Русский путь братьев Киреевских

<…> На дворе снег, а мороза все нет. Бывала ли когда-нибудь глупее зима?

Не забудьте, что, приехавши, нам надобно приняться за план. Набросайте свои идеи, мы их склеим с моими и выйдет фарш дружбы на счастие жизни, известный голод, который удовлетворим хотя общими планами.

А propos. Едва ли не грянет на вас новая туча. Губарев, мой переписчик, вдруг взбеленился ехать в Москву. Отпускать с ним своих творений не хочу. Даю ему переписывать одни баллады. Как быть с остальным? Неужели вам? А совесть!..»[218].

Только в Долбине В. А. Жуковский мог написать упоминаемое в письме к А. П. Киреевской Послание к императору, мысль о котором подарил другу А. И. Тургенев. «Ты ждешь от меня плана моего послания к государю, – писал 1 декабря 1814 года из Долбино Жуковский Тургеневу, – а я посылаю тебе его совсем написанное. Первое условие: прочитать вместе с Батюшковым, с Блудовым, с Уваровым, и, если он состоит на лицо, с Дашковым[219]. Что найдете необходимым поправить – поправляйте; на меня в этом случае уже не надейтесь. Лучше написать новое, нежели поправлять. Пока пишу, до тех пор мараю, сколько душе угодно, и могу марать; написал – всему конец! Если вздумается поправить, то для одной только порчи. Сюжет мой так велик, что мне надобно держать себя в узде, чтобы не слишком расплодиться и излишним богатством отдельных частей не ухлопать целого. Не знаю, удалось ли. Мне нравится, другим нравится; но надобно, чтобы вам, священный мой ареопаг, против которого нет апелляций, понравилось! Если скажете: хорошо! То мое место в храме бессмертия свято. Скажите же ради Бога: хорошо! Но только не для того, чтобы меня по губам помазать, а положив руку на сердце, как друзья, как мои заботливые квартирьеры на походе к славе. Судьбу этого Послания передаю в руце твои, Тургенев. Ты должен его переписать и доставить к государыне императрице[220] и, если возможно, скорее. <…> Признаюсь, я боюсь, чтобы не вздумалось меня за это Послание подарить чем-нибудь. Старайся, чтобы этого не было. Пошлины с любви и с выражения любви к нашему славному царю сбирать не должно. Я многое писал с восхищением, и за это счастливое чувство нечем наградить. Я так этого боюсь, что даже намекнул об этом и в своем посвящении, но прилично ли? Суди сам и сделай, как посудишь. Издание поручаю тебе. Надобно, чтобы формат был такой, чтобы не нужно было ломать строк: ломаные строки гадки и слишком пестры. Прошу, чтобы этого никак не было. Если можно, уговорить бы друга Михаила Дмитриевича[221] позаботиться о корректуре: никто не может иметь такой точности, как он. Попроси его об этом от меня. Не худо бы было и виньетку; об этом лучше всего попросить Свиньина[222]: для старого товарища он не поленится черкнуть раза три своей волшебною кистью. Вот, кажется, все, что касается до Послания»[223].

Императору Александру

Когда летящие отвсюду шумны клики,В один сливаясь глас, тебя зовут: великий!Что скажет лирою незнаемый певец?Дерзнет ли свой листок он в тот вплести венец,Который для тебя вселенная сплетает?..О русский царь, прости! невольно увлекаетМогущая рука меня к мольбе в тот храм,Где благодарностью возженный фимиамСтеклися в дар принесть тебе народы мира —И, радости полна, сама играет лира.Кто славных дел твоих постигнет красоту?С благоговением смотрю на высоту,Которой ты достиг по тернам испытанья,Когда, исполнены любви и упованья,Мы шумною толпой тот окружали храм,Где, верным быть царем клянясь творцу и нам,Ты клал на страшный крест державную десницуИ плечи юные склонял под багряницу, —Скажи, в сей важный час, где мысль твоя была?Скажи, когда венец рука твоя брала,Что мыслил ты, вблизи послышав клики славы,А в отдалении внимая, как державыНиспровергала, враг земных народов, брань,Как троны падали под хищникову длань?[224]Ужель при слухе сем душой не возмутился?Нет! выше бурь земных ты ею возносился,Очами твердыми сей ужас проницал,И в сердце промысла судьбу свою читал.Смиренно приступив к сосуду примиренья,В себе весь свой народ ты в руку провиденья,С спокойной на него надеждой положил —И соприсутственный тебя благословил!Когда ж священный храм при громах растворился —О, сколь пленителен ты нам тогда явился,С младым, всех благостей исполненным лицом,Под прародительским сияющий венцом,Нам обреченный вождь ко счастию и славе!Казалось, к пламенной в руке твоей державеТогда весь твой народ сердцами полетел;Казалось, в ней обет души твоей горел,С которым ты за нас перед алтарь явился —О царь, благодарим: обет сей совершился…И призванный тобой тебе не изменил.Так! и на бедствия земные положилОн светозарную печать благотворенья;Ниспосылаемый им ангел разрушеньяВзрывает, как бразды, земные племена,В них жизни свежие бросает семена —И, обновленные, пышнее расцветают;Как бури в зной поля, беды их возрождают;Давно ль одряхший мир мы зрели в мертвом сне?[225]Там, в прорицающей паденье тишине,Стояли царствия, как зданья обветшалы;К дремоте преклоня главы свои усталы,Цари сей грозный сон считали за покой;И, невнимательны, с беспечной слепотой,В любви к отечеству, ко славе, к вере хладны,Лишь к наслаждениям одной минуты жадны;Под наклонившихся престолов царских тень,Как в неприступную для бурь и бедствий сень,Народы ликовать стекалися толпами…И первый Лилий трон[226] у галлов над главамиВспылал, разверзнувшись как гибельный волкан.С его дымящихся развалин великан,Питомец ужасов, безвластия и брани[227],Воздвигся, положил на скипетр тяжки длани,И взорами на мир ужасно засверкал —И пред страшилищем весь мир затрепетал.Сказав: «нет промысла!» гигантскою стопоюШагнул с престола он и следом за звездоюПомчался по земле во блеске и громах;И промысл, утаясь, послал к нему свой страх;Он тенью грозною везде летел с ним рядом;И, раздробляющий полки и грады взглядом,Огромною рукой ту бездну покрывал,К которой гордого путем успеха мчал.Непобедимости мечтою ослепленный,Он мыслил: «Мой престол престолом будь вселенны!Порфиры всех царей земных я раздеруИ все их скипетры в одной руке сберу;Народов бедствия – ступени мне ко счастью;Всё, всё в развалины! на них воссяду с властью,И буду царствовать, и мне соцарствуй, страх;Исчезни всё опять, когда я буду прах,Что из развалин брань и власть соорудила —Бессмертною моя останется могила».И, к человечеству презреньем ополчен,На первый свой народ он двинул рабства плен,Чтобы смелей сковать чужим народам длани, —И стала Галлия сокровищницей брани;Там все, и сам Христов алтарь, взывало: брань!Всё, раболепствуя мечтам тирана, даньК его ужасному престолу приносило:Оратай, на бразды склоняя взор унылый,Грабителям свой плуг последний отдавал;Убогий рубище им в жертву раздирал;И мздой свою постель страданье выкупало;И беспощадною косою подсекалоСамовластительство прекрасный цвет людей:Чудовище, склонясь на колыбель детей,Считало годы их кровавыми перстами;Сыны в дому отцов минутными гостямиЯвлялись, чтобы там оставить скорби след —И юность их была как на могиле цвет.Все поколение, для жатвы бранной зреяИ созидать себе грядущего не смея,Невольно подвигов пленилося мечтойИ бросилось на брань с отважной слепотой…И вслед ему всяк час за ратью рать летела;Стенящая земля в пожарах пламенела,И, хитростью подрыт, изменой потрясен,Добитый громами, за троном падал трон.По ним свободы враг отважною стопоюЗа всемогуществом шагал от боя к бою;От рейнских твердынь до Немана валов,От Сциллы древния до Бельта берегов[228]Одна ужасная простерлася могила;Все смолкло… мрачная, с кровавым взором, силаНа груде падших царств воссела, страж царей;Пред сим страшилищем и доблесть прежних дней,И к просвещенью жар, и помышленья славы,И непорочные семей смиренных нравы —Погибло все, окрест один лишь стук оковСмущал угрюмое молчание гробов,Да ратей изредка шумели переходы,Спешащих истребить еще приют свободы,Унылость на сердца народов налегла —Лишь Вера в тишине звезды своей ждала,С святым терпением тяжелый крест лобзалаИ взоры на восток с надеждой обращала…И грозно возблистал спасенья страшный год![229]За сей могилою народов цвел народ —О царь наш, твой народ, – могущий и смиренный,Не крепостью твердынь громовых огражденный,Но верностью к царю и в славе тишиной.Как юноша-атлет, всегда готовый в бой,Смотрел на брани он с беспечностию силы…Так, юные поджав, но опытные крылы,На поднебесную глядит с гнезда орел…И злобой на него губитель закипел.В несметну рать столпя рабов ожесточенныхИ на полях, стопой врага не оскверненных,Уж в мыслях сгромоздив престол всемирный свой,Он кинулся на Русь свирепою войной…О провидение! твоя Россия встала,Твой ангел полетел, и брань твоя вспылала!Кто, кто изобразит бессмертный оный час,Когда, в молчании народном, царский гласПослышался как весть надежды и спасенья?О глас царя! о честь народа! пламень мщеньяУдарил молнией по вздрогнувшим сердцам;Все бранью вспыхнуло, все кинулось к мечам,И грозно в бой пошла с насилием свобода!Тогда явилось все величие народа,Спасающего трон и святость алтарей,И тихий гроб отцов, и колыбель детей,И старцев седины, и младость дев цветущих,И славу прежних лет, и славу лет грядущих.Все в пепел перед ним! разлей пожары, месть!Стеною рать! что шаг, то бой! что бой, то честь!Пред ним развалины и пепельны пустыни;Кругом пустынь полки и грозные твердыни,Везде ревущие погибельной грозой, —И старец-вождь средь них с невидимой судьбой!..Холмы Бородина, дымитесь жертвой славы!..Уже растерзанный, едва стопы кровавыТаща по гибельным отмстителей следам,Грядет, грядет слепец, Москва, к твоим стенам!О радость!.. он вступил!.. зажгись, костер свободы!Пылает!.. цепи в прах! воскресните, народы!Ваш стыд и плен Москва, обрушась, погребла,И в пепле мщения свобода ожила,И при сверкании кремлевского пожара,С развалин вставшая, призрак ужасный, караПошла по трепетным губителя полкамИ, ужас пригвоздив к надменным знаменам,Над ними жалобно завыла: горе! горе!И глад, при клике сем, с отчаяньем во взоре,Свирепый, бросился на ратных и вождей…Тогда помчались вспять; и грудами костейИ брошенными в прах потухшими громами[230]Означили свой след пред русскими полками;И Неман льдистый мост для бегства их сковал…Сколь нам величествен ты, царь, тогда предстал,Сжимающий вождю, в виду полков, десницу,И старца на свою ведущий колесницу,Чтоб вкупе с ним лететь с отмщеньем вслед врагам.О незабвенный час! За Неман знаменамУж отверзаешь путь властительной рукою…Когда же двинулись дружины пред тобою,Когда раздался стук помчавшихся громадИ грозно брег покрыл коней и ратных ряд,Приосеняемых парящими орлами…Сие величие окинувши очами,Что ощутил, наш царь, тогда в душе своей?Перед тобою мир под бременем цепейЛежал, растерзанный, еще взывать не смея;И человечество, из-под стопы злодеяК тебе подъемля взор, молило им: гряди!И, судия царей, потомство впередиВещало, сквозь века явив свой лик священный:«Дерзай! и нареку тебя: Благословенный»[231].И в грозный между тем полки слиянный строй,На все готовые, с покорной тишинойНа твой смотрели взор и ждали мановенья.А ты?.. Ты от небес молил благословенья…И ангел их, гремя, на щит твой низлетел,И гибелью врагам твой щит запламенел,И руку ты простер… и двинулися рати.Как к возвестителю небесной благодати,Во сретенье тебе народы потекли,И вайями твой путь смиренный облекли.Приветственной толпой подвиглись веси, грады;К тебе желания, к тебе сердца и взгляды;Тебе несет дары от нивы селянин;Зря бодрого тебя впреди твоих дружин,К мечу от костыля безногий воин рвется,Младая старику во грудь надежда льется:«Свободен, мнит, сойду в свободный гроб отцов!»И смотрит, не страшась, на зреющих сынов.И ты средь плесков сих – не гордый победитель,Но воли промысла смиренный совершитель —Шел тихий, благостью великость украшал;Блеск утешительный окрест тебя сиял,И лик твой ясен был, как ясный лик надежды.И вождь наш смертию окованные вежды[232]Подъял с усилием, чтобы на славный путь,В который ты вступал уже не с ним, взглянутьИ, угасая, дать царю благословенье.Сколь сладостно его с землею разлученье!Когда, в последний час, он рать тебе вручалИ ослабевшею рукою прижималК немеющей груди царя и друга руку —О! в сей великий час забыл он смерти муку;Пред ним был тайный свет грядущего открыт;Он весело приник сединами на щит,И смерть его крылом надежды осенила.И чуждый вождь – увы! – судьба его щадила,Чтоб первой жертвой он на битве правды пал[233] —Наш царь, узнав тебя, на смерть он не роптал;Ты руку падшему, как брат, простер средь боя;И сердцу верному венчанного героя,Смягчившего слезой его с концом борьбу,Он смело завещал отечества судьбу…И лишь горе взлетел орел наш двоеглавый,Лишь крикнул голосом давно молчавшей славы,Как всколебалися тевтонов племена!К ним Герман[234] с норда нес свободы знамена —И всё помчалось в строй под знамена свободы;В одну слиялись грудь воскресшие народы,И всех царей рука, наш царь, в руке твоейНа жизнь, на смерть, на брань, на честь грядущих дней.О славный Кульмский бой![235] о доблесть славянина!Вотще на них рвались все рати исполина,Вотще за громом гром на строй их налетал —Все опрокинуто, и русский устоял.И строем роковым отмстителей дружиныУж приближаются к святилищу Судьбины;Уж видят тот рубеж, ту цель,[236] к которой велИх неиспытанный по темной бездне зол,В пылающей грозе носясь над их главоюИ тяжкой опыта их бременя рукою;Се место, где себя во правде он явит;Се то судилище, где миг один решит:Не быть иль быть царям; восстать иль пасть вселенной.И все в собрании… о час, векам священный!..Народы всех племен, и всех племен цари,Под сению знамен святые алтари,Несметный ряд полков, вожди перед полками,И громы впереди с подъятыми крылами,И на холме, в броне, на грозный щит склонен,Союза мстителей младой Агамемнон[237],И тени всех веков внимательной толпоюНад светозарною вождя царей главою…И в ожидании священном все молчит…И тихо мгла еще на небе том лежит,Отколь с грядущим днем изыдет вседержитель…И загорелся день… Бог грянул… пал губитель!Бегут – во прах и гром, и шлем, и меч, и щит,Впреди, в тылу, с боков и рядом страх бежитИ жадною рукой погибель их хватает;И небо тихое торжественно сияетНад преклоненною отмстителей главой;Победная хвала летит из строя в строй,И Рейн всплескал, послышав ликованья…О старец вод! о ты, с минуты мирозданьяНе зревший на брегу еще лица славян, —Ликуй и отражай в волнах славянский стан!И погрузился крест при громах в древни воды;И Рейн обновлен, потек в брегах свободы,И заиграл на них веселья звонкий рог;И быстро ворвались полки в тот страшный лог,Где, кроясь, хищник царств ковал им цепи плена.Вотще, вотще воздвиг он черные знамена —Лишь весть погибели он с ними водрузил;Гром русский берега Секваны[238] огласил —И над Парижем стал орел Москвы и мщенья!..Тогда, внезапного исполнен изумленья,Узрел величие невиданное свет:О Русская земля! спасителем грядетТвой царь к низринувшим царей твоих столицу;Он распростер на них пощады багряницу;И мирно, славу скрыв, без блеска, без громов,По стогнам радостным ряды его полковИдут – и тишина вослед им прилетает…Хвала! хвала, наш царь! стыдливо отклоняетРука твоя побед торжественный венец!Ты предстоишь благий семьи врагов отецИ первый их с землей и с небом примиритель.О незабвенный день![239] смотрите – победитель,С обезоруженным от ужаса челом,Коленопреклонен, на страшном месте том,Где царский мученик под острием секиры,В виду разорванной отцов своих порфиры,Молил всевышнего за бедный свой народ,Где на дымящийся убийством эшафотЗлодейство бледную Свободу возводилоИ Бога поразить своей хулою мнило, —На страшном месте том смиренный вождь царейПред миротворною святыней алтарейВелит своим полкам склонить знамена мщеньяИ жертву небесам приносит очищенья,Простерлись все во прах; все вкупе слезы льют;И се!.. подъемлется спасения сосуд…И звучно грянуло: воскреснул Искупитель![240]И побежденному лобзанье победитель,Как брат по божеству, в виду небес дает…Свершилось!.. освящен испытанный народ,И гордо по зыбям потек от АльбионаСпасительный корабль, несущий кровь Бурбона[241];Питомец бедствия на трон отцов грядет,И старцу братскую десницу подаетПобедоносный друг в залог любви и мира,И Людовикова наброшена порфираНа преступления минувших страшных лет!..Свершилось… русский царь! отечество и светУже рекли свой суд делам неизреченным,И свой дадут ответ потомки современным!..Богатый чувством благ, содеянных тобой,И с неприступною для почестей душой,Сияние сокрыв, ты в путь летишь желанный —Отчизна сына ждет! об ней средь бури бранной,Об ней среди торжеств и плесков ты скорбел,И ты, невидимый, чрез земли полетел,Где во спасение твои промчались громы.Уж всюду запевал свободы глас знакомый:На оживающих под плугами полях,На виноградником украшенных холмах,На градских торжищах, кипящих от народа,На самом прахе сел… везде, везде свобода,Везде обилие, надежда и покой…И все сие, наш царь, дано земле тобой.Но что ж ты ощутил, когда твой взор веселыйЗавидел вдалеке отечески пределыИ ветер, веющий из-под родных небес,Ко слуху твоему глас родины принес?Что ощутил, когда святого ПетроградаВдали перед тобой возникнула громада?Когда пред матерью колено преклонил;Когда, свершивший все, ко храму приступил,Где освященный меч приял на совершенье,Где, истребителя начавший истребленье,Предтеча в славе твой, герой спасенья[242] спит?..Россия, он грядет; уже алтарь горит;Уже его принять отверзлись двери храма,Уж благодарное куренье фимиамаС сердцами за него взлетело к небесам!И се!.. приникнувший к престола ступенямВо прах пред Божеством свою бросает славу!..О, Вечный! осени смиренного державу;Его душа чиста: в ней благость лишь одна,Лишь пламенем к добру она воспалена…Отважною вступить дерзаю, царь, мечтоюВ чертог священный твой, где ты один с собою,Один, в тот мирный час, когда лежит покойНад скромных жребием беспечною главой,Когда лишь бодрствуют цари и Провиденье.О царь! в сей важный час – когда Нева в теченьеОбъемлет пред тобой тот усыпленный храм,[243]Где свой бессмертный след, свой прах оставил намТвой праотец, наш Петр, царей земных учитель, —Я зрю тебя, племен несметных повелитель,Сей окруженного всемирной тишиной,Над полвселенною парящего душой,Где все твое, где ты над всех судьбою властен,Где ты один всех благ, один всех бед причастен,Уполномоченный от неба судия —О, сколь божественна в сей час душа твоя!Сей полный взор любви, сей взор воспламененный —За нас он возведен к Правителю Вселенной;За нас ты предстоишь как жертва перед ним;Отечество, внимай: «Творец, все блага им!Не за величие, не за венец ужасный —За власть благотворить, удел царей прекрасный,Склоняю, царь земли, колена пред тобой,Бесстрашный под твоей незримою рукой,Твоих намерений над ними совершитель!..Покойся, мой народ, не дремлет твой хранитель;Так, мой народ! Творец, он весь в душе моей,На удивление народов и царей,Его могуществом и счастием прославлю,И трон свой алтарем любви ему поставлю;Как небо, над моей простертое главой,Где звезд бесчисленных ненарушимый строй,Так стройно будь мое владычество земное.Правленье Божества – зерцало мне святое:Все здесь для блага будь, как все для блага там!А ты, дарующий и трон и власть царям,Ты, на совете их седящий благодатью,Ознаменуй твоей дела мои печатью:Да имя чистое в наследие векамС примером благости и славы передам,Отец моей семьи и друг твоей вселенны!..»Вонми ж и ты своей семье, Благословенный!Оставь на время твой великолепный трон —Хвалой неверною трон царский окружен, —Сокрой свой царский блеск, втеснись без украшенья,Один, в толпу, и там внимай благословенья.В чертоге, в хижине, везде один язык:На праздниках семей украшенный твой лик —Ликующих родных родной благотворитель —Стоит на пиршеском столе веселья зритель,И чаша первая и первый гимн тебе;Цветущий юноша благодарит судьбе,Что в твой прекрасный век он к жизни приступает,И славой для него грядущее пылает;Старик свой взор на гроб боится устремитьИ смерть поспешную он молит погодить,Чтоб жизни лучший цвет расцвел перед могилой;И воин, в тишине, своею гордый силой,Пенатам посвятив изрубленный свой щит,Друзьям о битвах тех с весельем говорит,В которых зрел тебя, всегда в кипящей сече,Всегда под свистом стрел, везде побед предтечей;На лиру с гордостью подъемлет взор певец…О дивный век, когда певец царя – не льстец,Когда хвала – восторг, глас лиры – глас народа,Когда все сладкое для сердца: честь, свобода,Великость, слава, мир, отечество, алтарь —Все, все слилось в одно святое слово: царь.И кто не закипит восторгом песнопенья,Когда и нищета под кровлею забвеньяПоследний бедный лепт за лик твой отдает,И он, как друга тень, отрадный свет лиетНемым присутствием в обители страданья!Пусть облечет во власть святой обряд венчанья,Пусть верности обет, отечество и честьВелят нам за царя на жертву жизнь принесть —От подданных царю коленопреклоненье;Но дань свободная, дань сердца – уваженье,Не власти, не венцу, но человеку дань.О, царь! не скипетром блистающая длань,Не прахом праотцов дарованная силаТебе любовь твоих народов покорила,Но трона красота – великая душа.Бессмертные дела смиренно соверша,Воззри на твой народ, простертый пред тобою,Благослови его державною рукою;Тобою предводим, со славой перешедУказанный творцом путь опыта и бед,Преобразованный, исполнен жизни новой,По манию царя на все, на все готовый —Доверенность, любовь и благодарность онС надеждой перед твой приносит царский трон.Предстатель за царей народ у провиденья.О! наши к небесам дойдут благословенья:Поверь народу, царь, им будешь счастлив ты.Поставивший тебя в сем блеске красотыПеред ужасною погибели пучиной,Победоносного над грозною судьбиной —Ужель на краткий миг он нам тебя явил?О нет! он наших зол печатью утвердилЗавет: хранить в тебе все блага, нам священны —И не обманет нас от века неизменный.Прими ж, в виду небес, свободный наш обет:За благость царскую, краснейшую побед,За то величие, в каком явил ты мируСтоль древле славную отцов твоих порфиру,За веру в страшный час к народу твоему,За имя, данное на все века ему, —Здесь, окружая твой престол, Благословенный,Подъемлем руку все к руке твоей священной;Как пред ужасною святыней алтаряОбет наш перед ней: всё в жертву за царя.(14–16 октября 1814 года)

Бескорыстность Послания к императору, о которой говорит Жуковский, касалась большей частью материальной стороны, так как упование на монаршую милость в мыслях Василия Андреевича все же присутствовало. «Знаешь ли, – обращается он к А. И. Тургеневу, – что в голове моей бродит новая химера? Что-то похожее на надежду. Вот что я здесь слышал. Государыня Мария Федоровна знает обо всем но, кажется, знает не так, как должно. Она думает, что М.[244] моя сестра. Если она бы знала настоящее положение вещей, то, вероятно, так же, как и я, и ты, считала бы возможным все. Это одна только тень надежды. Подумай сам и сообщи мне свои мысли; тогда поговорим обо всем пространнее. Ты занимаешь такое место[245], которое дает тебе доступ к утесам священных наших законодателей церкви. Эти две силы, Трон и Синод, могли бы победить предрассудок. Подумай и напиши ко мне. А я тебе доставлю все нужные подробности. Чтобы заставить тебя действовать, не нужно, кажется, представлять твоему воображению то счастие, каким бы твой товарищ наслаждался в жизни. Другого нет! А в этом счастии все – поэзия, слава, жизнь. На Воейкова[246] полагаться нечего: он не имеет характера. Я очень хорошо могу жить с ним вместе, но ждать от него нечего. Это между нами»[247].

Послание к императору стало поворотным в судьбе поэта. Поэзия, слава, жизнь – все это стало приобретать конкретные очертания монаршей милости, правда, не те, о которых мечтал В. А. Жуковский в своей «новой химере». В конце 1814 года Василий Андреевич обращается из Черни или Болхова к А. П. Киреевской со словами: «Слава для меня имя теперь святое. Хочу писать к царю – предмет высокий, и я чувствую, что теперь моя душа ближе ко всему высокому. В ней живее все прекрасные мысли о Провидении, о добре, о настоящей славе. Кому я всем этим обязан? Право, не знаю, что славнее в моем сердце: любовь или благодарность? Не беспокойтесь обо мне, не представляйте себе моего состояния низким унынием? Жизнь и без счастия кажется мне теперь чем-то священным и величественным. Я могу теперь ее ценить, и, как пророк, знаю свое будущее. А Провидение, которое во всем для меня видимо и слышно, – какое величие дает оно и свету, и жизни»[248].

А. И. Тургенев сам прочел вслух вдовствующей императрице Марии Федоровне Послание к Александру I. Это событие произошло 30 декабря 1814 года. Александр Иванович читал с большим чувством и с глазами, полными слез (поэтический язык Жуковского живо выражал минувшие, но еще животрепещущие события). Во время чтения императрица следила по приготовленной специально для нее рукописи и несколько раз прерывала Тургенева, выражая свое удовольствие. Великая княжна Анна Павловна и великие князья Николай Павлович и Михаил Павлович с чувством произнесли: «Прекрасно, превосходно, c’est sublime[249]». Свой восторг не могли сдержать С. С. Уваров и Ю. А. Нелединский-Мелецкий, как и многие другие высокопоставленные лица.

Государыня приказала немедленно сделать великолепное издание Послания к императору в пользу В. А. Жуковского и пожелала, чтобы он непременно сам приехал в Петербург и был представлен ей и чтобы все его новые стихи были доставлены ей поскорее. В адрес Жуковского был направлен от Марии Федоровны очень милостивый рескрипт.