Сэр Гавэйн и Зеленый Рыцарь

Что ни он, ни она не впали в низость, напротив – духом

Даже вознеслись:

Всласть она наговорилась,

А взлетело солнце ввысь –

С поцелуем, но простилась:

Губки гневались, тряслись.

Оставшись один, он одевается и спешит к мессе,

Оттуда обедать, отхлебнул супа, отведал окорока,

Остаток дня проводит в обществе дорогих дам, —

А хозяин дома по долам давит за дикой свиньей,

Успевшей уходить насмерть двух самых ушлых

Его псов, перебив им клыками хребты пополам,

И снова забившейся в заросли, пока загонщики

Не прорвалися поближе, туже затягивая петлю,

И терзая вепря тучею стрел: тут он яро взревел,

Прыгнул, посшибал кой кого, попытался бежать,

Но уж ноги еле несли его, и не нашед новых сил,

Он юркнул под самый утес у ручья, и ютяся там,

Выставив рыло, начал рыть землю, раскачиваться,

Гудеть, будто хотел заговорить от гнева да горя,

Точил белые свои клыки-тесаки. Тоже нетвердо

Стояли стрелки вокруг: все смертельно устали,

Но в отдаленьи от страха держались, опасаясь

Подойти к нему:

«Стольких он порезал за день,

Стольких перебил как мух!

Сам подохнет, будь неладен -

Он не стоит наших мук.»

Скоро рыцарь к ним скачет, знобит скакуна.

Завидев зверя в кольце загонщиков злых -

Сходит с коня, по склону спускается вниз,

Обнажает блестящий булат, бросается вброд,

По бурлящим ключам, на тот берег, где баламут.

Смекнув, что страшно сверкает у супостата в руках,

Хряк вздыбил щетину, и так хищно он хохотнул,

Что загонщики на защиту рыцаря сделали шаг…

Но, корябая камни копытами, кабан кидается на него,

Сшибает, и свиваются оба на стремнине струй,

Где вертится вода. Только вепрю не повезло:

Барин знал куда бить, и бросаясь под брюхо,

Вонзил лютое лезвие под леву ему лопатку,

Сажая сталь по самую рукоять, аж до сердца.

Побежден, повержен; шумный поток тащит

Его к валунам.

И хорти112, задрав хвосты,

По камням летят горюнам,

Молодцы волокут из воды

Секача на потеху псам.

В роще трофея ради ревут, разрываются рога,

«Отбой!» И охота, как оглашенная, орет: «эге-ге, ага!»

Лают лягавые на лохматую тушу, наущаемые людьми,

Загонщиками, чья в злой охоте главная заслуга.

Раздельщик, разумник, знающий как рубить,

Начинает крушить кабана на крупные куски.

Сперва он мертвому морду мечом отсек,

После тушу развалил пополам по хребту,

Извлек кишечник, изжарил его на углях,

Кидает жареные кишки с краюхою хлеба псам,

Постругал плоть на пласты подобно латам,

Тащит тугую требуху, отсекает семенники,

Кутырь113 раскладает на два крупных кошеля,

И вешает всю эту вагу114 на высоченный шест.

Под вечер ватага с вепрем ворочается домой,

Клыкастая морда кабана красуется на крупе

Барского коня, и бежит он, будто бахвалясь

Знатным зверем, заломленным под утесом,

В ручьях.

Сам с порога Гавйэна кличет,

Витязь вышел к нему сей же час:

На устах – двойная добыча -

Ан одна голова на плечах.

Удивляясь унынию гостя, сам, ему в утешенье,

Весело подмигнул, тут и витязь выжал улыбку.

Всех господ с госпожами выйти зовут на ганку115,

Смотреть при факельном свете убитого секача.

Лорды и леди глядят на ломти от лютого зверя;

Охотник, размахивая руками, начинает рассказ,

В подробностях повествуя о поединке в болоте,

Молодец рукоплещет мощи и мужеству барина,

Ибо красного зверя, как этот, крупного кабана,

Ему, дескать, добывать не доводилось ни разу.

Хозяин подымает, как глыбу, громадную кабанью головину,

И переваливает ее паладину в подставленные руки,

Говоря: «Ну, Гавэйн, этот груз теперь на тебе,

Отдаю честно, все чем Бог послал, твой черед.»

«Хорошо сказано, храбрый хозяин, ход за мной,

Получи ж и ты от меня мой последний подарок» –

Шебуршит ему шевелюру, притягивает за шею,

И целует разок, и другой, прямо в румяный рот!

«В расчете, – говорит ему рыцарь, – я расплатился,

В доме твоем никому ничего не должен, и душа

Моя чиста.»

«Помогай святой Эгидий!116 -

Лорд воскликнул. – Это да!

Я таких как ты не видел,

Ай, невинные года!»

Сноровисто составляют и застилают столы,

Огромный зал озаряется золотыми огнями

Восковых свечей, водруженных вдоль стен -

Затевается почестной пир, он пьет и гуляет,

Кто голосит, кто горланит, гогочут, галдят…

Подвигаются к пламенной печи песенники:

Соловьи старого времени садятся в кружок,

Заведут то кондак117, то колядки, а то и канцону,

Льются, ласковые да лихие, на любые лады,

А прекрасная дама, прижимаяся к паладину,

Нежит его небесными очами, и не надышит,

Томно и тихо вздыхает, вся точно трепещет -

Тут и железное сердце от жалости б сжалось!

Гавэйн огнем горит, вне себя на себя от гнева,

Но вида не подает, вежливую ведет беседу,

Не склоняясь на соблазны слов, ни на хмель

Ее дыханья.

Вот все наплясались, напелись,

Лишь Гавэйну не до гулянья.

К ночи у камина расселись,

Под самое огня полыханье.

И заходит разговор, что завтра было бы здорово

На той же неслабой ноте встречать Новый год.

Молодец взмолился: «уж вели поутру мне уехать,

Всего день до заветной встречи, время не ждет.»

Барин берется его отговаривать, говорит: «Брось!

С места мне не сойти, спешить некуда, смотри -

Часовня твоя – вон за тою чащобою, что чернеет,

Январь наступит, ты с ясным солнышком и язжай,

А пока лежи себе на боку, ленись, поспи лишку,

С утра я слетаю в соседний лес на охоту, слово:

Что ни набью – твое, что ты ни наваришь – мое.

Оба раза, что испытывал я тебя, был ты искрен,

Третий капкан – на талан118, не трусь, мой рыцарь,

Покуда везет – веселись, не выпускай из рук радость!

Как бабахнет беда, бить будет всех без разбору.»

Деваться некуда, дорогуша остается еще на день,

Вспрыснули уговор свой вином как и в прошлые

Вечера:

Сэр Гавэйн, как свалился, спит -

Ночь напролет до утра,

А лорд, он без сна лежит,

И встает ни свет ни заря.

Помолясь спозарань, хозяин и парни поели, попили.

У крыльца разливается красное утро. Ведут и коня,

Ступает, статный. Вся свита гарцует на скакунах,

Вишь, как фыркают, как волнуются возле ворот:

Пронзенный морозом, прекрасен земной простор,

Рдяное солнце реет в тучах над темною рощей,

Гонит их за горизонт, горяча свод до голубизны.

Охотники по опушке обложили овражистый лес -

Руслища да рытвины рыдают от рыкания рогов.

Вот легавые почуяли на лежке лиса,

Ищейки излазили чащу, изощряя нюх,

Выжлок ворчит на вонь рыжего вора,

Сворщики спускают за ним по следу

Борзых, будоража, бырко119 бросают в погоню

За зверем – он как зарево в зеленях, зигзагами -

Пламен, пушист, прыжками летит по кустам:

Завидя его, как залают они по зрячему!

Рыжий путает их, рыская по разлогам,

Хоронится в ямках, за кучами хвороста, хитрец,

Выставит нос, нюхает воздух, вертит головой,

Зыркает из заслона, да… знать, что-то задумал…

Вот крадется из крепи на краю хвойной топи,

И – деру дает из дубравы, в дураках оставляя псов!

И уж было уверовал огненно-красный, что удалось,

Только чуть он из чащи на чистое место помчался –

Три борзые

Полетели к нему стрелой,

Вязкие, резвые, злые,

Распускает он хвост трубой,

И уходит в глуби лесные.

Мнится райской музы΄кой могучий мятущийся лай

Дружной давки борзых, устремившихся за добычей:

Рыча да рявкая аж до рыданий, разились они в азарте,

Словно трескались скалы, ссыпаясь осколками вниз.

«Гоп!» – голосили грозно, гоняясь за ним, егеря,

Улюлюкая оголтело, оглушая, ерничая, обзывая,

Колотя по комлям и по кустам, крича ему: «тать!»

А хорти висят на хвосте, сил уже не хватает,

Жмется к жнивнику, но жадная стая за ним, —

Плут петляет, прячется в падях: лукав Патрикей!

Водит их вереницей, и выжлятников, и вельможу,

По отвершкам, по лесным островам, пока ободняло -

Все это время наш витязь во власти смутного сна,

Занавешен в гардинах, согрет голубым горностаем.

Ан лизунья в любовном томленье, ей не лежится,

Страсть так и колет в самое сердце, спать не дает,

Ретивое ее разбудило едва разрумянилось утро,

И в мантильке на лисьем меху летит к молодцу:

Пряди не под повоем, переливаются в перлах,

Жемчуга как живые огни, два десятка на жгут,

Гордое личико горит, и горло лебяжье оголено,

Перси полуобнажены, спина почти что по пояс,

В спальню скользнула, за собою сторожко прикрыла дверь,

Открывает настежь в опочивальне окно, и озаренная

Солнцем, смеясь и сияя, стыдит его такими словами:

«Ишь!

Ну, лентяй, ну, лежебока,

Всю-то красоту проспишь!»

Он узнал, хоть спал глубоко,

Звонкий смех, пронзивший тишь.

Тяжелые, темные думы душили его и во сне,

Мрачные метались пред ним видения смерти,

Через сутки всего слово свое изречет ему Судьба:

Чудится ему, что в часовне бьет он кому-то челом -

А! Это Зеленый заносит над ним заостренный топор!

Однако ж, очнувшись, он справился с отчаянием,

И поспешил пожелать милой прекрасного дня.

Искусительница, вся искрясь, идет к его одрине,

Наклоняется, никнет к нему, нежно целует в уста.

Весело, восхищенно, с восторгом он встречает ее,

Ибо она обворожительна в ослепительном наряде,

В очах пылает огонь и в облике такое очарованье,

Что теплая волна стесняет его тоскующее сердце.

Радостно рассмеявшись, растворяются друг в друге,

Будто душа беседует с душой, доверяя ей все беды,

Не скрывая ничего.

И горят глаза влюбленно

У нее – и у него.

Грозный миг: спаси, Мадонна,

Паладина своего!

Эта княгиня красоты калила его, гнала к краю,

Вводила в великий соблазн, вынуждая выбирать –

Либо взять ее всю с ее любовью, либо выгнать вон: и вся любовь.

Учтив сэр Гавэйн, да и вообще грубить женщине гнусно,

Но грех еще гаже, он гибель души, не говоря уж о том,

Что, поддавшись, он подло предаст хозяина дома.

«Огради, Отец!» – шепчет он, – «Отведи обваду!»120

И успокоившись, он с учтивой улыбкой отклоняет

Все прозрачного смысла слова, слетающие с ее губ.

И баит барынька непобедимому батырю: «Бессердечный!

Вы не любите, не ласкаете ту, что лежит подле вас,

И сохнет, страдает из-за вас сильней всех на свете.

Знать, запала вам на душу зазноба, заворожила вас

Дроля, душа-девица, и дав слово любить ее до гроба,

Вы, как я посмотрю, преданы ей и боитесь ее потерять.

Так и скажите, не таите сердечную тоску-кручину,

Угадала я? Умоляю, во имя любви: что, у вас уже

Кто-то есть? »

«Иоанн святой свидетель, —

Молвил он: и вздрогнул весь -

Милой я еще не встретил,

А и встречу, то не здесь.»

«Вот и весь сказ! Страшнее этих слов я не слыхала!

Просила правды, и вот получила: пронзена насквозь.

Поцелуйте меня напоследок и пойду от вас в печали,

Лить слезы по любимому, и лихую долюшку клясть.»

Сходит бледная с постели, смиренно целует витязя,

И перед тем как проститься, с прерывистым вздохом

Молвит: «Милый мой! Молю, смягчите мою утрату,

Подарите на память какую вещицу, хоть бы перчатку,

Я стану глядеть на нее, и горевать о моем Гавэйне.»

«Ах, я бы – отвечает он ей – охотно бы отдал вам

Лучшую из вещиц, самую мою любимую ладанку,

Или чудесные четки: ваши чувства, честное слово,

Достойны дорогих даров, да ведь в дальню дорогу

Отправился я налегке, не навьючивал коня, ничего

Не прихватил, а моя перчатка – пустяшный подарок,

Боюсь, для благородной души она – барыш небогатый!

Я к тебе с большой теплотой, но не тот это талисман,

Как мне кажется, которого заслуживает твоя краса,

Прости же ты меня, пойми правильно, не печалясь,

Не сердясь…»

И она: «Я спорить с вами

Не могу. Ну что же, князь…

Дара нет у вас для дамы?

Дар у дамы есть для вас!»

Дай кажет ему кручено кольцо красна злата,

Украшенное крупным камнем-самоцветом,

Бушующее богатыми огнями будто солнце,

Сдается мне, оно стоило многих сокровищ.

А витязь возвращает ей великолепный дар:

«Не до наград мне, ненаглядная, и неместно:

Нечего мне вам дать, ничего не приму от вас.»

Она стала умолять, упрашивать, но упрямо

Он стоял на своем, и ни за что не соглашался.

Очень она опечалилась, и молвит в отчаянии:

«Пусть перстенек мой вам слишком пышен,

Чтоб не держать вас в таком дорогом долгу,

Так я подарю вам мой простенький поясочек.»

И ловко выдевает ленту, шелковый лоскуток -

Повязан поверх юбки, под пушистым плащом,

Затейливый, зеленый, да с золотыми узорами,

С чудесным рисунком тонкой ручной работы.

И медово молит молодца, краснея как малина:

«Извини, мол, изделие не игриво, и не искусно»,

Но он ни за что не хочет принять от нее ничего,

Ни самоцветов, ни сокровищ, соизволь только Боже,

Укрепить его дух к утру, как решится его участь -

«А потому прошу вас, пожалуйста, не пытайтесь,

Не настаивайте, я не назло, но ничего не приму –

Пока.

Мне дороже жар сердечный,

Ваша ласка дорога -

Зной ли, стужа, ваш я вечный,

И почтительный слуга.»

«Отчего ж отвергаете вы эту оборочку, – молвит она, —

Что скромна, не смотрится, так ничего и не стоит?

Тсс! Во тесьмяной тряпице таится великая тайна:

Знал бы ты, какие заключены здесь могучие чары,

Ценил бы ее превыше цехинов тридесятых царств!

Препояшься под панцырем сим зеленым пояском,

Спрячь его на теле, и станешь стократно ты силен,

И неуязвим, под небесами никто, ничто не нанесет

Тебе вреда, ни воинский меч, ни коварство волхва» –

«Как?» И кровь кинулась в лицо: «кусок материи,

Это дар Божий, он ему жизнь от жестокого жребия

Сбережет, как сверкнет в часовне свирепая секира,

Я, не уронив чести, ускользну от смертного удара!»

В раздумиях разрешил он ей расхваливать ремешок,

Воркуя, вложила вотамоница121 ему кушачок, внушила

Принять поясочек, прощальный любови подарочек,

Не выдавая ее вероломства властелину-вельможе,

И не чающему о пропаже чудесного чресельника122.

Он святое дает ей слово сохранить секрет ото всех

На свете:

Чуть не начал алилуйю!

Тут спасенного от смерти

Дама дарит поцелуем –

Жарким, а по счету третьим.

И, рукою махнув, резво с ним распрощалась,

Не питая на новые нежности особых надежд.

Чуть она за порог, он поднимается с постели,

Одевается в благородные алтабас да аксамит123,

Залог любви, ленту, дар леди, кладет в ларец,

Прячет подальше, дабы потом поближе взять.

Сходя по ступеням, спешит скорей в часовню,

В божнице просит у батюшки благословения,

В исповеди открывая уста свои святому отцу,

Совещается о спасении души, сбирает ее в дорогу,

Во всех своих проступках, вкупе и врозь, винится,

В маетных и малых, молит о милости и прощении,

О разрешении рабу Божию рыцарю Гавэйну грехов,

И преподобный прощает покаянному прегрешения:

Стал человече чище чистого, хоть сейчас – конец света.

Успокоясь, он с улыбкой ухаживает за обеими дамами,

Поет с ними хором, водит хороводы, и так ему хорошо,

Так весело, что время летит до вечера будто бы в вихре

Упоенья.

Счастливо смеется витязь

Прочим в удивленье:

«Мы таким веселым видим

В первый раз Гавэйна.»

Лад ему да любовь в замке ловчего и лоскомои!124

А лорд между тем скачет с людьми за лукавцем.

Замотался он сам, замотал и темнорыжего зверя,

И взял его не в лесу, из-под изгороди, игрочина –

Вот грядет он с горы на гончих звонкие голоса:

Проказник по полю промчался, прилег у плетня,

Тут свалилася на него вся собачья свирепая стая,

Осадил охотник коня, и обводит глазами ограду,

Потащил из ножен пылающий палаш: лис прянул,

Щурится на лезвие, лезет, задом виляя, в лазейку,

Псы плотней прижимают его спереди и по бокам,

И у самых копыт коня падают на него всей кучей -

Деться некуда нам, дружок, от дикого визга и воя!

Лорд прыгнул с коня и хвать лиса из самого лязга,

Спасая черемяного от челюстей; вровень с челом

В воздух воздел он его, вертит выжлецам на забаву,

Задиры на задних лапах за ним, заливаются лаем,

Свита рысью рвется к нему, всех рожками сзывая,

Сигналя на сбор, скачут, смотрят: да вот же он сам,

С топотом, ржаньем теснится толпа вкруг трофея,

Разом ревут, рыдают, режут уши радостные рога,

У кого ни трубы, ни горна – громогласные глотки,

Эх, приятна погудка – до сих пор перепонки звенят,

Отродясь не отпевали опочившего плута, поднимая

Столько шуму!

Лапки – псам, что побойчей,

Остальным шлепки, ан в шутку.

Пригорюнясь, Патрикей

Сбросил огненную шубку.

И держит охота дорогу домой, ибо дело уж к ночи,

Сопрягают свой стрепет рога, споряяся али споря,

Ласково пахнет жильем; лорд, он с лошади сходит,

В очаге огонь, поодаль от плясок сидят, отдыхают

Гость его дорогой, гарная запыхавшаяся госпожа,

У лады ланиты от танцев горят, лютня еще играет,

Сэр Гавэйн закутан в синий опашень125 до самых пят,

Красавцу к лицу камчатный кафтан на подкладке,

Кромчатый капюшон он откинул, рассыпав кудри,

На плечах плащ, подбит богатой белой пушниной.

Витязь, увидев хозяина, встает, и идет ему встречь,

Весь так и светится от восторга и весело молвит:

«Разреши в этот раз с тобой расплатиться сначала,

Уговор дороже денег, держу слово: держись и ты!»

Припал и поцеловал трижды прямо в пряные уста.

Целует, не цедит, по целой вечности длит поцелуи.

«Ради Христа, – тот ему, – да ты родился в рубашке!

Тороват купец на темный товар, а толикие траты?»

«Прибыль покрыла потери, – проронил он в ответ, —

Черезной126 барыш честно тебе отдаю чистоганом.»

«Однако! – воскликнул охотник, – ну, а я оплошал,

Дал маху: да, гонялся день-деньской за добычей,

А кроме лисьего кобеля – козни коварного Ката!127 –

Ничего не надыбал, да эка негодна тебе награда,

За прекрасные подарки, за три пылкие поцелуя -

Уж ты прости.»

«Вот те крест святой: мы квиты, —

Говорит он, – не грусти.»

«Да?» Тот тотчас о ловитве -

Как он лиса гнал, настиг.

Застолье, веселье, величатели-виршеплеты, вино,

Весь вечер вместе пируют, всласть и пьют, и едят,

Ласково леди смеются, локотничают они, ликуют,

Господин хозяин и храбрый Гавэйн хвалят гульбу,

Брагу бочонками пьют, а все же не аки блажные,

Пировали они пока не приспела на боковую пора.

Вот витязь к вельможе идет, вешает важно поклон,

Барина-балагура благодарит за бережь да брашна:

«Ты по-божески принял меня во богатых палатах,

Вознагради всех вас Всевышний за ваше радушье,

Спасибо за хлеб и за соль, я слуга твой до смерти,

Будьте здоровы, а я, как вы знаете, завтра с зарею -

Помнишь ли уговор о приспешнике-провожатом?

Чтоб через чащу путь указал ко Зеленой часовне?

Новый год настает, с ним найдет меня Провиденье.»

«Конечно! – хозяин ему, – крестная сила! А как же!

Остановки за этим не будет, как обещал, отпущу».

И приказал одному из парней ехать с ним поутру,

Довезти через дебри до звонницы самой, да взять

Прямика.

Сэр Гавэйн опять: «спасибо,

Вот тебе моя рука!»

Обнялася с ним улыба,

И корявая карга.

С поцелуями прощается он с неразлучной парочкой,

Бесконечно, чуть ли не безутешно их он благодарит,

Обе отвечают огорченно, осеняя его святым крестом,

Вздыхая, вручают его воле Воскресшего заступника.

Расстается он со всеми рыцарями и ратниками замка:

Никого не забыл, всех нашел, и на дорожку обнялся,

Прислугу, на чьем попечении жил, он поблагодарил,

Ибо он добровал, им всем добавляя довольно хлопот.

Каждый крушится, и крестит его, и кладет поклоны,

Прощаясь печально, будто век с паладином прожил.

Лакей с шандалом ведет его по лестнице в ложницу,

Поднявшись в покой, погасил он свечу – и в постель,

Не сказать, чтоб спалося ему под сумрачной сенью,

Ибо утром узнает он участь, если ужас во тьме с ума

Не сведет.

Он лежит в раздумье строгом:

Что его в часовне ждет?

Год гадал – уже недолго -

Наш рассказ к концу идет.

Песнь Четвертая

Новый год настает, на исходе грозная ночь,

Тускнет темь, тлеет день, так содеял Творец,

За воротами не ведро, буря воет по-волчьи,

Летят стылые облака, леденят, лубянят луга,

Порывист ветр полунощи128, плоть нагую дерет,

Сыплется снег сырой, сечет и стрекает зверье,

Свистящие вихри свергаются вниз с вершин,

Один за другим вдогон, дико дуют в долины.

Завыванию вьюги внемлет недвижен витязь -

Веки смежив, лежит, слух напрягает, не спит,

С каждым кочета кукареку час до казни карнает.

Он поднялся, и хоть в окнах еще черно, оделся

При лампаде, вполтемна лепетавшей в ложнице.129

Постельничего разбудил, попросил поспешить

В спальню доспехи снести, да седлать скакуна.

Теремничий, одна нога тут, другая там, тащ`ит

Нашему сэру Гавэйну весь надлежащий наряд.

От холода на ноги хлопунцы130 да ханский халат,

Следом сорочку, свиту, и всю остатную сбрую:

Плаши131 наблещены вослепень, пылает панцырь,

Кольчужна рубаха от ржавчины рознена рокотом132, И, как новенькая, начищена-наярена его надежная

Броня.

Статен, закован в доспехи златые,

Рыцарь – распашистей рамена133

Не водилось у витязей и в Византии –

Велит: «ведите верн´ого коня!»

И достойный сей воин, надевая дорогие доспехи,

А там и тафтяную тунику, со тисненной тамгой134 -

Полукафтанье, аксамитов135 испод, кругом каменья,

Крыт шелком, шит серебром, да швы кружевные,

Оторочен мехом, огонки бобровые, искрометные -

Однако ж лежащую ленту в ларце, дар любви, не забыл:

Сгреб голуба Гавэйн, чтобы грешным делом не сгинуть.

Обвил богатырские бедра пояском, спрятал под панцырь,

Вкруг талии тайный свой талисман обмотав дважды,

Заботливо, затаив дыхание, зеленый тот да златой.

А как бы пошел ему шелковый шептунок-поясок,

Красуясь на ярко-красном, княжеском одеяньи!

Да только не напоказ, не за ненагляд он его носит,

Не за великую цену его, за варварочки, или вошвы,136

Не за кисти красного злата на обоих концах кушака,

А что сподобит спасти он его от смертной секиры,

Как с плечами, с потылицею137 поведет прямой она

Разговор.

И совсем уж успокоясь,

Храбрец, да не хорохор,

Поклонясь домашним в пояс,

Вышел на широкий двор -

Где гордый гнедой Гринголет потряхивает гривой,

Ступист сил набравший скакун, ухожен на славу,

Грохоча кует копытами плиты, горячится в галоп.

Удалец берет коня под уздцы да оглядывает убор,

Словно сам с собою он говорит, с тихим сердцем:

«В этом доме, где каждому дороги доблесть и честь,

Благородный барин живет, дай Бог ему счастья!

И ласковая госпожа, долгих лет ей жизни в любови!

От полноты души они привечали бедного путника,

Хранили и холили, пусть за их хлебосольство Господь,

Наш небесный хозяин, их наградит, а с ними всех вас!

А я, если выйдет заминка и на этой земле задержусь,

Ворочуся с великой охотой и воздам вам за ваше добро!»

Провожатый держит ему стремена, он садится в седло,

Принимает от приспешника138 щит, подбирает поводья,

Оба мчатся они в опор, к открытым настежь воротам,

И звеня копытами, въезжают на заметенный поземкою

Мост.

Еле слышно за дробным топотом

Витязь ту же молитву вознес:

«Этот замок своими заботами

Огради, не остави Христос!»

Проехав по простерту перед ним подъемну мосту

Надо рвом со ржавой водою, наш рыцарь младой,