывая лежавшие у деревца останки.

Разбойник за их спиной тихо помянул Предвечный огонь. Можно подумать, мелькнуло у Садуна в голове, с соседней скалы он не видел, что сделал змей с невольником-ханеттой.

От любимца аль-Амина и впрямь мало что осталось. Присев на корточки, лекарь присмотрелся к развороченной грудной клетке. Часть ребер торчала наружу. Голова оставалась на плечах – впрочем, головой это можно было назвать довольно условно: все покрывала красновато-желтая слизь из желудка змея. В отвратительном месиве холодно поблескивал металл ошейника с амулетом – Птица Варагн. Не такая сильная печать, как сигила Дауда, но аждахака обожгла сильно. Второй кругляш вместе с цепочкой провалился в разодранные легкие.

– В трахее застрял, господин, – мягко подсказал Фархад.

Садун присмотрелся и довольно улыбнулся – хороший, смышленый парнишка. Молодец.

Вооружившись ланцетом и щипцами, Садун осторожно поддел искомое – желтый неправильный костяной треугольник. И брякнул извлеченное в подставленный Фархадом тазик.

Разбойника бурно тошнило. Он стоял на четвереньках, мотал бритой головой и жалостно блевал в кусты.

На дне медного тазика поблескивал слизью длинный зуб аждахака. Садун с удовлетворением кивнул – острый. Не стертый еще. Вон даже канальцы не забились пакостью. Хороший зуб.

– Амулеты снять, господин? – все так же невозмутимо поинтересовался Фархад.

– Да, детка, – улыбнулся Садун. – Но будь осторожен – желчь и кровь аждахака ядовиты и вызывают ожоги при попадании на кожу.

– Я буду внимателен, господин, – мягко ответил юноша и забренчал инструментами.

Садун снова присмотрелся к телу и приказал:

– Слева что-то золотое блестит. Наверное, серьга. Сними ее тоже.

– Да, господин, – спокойно отозвался Фархад.

И вдруг спросил:

– Это ты сам придумал, господин?

– Как добыть зуб? – рассеянно отозвался сабеец. – Нет, мой мальчик. Парсам хорошо знакомы повадки змеев, их маги пользовались этой уловкой задолго до рождения ашшаритского пророка. В прошлые времена за зуб аждахака давали сто белых рабов, сто черных рабов, сто девственниц и сто коней.

Фархад покивал, не прекращая работать.

– А сейчас?

– А сейчас обладателя этого могущественного предмета ашшариты сжигают заживо, – тонко улыбнулся Садун.

Юноша не успел ответить – почва под ногами содрогнулась. Со скалы над головами градом посыпались камешки.

Проблевавшийся разбойник тоненько заверещал:

– Землю трясет! Уходим!

Каменное нутро Мухсина вздрогнуло снова – и Садун тем же слухом, что слышал рев аждахака, уловил – низкий-низкий гул. Словно мир сминался круговыми, мелкими складками, стремясь прочь от некоего огромного, жуткого, немыслимо мощного источника силы.

– Это землетрясение? – спросил Фархад, косясь на осыпь.

– Нет, – жестко ответил Садун. – Это Страж. Похоже, он все-таки проснулся.

* * *

Под скалой, это же самое время

Видимо, аль-Амин просидел так долго. Очень долго.

Капало с потолка.

Чпок – ха-ха-ха…

Возможно, впрочем, все это ему снилось.

Что ж теперь делать?

А что делать? Теперь все. Теперь матушка его убьет. Разорется и прогонит с глаз долой. Так опозориться… Как он покажется на глаза матери без этого гребаного нерегиля?!..

– Никуда я не пойду, – тихо проговорил он в темный воздух над темной водой.

Чпок – ха-ха-ха…

Тишина.

Чпок. Ха-ха-ха…

Шур-шур-шур… шшур. Что такое? Он же вроде тихо сидел, не шевелился…

Перед его лицом вниз по камню съезжала серебряная кисея. Шшур. Шелестя шитьем, ткань свалилась вся – по всей длине камня. И застыла маленькой блестящей волной.

Шур-шур-шур. Звяк.

И вздох.

Аль-Амин почувствовал, как у него шевелятся под чалмой волосы.

Сверху снова отчетливо брякнуло и зашуршало.

– Ааах!.. – словно кто-то набрал в грудь воздуха перед прыжком в воду.

Заледенев руками и ногами, Мухаммад обреченно поднял голову.

Наверху, на камне, уже не лежали. Там сидели.

– …Ааах! Ах! Ах!.. – и, похоже, заново учились дышать.

Как у него получилось встать, аль-Амин не помнил – пот заливал глаза, в груди колотилось.

Нерегиль и впрямь держался обеими руками за горло и хватал ртом воздух, как рыба:

– Ах… ах…

Огромные светящиеся глазищи таращились в пустоту, рот кривился и никак не мог толком ни открыться, ни закрыться, пальцы судорожно цеплялись за жесткий негнущийся ворот. Завороженный этим зрелищем, Мухаммад стоял, разинув рот и тоже вытаращившись.

Наконец, самийа справился с новообретенным дыханием, и его грудь перестала ходить ходуном. Глаза сморгнули. Рот закрылся. Пальцы разжались – и стали совершенно сознательно ощупывать горло. Глаза снова сморгнули, и в них появилось осмысленное выражение – беспокойство. По тому, как нерегиль изгибает спину и водит лопатками, аль-Амин понял – проверяет. Там ведь тоже была рана.

– Ффуухх… – Существо совсем по-человечески облегченно вздохнуло.

Расслабив руки, Тарик уперся ими в камень своего… надгробия?.. и помотал головой. А потом поднял лицо и – увидел аль-Амина.

Сморгнул. Медленно повернулся всем телом и спустил ноги с камня. Мухаммад заметил, что обуви на нерегиле нет. Тот встал. Выпрямился.

Аль-Амин непроизвольно попятился. И, почему-то погрозив пальцем, крикнул:

– Я, Мухаммад аль-Амин, волей Всевышнего халиф аш-Шарийа!..

А дальше – дальше все вспыхнуло. Режущим, белым, как молния, светом, от которого смерклось в голове.

Падая в черноту, аль-Амин успел в ужасе увидеть, что нависшее над ним существо раскрывает огромные, невозможные, пылающие крылья – и скалит острые мелкие зубы.

Последним воспоминанием стало пронзительное чувство унижения – он все-таки пустил в штанину струю. И снова ужас, хотя испугаться еще сильнее было невозможно.

Существо вперилось в него жутким, нездешним взглядом, по-змеиному прошипело: Прочь!!! – и исчезло. В обморочной, гулкой тьме, в которую аль-Амин провалился с жалобным, горестным воплем.

* * *

Тот же самый час на поверхности

Когда камень вздрогнул и страшно скрежетнул в первый раз, Джавед подумал – неужто так змей лезет? Какая махина, вот нажрал брюхо, Мухсин трясется!

Скалы гулко встряхнулись снова. Черное, неровное по краям жерло пещеры оставалось безжизненным.

Привязанные к столбам пленники бесполезно, глупо дергались в веревках и орали на разные голоса. Двое ханьцев, кипчак и ханетта голосили на своих наречиях. Ничего не разобрать, конечно – ни фарси, ни ашшари невольники не знали. Вон, один даже ноги сумел выпростать – так пятками колотился об дерево. А баба, кстати, стояла молча – только в небо смотрела. Мокрое лицо блестело под скудным солнцем. Обычно, кстати, бабы орали до хрипоты, крутили патлатыми башками и пытались в ночь перед жертвоприношением залучить кого-нибудь между ног – все надеялись, что попользуют и пощадят. Молодцы пользовали их нещадно, но Джавед таких игр не одобрял – аждахаку, по обычаю, вообще девственниц положено приводить. Целку достать, конечно, не получалось – но все равно, надо же иметь уважение и к змею, и к жертве. Незачем макать свое в чужое – назначили аждахаку, так пусть он и получает все в целости и сохранности.

Эта баба, кстати, ночью никого к себе не подпустила. Молча лежала, только губы кусала. Ревела, конечно, но молчала. Храбрая. Ее из Фейсалы привели – с караваном, который неделю назад ушел на юг, в Хань.

И тут опять тряхнуло – сильнее прежнего! Над головой зашуршала осыпь, Джавед прикрыл ладонями голову от мелких камней и потому не сразу увидел показавшего морду змея.

Низко мотающаяся башка почти касалась брылями камня. Аждахак поморгал длинными, желтыми зенками и неспешно полез наружу.

А вот дальше Джавед помнил не все.

Сначала ударил ветер – да так, что их чуть с камня не сдуло. А с ветром донесся тихий крик. Потом, правда, парс понял – не тихий. Наоборот, оглушающий, но очень тонкий. Как иголка, которую загоняют под ногти. Как стон, тихий, но страшный.

Крик ударил в уши, как ветер, а потом неровные камни, столбы, рогатую башку змея и устье пещеры залило синюшным, потусторонним светом.

Перед почерневшими, изглоданными столбами опустилось ослепительное существо в белых одеждах – с длинным, горящим мечом в руке.

Держась из последних сил, Джавед успел понять, что меч – живой. Тигр на рукояти разевал острозубую пасть и кричал – тем самым неслышным, страшным криком. Развевалась белая шерсть волшебного зверя, плыли в воздухе черные волосы существа, летели за спиной белые одежды…

В последний оглушающий, кошмарный миг белый воин взмахнул клинком – и половина морды ревущего, бьющего хвостом аждахака съехала на сторону. Веером полетели черные блестящие брызги. Змей конвульсивно дернулся, задрал обкорнанное, зияющее живым мясом рыло – и рванул вперед. Белый отпорхнул в сторону и невесомо отмахнул клинком.

С тяжелым, глухим стуком башка змея обрушилась на камень.

Джавед хрюкнул от страха и побежал прочь – как никогда еще в жизни не бегал.

* * *

Караван аль-Амина, некоторое время спустя

Очнулся аль-Амин от боли между глаз. Очень сильной боли. Попытавшись открыть глаза, обнаружил, что глаза тоже режет – нестерпимо. Кругом посвистывало и подвывало. Спине было очень жестко. Сморгнув слезы, он все-таки увидел – бархатное, с кисеей верховых ночных облаков, утыканное звездами небо. Пахло чабрецом, потом, верблюдами и бараниной.

– О мой повелитель! – засуетились вокруг голоса.

И тут же заботливые руки подняли его, и помогли сесть, и насовали под спину подушек и валиков. В глазах плыло.

– О мой халиф, ты жив и в добром здравии!

«Убью, сука», – мрачно подумал аль-Амин. За «доброе здравие». Голова болела так, что глаза слезились.

– Где… – Язык еле ворочался во рту.

– Да, мой халиф?

Тьфу. Это он так теперь будет хрипеть, вместо того чтобы говорить? Вместо человеческих лиц вокруг все еще расплывался туман.

– Где…

– О мой халиф… Ой!

Удар кулака, видно, пришелся куда надо, потому что раб вякнул и замолчал. Туман вокруг него почтительно притих.

– Где…

Почтительное молчание.

Заливаясь слезами боли, аль-Амин потер виски. Собрался с волей. И все-таки выдавил из себя:

– Г…где… эта га…гадина?

Молчание.

– Гы… где?..

Голос все так же срывался, но его, похоже, поняли. Кто-то вкрадчиво – ага, явились, выкормыши гадские, – проговорил:

– Он… поблизости, мой повелитель.

Что?! В какой еще такой «поблизости»? Сейчас он покажет подлой твари такую поблизость!..

– Г-где?!..

– Они… доставили тебя сюда, о мой халиф. И вернулись.

«Они»? Какие еще «они»?

– О…они?..

В глазах прояснялось, и склоненная чалма с висящим кончиком белела все явственней и явственней.

– Они, мой халиф, – с нажимом повторил Джунайдов мюрид.

И поднял взгляд.

С мгновение посмотрев в спокойные холодные глаза, аль-Амин раздумал переспрашивать.

Конечно, они. Джинны. Джинны из-под скалы.

Мюрид тонко улыбнулся и снова почтительно опустил взгляд. И мягко добавил:

– Скорее всего, Тарик прибудет сразу в Фейсалу, о мой халиф. Завтра мы сможем тронуться в обратный путь.

Страх сменился жгучей яростью, словно забитый фонтан прорвало.

Ах, он «прибудет». Прибудет он. Он, Мухаммад, ему так прибудет, так прибудет… аль-Амина аж затрясло от злости.

Своевольная злобная сволочь, ни в грош его ни ставит. Небось с халифом Аммаром нерегиль бы такого себе не позволил! А над ним гадская тварь издевается! Ни поклона, ни приветствия! «Прочь!» Сверху плюнул и усвистел!

Но ничего, мы тебя проучим. Как следует проучим – будешь уважать меня и слушаться будешь, будешь-будешь, гадина…

Он, аль-Амин, читал «Путешествие на Запад» Яхьи ибн Саида. Читал-читал. «Сила Стража огромна. Но благодаря мудрости и справедливому устроению Всевышнего, милостивого, милосердного, мощь свирепого существа связывается единым словом эмира верующих. Однако халифу следует помнить наставления отцов и не натягивать веревку с излишней силой, дабы не возбуждать вражды и ненависти Стража…»

Ну-ну.

Впрочем, ладно. Месть могла подождать до Фейсалы. Ну а сейчас…

– Д-джа?..

Почтительное покашливание. Суки, якобы вы не понимаете, ну да.

– Джа…жамиль?..

Попробуйте только меня не понять, я вас…

И, тем не менее, ответом ему стало молчание. И покашливание.

Ах, так?!

– Гыы…где Джамиль, сс-су…суки?!

Джунайдов мюрид, не поднимая глаз, тихо ответил:

– О мой повелитель! Прости меня, ради Всевышнего, милостивого, милосердного, за дурную весть! Твой гулям, о мой халиф, по глупости и неразумию далеко отошел от лагеря и затерялся в скалах. Мы искали его все четыре дня, что ты провел под скалой, о мой повелитель, – но тщетно… Видно, такова его судьба и воля Всевышнего о его судьбе…

И юноша, а с ним все остальные провели ладонями по лицу и склонили головы.

Четыре дня? Он провел под скалой четыре дня? Да как это могло случиться? Он был на месте сегодня утром!..

На месте… постойте-ка… на месте… что там бормотали голоса в его сне? А может, это был не сон?!

«Вяжите его, крепче, крепче, рот заткните тоже, до места еще далеко…»… «он слабый, глупый, он может не выжить… зачем давать лишнего…»

У Мухаммада кровь отлила от лица, а ладони разом вспотели. Надеясь, что ужас не слишком отчетливо проступил у него в глазах, аль-Амин оглядел стоявших перед ним людей. Парсы. Сплошные парсы. И двое колдовских выкормышей страшного шейха. «Силат его не хотят…»

Ни одного верного человека. Он один в этом страшном лабиринте, окруженный жадными до смертной крови джиннами и ненавидящими своих завоевателей парсами. А верховодят всеми два ученика чародея, которые только что без сожаления скормили силат его бедного Джамиля.

«Он слабый, глупый, он может не выжить…»

О нет, они ошибаются. Он выживет. Выживет и выйдет из этого лабиринта.

А как только он доедет до Фейсалы, они у него все попляшут. Ох, попляшут…

И аль-Амин улыбнулся. И сказал:

– Что ж, воистину человек не волен ни в жизни своей, ни в смерти. Ибо жизнь его в воле Создателя…

И тоже провел ладонями по лицу.

Город огней

Фейсала, два дня спустя

С Башни Наместника открывался головокружительный вид на вечернее небо и скальный лабиринт. И на южную дорогу, уползающую в сиренево-серые камни Мухсина. И на толпу, которая все прибывала и прибывала. Люди выскакивали из Пряничных ворот, бежали дальше, подпрыгивали, пытаясь заглянуть за плечи впереди стоящим, орали – и поднимали над головами свечи и плошки с огоньками.

– Та-рик! Та-рик! Та-рик! – мерно колыхаясь, выкрикивала огромная толпа.

<1...4 5 6 7 8...12 >

На страницу:

Перейти

6 из 12

Другие книги автора